Текст книги "Димитрий (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

         В Калуге начались польские и немецкие погромы. Разыскивали сторонников Годунова и Шуйского, до которых не добрались в годы оны. Окольничего Ивана Ивановича Годунова сбросили с башни. Подняли битого, кинули в реку. Иван Годунов цеплялся за лодку. Михайло Бутурлин отсек ему руку и утопил  веслом на глазах супруги  Ирины, сестры тушинского патриарха Филарета.

         Лях Казимирский и Глазун – Плещеев, послы Димитрия, явились в Тушино, уговаривая оставшихся не колебаться, скакать  в новый калужский лагерь. С бледным заплаканным лицом, растрепанными волосами, без белил и румян, Марина ездила с калужскими посланниками от избы к избе, от палатки к палатке, уговаривая русских хранить верность прирожденному России властелину, замешкавшихся конфедератов – не обольщаться королевской милостью, незаслуженной, ненадежной. Удивительно, Марина помнила имена многих верных служак, безошибочно  в толпе и домах их угадывала. Называя минувшие победы, молила ехать к Димитрию в Калугу. Туда перенесена столица.

         Казачья вольница поворачивалась  симпатией к Марине.

         Болтали:

– Королевские послы обманули и разлучили нас с Димитрием. Поедем к тому, за кого умирали!

         Донские казаки поехали в Калугу. Роман Рожинский вбежал к Марине, грозя ей кулаком. Он несся остановить казаков, месяца не прошло, как поклявшихся королю. Рейтары изрубили до тысячи донцов. Заставили остальных вернуться.

         Подчиняясь требованию Сигизмунда, звавшего всех под Смоленск,   12 января 1610 года другой гетман – Ян Сапега снял осаду с Троицкой Сергиевой лавры. Защита лавры, не менее славная, чем  Пскова, длилась полтора года. Сергиевцы тут же отправили инока Макария со святой водой в столицу объявить царю, что лавра спасена Богом.

         Марина  не чувствовала безопасности, сидя под домашним арестом. В ночь на 11 февраля она продиктовала ведшей дневник Казановской:

– «Без друзей и ближних, одна со своей горестью, я должна спасать себя от наглости моих мнимых защитников. В упоении шумных пиров гнусные клеветники равняют меня с презрительными женами, умышляют измену и ковы. Сохрани Боже, чтобы кто-нибудь дерзнул торговать мною и выдать меня человеку (королю), которому ни я, ни мое царство не подвластны. Утесненная и гонимая, свидетельствую Всевышним, что не перестану блюсти своей чести и славы, и, быв властительницей народов, уже никогда не соглашусь возвратиться в звание простой польской дворянки. Надеясь, что храброе воинство не забудет присяги, моей благодарности и наград ему обещанных, удаляюсь».

         С Варварой Казановской и Ханкою, все верхами, Марина ускакала в Калугу. Казаки узнали о бегстве и возобновили мятеж. С обнаженными саблями, поднятыми пиками они окружили дом Рожинского:

– Злодей, ты выгнал злосчастную Марину своею буйностью, в чаду высокоумия и пьянства. Ты, вероломец, подкупленный королем, чтобы обманом вырвать из наших рук московскую казну! Возврати нам Димитрия или умри, изменник!

         Стреляли из пистолетов, порвали слюду на окнах. Требовали избрать нового начальника. Гетман Рожинский неустрашимо вышел к сборищу и убедил не пороть горячку, но ждать ответа короля.

         Рожинский написал к королю:

– «Ни за что не ручаюсь, если ваше величество не соблаговолит удовлетворить желаниям войска и московских бояр, с нами соединенных».

         Мудрый король диктовал, что согласен на миллионы отступных храбрым воинам, отдает им доходы с земель Новгород – Северской и Рязанской после закрепления за короною, даже не ссорится с Димитрием и Мариною. За Мариной признает Великий Новгород и Псков, ее мужу даст княжество особенное. Не зовет долее тушинцев к себе, напротив, высылает к ним  на подкрепление вельможу Потоцкого с сильным войском. Пусть связывают атаками Шуйского, Скопина и шведов.

         Марина же, сбившаяся с пути, сидела в Дмитрове у Сапеги, ушедшего туда из-под Сергиевой лавры. Сапега убеждал ее ехать к отцу. Выбор Марины был тверд. Сапега милостиво выделил соотечественнице эскорт из немецких наемников для безопасного сопровождения в Калугу. Гетман рассматривал усиливающегося Димитрия как ненадежного союзника.

         В Калугу Марина явилась в образе юного рыцаря. Она сняла шлем с плюмажем, простоволосая, в штанах и нагрудной броне. Она ехала среди приветственных кликов, раскланиваясь на четыре стороны. Картина, достойная XVIII века.

         Полупьяная вольница была в восторге. Димитрий ездил стремя к стремени с атаманшей, выставлявшей  на холод шикарный мужнин  подарок – где-то умыканную роскошную парюру. Супруги везде вздымали  победные чары, никому не отказывали в поцелуях и  братании. Кричали: жди – Москва  наша! Глохли от собственных выстрелов и фейерверков.

         В Волоколамске неожиданно умер гетман Рожинский, единственный, кто удерживал остаток тушинцев от переезда в Калугу. Остаток войско немедля рассеивается: русские и татары шли в Калугу к Димитрию, поляки ехали в Дмитров к Яну Сапеге.

         Пан Лисовский с атаманом Просовецким еще грабят под Суздалем, но оттуда выдавливаются. Напоследок обчищают Колязинский монастырь и уходят в Псков, Маринино вено.

         2 марта 1610 года Скопин и Делагарди въезжали в  освобожденную Сергиеву лавру, а 12 марта – в Москву. Им подносили хлеб – соль, били челом за спасение государства. Михаила провозглашали отцом отечества.

         Будто бы Дмитрий Шуйский – брат царя и правительственный полководец завидовал успеху двадцатитрехлетнего августа. 23 апреля 1610 года Михаил обедал у родственника. Екатерина, в девичестве – Скуратова, супруга Дмитрия, преподнесла ему винную чашу. Михаил отхлебнул и упал замертво. Густая кровь лилась из носа, лекари не могли остановить. Смерть напоминала Борисову.

         Юношу похоронили в приделе Архангельского собора недалеко от царей. Про Василия распространяли: с его подачи брат брата убил. Властолюбивый опасался венценосного соперничества! Ему де предсказали: верно – Михаил именем станет вместо него Русью править.

         Громче других об измене трубил кликом народа и  еще Болотниковым в рязанские воеводы  утвержденный Прокопий Петрович Ляпунов. Он призвал рязанскую землю отложиться  не к Димитрию, а – безыменно против Василия за убийство Михаила. Захар Ляпунов, родной брат Прокопия, ненавидел Бориса, приказавшего принародно кнутом его высечь  за продажу боевого казенного запаса вольным донским казакам. Шуйского Ляпуновы полагали из Годуновской обоймы, потому не терпели по определению. Рязанская земля послушалась и опять отошла от центральной власти. Только Зарайск с воеводой князем Димитрием Михайловичем Пожарским остался Шуйскому верным.

         Дмитрий Шуйский, сменивший мертвого Скопина, и Делагарди выдвинулись освобождать Смоленск. Король бросил  навстречу спасителям  две тысячи всадников и тысячу пеших жолнеров гетмана Жолкевского. Дмитрий Шуйский промедлил. Жолкевский успел соединиться с остатками тушинцев, приведенных ему Зборовским мимо Сапеги, и шел к Займищу.

         Шведское войско было таковым лишь по названию. Помимо шведов, оно состояло, помимо шведов, из ливонцев, пруссаков, саксонцев, датчан, французов и шотландцев с англичанами. В преддверии боя наемники  не удержалось соблазна потребовать денег за сложную военную операцию. Делагарди переадресовался к московским спонсорам. Дмитрий Шуйский приказал выдать солдатам удачи по два рубля на душу. Те посчитали себя оскорбленными и обещали воевать в соответствии с вознаграждением.

         Михайло Салтыков, советник Жолкевского, убеждал гетмана поторопиться: при малейшем нажиме недовольные  наемники разойдутся.

         23 июня 1610 года Жолкевский счастливо подкрался к лагерю московитов, спавших у села Клушина, Смял тридцатитысячное  беззаботное войско. Дмитрий Шуйский и Понтус  Делагарди под звуки проснувшихся труб спешили выслать вперед конницу. В кустарнике расставляли с пищальными рогатками стрельцов.

         Ляхи  не смущались двенадцатикратным  перевесом противника, побеждали. В клубах пыли и дыма орлиный штандарт республики вознесся над русскою ставкою. Московская конница повернула от выставленных рогаток и алебард. Под горою ее встретила польская картечь. Всадники давили собственную пехоту.  Сброшенных и полегших   топтали лошадиные копыта. Наемники подняли руки, повязали на рукава белые платки.

         Дмитрий Шуйский бежал, не оглядываясь. Под Можайском увяз с коем в болоте. Бросил погибать скакуна, пеший вошел в город сказать жителем:  все пропало. Храбрый Делагарди поставил круговую оборону у обоза, торопился спасти войсковую казну. Там было свыше пяти тысяч рублей серебром и на семь тысяч мехами. С генералом Горном и четырьмя тысячами сохранивших боеспособность шведов Делагарди поворачивал на Новгород, проклиная неумеющих воевать россиян.

         На другой день Жолкевский вышел против другого русского корпуса. Им  командовали воеводы Елецкий и Волуев. Они торопились соединиться с Шуйским и Делагарди, да не поспели.  Московским воеводам показали захваченные хоругви Шуйского и потребовали присягнуть новому русскому царю Владиславу Сигизмундовичу. Михайло Салтыков и другие перебежчики выступили главными убедителями. Волуев присягнул, за ним –  войско. Жолкевский беспрепятственно вошел в Можайск.

         Меж тем гетман Ян Сапега вместо Смоленска, куда королю идти обещал, переехал из Димитрова  в Калугу. Взял за верность с вольной казны и пошел с Димитрием на Москву.

         Воспользовавшись разбродом на Руси, два сына крымского хана Селамета, призванные в союзники Димитрием, изрядно пограбили в Боровском уезде, рассеяли посланное Василием войско под командой Воротынского и Лыкова и вернулись в степь.

         Монастырь Святого Пафнутия оказал  яростное сопротивление Димитрию, но в Коломне и Кашире его опять встречали хлебом-солью, крестным ходом и молебнами. Недолго – и Димитрий снова стоял в селе Коломенском.

         В Москве царил не Василий, но – полное разложение. Придворные бежали. Василий, сжимая нож для обороны или самоубийства, сидел один в тронной зале, слыша, как с Соборной площади кричат:

– Не хотим ни ляхов, ни Самозванца, ни Василия!

         Прокопий Ляпунов объявил свои отряды народным ополчением, звал знатных москвичей в поле перед Даниловым монастырем на переговоры. Там вече постановляло:

– Свести Василия. Калужских изменников принудить выдать Лжедимитрия. Выгнать ляхов и Земским собором поставить нового царя.

         Захарий Петрович Ляпунов и другой дворянин Федор Хомутов поехали в Москву, где с Лобного места зачитали народу утвержденную Даниловским вечем грамоту.

         На Лобном месте не оказалось духовенства и знати. Толпою пошли за ними в Кремль.  Искали, волею – неволей тащили за Серпуховские ворота, за Москву – реку на Даниловское вече. Патриарху Гермогену и Думе указывали на Димитриевы разъезды на Смоленской дороге, где всякое облако пыли удостоверяло и  на Димитрия, и на гетмана Жолкевского, наступавшему царику  на пятки. От Думы потребовали устранить Василия Шуйского, никому неприемлемого. Не будет Шуйского, приспешники Димитрия уйдут от него к новому царю. Патриарх и некоторые бояре упрямо стояли за закон.

         Не слушая отрицателей, вече повторно постановило:

– «Бить челом Василию уйти с братьями и царицею от греха. Временно целовать крест не личности, но государству. Пока царя нет. управлять страной Думе во главе с председателем – князем Федором Ивановичем Мстиславским. В Думе Шуйским не сидеть. Вражду и злобу забыть».

         Послали к царю. Не сумняшася, Захарий Ляпунов вошел в тронную залу, сказал скорбному Василию:

– Василий Иванович, ты не сумел царствовать. Отдай венец и скипетр.

         Шуйский замахнулся ножом на дерзкого дворянина. Великан Ляпунов вырвал  рукоять ножа из тщедушной пятнистой руки.

         Василия с супругой перевели из дворца в их старый кремлевский дом. Приставили круглосуточную стражу.

         17 июля 1610 года Московия осталась без царя.

         Ляпунов послал сказать тушинцам:

– Шуйский с престола сведен, гоните и вы своего Димитрия.

         В Москву отвечали:

– Хвалим ваше дело. Вы свергли царя беззаконного, служите же сыну Иоаннову! Коли вы клятвопреступники, мы верны в обетах. Умрем за Димитрия!

         Узнав о безуспешности переговоров, патриарх Гермоген ехал на нерасходившееся бурлящее вече. Уговаривал вернуть Василия. Бесполезно: Шуйский был всем ненавистен.

         В следующее утро к нему явились Захарий Ляпунов, князь Петр Засекин, несколько чиновников, чудовские иноки и священники.  Захарий сказал сверженному царю готовиться к пострижению.

– Нет, – отвечал Василий. – Никогда не буду монахом.

         Страшно и смешно: к противящемуся царю подступали с ножницами.

– Вы никогда не любили меня, и за что возненавидели?! За казнь Отрепьева и клевретов его?! Я желал добра вам и России: наказывал единственно злодеев, и кого не миловал?!

         Василий не сподобился перекричать молитвы пострижения. Его не слушали, согнули голову и стригли. Монашеские обеты за молчавшего, хрипевшего, извивавшегося Шуйского произносил князь Туренин.

         Мария (Скуратова) Шуйская рвалась к супругу, называла его законным супругом и в рясе инока, милым государем, достойным царем недостойных подданных. Ее тоже постригли. Обоих переодели в схимы, разлучили силою. Василия отвели в Чудовский монастырь, Марию Григорьевну – в Ивановский.

         Патриарх Гермоген не признал царева пострижения. Упорно молился за царственных супругов, за помазанника Божия, царя России Василия Ивановича. Проклинал ляхов, калужский и рязанский бунты, признавал монахом не Василия, но Туренина, клявшегося за него.

         Боярская Дума спорила о новом царе. Впервые всплыла кандидатура Михаила, Филаретова сына. Мстиславский упорно не хотел. Вне Шуйского следующим в согласии с Разрядной книгой шел Василий Голицын.

         Спросили обогнавшего Димитрия  гетмана, друг или враг он Москве. Жолкевский отвечал: он воюет за  царя Владислава, против Димитрия. На Девичьем поле начались переговоры. От Думы выступали князь Мстиславский, Голицын и Шереметьев, окольничий князь Мезецкий, думные дьяки Телепнев и Луговской.  Наши согласились признать соглашение короля с тушинцами: взять Владислава с условием его перехода в греческую веру, добавили: Владиславу неизменно советоваться с Боярской Думой. На сем  все целовали крест и Евангелие.

         Вдруг всадник прискакал из-под Смоленска. Махал грамотой от Сигизмунда. Король ужесточил требования. Предполагая московской власти кончину Сигизмунд, требовал от Жолкевского занять разложившуюся, лишенную управления столицу без всяких предварительных условий. Жолкевский, не переменившись лицом, спрятал неуместное послание.

         Димитрий не сдавался. Оставаясь в Коломенском, он тоже слал к гетману Жолкевскому. Предлагал десять лет платить Польше триста тысяч отступных, Владиславу – отдельные сто тысяч. Обещал свое войско против шведов на отторжение для Сигизмунда Эстляндии.

         Жолкевский предпочел короля с Москвою. Писал Яну Сапеге, чтобы тот  оставил Димитрия, ибо Московия подчинилась королевичу. Царское помазание Владислава – вопрос времени. Димитрию предлагалось сложить оружие и уехать в Гродно или Самбор, милостиво выделенные ему королем в удел.

         Димитрий принял послов в трапезной Угрешской обители.

         Держался с оскорбленной гордостью:

– Лучше жить в крестьянской избе, чем милостью Сигизмунда!

         Марина разрывалась меж Димитрием и соотечественниками:

– Слушайте мое предложение: пусть Сигизмунд уступит царю Димитрию Краков и возьмет от него Варшаву!

         Мстиславский и Жолкевский шли на Димитрия. Перед боем, когда войска построились, Ян Сапега выехал вперед и снял шапку перед Жолкевским, подал руку. В виду войск гетманы обнялись. Кляня измену, Димитрий с Мариной повернули коней. Вместе с атаманом Заруцким и некоторыми верными унеслись в Калугу.

         Готовые сражаться войска братались, выстраивались в очередь целовать кресты Владиславу.

         Коломна, Тула, Тверь, Владимир, Ярославль отвернулись Димитрия, признав Владислава.

         Князь Василий Васильевич Голицын и Филарет (Романов), отпущенный Гермогеном  в грехах за тушинское служение, признаваемый  ростовским митрополитом, не более, князь  Даниил Мезецкий, думный дворянин  Василий Сукин, дьяки Луговской и Сыдавный – Васильев, архимандрит Новоспасский Евфимий, келарь Сергиевой Троицкой лавры Авраамий, Угрешский игумен Иона и Вознесенский протоирей Кирилл. Патриарх Гермоген благословил заложников заключенного на Девичьем поле договора. Филарет –  за всех обещал  стоять крепко.

         Пока суть да дело, в ночь на 22 сентября 1610 гетман Жолкевский  приказал обернуть копыта коней. Со свернутыми знаменами, подвязанным оружием, без разговора поляки  въехали в Кремль. Утром Москву поставили перед фактом: Боярская дума – голова государства, полк  Жолкевского – ее мускул. Ляпуновых и вече обвели вокруг пальца.

         Гетман Жолкевский поселился в злосчастном доме Бориса. Как во времена Феодора Иоанновича туда стали являться знатные просители. Подобно Борису, Жолкевский ничего не обещал, однако,  все вершилось его снисходительностью. Годунов правил именем  царя Феодора, гетман – королевича Владислава.

         Жолкевский одарил председателя Думы Мстиславского вновь возвращенными чинами конюшего и царского слуги. Выдал из московской государственной казны десять тысяч золотых переменчивому воинству Яна Сапеги на удаление в Новгород – Северскую землю. Вопреки желанию бояр отослать низверженного Василия на Соловки, удержал его в ближней Иосифовской обители на случай размена. Бывший посол Речи в Московии и секретарь Димитрия I-го Александр Гонсевский принял команду  над восемнадцатью тысячами кремлевских стрельцов. Дума правила именем, поляки – фактом. Восьмидесятилетний патриарх Гермоген не принимал лжи, но ему дозволили анафемаствовать в храме Успения открыто.

         Московские то ли послы, то ли аманаты, прибыли под Смоленск 12 октября. Главным своим делом, после ратификации  договора, они считали привезти в Москву крещеного в православие Владислава, шестнадцатилетнего отца сирот. Владислав был в Литве, и польские переговорщики взялись убеждать московитов, что для начала патриарх Филарет должен уговорить смоленского епископа призвать защитников города сдаться, сложить оружие и выйти из стен. Ведь Филарету и смоленскому епископу предстоит крестить Владислава! Смоленск упорствует не за центральную власть, но за Димитрия. Поляки и московиты теперь заодно, поэтому смолянам сам Бог велит преклонить колена. Дальше больше: по младости королевичиных лет паны предлагали присягать и Владиславу, и Сигизмунду при нем.

         Московиты изумились:

– Мы согласились на Владислава, а не на Сигизмунда. Вы, избрав шведского принца в короли, не целовали креста его покойному отцу Иоанну.

– Сравнение нелепое, – отрицали ляхи. – Шведский монарх Иоанн не спасал нашей республики, как ныне Сигизмунд спасает Московию. Возвратив под корону Речи Смоленск, древнюю собственность Литвы, государь пойдет к Калуге истреблять гнездо Димитрия. Успокоит Москву, где еще не все жители усердствуют королевичу, где много людей зломысленных и мятежных. Сигизмунду и унизительно принуждать Димитрия. Король прикажет  гетману Жолкевскому схватить злодея.

         Упорствуя, москвичи зачитали панам договор с Жолкевским. Поляки улыбнулись и потребовали один миллион злотых в уплату войскам короля и Яна Сапеги.

         Послы возмутились:

– Не за осаду ли Лавры платить нам Сапеге?! Разорение городов и сел? Убийство людей, расхищение состояния?.. Дает или нет король сына на престол московский?!

– Жалует, – отвечали поляки.

         Филарет, Голицын, Мезецкий и дьяки встали, поклонились до земли. Изъявляли радость, славили Сигизмундову мудрость и  будущее счастливое царствование Владислава.

         Канцлер Лев Сапега зачитал польско-литовские кондиции: в крещении и женитьбе королевича волен Бог и сам Владислав. Он  обязуется не сноситься в вере с папою. Смертная казнь для отступников греческого исповедания в Московии утверждается. Владислав без посторонних решит, кому из поляков быть при нем. Король дает сына в цари при условии смирения Смоленска и  всей России. Сигизмунд хочет Смоленска не для себя, но для сына, которому оставит в наследство и Польшу, и Литву. При одобрении  Думой и Сеймом Москва может стать третьей частью польско – литовской унии.

         Паны  горячились:

– Пеняйте на себя! Не зовете склониться Смоленск, конец ему! На вас пепел и кровь его жителей.

         В Смоленске отвергали подъезжавших к стенам переговорщиков и не сдавались. Поляки шли на приступ за приступом. На головы ляхам лились смола и вар, полыхала сера, кидались камни. Сыпались искры выкидывавшего ядра и бомбы  пушечного пороха. Взбиравшихся по лестницам настигали не исключительно пики, но и плевки. Осажденный голодный город лишился связи со страной. Тут не знали, победил ли Димитрий, сохранен ли Василий. Ведали одно: не хотят поляков и умрут на том. Вашему отцу и сыну не устоять перед нашей Богородицей.

         Тщеславие доводит до беды: вызванный королем гетман Жолкевский привез в смоленский стан низложенного Василия и двух его братьев, военных пленников.

         Жену Василия не взяли – отправили в Суздальскую девичью обитель. Зато разрешили князю Дмитрию ехать с супругой Екатериной, пусть посмотрят на дочь грозного Скуратова. Немало Малюта литовцев перебил и по тюрьмам и в поле. Кровь их да падет на дочь!

         И вот торжественный день. Полководец Жолкевский под визг труб въезжает в королевскую ставку с ведомыми за колесницей варварскими царем и боярами. Улыбка застыла на мертвенном лице Василия. От него требуют поклониться сидящему на походном троне Сигизмунду.

         Василий дрогнувшим голосом отвечает:

– Царь Московский не кланяется королям. Судьбами Всевышнего я  – пленник, но взят не вашими руками, выдан моими подданными изменниками.

         Вне русских ушей король поблагодарил Жолкевского за взятие Москвы и пленение венценосца. Гетман убеждал Сигизмунда и  бежать прямолинейности, подтвердив договор Девичьего поля. Но упорство Смоленска уязвляло воинский талант короля перед гетманом. Отчего упорствует  глупый город? Город не признает Владислава, перед которым склонилась Русь? Изобретательный ум Сигизмунда создал новый аргумент, почему должен пасть Смоленск. Город нужен ему залогом для безопасного сообщения войска с Литвой.

         Верноподданному Жолкевскому  не оставалось другого,  как встать на королевскую сторону. Не с московитами же против короля идти! Гетман стал давить на послов: пусть скорее уговорят своих в Смоленске.

         Послы попросили дозволения списаться о Смоленске с Боярской Думой. Им отказали. Сослались  на безотлагательность. Филарет и Голицын позвали из Смоленска делегатов.

         Смоляне приехали. Поляки им тут же показали низверженного Шуйского. Ляхи склоняли Шуйского убеждать смолян сдаться, ссылаясь на бесполезность жертв, раз под поляками столица.

         Василий сказал:

– Я – не царь.

         Смоляне отвечали:

– Пусть Шуйский свержен,  города  ляхам не отдадим. Коли Дума за сдачу, она и вы, послы, – изменники.

         Пока советовались, ляхи рыли. 21 ноября подкопом взорвали Грановитую башню и густыми толпами побежали в пролом. Защитники трижды выгнали неприятеля на глазах неистовавшего Сигизмунда, задумчивого гетмана и безмолвных послов.

         В Москве польские командиры соблюдали притворную видимость союзничества, лишь простые воины говорили суть: «Не Москва нам указывает, а мы – Москве».  Разгоряченное вином высокомерие прорывалось: один лях стрельнул в икону Богоматери, другой обесчестил девицу. По московскому настоянию первого виновника сожгли, второго высекли. Отношение к полякам не изменилось. Никому не нравилось, что из Белого города и Китая выселяли дворян и купцов для размещения в их домах ляхов и литовцев. Гонсевский, едва возглавив стрельцов, тут же их вывел от греха в пригороды.

         Два месяца Дума ждала из-под Смоленска решения. Там так и не договорились. Сигизмунд, словно воцарившись, раздавал чины, места, земли и деньги тем московитам, кто в смоленском лагере к нему притерся. Договор Девичьего поля не подтверждал.

         Оскорбленные затяжкой москвичи кричали:

– Мы присягали Владиславу, а не гетману Жолкевскому или  его наместнику Гонсевскому! Чего поляки делают в Москве? Пускай уходят!

         Масла в огонь подлил Делагарди. Он переформировал потрепанное Клушинской битвой наемное войско, получил  от короны подкрепления, взял Ладогу, осадил Кексгольм и предложил в русские цари одного из шведских принцев –  Карла – Филиппа. Объявил: за него воюю! Новый шведский король Густав II Адольф , сын скончавшегося Карла IX, стоял сзади.

         Пан Лисовский удерживал для Димитрия Псков, Просовецкий – Великие Луки, Яму, Ивангород, Копорье, Орешек. Нежданно к Димитрию отложилась и Казань. Напротив, Великий Новгород объявил себя за Владислава.

         Димитрий теперь провозглашал злейшую войну оставившим его ляхам и предавшему Сигизмунду. Калужские разъезды умертвляли поляков и литву, где находили. По весне царик намеревался удалиться в Астрахань. Создать волжскую вольную державу и грозить оттуда Москве.

         Касимовский царь Ураз – Магмет повторно пристал к Димитрию, но был оклеветан сыном, донесшим о колебаниях отца в пользу Боярской Думы. Димитрий велел своим палачам Михайле Бутурлину и Михневу умертвить  Ураз – Магмета, полутруп бросить в Оку. Соумышленника ногайского хана – Петра Араслана Урусова, рвавшегося отомстить сыну – предателю или клеветнику, посадили в темницу. Скоро Димитрий простил его и выпустил. От кола до златой медали устраивались в Калуге недалече: Димитрий с прощенным Урусовым  выехал на охоту.

         От прозябания и военных неуспехов Димитрий страшно пил. Лежа навзничь в санях, он клял предательство ближних. Опять досталось Урусову, в ряду малой свиты следовавшего за санями верхом.

         Ногай не сдержался, ударил саблей, кинувши слова:

–  Я научу тебя топить ханов и сажать мурз в темницу!

         Меньший брат Урусова отсек Димитрию голову. Петр Араслан  кинул голову Димитрия в мешок и призвал своих возвращаться в родные степи.

         С вестью об убийстве царика в Калугу прискакал шут Димитрия  Петр Кошелев. Поперек седла он привез обезглавленное тело.

         Ударили в набат. Растрепанная Марина выбежала на площадь. Она была уже  на сносях. Почувствовала тяжесть, хлынули воды. Бабки приняли младенца мужеского пола.

         Марина нарекла его Иоанном в честь деда. Так будто бы и покойным царем Димитрием завещано.

         Князь Дмитрий Трубецкой, Черкасский, Бутурлин, Микулин и другие, верные клевреты Димитрия, не захотели служить вдове с сыном. Арестовали ее и послали сказать в Москву, что до времени целуют крест Думе.

                                                         8

         Король отпустил назад в Москву часть посольства: думного дворянина Сукина, дьяка Васильева, архимандрита Евфимия и келаря Авраамия (историка осады Лавры). Послы везли запоздалые уверения Сигизмунда: «Владислав скоро будет в Москве. Оставляю Смоленск, иду на Калугу». Но в Москве уже знали о смерти Димитрия и заключении Марины, потому усилили требования к королю: «Владиславу не царствовать, пока в Православие не крестится. Всем полякам выйти из Московской державы».

         Жесткая линия возобладала ненадолго. В начале 1611 года Боярская Дума, взыскуя  популизму Ляпуновых, потребовала их  ареста и казни. Воеводе Шеину предписывалось сдать Смоленск. Посольству из-под Смоленска – оставить короля и ехать в Литву за Владиславом. Послы под Смоленском получили грамоту, не стремясь ее выполнять: увидели – патриарх Гермоген не приложил церковной печати.

         Владимиро-Суздальская земля отказалась признать Владислава и побило посланное против них московское думское войско.  В самой Москве поляков, литву, малороссов  прозвали хохлами за бритые головы и чубы, драли с них на рынках вдвое.

       Бесконечно шумели драки  и ссоры.

       Москвичи роптали:

– Мы по глупости выбираем из ляхов в цари. Время разделаться с ними!

         Сигизмунд посылал в Москву указы, подписанные им и за королевича. Предписывал заплатить польско-литовским купцам по долгам, тянувшимся с царствования Иоанна!

         Города поднялись на ляхов. Прокопий Ляпунов собирал войско в Суздале. К нему пришел бросивший Лисовского атаман Просовецкий. Привел шесть тысяч людей. Приняли других  бывших тушинцев. В марте выступили к Москве. Ляпунов шел из Рязани, князь Дмитрий Трубецкой – из Калуги, атаман Заруцкий – из Тулы, князь Литвинов – Мосальский и Артемий Измайлов – из Владимира, Просовецкий – из Суздаля, князь Федор Волконский – из Костромы, Иван Волынский – из Ярославля, князь Волынский – из Ярославля. Понимали: Москва – не Россия, там прогнило, власть надо менять.

         Патриарх Гермоген проклинал ляхов, устроивших в доме Годунова костел, звал в Кремль очистителей. Клевреты Гонсевского действовали наоборот.

         19 марта во вторник Страстной недели в Москве забурлило всеобщее восстание.  Димитрий Пожарский, после свержения Шуйского перешедший к Прокопию Ляпунову и им в Москву посланный, руководил. Сняли пушки с башен и загнали поляков в Китай-город. Гонсевский скакал всюду, напрасно пытаясь замирить столкнувшихся. Национальность шла на национальность. Вера на веру. Обычай на обычай.  Воевали на Тверской, Никитской, Чертольской, на Арбате и Знаменке.

         Старые и малые, вооруженные дрекольем и топорами, бежали в пыл сечи. Из окон, с кровель на ляхов сыпались камни, чурки, дрова. Капитан Маржерет с французскими наемниками отбил восставших, как вдруг раздался крик:

– Огонь!

         Пылал дом тушинского и польско-думского приспешника Михайлы Салтыкова. С кровли его терема ветер бросал пламя на соседние постройки. Набат катил тугими волнами. Белый город пылал. Москвичи перестали сражаться, тушили. Наступила ночь, разрываемая пламенем.

         Гонсевский совещался с Думой и решил выжечь изменников из домов, подступавших к московским стенам. Создать мертвое оборонительное поле. Так он избавлялся и от восстания,  безопасил Кремль.

         Гонсевский вышел из Кремля с поляками и иностранными наемниками на Неглинку и  зажег посад, Деревянный город и предместья. В огне и пламени поляки и иже с ними поднимались на Сретенку и Мясницкую улицу вытеснять Димитрия (Пожарского). Москвитяне рубились, не давая зажигать. Пожарский был ранен и упал от ран.