Текст книги "Димитрий (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

         Принц Густав  охотно  засобирался на Русь из Торна, где жил изгнанником на содержании кузена Сигизмунда, не прозревавшего готовящейся черной неблагодарности. На границе, в Великом Новгороде и Твери, по всей дороге ждали Густава царские чиновники и  делегации духовенства, готовились звоны, прикупалась снедь для застолий.

         В Грановитой палате после приложения к дланям Бориса и десятилетнего наследника Феодора, принц Густав, знавший несколько европейских языков, он прославился и как выдающийся ученый-химик своего времени, разразился пространной приятной  речью. После обедал с царем, сидя за столом особенным. Кравчий подливал до остекленения глаз, чашник подкладывал до потери небом чувствительности. Принца уложили в колесницу и отвезли в отдельный каменный дом. Густав был авансирован от Бориса  драгоценными сосудами, чашами, слугами. Как второй Бомелий получил необходимые химикалии для удовлетворения высочайшей блажи.

         Ксения видела шведского принца. Принц глянулся. Она примерила его мужем. Отчего нет? Улыбчив, внимателен. Ест вилкой с двумя зубцами в левой руке. Без конца говорит комплименты – заграница, не отечественное хамье. Отец спросил, она ответила. Уже дерптские и нарвские пленники, обломки прежней войны, прижившиеся в столице, авансированные пригородными поместьями присягали новому Ливонскому королю, вдруг идею похерили. Улыбчивый принц не соблюдал главного, из-за чего его ввезли, что было важнее Ливонской короны. Он в открытую жил с немкой, привезенной из Данцига. Скандал. Обманувший надежды должен быть наказан. Принцу объявили: он безвыезден из России как познавший тайн. Химик бунтовал. Распаленный вином, он угрожал царскому медику, де сожжет Москву сильнейшим изобретенным  порохом. Борису горячку передали. Он немедля отобрал у принца подаренную в удел Калугу, забрал дом, слуг, чаши, послал жить и строиться в сгоревшем Угличе. Упрямый ученый уехал с любовницей. Ксении внушили шведа забыть. Густав сменил Углич на Ярославль. Ярославль и Кашин.

         Не прошло года после отставки шведского принца, как сговорили принца датского Иоанна, младшего сына усопшего Фредерика и брата короля Христиана IV. И сват и новые сватаемые  тем более не могли не помнить о Магнусе. Иоанн приходился ему племянником. С Густава на Иоанна Годунов перекинул прежние ливонские проспекты.

         На день предложения жених Ксении под штандартами Испании  карал бурлящие Нидерланды. Утомленный уленшпигелями принц на шести кораблях поспешил в арендованную нами Нарву.

         В Ивангороде Иоанна приветствовали пушечным боем, стрельцы стояли в ружье, чиновники в парадном платье – отрядами, бояре и дьяки клали к ногам восемьдесят серебристых соболей.  Сопровождавшие   датские сенаторы наперебой с московскими послами жужжали в уши королевича о его светлой будущности. Царь Борис превзошел  Иоанна Великого (Грозного) в склонности к иноземщине: англичане вымучили беспошлинную торговлю, на кою скупился предшественник, германцы и шведы платят таксу вполовину, в Немецкой слободе иностранный анклав выстроил протестантскую божницу. Четверо молодых людей уехали учиться в Лондон – великолепный знак к открытию высшей иностранной школы в Москве. Число иноземцев  в войске  увеличено.

         Перспективы блистательные, и принц не скучал. На ночь глядя любил проехаться верхом, прокатиться по глади русской речи. Охотился. Все с беседою. Брал уроки славянских обычаев у боярина Салтыкова и дьяка Власьева. В Бронницах принц получил очередные Борисовы дары: штуки азиатского шелка, усыпанные жемчугом зимние шапки, золотые цепи, сабли, отделанные бирюзой и яхонтом, кушаки и пояса. Было 1 сентября. Похвалив новогодние подарки, Иоанн поднял здравицу, желая московскому монарху долголетия. Борису донесли: этот покладистее будет Густава.

         18 сентября ночевали в Тушине, 19 – го въезжали в столицу. Принц ухал верхом на вороном статном красавце. Снимал круглую с полями и пером шляпу, приветствовал народ, по доброй воле, из любопытства стекшийся. Развлечением гасили голод. Не обошлось без управления. В первые ряды приказчики поставили получше одетых. Жаждущих гостинцев просителей отодвинули гробы. Строжайше запретили погребальным командам по Тверской дороге не ездить. Опухшие трупы на задворках складировать. Под Китай-городом с утра выдавали по лишней московке (полкопейки) в одни руки, что не обошлось без обычной сутолоки и драки. Пару человек столкнули в реку, притопили в Неглинке.

         Веско бил царь-колокол, водруженный в звонницу Ивана Великого. Сия беспримерная колокольня была открыта набожным Борисом двумя годами ранее. Он ею открыл новый европейский XVII век.

         В Китай-городе принцу  выделили лучший гостевой дом. На другой день караван ввез царский обед: сто золотых блюд с яствами, множество кубков и чаш с винами и медами. 28 сентября явили торжественное представление. От дома принца через Васильевский спуск, через Красную площадь, на площади Кремлевской до красного крыльца стояли, делая проход, богато одетые стрельцы. По нему ехал принц с датчанами. У высокого красного крыльца Иоанна встречали князья Трубецкой и Черкасский, держали принцу стремя. На лестнице ждали Василий Шуйский и Голицын. В сенях – председатель Думы Мстиславский с окольничими и дьяками.

         Царь и отрок-царевич сидели в Золотой палате. Оба в бархатных порфирах, унизанных крупным жемчугом. В коронах и нагрудниках сияли яхонты и алмазы подавляющей величины. Когда вошел с поклонами принц, царь и наследник встали, поочередно с троекратными поцелуями обняли чужестранца, сделав неуместными возможные земные поклоны.  Варвар Иоанн (Грозный) по настроению заставлял послов и на коленях к себе ползти.

         Ксения на цыпочках, половица не выдаст, пробиралась с девичьей половины, очаровываясь иноземным лоском, гладким ликом в обрамлении кучеряшек бороды, русыми, искусно разложенными волосами, прикрывавшими смуглую шею, падавшими на умеренно широкие плечи. Известный храбростью датчанин  Иоанн не был великаном, в боях брал уменьем, гибкостью. Ксения восхищалась его стройностью, выгодно отличавшей от легко полневших отечественных военачальников. Синий взгляд принца был добр. Разговаривая, он весь отдавался беседе, глядел в глаза, что опять же выгодно отличало. Понравился.

         Обедали в Грановитой палате. Царь посадил жениха за свой особый с наследником стол. Таковой чести никому прежде не оказывалось ни Иоанном Васильевичем, ни Феодором Иоанновичем. Сие правило соблюдал Борис с Густавом.

         Принц Иоанн боковым взором наблюдал серебряную столешницу, атласный балдахин, расшитый золотыми коронами. Из вещей его смущало чрезмерное количество часов с боев, явно выставленных, чтобы показать неотставание прогресса, из людей – наследник. Белое опухшее от сна или детских шалостей лицо выражало притворную или искреннюю покорность воле казавшегося благодушным отца. Феодор излучал полную лишенность собственной воли. Согласное покачивание головой и поддакивание отцу делали его смешным. Однако позволить себе насмешничать принц не мог. Он приехал заключать выгодный брак. И вот два монарха огромной могущественной страны, ныне подточенной голодом, лебезили перед младшим сыном прекрасной, но не самой влиятельной страны Европы. Борис и Феодор сняли с шей алмазные цепи и надели на Иоанна. Сконфуженному принцу нечем было отблагодарить. А вот уже придворные с экивоками преподнесли ему два золотых ковша, украшенные яхонтами, несколько серебряных сосудов, штуки драгоценных тканей, английских тканей, сибирских мехов, шубы на три русские зимы. Ошеломленный роскошью и количеством подарков жених засомневался в красотах невесты. Принц видел: дам на московском  празднике жизни не было. Оставалось ждать конца изобильной восточной фиесте. Ничего для чресл, все для неба и тщеславия – таково начало нескончаемых пиров, к которым следовало привыкнуть. Принц не рассчитывал на здоровье: отточенная в сражениях мышца крепка, но желудок! Царь требовал от кравчего подливать, неуваженьем было принцу отказываться. От царского стола и снизу от придворных непрерывно звучали здравицы. Невозможно было не пить за Данию и Россию, за  Его величество и Его высочество.

         Невесту принц нашел сносной: толста и удивительно, что брови не выщипывает. Но в России многому приходилось удивляться. Едва просохнув от многодневного пития взялись ехать на молебен в Троицу. Христианское смирение являли шестьсот в полном вооружении всадников, за ними –  двадцать пять заводных коней. Упряжь – серебро и золото. Две кареты запряжены шестерками. Карета царевича обита алым сукном. Карета государя обтянута насыщенным бордовым аксамитом. Феодор отказался от возка и ехал верхами, поддерживаемый за стремена пешими вельможами. Это  случай, когда знати было в честь идти. Не занятые благородной задачей, ехали, кичась друг перед другом роскошными колымагами, сукном, позументами и перламутровыми пуговицами возниц,  парчовыми хламидами слуг, разодетых баронами, в развлечении вставших на запятки.

         Шелестя над головами бумагами, толпы просителей прорывались к Борису. Гридни и дьяки спешно хватали жалобы, клали в опечатанный красный ящик для предварительного отсеивания.

         Царица, как слыхал принц, дочь прежнего государственного палача, ехала отдельно. Подле матери – в отдельной серебряной карете с закрытыми окнами, суженая невеста. Возки новые,  сделанные на заказ в Стокгольме или Берлине. Выезд царицы и царевны предварялся уже четырьмя десятками покрытых бархатными попонами рослых европейских лошадей. Карету царицы  несли десять белых скакунов, Ксении – восемь. Марию и Ксению окружала великолепная дружина из крепких беловласых седобородых старцев с малыми копьями и булавами. Двадцать четыре фрейлины тоже ехали верхами на альбиносах. По обочине шли триста приставов с жезлами.

         Поездка была неутомительная, с долгими роздыхами на остановках. Там раскидывали шатры, пировали. Принцу непрерывно несли подарки от уездных властей, таможенных застав, включенных в поезд бояр: бархат, муар, кружева. Ежедневно меняли постель, расшитую серебром и золотом. Благодарный датчанин обещал переменить веру и стал брать уроки русского языка. Борис нарадоваться не мог. Лично обучал молитвам. В лавре царь и принц припадали к раке с мощами Сергия, получали патриарха благословение. Не чуждый искусству, Иоанн оценил иконостас, писанный Рублевым и Черным. Нарочитая плоскость русских икон, погашенная временем крикливость красок являла не совсем европейскую душу народа, к коему принц желал присоединиться.

         На обратной дороге принц внезапно заболел. Явилось ли то следствием переедания или чрезмерного винопития, открывшегося ли воспаления кишечного отростка, внутренний недуг неистово терзал Иоанна. Медики, свои и заграничные, оказались бессильны. Борис поклялся  на образа освободить четыре тысячи узников, если жених Ксении выздоровеет. 28 октября около шести часов вечера тот умер. В отчаянии Борис крикнул дочери: «Любезная Ксения, твое счастье и мое утешение погибло!» Никогда прежде Годунов не был столь прозорлив. Ксения рухнула без чувств.

         К телу принца приставили сторожей из чиновников, врачам запретили произвесть вскрытие, что навсегда скрыло жало юной гибели. Останки Иоанна положили в наполненную мирром деревянную гробницу, ту – в медную, ее – в дубовую, обитую черным бархатом с  вышитым серебряным крестом. На покрывале серебряной нитью на латыни перечислили достоинства Ксениного соискателя, благоволение царя, печаль народа.

         25 ноября Борис, обливаясь слезами, простился с телом названного жениха. Ехал в санях за катафалком  через Китай-город до Белого. Развевались черные датские штандарты с гербами Дании, Макленбургским и Гольштейнским. Стрельцы в красных кафтанах шли, опустив секиры, конники ехали, опустив копья. Иоанна похоронили за Яузой в Немецкой слободе под полом новой Аугсбургской церкви. Позже останки перевезли под Копенгаген в Роскилл… Ксения надолго осталась безутешной вдовой невестой.

         В безжениховье протекло полтора года. Болтали, что подвезут на смотрины грузинского царевича Хоздроя, да воевода Татищев замедлил его присылку, не по остужении ли батюшки?! в земле Сонской. Зимой же засочились слухи от мамок и девок,  брата, маменьки, через отрывки сердитых слов. Брошенных тятенькой, что в Польше явился человечек, назвавшийся чудесно спасшимся царевичем Димитрием. Подметные письма кричали о его предназначении править. Отец же – вор царства, убийца, обязан быть низложен. Ксению заинтересовало, как выглядит самозванец. Говорили: ростом не вышел, грудь бочкаста, волосья простонародные, рыжие. Лицо татарское, круглое, глаза бледные, тусклые, бегают, косят, нос расплющенный, бородавки под правым глазом и на лбу, одна рука короче другой. Ксения загорелась ближе видеть урода.

         Димитрий и стал ее третьим принцем.

                                                         2

         В январе 1604 года швед Тирфельд, комендант Нарвы,  написал абовскому градоначальнику, что задержан какой-то казак,  проезжавший с прельстительным письмом от претендента в Московию. Комендант немедленно отправил собственного гонца с письмом к абовскому градоначальнику. Гонец поехал через русские земли. Чем-то он показался подозрительным, был задержан и обыскан в Ивангороде. Шведскую депешу переслали в Кремль. Борис получил первое сообщение о собиравшихся тучах. Ему еще везло: был отравлен лишь последний год двадцатилетнего правленья.

         Почти одновременно пришли подметные грамоты Димитрия и от украинских воевод. Скоро на Волге казаки разбили окольничего Семена Никитича Годунова. Схваченных стрельцов разбойники отправили в Москву с наказом: «Объявите Борису: грядем с царевичем Димитрием!»

         Решительный в осторожности Борис недолго медлил. Вместе с патриархом Иовом и семьею под предлогом молебна  поехал в Новодевичий монастырь, где жила Мария Нагая, по пострижении принявшая имя Марфы.  Настоятельница с инокинями встречали Иова во дворе. Все получали благословение. Мария Нагая   из-под монашеского плата сверкала глазами на царя, скрывая удовлетворение  намоленной мести. Сорокалетняя женщина, униженная  многократным предложением царственному развратнику, так ценила она покойного Иоанна, против охоты притороченная к пяльцам и ничегонеделанью, радовалась, что над улыбчивым Годуновым  нависла беда. Борису на руку  ее несчастья, следовательно, он и повинен в них. Несчастьями же Нагая считала  рассеивание  мечтаний занять положение царицы-матери при правящем сыне, слалом с  золотой виртуальной горы в столичную комфортабельную иноческую пещеру.

         Борис колебался, отослать ли сына. В последнее время он часто ощущал приливы к голове, тяжелую боль слева, где сердце. Царство предстояло передать второму члену новой династии. Выходит, при нем  должен быть разоблачен закружившийся на окраинах обманщик. Феодор же непростительно прост и юн.

         В келье заговорили с насмешкою. Вот объявился самозванец. Не слыхала ли мать?.. Ну, не наглый ли враль?!  Толпы видали Димитрия в гробу.  К сдержанному  возмущению Бориса, растекшегося по лавке в расстегнутой бархатной епанче, к потрясенному воплем порока Иову, превшему под зимним драпом, добавилось фырканье царицы Марии Скуратовой. Что означает медлительность Марфы (Марии) Нагой? Отчего не с покорной готовностью она подтверждает очевидное: сын – мертв. Лицо Бориса налилось кровью, губы помертвели, острые скулы вылезли, затопорщившись скудным седым волосом.

– Жив твой сын или нет? – глупый вопрос мудрого человека. Это можно было вопросить у стен. Мария знала, сколько и они, но, колеблясь, мстительным умом, отвечала:

– Не знаю.

         Едва не подпрыгнув, Борис закашлялся. Немедля выслал из кельи сына и дочь. Уходя, Ксения приметила давно невиданное отцово неистовство. Мать не сдерживала себя. Она схватила со стола горевшую свечу и поднесла к лицу Нагой, будто желала сжечь вместе с вопиющей неправдой. Ее отец, Малюта, умел! Из груди Нагой изошел скрипящий звук, как хлопнули дверью угличского склепа:

– Мне говорили, что сына моего тайно увезли без моего ведома. Те, что так говорили, давно умерли.

– Акстись! – ударил посохом о каменный пол патриарх.

         Марфа перекрестилась на красный угол. В следующее мгновение горящая свеча обрушилась Марфе на плат. Обтрушенная  распущенной ниткой ткань вспыхнула. Марфа сорвала горящий  плат. Царица с яростью кошки вцепилась Нагой в волосы. Ей-то не ведать подлое властолюбие выводка Нагих! Царь схватил жену, отволок от поваленной визжащей, как резанная Нагой. Патриарх встал:

– Перед Господом ответишь за клятвопреступление!

– Марфа еще и на земле ответит, – холодно процедил Борис. Он вызвал стражу, велев отвезти Нагую в застенок. Стеречь особо. Ничего, окромя воды и хлеба не давать.

         Сникшую Нагую взяли под локотки, приказание  выполнялось, однако царское семейство и высшая церковная власть выглядели подавленными сверх меры.

         Архивариусы сходятся:  Бориса успокоило донесение от бывших в лагере самозванца лазутчиков, будто видали разъезжающего на буланом коне начальствующего Григория Отрепьева.

         Царь и патриарх Иов  знали расстригу. История того такова. Юрий Отрепьев, потеряв в молодечестве отца Богдана-Якова, стрелецкого сотника, зарезанного в Москве пьяным литвином, прибился к дому Романовых. Служил и у князя Черкасского. Выучился грамоте. Вятский игумен Трифон посвятил его в монахи под именем Григория. Отрепьев монашествовал перехоже, послушествовал в Суздале в обители Св. Евфимия, в Галицкой Иоанна Предтечи. В московском Чудовском монастыре расторопного юношу, служившего при деде, тоже иноке, приметил патриарх. Посвятил в дьяконы, взял для книжного дела. Григорий умел не только красивым почерком списывать каноны, но и сочинять оные лучше старых фолиантистов. Иов любил Отрепьева, и Григорий часто бывал с ним как во дворце  Бориса, так и знатных домах. Судьба царевича Димитрия алчно интересовала его. Любые обстоятельства пытливых допросов он записывал на особой хартии, возимой всегда в кармане рясы.

         Слышали, и как Отрепьев однажды сказал чудовским монахам: «Быть мне царем  в Москве!» Пьяные монахи за трапезой смеялись ему на то в лицо, другие пинали взашей, третьи доносили: «Недостойный инок Григорий желает стать сосудом диавольским». Добродушный патриарх не уважил митрополитова известа, сам царь велел казенному дьяку Смирнову-Васильеву отправить безумца в Соловки или Белозерские пустыни  до душевного излечения. Выполнение царского наказа Смирнов переложил на дьяка Евфимьева. Тот, будучи свойственником Отрепьева, дал ему вместе с двумя  тоже бывшими  на порицании чудовскими иноками священником Варлаамом и крылошанином Мисаилом Повалиным.

         Троица успешно достигла Новгорода Северского, где архимандрит Спасский принял их со всей услужливостью. Бродяги представились эмиссарами патриарха. Слуга архимандрита с лошадьми сопровождал беглецов до Киева. Спасскому архимандриту принесли из келии записку, оставленную Григорием: «Я – царевич Димитрий, сын Иоаннов, не забуду здешней ласки, когда сяду на престол отца моего».

         Самозванец стремился к польской границе, но не прямой дорогою, где стояли посты, а мимо Стародуба к Луевым полям. Новый спутник монах Днепрова монастыря вел его с провожатыми через темные леса и дебри. Близ литовского селения Слободки предатели покинули Россию, на что воздали горячую коленопреклоненную признательность способствовавшему  Небу.

         В Киеве Григорий поселился в Печорском монастыре, и благодаря живости ума и предприимчивого нрава споро добился расположения польского воеводы князя Василия Константиновича Острожского. Отрепьев служил дьяконом и в Никольском, и в Дермане. Сойдясь единомыслием с баптистами, провозглашал примат Евангелия над  Заветом Ветхим. Стоя за строгость буквы, баптисты своеобычностью толкнули дьяка  искать в вероисповедании сугубую мирскую прибыль. Отрепьев сдружился с иноком Крыпецкого монастыря Леонидом. Отчаянный замысел был поделен: Леонид назвался Отрепьевым, Григорий – чудесно спасшимся Димитрием. Священники сошлись: в это надо верить, как в Христово воскресение. Два чуда рядом: небесное и земное.

         На днепровских островах издавна строили логова запорожские разбойники. К ним приплыли два подельника. Были рукоположены в шайку Герасима Евангелиста. В набегах на купеческие суда из варяг в греки Григорий насмотрелся, сколь непрочны имущество и жизнь. Человеческое бытие не христианской теорией, разбойничьей практикой стало ему презренно. Он перестал бояться и Бога, и черта, растеряв остатки умиряющей страсти  и словоблудие совести. Григорий неистово хотел всего и сразу.

         За партой в волынском граде Гащи Отрепьев отточил польский, литовский и латынь, обязанные ему понадобиться. Оттуда перешел в секретари к князю Адаму Вишневецкому, жившему в Брагине с достойной вельможного пана пышностью. Адам Вишневецкий как-то взял секретаря в баню, тереть спину. Секретарь оплошал, ошпарив хозяина. Вишневецкий выругался и ударил. Григорий притворно заплакал, молвив: «Если бы ты знал, кто я таков, был бы ты вежливее! Я – московский царевич Димитрий». После чего показал большой нательный крест, драгоценными каменьями усыпанный.

         По другой версии обманщик прикинулся больным и вызвал  духовника. За отсутствием православного, повали иезуита. Причастившись тайн, дыша на ладан, сказал Отрепьев ему: «Предай мое тело земле с той честью, как хоронят наследников престола. Возьми под локтем свиток, там доказательства моего высокого рождения. Видно Бог сулит мне умереть по грехам в злосчастии».

         Иезуит развернул заготовленную негодяями бумагу. То была метрика угличского царевича, заверенная доброжелателями дьяками Щелкаловыми. Необычный дорогой крест иезуиту тоже показывался.

         Адам Вишневецкий поведал историю брату Константину. Замечая укрепление его словам веры, Отрепьев стремительно выздоравливал. Константин Вишневецкий уже вез его тестю Юрию Мнишека, ведая готовность того влезать в авантюры, за которые не каждый бы взялся. И вот истинность Лжедимитрия уже подтверждал перебежчик Петровский и купленный Мнишеком его собственный холоп, будто бы видавший Димитрия в Угличе в возрасте трех лет и прозревший, что младенец по внешности должен был развиться в нечто самозванцу физически подобное.

         Соперник был бессовестным и опасным. То, что он не настоящий Димитрий, единственно  налагало успокоительные шоры. Борису донесли, что и польский король лжеца в открытую не поддерживает. Обещаны сорок тысяч злотых, да дадут ли! Вот и самозванец, деля шкуру неубитой России отписал Сигизмунду лишь кое-что из вежливости. Не сравнить: тестю – Смоленск и Новгород – Северский с уездами, жене – Псков и Великий Новгород! Угроза смешна, дразнительна. Король угождает избравшим его панам.

         16 октября самозванец с тремя с половиной тысячами всадников въехал в Россию. Две тысячи всадников были донскими казаками атамана Свирского, остальные – запорожские казаки, сброд, паны и холопы. Регулярное польское войско в сомнительном деле не участвовали. Король и сейм официально про дело знать не знали. На царский запрос Сигизмунд отвечал: польская республика не стоит за самозванца, военного перемирия с Московией нарушать не намерена. Если назвавшемуся Димитрием кто помогает, то на свой страх и риск. Уличенные, эти ляхи будут строго наказаны.

         Не полагаясь на дипломатов, Борис и иначе действовал. Он послал дядю расстриги Смирного-Отрепьева к поддерживающим самозванца панам, дабы  усовестить. Дядю к «племяннику» не пустили. Словесно паны от Отрепьева пред нашими посланниками отреклись. Дворянин же Хрущов, посланный контрагитировать казаков, был ими  привезен к Димитрию в цепях. В виду претендента Хрущов  пал на колени, как молнией пораженный:

– Вижу Иоанн в лице твоем! Я твой слуга о, царь, навеки!

         Этот первый знатный перебежчик ввечеру показно составлял для царя Бориса такое письмо: «Замечаю: народ повсюду изъявляет любовь к Димитрию!» Хрущова расковали. Он умильно целовал Димитрию крест. Посаженный в круг на походном пиру, Хрущов раскрыл дворцовые тайны: Борис смертельно напуган вестями о спасшемся царевиче, сводит полки в Ливны, однако воеводы Петр Шереметьев и Михайло Салтыков колеблются, готовы сдаться при первой возможности истинному царю. Неглупо прозревая измену, Борис готовится бежать к шаху в Персию, для чего собрал к высылке вниз по Волге казну. Хрущов договорился, что Годунов черт – на троне. Он и родную сестру, инокиню Ирину, убил, не токма царевича. Тут следовало прикусить распоясавшийся язык: «убитый» пронзал наглого льстеца неверящим глазом.

         Димитрия отвлекли, подав бумаги, пересланные дружественным киевским воеводою. Патриарх Иов писал князю Василию Острожскому, требуя обличить самозванца, схватить и прислать в Москву.

         Писала и Марина. Маленькая сильная женщина перед отъездом была ласкова к нему. Говоря, все чаще смотрела суженому на губы, привычка развившаяся, смущавшая и многим казавшаяся предосудительной. Скользя по строкам, Димитрий думал, равен ли он Парису. Тянула ли на Елену Прекрасную Марина? Димитрий воевал Трою себе, не ей.

         С Марининой пришла депеша и от тестя. Манифест именем короля и вельможных панов имеет грандиозный успех во всей Украине. Общество убеждено предъявленными ему доказательствами подлинности принца. Следовательно, пусть скоро ждет новой рати.

         Зло или добро распространялись стремительно. Уже жители российского Моравска встречали войско Димитрия хлебом-солью. Стрельцы сдавались. Димитрий не казнил воевод. Прощая, не принуждал присоединяться к своему полку.

         Пали Шляхетская Слобода и Моравск. 26 октября хлебом-солью встречал Чернигов. Там воевода князь Иван Андреевич Татев стал вторым, после Хрущова, вельможею, признавшим Димитрия Иоанновича. Триста черниговских добровольцев влились в мятежный отряд. Димитрий укрепился местной казной и дюжиной пушек.

         Димитрий ехал к Новгороду Северскому. На берега Десны, Свины и Снова высыпал  украшенный хоругвями коленопреклоненный народ,  возглашая:

– Да здравствует государь наш, Димитрий!

         Духовенство соглашалось или принуждалось освящать  радостные сборища, поя аллилуйю.

         Борисовы воеводы окольничий Петр Федорович Басманов и боярин Никита Романович Трубецкой, не успев к Чернигову, заперлись в Новгороде – Северском. Жители города колебались, признать Димитрия или нет. Подавляя сомнения примером, Басманов встал на стену крепости с зажженным пушечным фитилем в руках. Так и слушал подъехавшего ляха Бучинского, зачитавшего претендентов манифест: претендент готов быть отцом новгородцев при послушании, при  несговорчивом упорстве – не пощадит и младенцев. В ответ Басманов вскричал:

– Великий князь и царь – в Москве, не в поле.  Ваш Димитрий скоро сядет на кол вместе с вами!

         Димитрий кивнул палить по стенам, томя Новгород – Северский осадою.

         В то же время в Путивле князь Василий Рубец – Мосальский неожиданно приказал  слугам связать   товарища по градоуправлению окольничего Михайла Салтыкова. Рубец – Мосальский вместе с дьяком Сутуповым обратился к городскому совету с воззванием признать Димитрия. Совет склонился. Путивль перешел под руку претендента. Примеру последовали Рыльск, Комарницкая волость, Борисов, Белгород, Волуйки, Оскол, Воронеж, Кромы, Ливны, Елец. Везде народ хватал ненавистных городских, уездных чиновников, проворовавшихся волостелей и целовальников, глумившихся над сирыми прежде помещиков. Вешали, топили, терзали, влекли на суд Димитрию. Он  прощал истинно или лицемерно кающихся, брал на службу. Старая администрация после присяги обычно сохранялась, уже под именем Димитрия Иоанновича. Это многим не нравилось.

         Перехватив казну, тайно везенную московскими купцами  в медовых бочках Новгород-Северским городам, претендент отправил значительную часть ее в Литву к князям Вишневецким и гетману Рожинскому на сбор наемного войска. В общем, Димитрий проявлял ум, военный навык, сдержанность, достойные не посредственного правителя.

         Московская же власть привычно выжидала, будто опухоль самозванства могла само собой рассосаться. Отделывались письмами патриарха, по приходам рассылаемым. Там утверждалось, что царевич достоверно, матерью подтверждено, скончался четырнадцать лет назад и не может быть взрослым человеком. По всем храмам запели вечную славу усопшему Уару (в крещении – Димитрию). Самозванца и предателей кляли анафемой. Страшили установлением на Руси папства.

         Борис звал выслать к сборным местам по ратнику от двухсот четвертей земли. К Брянску против претендента приехало пятьдесят  тысяч всадников. Пять лет назад на отраженье набега Казы-Гирея выезжало полмиллиона. Эйфория утверждения Бориса царем рассеялась. Он стал, если не нелюбим, то безразличен. Любимым перебором в войске было судачить, ложен Димитрий или нет.

         Через голову Димитрия Борисовы воеводы писали  Мнишеку как кукловоду: пусть выйдет из России. Юрий  немотствовал.

         12 декабря на берегах Десны московские части вошли в соприкосновение с разъездами Димитрия. У претендента было 12 тысяч, у Федора Ивановича Мстиславского – вчетверо. Димитрий оставил обок Новгород Северский, выстроился на неблагоприятной для себя равнине – скакать в гору. Ехал на сером иноходце в царской епанче  на покатых своих плечах. Со слезами восклицал войску:

– Всевышний видит мою правоту. Если обнажаю меч неправедно, и беззаконно сокруши меня одного десницею!

         21 декабря полки сошлись. Рубились вяло. Но польским добровольцам удалось обойти правое крыло, где стояли Дмитрий Шуйский и Михайло Кашин. Правый фланг дрогнул и увлек центр. Мстиславский бесполезно удерживал бегущих личным примером. Его не слушали. Мстиславский упал, ослабев от ран. Его увезли ближние.

         Победитель Димитрий не преследовал. Наемники ляхи потребовали поднять вознаграждение за успех. Любя жизненные удобства, и воевать не хотели в холоде. Красноречие Димитрия угасло перед сребролюбием. Он отпустил не желавших сражаться и стал зимовьем в Севском остроге.

         Извращая поражение в победу, Борис приказал чествовать Новгород – Северского коменданта героем. Петра Басманова столица встречала особыми санями для кремлевского въезда. В Георгиевском зале Годунов вручал Басманову золотое блюдо, насыпанное червонцами, давал две тысячи рублей, серебряные сосуды, доходное поместье и сан думского боярина.