Текст книги "ФБР (СИ)"

Автор книги: Александр Рыжков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Александр Сергеевич Рыжков
ФБР

Глава 1

«Жить стало лучше, жить стало веселее!» – сообщала выцветшая вывеска над воротами.

Во дворе играли дети. Одни радостно носились от дома к дому, стуча ладошками по стенкам и выкрикивая «дын-дыра». Вторые гоняли палками облезлого кота. Третьи жгли лупами насекомых. Четвёртые играли в «квадрат». Пятые поочерёдно перепрыгивали натянутую между клёнами верёвку. Шестые, что помладше, лепили куличики, загребая песок отработанными «масками счастья».

Зиновий Сергеевич Градов возвращался с работы. Он уже почти добрался до дома, как прямо под ногами пробежал дворовый кот; следом мчалась ребятня. Умные мальчишки тут же пустились наутёк. И только один пацан не стал менять траектории. Он-то и попался. Зиновий Сергеевич с молниеносностью удава поймал сорванца и выкрутил тому ухо. В назидание Зиновий отобрал палку, которой пацан тыкал в кота, и переломил об колено. Обломком старик огрел ревущего хулиганца по заднице, от чего тот помчался прочь, как только что гонимый им кот.

Тем временем четырёхлапый бродяга благополучно скрылся в заборной расщелине.

Довольный педагогически правильным поступком, Зиновий Сергеевич Градов продолжил прерванный путь. А направлялся он не куда-нибудь, а к беседке в дальнем конце двора. Правда, он по дороге заскочил домой, чтобы на скорую руку перекусить и взять шахматы. Лиза сегодня была на ночной смене, поэтому поужинать пришлось сухарями и холодными соевыми котлетами, приправляя их кетчупом прямо во рту. Чайник нагревать Зиновий Сергеевич не стал. Зачем, когда можно просто отхлебнуть из горлышка? Комнатной температуры кипячёная вода точно так же проталкивает котлеты с сухарями, как и горячий чай…

Беседку обвивал дикий виноград – в эту пору года за его густой листвой почти не было видно прогнившей крыши. За ржавым металлическим столом сидели пятеро стариков. Ещё двое стояли рядом и о чём-то увлечённо спорили.

– Ты и понять не можешь, какой бред несёшь! – взревел толстый бородач с лысиной в серпе седых косм.

– Это я не могу понять? Себя-то хоть слышал, Серж? – парировал старик – габаритами ничем не уступающий оппоненту, темнокожий, гладковыбритый и аккуратно причёсанный, с разросшейся до пугающих размеров родинкой на подбородке. – Повышение цен вызвано рядом экономических проблем, с которыми столкнулся современный рынок. Это механизм урегулирования. Ничего больше.

– Ага, ничего больше, а что ты про людей скажешь? Про нас рынок почему-то не думает. Мы для него как сырьё? Вроде тех железяк и пластмассок, которыми ты торгуешь? – глаза бородача всё больше наливались кровью.

– Серж, если судить с твоей ограниченной колокольни, то да, – спокойно, методично, словно жуя резину, говорил пожилой мулат. – Но если с моей, правильной колокольни, то народ – не что иное, как неотъемлемый атрибут рынка. Видишь ли, рынок – это система сложных связей, различных факторов, определяющих то или иное течение современных тенденций. Ты ведь знаешь такие слова как «система» и «фактор»?

Толстяк-бородач скривился, словно жевал лайм. Отвечать он не счёл нужным.

– Так вот, – продолжал мулат, – считай что рынок – это единый организм. Положим, кровь – это потребитель. А товар – сердце.

– Почему не наоборот? – как можно язвительнее спросил Серж.

– Да какая разница? Я тебе наглядную картину хочу дать: когда в организме заболевают, к примеру, трахеи или лёгкие – изменения происходят и в крови. Повышается температура, лейкоциты начинают выделять антитела. Организм борется с инфекцией. Порой одной иммунной системы не хватает и приходится пить антибиотики…

– Какие к фигу трахеи? – не выдержал бородач. – Какие к ляху антотола?

– Антитела, – поправил мулат.

– Да хоть фиготела! – забрызгал слюной Серж. – Что это за бред ты мне мелешь? Что ты баки забиваешь тупыми разговорами? Простому народу денег не хватает жрать себе купить, я не говорю уже про то, чтобы байгана лишнюю дозу оторвать!

На слове «байган» скучающие за металлическим столом старики насторожились, но потом вновь вернулись к своим делам – вернее, к ничегонеделанью. Все, кроме самого молодого, который увлечённо следил за спором. Звали его Альберт Зарецкий и до вступления в «клуб шестидесятников» ему оставалось чуть меньше трёх лет. Чёрная, как нефть, копна лишь недавно начала покрываться седыми прядями. Женоподобные скруглённые скулы и вздёрнутый маленький нос делали Альберта лет на десять младше.

– Ты не хочешь меня услышать, – пожал плечами мулат, продолжая говорить монотонно и сухо. – Законы рынка так же жестоки, как и законы природы. Если ты не можешь соответствовать происходящим изменениям – то ты оказываешься за бортом. Тигр не спрашивает жертву: хочет она жить или нет. Он просто нападает, потому что, не напав, он сам может умереть с голоду.

– Ну вот опять! Ну вот опять! – взвизгнул, словно поросёнок, бородач. – Перестань пудрить мне мозги, Толян!

– Я не пудрю тебе мозги, – вздохнул пожилой мулат Толян. – Цены поднялись не для того, чтобы минимальной зарплаты стало катастрофически не хватать на жизнь. Цены поднялись потому, что они не могли не подняться, понимаешь? Потому что если они бы не поднялись, рынок бы развалился и продукты, услуги, технологии – попросту бы перестали поставляться. И всё бы рухнуло к чертям собачьим Серж. И вместо того, чтобы сейчас здесь спорить, мы бы с тобой бродили по свалкам, отыскивая объедки и тряпки.

Бородач притих. Его ноздри раздувались, рот то и дело открывался, но слова застревали в горле, кулаки сжались до хруста в суставах. Толян был намного умнее и языкастее Сержа, и последний всегда проигрывал ему в словесных баталиях, даже когда был всем естеством уверен, что правда на его стороне. Но не на этот раз. Спор зашёл слишком далеко и Толян, по мнению Сержа, наговорил уж слишком много ахинеи. Плевать на прошлые проигрыши. Этот спор Серж просто так не отдаст!

– Ты несёшь ересь, – наконец-то выдавил из себя раскрасневшийся Серж.

– Это я уже от тебя слышал, – ухмыльнулся Толян, чуя скорый крах оппонента. – Если нечего больше сказать, то и не говори. Не пытайся судить о процессах, в которых ни черта не понимаешь. Цены были подняты лишь потому, что они должны были подняться. И я готов удавиться самогоном, который разливала твоя покойная жена, если не прав…

Тут в голове поверженного Сержа что-то щёлкнуло:

– Ты мою жену покойницу-то не тронь, старый пёс, петух шпаренный, мутант родинковый…

– Что за шум, а драки нет? – вклинился улыбающийся Зиновий Сергеевич. Левой подмышкой он держал шахматы.

– Драки нет? Нет драки? – лицо Толяна осунулось, ведь он очень не любил, когда говорят об его родинке. Его былое хладнокровие, с которым он только что безоговорочно разгромил соперника в споре, куда-то вмиг испарилось. – Будет сейчас драка! Будет! – В подтверждение своих слов он влепил Сержу смачную пощёчину. Бородач не остался в долгу и пихнул Толяна коленом в бедро. Тот взвыл, но не растерялся, схватил и дёрнул Сержа за то место, за которое обычно хватают бородачей – за бороду.

– Эй, друзья, вы чего? – Зиновий Сергеевич полез разнимать дерущихся стариков. Освободившись от власти подмышки, шахматы благополучно шлёпнулись на землю. Лакированные фигурки радостно высыпались из распахнувшейся темницы.

Четверо остались сидеть за столом. Пятый, конечно же, Альберт Зарецкий подскочил и устремился к дерущимся. Но до сварливых стариков и разнимающего их Зиновия добежать ему не было суждено. Альберт поскользнулся на белой ладье и рухнул на землю. Всё бы ничего, да вот на пути между его затылком и сравнительно мягкой землёй возник угол металлического стола. Всё произошло в одно мгновение. Вот Зарецкий вскочил со скамьи, а вот он уже валяется в луже собственной крови, содрогаясь в конвульсиях, держась за дыру в черепе…

Над телом застыли Толян, Серж и Зиновий Сергеевич. О драке забыли напрочь.

Четверо стариканов так и сидели. Один сплюнул мокроту и произнёс гнусавым голосом:

– Мудак ты, Зина, я ведь говорил, что твои шахматы рано или поздно кого-нибудь из нас на тот свет отправят!

Гнусавый старик оказался прав. Альберт Зарецкий скончался в больнице на следующий день. До пенсии ему оставалось немногим меньше тринадцати лет…

*****

На солнце серебряные зубные пластинки Светы блестят ослепительно – стоит ей только улыбнуться. А улыбается она часто, особенно когда рядом со мной.

– Чего ты хочешь, дорогой? – спросила Света.

– Чего я хочу? Чего же я хочу… Знаешь, Свет, первым делом я хочу, чтобы ты перестала называть меня дорогим. Вторым делом…

– Перестала так называть? – её серые глаза хищно сверкнули. – А как же тебя называть, дорогой? Дешёвым? Или ещё как? Глупый ты, я ведь тобой очень дорожу, вот и называю дорогим. Дорогой!

На личике вспыхнуло ехидство.

– Дорогой, дорогой, дорогой! Дорого-дорого-дорогой! Бе-бе, – Светка высунула розовый язычок и подразнила, как глупый ребёнок.

– Прекрати.

– Нет! Бе-бе-бе!

– Да прекрати ты!

Я схватил непослушные запястья, и после недолгой борьбы завёл ей их за спину. Мы прижались друг к другу. Непозволительная близость. Щекой я чувствовал жар дыхания. Пахло из девичьего ротика кисловатыми яблоками и мятой.

– Хих, – выдохнула она и поцеловала меня в щёку, да так, что немного задела уголок губ!

– Ты что делаешь, дура? – я вмиг высвободил Светку из захвата. Да что там высвободил, от неожиданности я отпихнул её метра на два от себя. Диву даюсь, как она на ногах удержалась.

– Ты от меня как от жабы мерзкой отмахиваешься!

В её серых глазах собрались грозовые тучи, губы обиженно поджались. Казалось, ещё чуть-чуть, и она заревёт.

– Свет очей моих, что ты глупое такое говоришь?

– Не переводи всё на шутку, надоело уже.

– Но я ведь не шучу, о прелесть дней моих суровых, голубка стройная моя…

– Надоел ты мне, надоел! – Светка цокнула каблуком.

Не знаю… я не слишком разбираюсь в людях, особенно в выражениях их лиц… но мне тогда показалось, что Света очень несчастна. И одинока. Как никогда.

И виной этому я.

Но, с другой стороны – почему я? Я не виноват, что она втюрилась в меня, как наивная школьница, которой, собственно, и является. Глупые они, эти школьницы…

– Мне нужно идти, – выдавила из себя Света.

– Ну, не дуйся только, давай без этого? – я тут же догнал её.

– Отвали, – ускоряя шаг, отрезала Света.

– Отвалю, если перестанешь дуться, – я взял её за руку и легонько потянул, замедляя ход. Мы остановились. Поднявшийся ветер трепал её русые волосы.

Света молчала. В грозовых тучах начали появляться крошечные солнечные просветы. Хороший знак.

– Свет, ну перестань, глупенькая, разве я того стою?

Она не ответила.

– Дорогая, я немного переборщил, извини меня. Я не хотел. Даже не знаю, как это получилось.

– Я всё равно на тебя дуюсь. Оттолкнул меня, как лягушку скользкую.

– Что мне сделать, чтобы ты перестала дуться?

– Поцелуй меня в щёчку, Говард.

Я выполнил просьбу. На этом и расстались. Довольная, как объевшаяся сметаны кошка, Светка направилась в сторону школы, вскоре растворившись в толпе. А я пустился по улицам – всё равно до ночной смены времени полно. Говард, хех. Не люблю своё имя. Школьных друзей всех приучил называть меня Вар. Шутники добавляли ещё Садовый. Правда, школьные годы давно позади, да и друзья разбрелись кто куда. Редко мы с ними теперь пересекаемся, очень редко… Но я особо не скучаю по ним, ведь мне сейчас есть кого приручать – пусть это и один человек, особь женского полу. Вот только Светка приручаться не хочет. Дикая она, как кошка прямо. Глупая, наивная, сама себе на уме пушистая кошка.

Люблю её, как старший брат, но не больше.

Из трещин в асфальте растёт трава, бурьян, чертополох, полынь, но иногда встречаются и другие растения, названия которым я не знаю. Но если полынь очень горька на вкус и иногда от неё тошнит, то от тех странных растений тянет на рвоту одним лишь запахом уродливых, похожих на воспалённые геморроидальные узлы, цветочных гроздей.

Гуляя по улицам я не мог не думать о Свете. Чем бы ни пытался занять мысли – рано или поздно возвращался к нашему последнему разговору. Зачем меня только чёрт дёрнул за сигаретами выйти? Ведь было ещё полпачки – на день с головой хватало. Так сидел бы себе дома, газету читал или кроссворд разгадывал и горя не знал. Хотя и сейчас я горя вроде бы не знаю. Сигареты! Так мне мысли эта глупая Светка забила… И вот слоняюсь бесцельно по улицам, о ней думая. Всегда так с ними: едва переступают порог полового созревания, выбирают себе недосягаемый объект вожделения – как правило, беднягой оказывается мужчина постарше – и преследуют этот объект, жизнь ему и себе переиначивают, а иногда и отравляют…

На пересечении улиц Советская и Адмиральская на гранитном постаменте громоздится памятник какому-то мужику с большой лысиной, в костюме тройке, сжимающему правой пятернёй нечто вроде головного убора. Ну, на самом деле про лысину и костюм я долгое время не знал, пока как-то раз не прошёлся по Адмиральской после весеннего ливня. Тогда значительная часть голубиного и вороньего дерьма была смыта – благодаря этому я и разглядел бликующую на мартовском солнце лысину цвета позеленевшей бронзы.

Хотя какая уже разница? Мёртвый памятник мёртвому человеку. Эхо давно сгоревшей в безжалостном пожаре времени эпохи, которую и в школах теперь не изучают больше одного урока в пятом классе, да и то в качестве факультативного занятия, на которое почти никто не ходит…

У кирпичной стены дряхлого довоенной постройки дома гордо громоздился сигаретный автомат. Покрытый толстым слоем пыли, с трещинами в витрине, с дырками и обрывками разноцветных проводов вместо доброй дюжины кнопок – автомат всё же был исправен. Накормив его горстью мелочи и одной бумажкой, я выбрал более-менее удовлетворяющую мои табачные предпочтения пачку «кэмэл блю», кнопка с изображением которой чудом пережила все обрушившиеся на неё тяготы. Жадно проглотив наживку, автомат недовольно стуча и скрипя выплюнул взамен мятую пачку. Принципиально не отыскивая на ней срок годности (который, наверняка, пугал седой древностью), я сунул пачку в карман брюк. Курю немного – сигарет семь-десять в день. Хотя для подавляющего большинства людей Земли эта цифра может показаться чудовищной.

Да, в наше время почти никто не курит…

В другом кармане ждала своего звёздного часа открытая пачка «мальборо», но мне захотелось попробовать курева из новой. Флегматичный верблюд вяло приглашал отведать славного табака, который в своё время так сильно любили американские солдаты. Меня не прельщала перспектива побыть в шкуре пиндоса, но вот просто покурить – милое дело.

Демонстративно затягиваясь и наслаждаясь удивлёнными, осуждающими, а порой полными отвращения взглядами прохожих, я шагал по улицам родного города. Топтал полынь, изредка спотыкаясь о выбоины в асфальте и зазоры в побитой тротуарной плитке.

Приговорив к огненной смерти три сигареты, я оказался у панельных стен родного дома. Настроения дальше слоняться не обнаружилось, и я благополучно поднялся на пятнадцатый этаж. Разумеется, лифт не работал. Разумеется, он лет пять, как не работает. Разумеется, я запыхался.

Разумеется, по дороге я вступил в лужу кошачьей мочи…

Из жизни доблестной милиции 1

Майор Чан Вэй Кун, известный в милицейских кругах под кличкой Малыш, молчаливо разглядывал женщину.

Женщина мертва: из правого уголка губ по щеке медленно тянется тонкая багряная струйка, стеклянные глаза смотрят сквозь потолок в небо, на лице уродливая маска страха.

Да, она знала, что вскоре умрёт, и знала, кто послужит причиной её смерти…

Малыш окинул взглядом место убийства. Убогая мебель, голые стены, дешёвый линолеум, дымящаяся в пепельнице на подоконнике сигарилла – последняя в жизни хозяйки квартиры. Женщина так и не успела затянуться. В последний раз её бессмысленной жизни.

В луже крови, натекшей из ран женщины, лежал использованный байган. Женщина была из тех, возраст которых ну никак невозможно определить на глаз. К облегчению Чана она не отличалась красотой – обычная женщина, лишённая природой осиной талии и большого размера груди. Обладательница болезненно худых ног с варикозными венами. К тому же, лицо с натяжкой можно назвать «не отталкивающим».

В общем, жаль её не было. Не то, что в прошлый раз. Да, тогда Малышу пришлось умертвить настоящую красавицу, пусть и с мешками под глазами – результатом бессонных ночей радости.

Свою работу Малыш сделал. В комнате его больше ничто не держало. Он потушил сигариллу о дно пепельницы и вышел прочь.

Вскоре за трупом придут ребята из отдела сбора урожая. Они будут долго материть Чана за то, что работу свою он проделал не чисто. Уже второй раз на этой неделе. Да, сейчас такой промах может сойти с рук не так легко, как прошлый. Настроение упало ниже обычной отметки. А куда уж ниже обычной отметки? Того глядишь и до чёрного сектора недалеко…

Но и в прошлый раз, и в этот – «превышения лимита жестокости» требовали обстоятельства. Так Чан напишет в рапорте. Начальство поверит, или сделает вид, что поверит…

На стоянке у дома ждала патрульная машина. За рулём сидел молодой милиционер; сержантские лычки на его погонах ещё не успели потемнеть от времени. Дождавшись, когда напарник усядется и закроет дверь, парень подал топливо на двигатели. Дюзы выплюнули мощные струи раскалённого воздуха.

Патрульная машина взмыла в небо.

Глава 2

Шкала настроения Зиновия Сергеевича Градова проползла ниже красной отметки и угодила в чёрный сектор. Последний раз такое случалось семнадцать лет назад, когда Зиновий зазевался за рулём своей «таврии» и насмерть сбил старуху. Да, несчастная была и без того больна, стара, дряхла и вряд ли протянула бы больше полугода, но всё же… Ускорить естественный процесс смерти другого человека – не очень-то и хороший поступок…

Зиновию Сергеевичу тогда повезло. Во-первых, ему попался талантливый адвокат. Во-вторых, вы получаете бесплатный байган, если настроение в чёрном секторе. Пусть самый простой, без излишеств, но и этого вполне достаточно. Всё время с момента аварии и до третьего месяца в исправительной колонии, Зиновий Сергеевич мог не отказывать себе в удовольствии и надевать «маску счастья» столько раз, сколько позволяло здоровье. А здоровье у него тогда было ещё крепким, как у быка. Единственный минус – при чёрном секторе жизни особо не порадуешься. Байган в этом случае – лекарство для уязвлённой души, не более.

Ну, признаться, был ещё один минус: год исправительной колонии. Хотя это лучше чем высшая мера наказания, о которой ходатайствовало обвинение в лице прокурора. И кто знает, чем весь этот сыр-бор закончился бы, не попадись Зиновию Сергеевичу хороший адвокат. К сожалению, Зиновий уже забыл, как его зовут… Адвокат свёл всё к несчастному случаю, неблагоприятному стечению обстоятельств. И вместо того, чтобы на радость зевакам быть сожжённым в чане с кислотой на центральной площади, Градов был депортирован на исправительные работы в одну из сибирских колоний.

Там-то он и получил кличку «Зина»…

Нет, в колонии объектом сексуального насилия Зиновий, как сам утверждает, никогда не становился. Кличку ему придумал один шутник, уж очень потешавшийся над именем «Зиновий». Самого шутника звали Эммануэль Жак. Он любил шутить над всеми – над кем это было позволительно, и над кем это было вредно для здоровья. За свои шутки Жак частенько получал по роже, иногда по печени или почкам, бывало и по яйцам сапогом отхватывал. Даже миролюбивый Зиновий Сергеевич иногда не сдерживал себя и давал волю кулакам. Но Эммануэль всё не переставал шутить. И чем сильнее его били, тем злее становились его шутки.

Всё бы ничего, да вот как-то раз язвительный шут Эммануэль Жак не поднялся со своей шконки во время утреннего построения. Надзиратель пнул его и тут же отпрянул, увидев у вывалившегося из-под одеяла Жака второй рот под подбородком. Кто-то очень умело и качественно вскрыл шуту горло. А главное, бесшумно, ведь даже ссученные ничего не услышали ночью. И если учесть, что металлические предметы: будь-то ложки, вилки, вилколожки, ножи, сварочные электроды, отвёртки, крышки от бабушкиного варенья, да хоть грёбаные пилочки для ногтей – категорически запрещались в колонии, то это лишний раз доказывало мастерство убийцы. Наверняка он сделал зло, заточив о камень украденную из столовой деревянную ложку.

Такое себе ночное возмездие над злым болтуном…

В общем, шкала настроения Зиновия Сергеевича Градова упала ниже красной полоски и угодила в чёрный сектор. И виной этому нерадивый Альберт Зарецкий, поскользнувшийся на белой ладье Градова и скончавшийся в больнице на следующий день.

Самое обидное (если не брать в расчёт смерти друга) то, что не у одного из сидящих за столом стариков, и даже не у виновников случившегося – Толяна и Сержа – шкала настроения не упала ниже красной полоски. А у флегматичного Петровича, любителя просидеть целый вечер с друзьями и не проронить и слова, она вообще в жёлтом секторе осталась, будь он неладен!

Разумеется, к работе Зиновия не допустили. Это плохо, поскольку «кто не работает – тот не ест». За простой деньги никому не платят.

Точно так же Градова не пустили на похороны Альберта, поскольку с настроением в чёрном секторе вообще никуда не пускают. Нет, родственников ещё пускают, поскольку обычно у них настроение редко выше чёрного сектора поднимается в таких ситуациях. Но если ты не родственник усопшего – иди гуляй, выбивай себе бесплатную порцию байгана и не возвращайся, пока стрелка не окажется минимум в красном секторе.

Поникший, удручённый, измученный бессонницей, Зиновий побрёл к ближайшему «магазину радости». Розовая дверь в форме неестественно вытянутой улыбки, три жирные чёрные буквы «ФБР» на верхней губе, забитая соблазнительным товаром витрина и продавец полукровка. Таких ребят на Земле называют чупакабрами. Злая ирония заключается в том, что мексиканский чупакабра – вампир, пьющий кровь рогатого скота, а иногда и людей – никак не похож на полукровок, которые есть не что иное, как результат порочной связи дагонцев и людей. Неизвестно, какой шутник дал им такое название, но несмотря на все противоречия и некоторый душок расизма, название великолепно прижилось. Худосочные гуманоиды с землистой кожей, непропорционально раздутыми животами и плоскими лицами с узкими прорезями крохотных свиных глаз – вот кто такие полукровки, прозванные в народе «чупакабры».

Было время дневной работы, и магазин пустовал. По сути, в часы общего рабочего времени «магазины радости» можно без зазрения совести закрывать. Прийти за очередной порцией байгана могли лишь крайне немногочисленные покупатели – те, кто работал во вторую смену либо такие вот «жертвы своих эмоций», как Градов. Вне всяких земных законов торговли, каждый магазин по продаже байгана работал двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. И частенько бывало так, что месяцами постоянные покупатели видели всё одного и того же продавца, лишь изредка прячущегося в подсобке на обеденный перерыв…

Не размениваясь на пустые разговоры, Зиновий показал чупакабре левое запястье, в кожу которого был вшит индикатор настроения. Продавец покачал головой, причмокнул раздвоенным на кончике языком, что, по всей видимости, означало сочувствие. Но одного сочувствия мало, ведь всё нужно делать по правилам, по протоколу. Он жестом попросил Зиновия присесть за газетным столиком, усеянным рекламными буклетами и пробниками новейших разновидностей байгана.

Старик противиться не стал, покорно плюхнулся в мягкое кожаное кресло и принялся ждать. Пробники в крохотных нюхательных ампулах так и зазывали срезать им горлышки блестевшим в свете люминесцентных ламп ножом и вдохнуть божественный газ радости, счастья, удовольствия, волшебства… Но старый тёртый калач Зиновий Сергеевич прекрасно знал: вздумай он протянуть руку хоть к одному пробнику, как придётся покупать целую «маску счастья». Умный прекрасно знает, что лишь раз попробовав неполную норму байгана – ты не успокоишься, пока не догонишься. А новые разновидности байгана, так мило выставленные на пробу, стоят столько, что Зиновию придётся ещё год-другой кредит выплачивать…

Нет, пусть слабовольные простачки зарятся на байган «Розовая страсть» или «Небесный огонь». Градову вполне достаточно бюджетного варианта «Пряная ночь»… Да, эффект не такой острый и без «излишеств», но смысл всё тот же. Так зачем же платить больше? Да и вообще, сейчас нечего впадать в раздумья: нужно выбить бесплатную порцию у этого хитроглазого чупакабры.

Словно учуяв мысли клиента, продавец вынул из подсобки кипу бумаг, которую и водворил на письменный столик, случайно задев ампулу с «Розовой страстью». К счастью полукровки, ампула не разбилась, звонко приземлившись на дощатый пол. Он бережно поднял её и поставил на место. Виновато кивнул, получив от Зиновия Сергеевича замечание, мол, бумажек наприносил, а ручку запамятовал. В качестве расплаты за свой промах, чупакабра принёс Градову стакан с дюжиной ручек, а сам после этого стал у кассового аппарата и… замер, что ли? Да нет, не то чтобы замер. Он дышал, иногда чесал бородавку на левом ухе, но не больше. Просто стоял, флегматично глядя в одну точку на стене. И стоял он так всё время, пока Зиновий заполнял тонны бланков, форм, тестов и тому подобной бюрократической дерьмовщины.

Градов всегда настороженно относился к чупакабрам. Он частенько называл этих созданий «люди не от Бога». Они в первую очередь ассоциировались у него с ненавистной ему бюрократией.

Ну скажите на милость, зачем кому-то знать о том, во сколько лет Зиновий лишился девственности, что ощущал при потере близких людей, сколько лет он состоит в профсоюзе и состоит ли в нём вообще, испытывает ли он какие-либо проявления сексуального влечения к представителям своего пола и прочую чушь?!! Какой больной человек или дагонец хочет знать о том, сколько раз в день Зиновий ходит в туалет? Кому это вообще надо? Не говоря уже о номерах всевозможных страховок, соцпакетов, идентификационных кодов на имплантаты…

Зиновий заполнял бумаги часа два, если не все три. При этом он исписал две ручки и поломал от злости ещё четыре. Вдобавок пришлось ждать около часа, пока продавец проверит бумаги. К непомерному удивлению полукровки, всё было заполнено правильно. Вздохнув с астматическим присвистом, чупакабра выдал Зиновию «маску счастья» – круглую прозрачную ёмкость с двумя плавающими загнутыми трубочками с закупоренными крышкой отверстиями. На выпуклой поверхности маски гордо красовалась белая наклейка с надписью коричневыми буквами «Пряная ночь».

Градов принял причитающийся ему по закону подарок нехотя, как принимают обязательное для употребления горькое лекарство, но точно не как предмет воодушевления, радости, счастья… И не мудрено, когда стрелка настроения находится в чёрном секторе… Да, тогда ничто не может обрадовать, даже внеочередная порция байгана…

Обычно Зиновий вдыхал «маски счастья» у себя дома, после работы. В молодости он любил принимать их вместе с женой. Под байгановым опьянением у них бывал незабываемый секс. Такой, что прогулка по радуге и ночь в алмазах – становились не просто словами… Но старению подвержены все, а замедлить его ход способен только «Вдох императора Ши» – разновидность байгана, которую не каждый олигарх себе позволить может.

После наступления климакса Лиза потеряла к мужу сексуальный интерес. Да и сам Зиновий всё реже испытывал утреннюю эрекцию. Поначалу он пытался заводить любовниц, чтобы продолжать ощущать себя мужчиной, но это лишь напоминало ему о неумолимом старении: короткое воодушевление, а потом длительный упадок настроения. Изменяя Лизе, женщине, с которой прожил большую часть жизни, Зиновий чувствовал себя чудовищно. Попытки вернуть её интерес в постели ни к чему не приводили. Это ранило самолюбие Градова, но поиски любовниц ранили самолюбие ещё больше. Со временем он бросил и это занятие. Не то чтобы он лишился интереса к женщинам или возможности этот интерес реализовывать… просто настроения в последние годы никакого не было. Одно развлечение после работы – играть в шахматы с друзьями и каждый субботний вечер в одиночестве вставлять трубки байгана в нос.

Пожалуй, и всё.

Сейчас Зиновий решил разок изменить традициям: употребить байган вне стен родной хрущёвки. Улицы были пустынны. Работоспособные граждане выполняли свой общественный долг. Способные обучаться дети, подростки и юноши грызли свой гранитный монолит науки. Круглый раненный зверь солнца подползал к закату, забрызгивая кислотные тучи кровью. Асфальт под ногами был почти целым, лишь иногда встречались выбоины и растущая из трещин полынь и прочая трава. В лучах заката кружили вороны. Их карканье монотонно-отвращающим эхом разносилось по округе. Если бы у этого карканья был цвет, то он оказался бы смолянисто чёрным, как раз в тон шкале настроения Градова.

На душе кошки скребутся – так говорят в народе, когда уж очень всё плачевно.

Зиновий Сергеевич не чувствовал ни одной скребущейся кошки внутри. Он чувствовал, что его душа – это те кислотные тучи, нависшие над городом Н. Заходящее солнце – это годы, которые ушли незаметно, оставив после себя дряхлую, изъеденную бороздами морщин старуху старость. А вороны – это те мысли, те подлые, дрянные мысли, эмоции, переживания… в общем всё то, что уже который год бередит душу. Нет, на душе не скребутся кошки. Нечего скрести. На душе каркают вороны. Монотонно. Уныло. Безапелляционно и цинично. Безвозвратно жестоко.

На душе каркают вороны…

Вороны, мать их!

А вот и «Парк Победы». От него осталось только гордое название. Проржавевшие до дыр прутья забора, громадные трещины, ямы, обнажившаяся арматура в железобетонных надломах. Выгоревшие после летнего пожара деревья, выступающие обугленными трупами из земли. И сорняки, заполонившие всё.

Зиновий Сергеевич Градов выбрал узенькую тропинку, натоптанную нечастыми посетителями парка. По ней он добрался до первой попавшейся на пути скамейки. Ну, назвать скамейкой можно лишь условно то бетонное основание с обломком доски. Да ещё и поросшее плющом.

Старик расчистил себе место и присел на угол доски. Всё это время он держал в правой руке байган.

– Ещё недолго всё это терпеть, ещё недолго… – прошептал он, и подобно столпу яркого света, прорвавшемуся сквозь грозовую тучу, Зиновия захлестнули мысли о том, что пенсии ждать ему осталось чуть меньше месяца. И тогда он сможет получать байган столько, сколько его душе заблагорассудится. И тогда он не будет вкалывать на засевшей в печёнке неблагодарной работе педагога. И тогда он не будет каждый день видеть старческое лицо охладевшей к нему Лизы. И тогда-то жизнь наладится!