Текст книги "Димитрий (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

         Москва тухла, поляки поджигали. Так два дня. Громада золы на двадцать верст в окружности дымилась смрадом и туманом. Погребальными остовами высовывались кресты церквей, печные трубы, стены. Поляки лазали среди пожарища. Выносили из останков домов утварь, рыли погреба, ища серебро и золото, жемчуг, камни, тащили дымящиеся ткани. Врывались в разрушенные церкви и обдирали оклады с икон, на смех рядились в священнические ризы. Привычно расхитили винохранилища. Упивались венгерским и мальвазией, резались на перевернутых иконах в карты и зернь. Проигрывали московских малышей в любовники. Разворовали казнохранилище. Стреляли по иконам и крестам жемчугом.

         Патриарха Гермогена свергли и заточили на Кирилловском подворье. Грека расстригу Игнатия вывели из Чудовской обители и надели на него Гермогенов клобук.

         На Пасху в Кремле уже молились за царя Владислава.

         Грязные  провоевали Смутное время в отряде Андрея Просовецкого, которого, кто – за, называет воеводой, кто – против, атаманом. Матвей не подался с ним из Пскова в Суздаль. Был зашиблен в случайной стычке, неловко упал с лошади, да и устал воевать. Сыновей тоже не отпустил.

         Когда убили под Калугою Димитрия, необычная  пьяная мысль разорвала пелену Матвеиных разрозненных размышлений. Матвей думал не о родине, о ней,  кроме заточенного Гермогена, мало кто имел досуг, а как  удавались  деяния Димитриев, как осенивались они  сильной верой. И вот сугубо поддав с некоторыми товарищами, также отставших атамана, он провозгласил себя сначала в шутку, потом в серьез: вновь чудесно спасшимся Димитрием. Да, другого – иерейского сына зарезали в Угличе, немца убили в Кремле, немцем выстрелили из пушки, татарину отрезал голову Петр Араслан.

         История предположила третьим Димитрием  московского дьяка Матюшку или Сидорку, путая Матвея с правой рукой его – сыном Исидором. Не разоблачал ли Василий Шуйский первого Димитрия Отрепьевым? Нет достоверности. Немного доказательств в  пользу: разве, убили Димитрия – и куда-то делся Отрепьев.  Про второго Димитрия говорили, то он литвин Богдан, то крещеный или некрещеный еврей, то сын Курбского, то друг путивльского попа Воробея, то ставленник жены Мнишека, то стародубец родом, учитель из Шклова, потом – Могилева. Что ж,  верили! Отчего же не поверили Матвею Грязному? Доверие наивных имеет пределы.

         Третий Димитрий сел в Ивангороде, взял Вороночь, Красный, Заволочье. Подошел к Пскову, угнал и съел с бандою стадо подгородных коров.  Псков склонился перед Матвеем!

         Только 28 марта  по рязанской дороге Прокопий Ляпунов подошел к столице.  Атаман Просовецкий прискакал по Владимирской дороге. По смоленской дороге против них пришел Ян Сапега. Гетман встал на Поклонной горе, объявил себя  за пару миллионов другом московитов. Денег Сапеге не дали, и он напал на ополченцев в Лужниках.  Польских охотников разбили, и они ушли  Переславль и Александрову слободу грабить.

         В Москве поляков и стрельцов Гонсевского теснили по Москве – реке и Яузе. Баталии были упорные. Два месяца потребовалось на очищение укреплений на Козьем болоте,  Никитской и Алексеевской башен,  Тресвятских, Чертопольских и Арбатских ворот. С поднятыми руками вышли из семиконечной Китайгородской башни четыре сотни ляхов.

         После пятидневной  осады атаману Заруцкому сдался Девичий монастырь с гарнизоном в две роты ляхов и пятьсот немцев. В монастыре  наткнулись на подружек – ливонскую экс-королеву Марию Владимировну Старицкую и Ксению Борисовну Годунову. Казачье  разоблачило вдов и пустило  по кругу.

         Война в Москве лишила полномочий московских посланцев. Филарета и бывших с ним король распорядился сплавить ладьями в Киев до срока.

         Двадцать месяцев тянулась смоленская осада. Завершения не виделось. В Смоленске осталась пятая часть изнуренных голодных защитников, они держались. Беглец Андрей Дедишин указал полякам слабое место: на скорую руку возведенную новую стену взамен пальбою обрушенной. 3 июня пушечным ударом ту стену разрушили, и поляки ворвались.

         Бились в развалинах, на стенах, в улицах под  погребальную колокольную музыку. Смоляне умирали со славою. Враг продирался к храму Богоматери, где заперлись лучшие жители и купцы с семействами. В подвале хранились богатства и порох. Не было спасения. Смоляне зажгли порох и взорвались, не сдавшись. От страшного взрыва с громом и треском неприятель остановился. Видели воеводу Шеина, стоявшему  с окровавленной саблей на высокой башне. Шеин хотел умереть, но смягчился слезами жены и малолетних дочери с сыном. Сдал саблю польскому командующему Потоцкому.

         Шеина сковали, пытали, есть ли еще казна. Отправили в Вильнюс  с архиепископом Сергием и воеводой князем Горчаковым,  четырьмя сотнями детей боярских  пленниками. Король взял себе сына Шеина в заложники, гетману Льву Сапеге отдал юную дочь.

         В Смоленске погибло семьдесят тысяч россиян. Сигизмунд потерял треть войска. Король праздновал Пиррову победу. Наградил Потоцкого Каменецким старостовством, остальных воевод – медалями с изображением горящих смоленских стен.

         Думали: Сигизмунд ударит на Москву, как обещал, но он отозвал из Ливонии воевавшего  со шведами за Эстляндию гетмана Ходкевича. Ему поручил деблокаду. Сам, оставив  Смоленску стражу, повернул с полками в Варшаву.

         Замещавший Жолкевского Гонсевский по-прежнему сидел в Кремле и Китай-городе. Представители Думы  выезжали из Кремля торговаться с Ляпуновым, Трубецким и Заруцким, составившим триумвират первого ополчения. Важнейшим условием соглашения стало: «Уравнять землями и жалованьем всех без разбора, где кто служил, в Москве, Тушине или Калуге. Никого смертью не казнить, не ссылать без  земского приговора».  Постулат, прежде всего, утишил триумвиров: а то Трубецкой награждал за службу одних, Заруцкий – других, но поместьем тем же самым.

         Не отдавая полякам, не выдавая Думе, Иван Заруцкий держал при себе Марину с сыном. Атамана надоумливали поддержать  шведов Делагарди с  Карлом – Филиппом. Поляки подбросили в своевольный лагерь письмо, подписанное за Ляпунова, о вреде казачества как Заруцкого, так и Трубецкого. Незадолго до того Прокопий Ляпунов приказал утопить двадцать восемь казаков за мародерство в московских слободах. Ляпунова позвали на круг.

         Иван Ржевский крикнул:

– Прокопий не виноват!

         Но казаки, без долгих слов, набросились и изрубили Прокопия Ляпунова, и Ржевского.

         Не в один день Марина соблазнила пятидесятилетнего Ивана Мартыновича Заруцкого. Лжебоярин заколебался перед  дважды проверенными  чарами. Появление во Пскове  чудом спасенного Димитрия явилось некстати. Все же сомнения расчетливых любовников состояли, признать ли Марине псковского новоспасенца или, с подачи Петра Араслана Урусова, увезшего мужнину голову, его ставленника –  астраханского бродягу. Пара  сошлась пощупать славянина. Заруцкий, за ним – Трубецкой заявили о признании псковского Димитрия. Заруцкий с казачьей свитой поскакал  на переговоры, имея вариантом «Б» отречение Димитрия и собственное опекунство при малолетнем  Иоанне Димитриевиче.

         С Матюшкой Заруцкий не договорился. Фигура показалась незначительной. Заруцкий без труда разогнал псковские шайки, разослав по городам грамоты, где призывал признать младенца Иоанна Димитриевича законным наследником московского престола.   Дмитрий Тимофеевич Трубецкой тоже осадил от  Димитрия.  За Иоанна Димитриевича диархия возобновила осаду Кремля.

         Не все гладко было с Мариной. Под ее послушанием Заруцкому бурлили черти. Для укрепления своей и сына позиции она предпочла бы брак с королевичем Владиславом, за которого упорствовала сидевшая пол Гонсевским Дума. Но как было добраться до Владислава? Марина помнила его мальчиком на своем с Димитрием сговоре. Марина царила в России, когда Владислав подрос. Расстояние и воля Сигизмунда препятствовали оказать  на сына влияние. А ведь Владислав, женившись на Марине, помирили бы бывших тушинцев с кремлевцами! Так больше пообвыкшаяся общаться с воскресшими, нежели примитивно живыми, справедливо рассуждала соломенная вдова.

         Комендант Кремля Гонсевский не дремал, вышел смелой вылазкой. В спину казакам Заруцкого ударил  вернувшийся из Переславля Ян Сапега. Трубецкого тоже отогнали. Блокаду сняли. Сапега победителем въехал в освобожденный Кремль.

         Удостоверив безопасность появления на вече крестным целованием, новгородцы посадили на кол доверившегося им наместника Ивана Салтыкова. В ночь на 16 июля Делагарди малой кровью овладел Великим Новгородом. На семь лет Новгородская земля возвратилась под шведскую корону, чего не случалось со времен Холмграда.

         Новгородцы, ожидая для всей России с прибытком перекрещенного Карла – Филиппа, взяли с Делагарди обещание хранить их  древние обычаи.  Подтвердили архиепископа брошенным на вече жребием и написали в Москву, указав вернуть увезенную дедом Грозного Знаменскую икону и Софийский колокол – знаки независимости.

         19 октября желавшее казаться победоносным польское коронное войско вошло в Краковское предместье. Толпы зевак приветствовали  вельмож, ехавших в шестидесяти каретах, и конную дружину под развевающимися ало – белыми знаменами. Копыта лошадей цокали  в такт бравурной  музыке.

         В роскошной  коляске без верха, влекомой шестью белоснежными турецкими аргамаками, стоял, одной рукой опершись на саблю, другой – помахивая, коронный гетман Жолкевский. Сразу за гетманом в открытой колеснице везли переодетого в меловую золотую епанчу знатнейшего пленника – русского царя  Василия Шуйского. Рядом с царем сидели первые бояре, его родные братья: государственный воевода Дмитрий Шуйский и Иван (Пуговка) Шуйский. Оба в жемчужных ризах, переданных им из Смоленска. Над  мелкими тщедушными пленниками  стоял  с занесенной саблей верзила – капитан польской гвардии.

         За колесницей с Шуйскими в особенных каретах, тоже без верхов – для видимости, показывали смоленского архиепископа Сергия, воеводу Шеина, превращенных из послов в пленных – тушинского патриарха Филарета, князей Голицына и Мезецкого.  Варшавянам, незнакомым с ходом кампании, представлялось, будто  русского царя с братьями и патриарха взяли в Смоленске.

         Василий и его братья его снимали перед публикой надетых на них лисьих шапок. У Василия  была черная, у братьев – дымчатые. Шуйские смущались, как держаться. Неизвестно, кто подал пример, но три брата галантно заулыбались и закланялись. Возможно, они хотели казаться европейцами, а не людьми  лютого нрава из дикой родины. Остальные пленники не последовали галантному примеру: кто тупился, кто не знал, куда глаза деть, кто плевал или смущенно улыбался.

         Король и королева сидели на троне во дворце, ожидая  процессию. Сбоку на малом стульчике сидел королевич Владислав. Ниже его – члены королевской фамилии.

         В патетической тишине гетман Жолкевский ввел царя Василия, зажавшего в руке шапку. Взор Шуйского блуждал. Приписали: искал присутствующего Юрия  Мнишека.

         Гетман разразился многословной речью, где все свои московские победы приписал королю. Дивился его мужеству и твердости, проявленными в исключительных обстоятельствах. Судя по Жолкевскому, король превзошел   целый мир, равняясь разве что римскому консулу Павлу Эмилию.

         Указав на Василия, Жолкевский сказал:

– Вот он, великий царь Московский, наследник московских царей, которые столько времени своим могуществом были страшны и грозны польской короне, нашим королям, турецкому султану и всем соседним государствам. Вот брат его Дмитрий, предводитель шестидесятитысячного войска, мужественного, храброго и сильного. Недавно еще они повелевали царствами, княжествами, областями, множеством подданных, городами, замками, неисчислимыми сокровищами и доходами. Но по воле и благословению Господа Бога мудростью вашего величества, мужеством и доблестью польского войска ныне стоят они жалкими пленниками, всего лишенные, обнищалые, поверженные. Падая на землю, они молят о пощаде и милосердии.

         При этих словах сохранявший тупое спокойствие низложенный склонился в земном поклоне, приложил правую руку к губам в неуместном воздушном поцелуе. Дмитрий Шуйский ударил пол челом, а князь Иван – так три раза и с рыданием.

         Гетман поручал пленников королевскому великодушию:

– Ваше величество, я вас умоляю за пленников. Окажите им свое известное милосердие. Помните, что счастье непостоянно, и никто из монархов не способен назвать себя счастливым, пока не окончит земного поприща.

         По окончании речи пленников допустили до королевской руки. Они целовали. После выступил канцлер и маршал посольской «избы». Оба хвалили Сигизмунда, гетмана и польскую нацию.

         В заключение поднялся со своего места Юрий Мнишек. Он вспомнил о вероломном убийстве Димитрия, коронованного и всеми признанного. Говорил об оскорблении своей дочери, предательском избиении и заточении гостей, приехавших на царскую свадьбу. Требовал правосудия. Мнишек обращался и к Василию, но тот не отвечал. Стоял молча. Паны тоже молчали. Все сострадали пленным.

         Сразу после триумфа свершилось королевское правосудие: Шуйских заключили  в Гостинский замок под Варшавой. Василий  там и умер  12 сентября 1612 года. Сообщают: больше от огорчения, чем стеснений. Дмитрий Шуйский скончался в следующем году, чуть позже оставила свет его жена Екатерина (Скуратова).

         Князь Димитрий Пожарский воевал за Ляпунова. В составе первого ополчения он был ранен на Лубянке в зажженном Белом городе. Лечиться  Пожарский уехал в свою вотчину Линдехе, в ста двадцати верстах от Нижнего Новгорода. К нему явились архимандрит нижегородского Печерского монастыря Феодосий и дворянин Ждан Болтин, приглашая вместе с земским старостой Козьмой Мининым – Сухоруком возглавить местное ополчение. Пожарский согласился стать воеводою при Минине, казначее.

         Нижегородцы держались Ляпунова, но когда того убили, не согласились быть ни с псковским вором, ни с Заруцким, Мариной и ее сыном. Пожарский списался с Делагарди, обещаясь возвести шведского принца. Владислава и поляков в Нижнем ненавидели.

         Когда в Москву дошли слухи о втором ополчении, поляки подступили к Гермогену, требуя  написать в Нижний, потребовать остаться верными думской присяге.

         Патриарх отвечал:

– Да будет нижегородцам милость Господа бога, а от нашего смирения благословение. На изменников излиется  от Бога гнев, и будут они прокляты в сем веке и в будущем.

        За это Гермогена стали содержать в большей тесноте и томить голодом. 17 февраля 1612 года он умер в Чудовом монастыре по скорбям, немощи и истощению.

         В апреле 1612 года нижегородское ополчение перешло в Ярославль. Сюда пришло тайное письмо от Трубецкого, готового от Заруцкого перейти к Пожарскому. Минин со всей страны просил деньги и получал на движение пятую часть имущества.

         В ополчении были нелады, старшинства Пожарского не слушали. Тогда он призвал бывшего ростовского митрополита Кирилла, жившего в Троице – Сергиевой лавре на покое. Митрополит остался при войске, молитвами и воззваниями укрепляя  Димитриево единовластие. Порешили: идти не именем шведа, но кого Русская земля опосля  выберет.

         Во время осмотра князем пушек злодей от Заруцкого ударил Пожарского ножом в живот. Скользнул лезвием по кафтану Димитрия, попав сообщнику в бедро. Обоих перехватили. Берегли, уличая атамана с Мариною.

         Пройдя через Ростов и Переславль, Пожарский остановился в Сергиевой лавре. Там получил благословение архимандрита Дионисия, сменившего Иосифа, командовавшего братией в осаду.

         23 августа ополчение было в Москве. Трубецкой открыто призвал идти вместе. Ему отвечали: не мешайтесь, хотите помочь – идите другой колонною.

         Через день появился гетман Ходкевич, везший Кремлевскому гарнизону четыреста возов со съестными припасами. Ходкевичу преградили путь. Схватились и в жаркой сечи прогнали гетмана.

         Ополченцы обступили Китай – город и Кремль. Выкопали глубокий ров, заплели плетень в две стены и между стенами насыпали земли. Построили высокие деревянные туры, на них поставили пушки и принялись осыпать калеными и разрывными ядрами Кремль. Вместо уехавшего на родину Гонсевского, гарнизоном верховодил вельможа Николай Струсь.

         Показывая образ Казанской Богоматери, наши призывали изменников сдаваться. Знали, в крепости нужда, но удивились, когда в павшем Китай – городе нашли первые чаны с человеческим мясом. Пленники рассказали ляхи  едят крыс, мышей, собак, кожу с сапог, ремни. Сильный  человек валит слабейшего, убивает, режет и ест. Будто бы ляхи и гробницы в Архангельском соборе вскрыли: ограбив, раздели трупы царей. Чего-то у тех отсекли и отъели!

         24 октября поляки открыли Троицкие ворота на Неглинку и стали выпускать Думу. Первым шел Федор Иванович Мстиславский, следом – другие бояре, думные дворяне и дьяки. Все опасливо остановились на мосту.

         Казаки закричали:

– Изменники! Предатели! Их надо перебить. Терема, поместья, рухлядь поделить меж войском.

         Пожарский приказал земцам оградить думцев от нападок казаков.

         Шатры земского войска стояли у церкви Иоанна Милостивого на Арбате, палатки казаков Трубецкого раскинулись за Покровскими воротами. 25 октября оттуда  вышло два крестных хода. Навстречу им из Флоровских (Спасских) ворот вышло духовенство, запертое с поляками. Кремлевский клир вел галасунский архиепископ Арсений. Святители встретились и ушли в Кремль.

         Князь Димитрий наказал не трогать сдавшихся на милость  победителей поляков и вести в лагерь. Казаки его не слушали. Коменданта Струся заперли в Чудовом монастыре, многих ляхов, малороссов, русских   переметчиков перебили. Пленников, которых уберег Пожарский, разослали по тюрьмам дальних городов.

         21 декабря 1612 года стране сообщили об избавлении от поляков. Густаву II Адольфу, сменившему умершего отца – Карла IX, в Стокгольм и Делагарди в Новгород отправили отказ по брату  Карлу – Филиппу, Сигизмунду – в Краков по сыну Владиславу.

         От городов потребовали выборных. Но все определило вече на  Пустой (Красной) площади, куда 21 февраля 1613 гола рязанский архиепископ Феодорит, троице – сергиевский келарь Авраамий и боярин Василий Петрович Морозов вышли с Лобного места спросить, кого угодно народу в цари.

         Ненавистный Владислав не назывался, зато прозвучало имя  престарелого эрцгерцога Максимилиана, брата немецкого императора Священной Римской империи Рудольфа, или другого  единокровника. За него будто бы стоял списывавшийся с Веной Пожарский, рассчитывавший сделаться наместником у вряд ли приехавшего из Австрии царя. Дума, высидевшая осаду с поляками, поддерживала боярина Василия Васильевича Голицына, неоднократно  с остальными думцами по ветру перевертывавшегося. Кто-то, не ведавши о  смерти, вякнул требовать возврата из Польши Василия Шуйского.

         Более других устраивал Михаил Федорович Романов. Он был неразумен, как Феодор. Дума могла им вертеть. Его отец Филарет – патриарх был вторым после Димитрия в тушинском лагере, то есть первым – духовно. Это льстило  бесчинной толпе,  шесть лет водимой то одним, то другим чудесно спасшимся, всем  обещавшим и  раздававшим. Замиряло и вновь уводило чернь под знать, тешившуюся, что династия пойдет от Анастасии, любимейшей первины Иоанна, от Феодора Иоанновичева двоюродного брата. Пожарскому препятствовало еще и имя. Если он, Москвы освободитель, царь,  какой номер ему дать. Второй? Так признать придется законным короткое правление другого Димитрия! Напрасно Димитрий Михайлович истратил двадцать тысяч рублей на свое в цари избрание.

         Другим кандидатом был  атаман вольницы князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой.  Вместо одиозного Василия Голицына бояре выпихнули на Лобное место князя Ивана Михайловича Воротынского. Товарищ сына Голицына – Андрея и князя Александра Засекина он, следуя  Гермогену, всегда говорил против ляхов.

         Подготовленное партией Романовых сборище остальных перекричало:

– Михаил Федорович Романов да будет царь – государь Московскому государству и всей Русской державе!

         В Успенском соборе  отпели зачастивший молебен. Приглашать Михаила Федоровича выехали в Кострому. Мать с сыном жили в Ипатьевском монастыре, перенесшие вместе с поляками и Думой тяготы Кремлевской осады, из Москвы уехавшие.

         14 марта 1613 года инокиня мать с сыном встретили в монастырских воротах делегацию, несшую икону Федоровской Богоматери. Мать Марфа сперва отказала дать сына в цари, боясь, что поляки мужу за сей выбор в плену дурное сделают. Марфу уговорили.

         11 июля 1613 года шестнадцатилетний Михаил Федорович венчался на царство. Легенда: казачий вожак князь Трубецкой протянул царю скипетр. Не бояре ему, но Михаил Федорович им и всему народу целовал крест на верность, третий и дальний шаг после Годунова и Шуйского. Пожарский был пожалован боярином, Минин – думным дворянином.

         Что же Марина? После сближения Трубецкого с Пожарским она с Заруцким, Иоанном Димитриевичем, частью донских казаков и частью черкасов, или запорожцев – малороссов, жила в Коломне. Заруцкий стремился превратить Коломну во второе Тушино, но казенное войско Одоевского выдавило его сначала в Михайлов, потом – в Воронеж.

         В конце 1613 года под Воронежем произошла ужасная битва. Царские полки разметали несколько тысяч сабель Заруцкого.

         Антоний и Клеопатра бежали в Астрахань. Заруцкий сверг астраханского воеводу Хворостинина, провозгласил независимость Астраханского царства и обратился к персидскому шаху Аббасу за воинской помощью. Рассылались прелестные письма. Донцы не поехали, но охотно пришли ногаи.

         Марина с младенцем  широко жила в астраханских кремлевских палатах. Всего боялась, запрещала звонить к заутрене, дабы не тревожить сна драгоценного первенца.

         В марте 1614 года окольничий Семен Головин, шурин и сподвижник. Михаила Скопина – Шуйского, обложил Астрахань.  Волжские и донские казаки Заруцкого заспорили с астраханцами. Вольница разошлась. Астраханцы назвались за Михаила Федоровича.

         Заруцкий с Мариной, Иоанном Димитриевичем и восемью сотнями казаков прорвался к Волге, впрыгнул в струги и ушел вверх по реке. С берега прокричали, что от Царицына на беглецов спускается воевода Хохлов. Заруцкий скомандовал – в пойму. Рассчитывал протоком, минуя Астрахань, уйти в море, оттуда – на Яик, поднять тамошних казаков.

         Струги разрозненно скользили в камышах. Беглецы надолго останавливались, таились. Стрельцы зажгли камыш, чтобы было  видать. Как раненых затравленных уток, брали остатки  старого Димитриевого воинства. Сеча, падение тела, всплеск. Схватили Варвару Казановскую, подругу и камеристку Марины. Заруцкий. Марина, Иоанн скрылись.

         13 мая воевода Хохлов наблюдал, чтобы Астрахань целовала крест царю Михаилу. 1 июня в город берегом прибыл Одоевский. Он отправил Хохлова сообщить в Москву, что Заруцкий ушел на Яик.

         7 июня на Яик выплыли струги под начальством голов Гордея Пальчикова и Севастьяна Онучина. Посланные нашли след стоянки, а 24 июня вышли на табор. Шестьсот казаков возводили на Медвежьем острове среди лесистых берегов Яика вольный острог. Сообщают: казачий круг передал атаманскую булаву Заруцкого  Трене Усу.

         Стрельцы напали. Казаки, предвидя погибель от численно большего и лучше вооруженного противника, предпочли связать и   выдать Ивана Заруцкого, Марину Мнишек, она оказалась в мужском платье, ее младенца и какого-то чернеца Николая. Казаки целовали крест Михаилу Федоровичу. Треня Ус не сдержал слова. И после того некоторое время разбойничал на Яике.

         Пленников отвезли в Астрахань. Оттуда поодиночке, как  важных государственных преступников, подняли вверх по Волге. Марину с сыном сопровождал  голова Михайла Соловцов. В Самаре охрану усилили пятью сотнями местных стрельцов. Соловцов имел наказ убить Марину и сына, если их попытаются отбить.

         В Москве четырехлетнего сына Марины   всенародно повесили за Серпуховскими воротами. Атамана Заруцкого посадили на кол, лицом к повешенному. По одним сведениям Марина умерла в том же году в московской тюрьме, по другим – в коломенской. В Коломне до сих пор показывают Маринкину башню, где жена атамана и двух  царей виновно томилась. Вероятно, путают с башней, где Марина жила в бытность Коломны воровской столицей. Той башне приписывают  мрачный мистический смысл. Над ней часто кружатся вороны.

         Жалела ли Марина о своей судьбе, связавшей ее со страной, которую она понимала все лучше? Предтечей Тунгусского метеорита пронеслась она со своими мужьями по русской истории, выжигая сухостой и стерню, прахом  людей и обычаев удобряя робкие всходы. Мало ли подобных женщин, разве что не добравшихся до трона? Бог им судья.

         В правление Густава II Адольфа Швеция захватила у Польши Ливонию с Ригой. Но по Столбовскому договору 1617 года вернула Росси Великий Новгород с областью. На следующий год Владислав, выбранный в короли после умершего отца, вошел в Московию, чтобы надеть семь лет как предложенный царский венец. С коронным войском шло двадцать тысяч запорожских казаков. 20 сентября 1618 года поляки опять были под Москвою. Не желая испытывать тяготы русской зимы, король вступил в переговоры. Московиты отодвигали границы, подтверждали за Речью Смоленск и окрестности.

         Тогда же разменяли пленных. Филарет и другие послы  договора Девичьего поля наконец вернулись в родные пенаты. В Москве тогда гостил иерусалимский патриарх Феофан. 24 июня 1618 года он возвел Филарета в сан московского патриарха, освятив тушинский выбор. Церковная история ставит Филарета сразу за Гермогеном, стыдливо избегая как времени, когда они соперничали, величаясь одинаково, так и паузы между кончиной одного и возведением другого.

         Филарет (Романов) полностью доминировал над мягким неразумным сыном. Время правления Федора Никитича можно было бы назвать теократией, если бы он и под белым  вышитым  тройной иконой клобуком не оставался светским человеком.

         В1618 году при размене пленных  Иван (Пуговка) Шуйский постыдился вернуться, попросился служить Польше. Получил разрешение и присягнул Владиславу. Через несколько лет он передумал. Его отпустили. Пуговка вернулся в Москву, был прощен  Михаилом и Филаретом, получил в кормление московский Судный приказ, которым управлял до смерти в 1638 году. Куда делся иногда упоминаемый брат Шуйских Александр, не знаем.

         Мария Буйносова – Ростовская родила Василию двух дочерей – Анну и Анастасию. Обе умерли в младенчестве в 1609 и 1610 годах соответственно. Мария Буйносова скончалась в 1626. Со смертью Шуйских род их, лишенный мужского потомства, пресекся. Лжеиван Васильевич Шуйский (Тимошка Конюховский), в 1651 году прокричавшийся в Италии,  в Малороссии при дворе  гетмана Богдана Хмельницкого, объявился в Швеции, и, наконец, в  Голштинии, откуда и был выдан в Москву на казнь в 1653 году, замазал тень великого князя заразой самозванства.

         Смоленского воеводу Шеина отпустили вместе с Иваном Шуйским. В 1634 году его казнили по капитуляции в новой русско – польской кампании. Как потом признали: вины Шеина не было.

         На следующий  год царь, патриарх и Дума запросили у поляков прахи Шуйских. Паны упрямились, потом дали добро. Открывши могилу, увидали каменную палатку, в которой гроб Василия стоял одиноко, а гроб Дмитрия был поставлен на гроб  жены. Король Владислав распорядился не выдавать ветхие гробы, а поставить старые гробы в новые, обитые бархатом и камкою. Так и отдать.

         Боярские отроки и дворяне несли на плечах гроб бывшего царя от Дорогомилова до Кремля. Царь Михаил Федорович встречал труп у Успения. 11 июня 1635 года тело Василия Шуйского погребли в Архангельском соборе среди других потомков святого Владимира.

         Козьма Захарыч Минин – Сухорук скончался в 1616 году. У него остался сын Нефед, умерший бездетным около 1632 года.

         Димитрий Михайлович Пожарский в 1617 году упомянут воеводой в Калуге. В 1621-м  он управлял Разбойным приказом. В 1628 – 1631 годах служил воеводой в Великом Новгороде. В 1632-м участвовал в новой войне с Польшей в звании второго воеводы, товарища князя Мамстрюка – Черкасского. В 1635-м Пожарский управлял Судным приказом. В 1638-м был воеводою в Переславле – Залесском. В 1641– м он называется среди приглашенных к царскому столу. С осени этого года его имя исчезает из русских государственных записей. Последние годы князь Димитрий страдал «черным» недугом – меланхолией. Реалисты или недоброжелатели указывают: подвиг освобождения Москвы был предпринят князем Димитрием против собственного искания, по настоянию земств.

         Ливонская королева Мария Владимировна Старицкая вместе с дочерью Евдокией погребена в Успенском соборе Троицко – Сергиевой лавры. Даты кончин не установлены. Ксения Борисовна Годунова преставилась в 1622 году в суздальском Покровском монастыре, не доживши до сорока лет.

         Не успели Иоанн Димитриевич и его мать  закрыть глаза, как в Польше некий Белинский объявил, что он, будучи тогда в Москве, успешно подменил казненного младенца похожим на него сыном ляха Лубы. Дошло до короля. Сигизмунд нашел, что названный царевич может быть полезен в незаконченном споре с Русью. Младенца передали литовскому канцлеру Льву Сапеге. Тот отдал его в обучение игумену брестского Симеоновского монастыря Афанасия. У этого игумена мальчик пробыл семь лет. Потом проживал при дворе Сапеги.

         Взошедший на трон Владислав после заключения с Московией выгодного Польше Вечного мира запретил именовать отрока царевичем. Разжалованный Иоанн Димитриевич обратился к Белинскому, кто он на самом деле. Белинский отвечал: ты не Иоанн, но сын Лубы.

         Меж тем Лев Сапега скончался. Бывший царевич остался без приюта и средств. Он определился на службу к пану Осовскому, затем – к пану Осинскому, живя у него писарем в Бресте.

         Воспитатель невольного Иоанна Димитриевича игумен Афанасий сообщил о нем русским послам, приезжавшим в 1644 году улаживать разные приграничные недоразумения в Польшу. Московские послы стали укорять канцлера Оссолинского и сенаторов, что они потворствуют человеку, затевающему зло России. Привели Лубу. Он уверил, что не претендует на Имя Иоанна Димитриевича. Тогда послы показали свежее письмо, переданное им игуменом Афанасием, тому адресованное. В этом письме Луба сообщал, что пишет игумену на «царевичем обеде» в «царевичевой господе». Канцлер дал такое объяснение: Луба шутит, вспоминая времена, когда игумен Афанасий его воспитывал и полагал за счастливо спасенного русского царевича.