Текст книги "Поверженный ангел (Исторический роман)"

Автор книги: Александр Коротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава одиннадцатая
из которой читатель узнает, почему в домах Сальвестро Медичи и Алессандро Альбицци не ложились спать

Утро двадцать второго июня выдалось неожиданно холодным. С фьезоланских холмов задул пронзительный ветер, из-за горизонта высунулись черные горбы туч. Солнце еще не встало. На продрогших пустых улицах царило безмолвие. И все же город не спал. Он словно затаил дыхание в ожидании чего-то страшного и неотвратимого. За плотно закрытыми ставнями домов угадывалось какое-то движение. Там и сям на безлюдных улицах внезапно появлялись закутанные в плащ фигуры, торопливо и бесшумно, как тени, пробиравшиеся в одном направлении – к виа Мартелли. Оказавшись на этой улице, они убыстряли шаги и, оглядевшись по сторонам, исчезали за низкой боковой дверью дома Медичи.

Внутри его кипела совсем дневная жизнь. Проворно сновали важные, одетые в малиновое слуги, на кухне, стуча ножами, повара готовили ранний завтрак на много персон. В просторном Голубом зале на втором этаже возле пылающего камина стояли и сидели человек пятнадцать влиятельных и богатых пополанов, из тех, кто входил в комиссию Восьми войны, и тех, кто своими деньгами и красноречием поддерживал ее начинания в надежде на выгоду в будущем.

Здесь был и аптекарь Джованни Дини, и винодел Маттео Сольди, и Джованни ди Леоне, разбогатевший на торговле зерном, и Луиджи Альдобрандини, в чьем доме по ночам составляли петицию Медичи. У самого камина, поминутно сжимая в кулаке свою густую рыжую бороду, сидел сапожник Бенедетто Карлоне, о котором с такой обидой рассказывал грандам мессер Карло Строцци. Поодаль, в тени, облокотившись локтями о стол и прикрыв глаза, сидел Джованни, младший брат Сальвестро Медичи. Сам хозяин дома в неброском серо-голубом костюме и домашних туфлях на толстой войлочной подошве, как всегда сдержанный и доброжелательный, стоял против Джорджо Скали, тщательно одетого и причесанного, несмотря на ранний час. Он только что пришел и поэтому то и дело протягивал к огню озябшие руки.

Все молчали, обдумывая и мысленно оценивая значительность только что принесенных им новостей. Первая, касающаяся бегства из Флоренции многих грандов, и вторая, о ссоре мессера Панцано с Кастильонкьо и капитанами партии, были встречены собравшимися с откровенной радостью. Зато третья новость, принесенная Скали, повергла их в уныние. Она касалась событий, происшедших накануне во Дворце приоров, куда с рассветом собрались избранные накануне представители всех младших цехов, чтобы потребовать от правительства проведения в жизнь решений, принятых советами восемнадцатого числа. Много было криков, споров, взаимных упреков, но дело от этого не сдвинулось ни на йоту: приоры, большинство из которых принадлежало к Гвельфской партии, отказались признать законность решения советов. Обо всем этом Восемь войны знали еще вчера. Однако им еще не было известно, что сразу после ухода выборных младших цехов приоры приняли во дворце троих посланцев Кастильонкьо и о чем-то совещались с ними до поздней ночи. Это могло означать только одно: партия готовила ответный удар.

Первым нарушил молчание Сальвестро.

– Ну что ж, вчера партия показала нам свои когти, сегодня пустит в ход зубы, – сказал он. – Я ни минуты не сомневаюсь, что еще до полудня всех нас объявят гибеллинами, дома наши сроют, а нас самих вышлют из города или казнят.

– Клянусь мадонной, ты прав! – вскакивая с кресла, воскликнул Карлоне. – Сейчас они вполне могут все повернуть в свою пользу. Выходит, рано мы радовались.

– Надо было сразу добиваться, пока они еще в страхе были, – проговорил аптекарь. – Ведь что делалось – дома свои бросали… а теперь, конечно…

– Что было, то было, что об этом говорить, – вмешался Альдобрандини. – Сейчас надо думать, что делать дальше.

– Послушай, Сальвестро, – поднимая голову, сказал Джованни Медичи, – ты ведь, наверно, что-нибудь уж придумал. Скажи нам, что делать?

Сальвестро окинул собрание торжествующим взглядом и чуть заметно улыбнулся. Наконец-то настала та великая минута, о которой он мечтал все последние годы.

– Надо опередить их, – сказал он. – Мы должны лишить их имущества и денег, припрятанных ими по монастырям, должны изгнать их из города прежде, чем они соберутся сделать это с нами.

– Легко сказать – лишить имущества, изгнать из города! – усмехнувшись, заметил аптекарь Дини. – Нас горстка. Стоит нам напасть на первый дом, как нас тотчас передушат, как котят.

– Кто сказал, что мы будем нападать на чьи-то дома? – возразил Сальвестро. – Не мы, дорогой Джованни, а народ, весь цеховой люд.

– Народ? – презрительно скривив губы, проговорил молчавший до этого Маттео Сольди. – Твой народ, Сальвестро, так запуган партией, что годен только на то, чтобы ломать шапку перед любым грандом да кричать «слова».

Сальвестро покачал головой.

– Вот, вот в чем роковая ошибка всех, кто пытался противоборствовать партии, – сказал он. – Никто из них, ни брат мой Бартоломео, царствие ему небесное, никто не думал о народе. Да, он запуган, заморочен партией, наш народ. Он кланяется и славит своих лиходеев и из страха и по привычке. Но главное, он всегда хочет жить лучше. И знает, кто ему в том мешает. Я не говорю об этих голодранцах, о чомпи. Они как бродячая собака, готовая лизать любую руку, которая бросит им корку. Они – не народ. Я говорю о младших цехах. Они жаждут сравняться со старшими цехами и в достатке, и в уважении, и во власти.

– Пусть так, – прервал его аптекарь, – пусть все так, как ты говоришь. И все равно они – стадо, эти твои цеховые. Вспугни их, и они разбредутся кто куда. Да, стадо может растоптать что угодно, но прежде его нужно собрать и направить в нужную сторону, а для этого надобен пастырь и надобно время.

Вместо ответа Сальвестро подошел к столу и звякнул в колокольчик. На пороге бесшумно возникла фигура слуги.

– Ну? – спросил Сальвестро.

– Все пришли, ваша милость, – ответил слуга, – от всех младших цехов. И от меховщиков…

Сальвестро кивнул.

– Ты прав, Маттео, стаду надобен пастырь, – тихо, словно про себя, проговорил он, – и этим пастырем стал я. Долгие месяцы я собирал его, выбивал страх и животную покорность из душ, взращенных в страхе и покорности. Я вникал в нужды этих жалких себялюбцев, разжигал их алчность и честолюбие, исподволь внушал им слепую веру в каждое мое слово. Я показал им пряник – нашу петицию, сулящую им кусочек власти, – и они бросились за ним, готовые ради него исполнить все, что я прикажу. – Он вдруг вскочил, не в силах сдержать возбуждение. – Нынче в ночь, – продолжал он, повысив голос, – они вооружились и собрались в условных местах, тысячи, все стадо, все младшие цехи. Сейчас они ждут своих выборных, чтобы узнать от них, чьи дома надобно сжечь, какие грабить монастыри, кого изгнать из города, а кого привести сюда, дабы предать справедливому суду…

– Боже мой, Сальвестро! Монастыри! Грех-то какой!.. – пробормотал аптекарь.

Сальвестро махнул рукой.

– Все грех, – сказал он. – Но мы не можем поступить иначе. У змеи надо вырвать жало, надо лишить грандов, партию ее главной силы – богатства. Знаешь ли ты, где они прячут свое золото? Мои люди узнали все досконально. Сер Доменико, – добавил он, повернувшись к нотариусу, – скажи нам, в каких монастырях свято чтут монастырский устав, воспрещающий настоятелю и братии вступать в богопротивные сделки с мирянами? В каких монастырях не прячут золото грандов?

– Увы, таких монастырей нет, – улыбнувшись, ответил нотариус. – Больше же всего денег в Санта Мария Новелла, Санто Спирито и…

– Пусть начнут с этих, – прервал нотариуса Сальвестро. – Увидев их плачевный пример, остальные, может быть, сами отдадут в казну не принадлежащие им богатства. Однако, друзья мои, время дорого. Уже совсем светло. Прежде чем на Бадии пробьют терцу, мой человек, спрятанный в башне Дворца приоров, ударит в колокол, а перед тем, как замычит корова[6]6
  Дворец приоров был построен Арнольфо ди Камбио на месте снесенного дома, принадлежавшего древнему роду Вакка, что в переводе значит «корова». Поэтому, заслышав колокол башни дворца, флорентийцы в шутку говорили: «Корова мычит».


[Закрыть], стадо должно знать, в какую сторону бежать. Вы слышали, внизу ждут выборные цехов. Мы должны сказать им, чьи дома надо жечь в первую очередь. Сер Доменико, назови нам имена.

Кашлянув, нотариус встал, взял бумагу и начал читать:

– «Во имя блага святой нашей матери-церкви, во славу справедливости и благоденствия города и контадо Флоренции комиссия Восьми войны с согласия и благословения всех четных флорентийцев, истинных гвельфов и верных сынов церкви, на основании прав, дарованных ей коммуной, постановляет и советует всем добрым пополанам, вставшим с оружием против бесчинства и самоуправства грандов, сжечь и разгромить дома и всякие другие постройки, принадлежащие мессеру Лапо ди Кастильонкьо, – три дома, Каниджани, Садерини и все дома Альбицци, кроме дома младшего, Алессандро. Надлежит также сжечь дворец Пацци, все дома Адимари, дом и лоджию, принадлежащие Бенги Буондельмонти, оба дома Гваданьи, дома Кавиччоли, Корсини, Барбадоро…»

Пока нотариус читал этот страшный список, Сальвестро жадно всматривался в лица тех, кого называл друзьями и соратниками, но никто не сказал ни слова против. В эту минуту у них не было своей воли. Они, как то стадо, о котором с таким презрением говорил аптекарь, подчинялись его воле, молчаливо признав его превосходство над собой. Разве не об этой минуте торжества мечтал он все последние годы? И вот она наступила. Тысячи людей, больших и малых, влиятельных и ничтожных, можно сказать – весь народ Флоренции покорен его воле, послушен его желаниям и уже не выйдет из повиновения, что бы ни случилось.

– Ну вот, – сказал он, когда сер Доменико дочитал список, – теперь, когда мы всё обсудили, тебе, Джорджо, остается только спуститься вниз и объявить выборным народа наше решение.

– Как!.. Мне?.. Я?.. – растерянно пробормотал Скали. – Почему же я? Да я и не упомнил ничего.

– Почему именно ты? – переспросил Сальвестро. – Потому что надо, чтобы народ, все это стадо знало, что ты был с ним с самого начала, что ты направлял его и привел к успеху. И когда им придет время выбирать… ты понимаешь? А запоминать тебе ничего не нужно. С тобой пойдет сер Доменико.

Пока заговорщики во главе с Сальвестро Медичи ждут условного сигнала, который должен возвестить о начале восстания, заглянем ненадолго в другой дом, где также не спят в эту ночь, хотя совсем по другой причине, нежели у Медичи. Дело в том, что хозяин дома, синьор Алессандро Альбицци, вместе с чадами и домочадцами скоропалительно готовится к помолвке своей воспитанницы Марии с сыном старого Бернардо Беккануджи, назначенной на нынешнее утро. По правде говоря, еще накануне вечером синьор Алессандро и не думал ни о какой помолвке. Ему, слава богу, и без нее довольно было забот. Одного исчезновения Ринальдо, столь неожиданного и загадочного, с лихвой хватало, чтобы лишить его покоя. Нетрудно поэтому представить себе, какое чувство вызвал у него приход Луиджи Беккануджи, который заявился чуть ли не в одиннадцатом часу вечера, да к тому же не один, а в сопровождении своего друга-приятеля Андреа Бальдези, взявшего на себя роль свата. «Вот уж не ко времени черт вас принес!» – подумал синьор Алессандро, но изобразил на лице радушие и встретил их, как дорогих гостей. Волокита отказался от угощения. Ему так не терпелось передать самую свежую новость, что он тотчас перешел к делу. Знает ли будущий тесть, что мессер Панцано разругался с Кастильонкьо, порвал с партией и теперь невесть где обретается! Синьор Алессандро ничего об этом не знал, однако новость ему понравилась. Ведь если Сальвестро видел Ринальдо вместе с мессером Панцано и в тот же день рыцарь порвал с партией, где его ждало место капитана, так не справедливо ли предположить, что Панцано и не думал вовлекать юношу в число сторонников партии? Это в корне меняло дело и значительно укрепляло положение самого синьора Алессандро.

– Так ведь это же великолепная новость! – воскликнул он и даже потер руки от удовольствия.

По всей вероятности, Волокита ожидал совсем другого ответа. Он как-то дико взглянул на синьора Алессандро, беззвучно открыл рот и наконец закричал:

– Что ты такое говоришь, тестюшка?

С того дня, как Луиджи получил согласие на свой брак с Марией, он уже не называл синьора Алессандро иначе, как дорогим тестем или даже тестюшкой. Это «тестюшка» каждый раз коробило синьора Алессандро, однако, вспоминая, что его новоиспеченный зять согласился взять за Марией всего триста флоринов, хотя мог потребовать впятеро больше, он не протестовал.

– Что ты говоришь? – повторил Волокита. – У Панцано теперь одна дорожка – уезжать из Флоренции. Навсегда, заметь это. А он один ни за что не уедет, даю голову на отсечение. Не мне тебе рассказывать, как он влюблен в Марию. Он ее просто выкрадет, и все тут, и ничего ты не сделаешь. Разве ты не знаешь Панцано?

«Зятек-то, пожалуй, прав», – подумал Альбицци.

– Так что же ты предлагаешь? – спросил он.

– Что тут предлагать? Обвенчаться надо нам с Марией, вот и все. Прямо сейчас. Пока не нагрянул окаянный.

– Постой, постой, как это сейчас? Вы даже и не помолвлены.

– А! – махнув рукой, досадливо воскликнул Волокита. – Будто без этого не венчают! Соберемся завтра утречком, как бы на помолвку, а тут священник. Согласны? Согласны. И все. Мария и оглянуться не успеет, как станет мадонной Беккануджи. А тогда уже все. Я своего не выпущу. – Он хихикнул. – Ну как, тестюшка, по рукам?

«А что, если и вправду – одним разом?..» – подумал синьор Алессандро. Эта мысль, неожиданная для него самого, поначалу даже казавшаяся смешной, тотчас потянула за собой целый рой других мыслей, до того простых и дельных, что оставалось только удивляться, как это они раньше не приходили ему в голову. Ну разве не было ему предостережения свыше, явившегося в образе этого чомпо Микеле ди Ландо, в чьих руках оказалась ниточка к его тайне, ревниво оберегаемой им от всех, даже от жены, – та злополучная записка, которую он поспешил предать огню. Тогда он со страхом подумал: «Боже, так Чекко жив, он не умер!»

Потом он успокоился. Слава богу, тот, кто нацарапал эту записку, сидит в Стинке, а оттуда выходят лишь ногами вперед. Эта мысль на какое-то время убаюкала его тревогу. И только сейчас он отчетливо осознал, что, как ни толсты стены тюрьмы, как ни глубоки ее подземные казематы, узник, пока он жив, может все же выбраться на свет божий, и тогда… тогда крах! Если же не мешкая, хотя бы и завтра, отдать Марию вместе с этими несчастными тремя сотнями флоринов влюбленному дураку, что сидит сейчас перед ним, тараща свои круглые глазенки, то всем его страхам конец. Тогда уже никто не посмеет спросить его, куда ушло приданое его воспитанницы, тогда это семейное дело будет касаться только его и Беккануджи. И всё, как любит говорить его будущий зятек.

– Ладно, будь по-твоему, – с добродушной усмешкой проговорил наконец синьор Алессандро. – Благословлю вас. Только уж о священнике и свидетелях сам позаботься. Мне и без того забот хватит.

Когда ошалевший от радости Волокита выбежал из дома, синьор Алессандро переоделся в домашнее платье и отправился на женскую половину. Постояв перед дверью, ведущей в покои мадонны Джертруды, он так и не открыл ее, махнул рукой и, пройдя до конца коридора, решительно вошел в комнату воспитанницы. Мария, задумавшись, сидела у открытого окна. Повернув голову на скрип двери и увидев на пороге синьора Алессандро, девушка вскочила со стула и прижалась к стене, испуганно глядя на своего воспитателя, появившегося в столь неурочное время.

– Что случилось, па? – пролепетала она.

– Ничего не случилось, – стараясь говорить как можно мягче, ответил синьор Алессандро. – Просто я зашел напомнить тебе, что пора спать. Завтра у нас торжественный день, и надо, чтобы ты хорошо выглядела.

– Торжественный день? – рассеянно пробормотала Мария. Снедаемая тревогой за Панцано, который впервые не сдержал слова, не пришел на свидание, обеспокоенная исчезновением служанки, она не поняла значения этих слов. – Где Аньола, па?

– Успокойся, с твоей Аньолой ничего не случилось, – с трудом сдерживая раздражение, отозвался синьор Алессандро. – Просто я посадил ее под замок.

– Господи, за что?

– И ты еще спрашиваешь! Разве не ты посылала ее, как какую-нибудь сводню, к этому рыцарю? Разве не ты с ее помощью, забыв девичий стыд, убегала к нему на свидания? До поры до времени я смотрел на все эти глупости сквозь пальцы, но сейчас, когда Панцано порвал с партией, когда его разыскивают по всему городу, всякая связь с ним грозит бедой всей нашей семье. Поэтому мне пришлось принять свои меры. Кстати, имей в виду, привратник, помогавший вам в ваших шашнях, уже не живет под нашей крышей.

– Святая мадонна, – пролепетала девушка, – где же он? Что с ним?

– С привратником? – насмешливо спросил синьор Алессандро. – Впрочем, я знаю, о ком ты говоришь. Признаться, мне все равно, где он. Думаю, удрал из города.

– Не может быть! – с горячностью воскликнула Мария.

– Все девушки в твоем возрасте думают одинаково, – с усмешкой проговорил синьор Алессандро. – Все вы воображаете, будто на вас свет клином сошелся. Не может быть! А что, скажи на милость, ему делать? Оставаться в городе – для него верная смерть. Впрочем, сейчас не время спорить об этом, – добавил он, направляясь к дверям. – Служанку я пришлю, она тебе понадобится. Как-никак завтра у тебя помолвка.

– Помолвка? С кем?

– С Луиджи Беккануджи, с кем же еще? – ответил синьор Алессандро и, притворив за собой дверь, направился к себе в студио.

Мария кинулась было вслед за ним, но тут силы оставили ее, и, упав на кровать, она залилась слезами. В таком положении и застала ее Аньола.

– Святая мадонна заступница! – воскликнула служанка, вбегая в комнату. – Что с тобой, монна Мария, кто тебя? Что случилось?

Глотая слезы, Мария поведала служанке обо всем, что узнала от синьора Алессандро.

Стоя на коленях перед кроватью, на которой, опустив голову, сидела Мария, ласково поглаживая ее по руке, Аньола, как ни старалась, ничего не могла придумать ей в утешение и от этого злилась и на себя и больше всего на синьора Алессандро, причинившего обиду ей самой и грозившего загубить жизнь ее хозяйки.

– Не пойду я за проклятого Волокиту! – всхлипывая, твердила Мария. – Скорее руки на себя наложу!.. Господи! Господи! И не убежишь отсюда, и не скроешься никуда!.. И Ринальдо пропал куда-то… И Лука… Не верю я, не может он уехать, не может бросить меня на произвол судьбы. Скажи, Аньола, ты же его знаешь, может он бросить меня?

– Кто, мессер Панцано? – воскликнула служанка, радуясь, что может хоть чем-то подбодрить свою хозяйку. – Никуда он не уехал, – решительно продолжала она. – Голову даю на отсечение. Где-нибудь поблизости скрывается и, уж будь спокойна, не сидит сложа руки. Вот тебе крест, монна Мария, но я ни капельки не удивлюсь, если он сейчас высунется из-за окна.

Обе невольно повернули головы и посмотрели в окно, за которым, увы, ничего не было, кроме темного неба.

Внезапно Аньола отстранилась и села себе на пятки.

– Постой, монна Мария, – пробормотала она, – постой, постой. Кажется, я что-то придумала.

Она вскочила на ноги и помогла подняться хозяйке.

– Пойду разведаю, что в доме делается, – сказала она. – Подожди меня, монна Мария, и не плачь. Слезами горю не поможешь. Мы еще утрем им нос, вот увидишь. А пока знаешь что? Собери-ка в кошелек все, что есть у тебя поценнее. Мало ли что…

Глава двенадцатая
повествующая о том, как слуги Луиджи Беккануджи подложили свинью своему хозяину

Оставшись одна, Мария взяла со столика ларец, в котором держала деньги и украшения, села на кровать и высыпала свои богатства на покрывало. Богатства были невелики: около трех флоринов серебром, две золотые цепочки, серебряный браслет и три простеньких колечка. Девушка со вздохом сложила все это в кошелек и бросила его на постель. С такими деньгами нечего было и думать выбраться на волю. В этот момент в комнату вбежала Аньола. Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять, что она несет дурные вести.

– Что случилось, Ньола? Говори. Лучше уж все сразу, – упавшим голосом сказала Мария.

– Не знаю, как и начать-то, – проговорила Аньола. Она села рядом с Марией на кровать, уронила руки и некоторое время молчала, собираясь с духом. – Одним словом, был здесь недавно Волокита со своим сватом.

– Ну и что же?

– А вот что. Завтра утром Волокита приедет не один, а со священником. Понимаешь? Обвенчают вас, и вся недолга!

– Быть того не может! Как же так, вдруг?

– А уж так. Лупаччо своими ушами слышал. Пошел, как всегда, вечером к синьору Алессандро, слышит за дверью разговор. Ну, как водится, не утерпел, послушал, а потом со всех ног – к жене. Как же, такая новость. Ну, а теперь уж весь дом знает.

– Что же делать, Ньола? Я руки на себя наложу!

– Не надо так говорить, монна Мария. Грешно так говорить. Даже думать грешно. Даст бог, все уладится. Коп-по нам поможет, он обещал.

– Какой Коппо? Никто уж мне не поможет, Ньола.

– Ну Коппо, господи! Наш садовник. Он обещал, что поможет нам бежать. И уж будь уверена, он в лепешку расшибется, а сделает все, что в его силах, потому что я ему обещала…

– Что ты ему обещала? – пробормотала Мария. – Вот, смотри, это все, что у меня есть! – С этими словами она снова высыпала из кошелька свои жалкие сокровища.

– А! – пренебрежительно махнув рукой, воскликнула Аньола. – Будто это ему нужно! Я обещала, что выйду за него замуж.

– И ты пошла на это ради меня?

– Бог с тобой, монна Мария, – со смехом возразила служанка. – Ты совсем ребенок. Я бы и так согласилась. Просто я его немного помариновала. Мужчину нужно выдержать, как хорошее вино… Но чу! Это он.

Она встала, отворила дверь и впустила в комнату худого, длинноногого парня в кожаном фартуке. Парень неловко поклонился Марии и замер на пороге, комкая в руках шапку.

– Ну? – спросила Аньола.

– Есть только одно средство, – проглотив слюну, ответил Коппо. – Под видом этих… ну, которые рыбу принесли.

– Какую рыбу? Говори толком и все по порядку, – строго сказала служанка.

Коппо кивнул и сбивчиво, поминутно запинаясь и краснея, принялся объяснять свой план. Только что двое подростков принесли корзину свежей рыбы, присланную Луиджи Беккануджи к завтрашнему торжеству. Если бы удалось задержать их в доме и завладеть их плащами и корзиной, то можно было бы выйти под видом слуг Беккануджи, тем более что они сами сказали привратнику, что скоро пойдут обратно.

– А если привратник нас узнает? – спросила Аньола. – Ты понимаешь, что будет с монной Марией? О себе я уж не говорю. Мне тогда совсем крышка.

– Надо так… повернуть, чтобы не узнал, – пробормотал Коппо. – Может, я еще чего придумаю…

– «Может»! – воскликнула Аньола. – У людей жизнь решается, а он, может быть, что-нибудь придумает! И дернуло меня связаться с тобой!

– Ньола! – с укором проговорила Мария.

– Я придумаю, правда придумаю, – залепетал садовник. – Вы не беспокойтесь. Я ведь понимаю…

– А другого способа, повернее, нет? – спросила Аньола.

Коппо пожал плечами.

– Э, будь что будет, – махнув рукой, проговорила служанка. – Одежду принесешь сюда.

Коппо кивнул.

– Ну, я пойду? – сказал он, потоптавшись на месте, после чего взял зачем-то шапку под мышку и боком вышел за дверь.

– Вот видишь, монна Мария, голубка ты моя, видишь, все и улаживается, – воскликнула Аньола. – Да ты не тревожься, все будет как надо. Коппо только с женщинами такой телок, вообще-то он парень хоть куда… Ну, а теперь давай собираться.

Сборы не заняли у них много времени. Мария взяла с собой кошелек, куда сложила и записки Панцано – единственное, что ей было дорого в этом доме, – да поверх своего повседневного платья, по совету служанки, надела еще одно, голубое атласное, особенно любимое ею. Аньола же, сбегав к себе в комнату, постаралась напялить на себя чуть не весь свой гардероб, отчего заметно пополнела и стала выглядеть довольно неуклюжей. Покончив с этими делами, девушки сели рядом на кровать и стали дожидаться прихода садовника, прислушиваясь к звукам, непривычным в ночном доме, и жалобному посвистыванию ветра в щелях закрытых ставен. Так прошел, наверно, час, показавшийся девушкам годом. Наконец за дверью послышалось царапанье. Аньола вскочила и впустила в комнату садовника с большой круглой корзиной в руках и со свертком одежды под мышкой.

– Ну вот, – сказал он. – Напоил их, теперь дай бог к обеду очухаются. У меня в каморе дрыхнут. Хотел с них штаны стянуть, да подумал, противно вам будет надеть их. Пакостники они, сидеть-то с ними и то тошно было…

Выпитое им вино сделало его болтливым, он чувствовал это, стыдился самого себя, но совладать с собой не мог.

– Куда же ты годен такой? – с гневом проговорила Аньола.

– Это сейчас выветрится, – опуская глаза, возразил Коппо. – Выйду на ветерок – и как рукой снимет. Я уж знаю…

– Ты уж знаешь! – сердито передразнила его служанка, однако не прибавила больше ни слова, потому что Мария, прервав ее, принялась расспрашивать садовника о том, как он надеется вывести их из дома.

План Коппо был довольно мудреным. Переодевшись, девушки должны были тихонько спуститься во двор, подобраться поближе к дверям привратницкой и там начать пьяную ссору, а еще лучше потасовку, помять два-три куста роз, а главное – наделать побольше шуму. Тут в игру вступит разъяренный Коппо, схватит мнимых юнцов за шиворот и с позором выставит на улицу.

– Боже милостивый! Зачем все это – шум, драка? – воскликнула Аньола. – Сбегутся люди, нас узнают, и пиши пропало!

– Думаешь, привратник не посмотрит, кого выпускает из дому? – возразил садовник. – Еще как посмотрит! А так – совсем другое дело. Разве придет кому в голову, что барышня со служанкой дерутся во дворе на глазах у всех? Тут уж нечего проверять да разглядывать…

После недолгих споров решили последовать совету садовника, тем более что ни Мария, ни Аньола не могли придумать ничего лучшего. Спровадив Коппо вместе с корзиной во двор, девушки принялись за переодевание: приподняли подолы платьев, чтобы они не высовывались из-под плащей, нахлобучили шапки, предусмотрительно захваченные Коппо, тщательно закрепили застежки плащей, чтобы те, не дай бог, не распахнулись в самое неподходящее время, и надвинули капюшоны.

– Ну, чем я не парень? – воскликнула Мария, поворачиваясь перед служанкой.

Теперь, когда минула неизвестность и тревога ожидания, страх ее почти совсем прошел, уступив место какому-то азарту, как у игрока, ставящего последний сольдо, тому басшабашному удальству, когда, махнув на все рукой, говорят себе: «А, была не была!»

– Вот уж истинно! – отозвалась служанка. – Молодчина ты у нас, монна Мария, право слово.

– Ну, с богом, – проговорила Мария и, перекрестившись, первая вышла из комнаты.

Замирая при каждом шорохе, девушки миновали коридор, спустились по лестнице, прошмыгнули мимо дверей кладовой, за которыми слышались громкие голоса кухарки и кого-то из слуг, и наконец благополучно выбрались во двор, где их поджидал Коппо.

– Ну как, похожи? – прошептала, обращаясь к нему, служанка.

– Ничего, – так же тихо ответил садовник, пытаясь разглядеть девушек при слабом свете, просачивавшемся сквозь щели жалюзи из двух-трех окон. – Главное, не забывайте, что вы пьяны, еле на ногах стоите.

Подведя мнимых слуг Волокиты к розовым кустам, росшим напротив дверей привратника, Коппо шепнул: «Начинайте» – и исчез в темноте.

– Святая мадонна, помоги нам! – тихо проговорила Аньола и, взвизгнув пьяным голосом, бросилась на хозяйку.

Та ответила тем же. Под конец они так натурально вцепились друг в друга, что ни у слуг, появившихся в окнах нижнего этажа, ни у привратника, высунувшего голову из-за приоткрытой двери, не осталось никаких сомнений в том, что перед ними подвыпившие слуги Беккануджи.

– Господи, да разнимите кто-нибудь этих сорванцов! – крикнула кухарка.

– Разнимешь их, – со смешком отозвался кто-то из темноты. – Ишь как остервенели!

– Ах негодяи, ах вы поганцы этакие! – подскакивая к девушкам, закричал садовник. – Лучший куст поломали, паршивцы! Ну, так вам это не пройдет!

– Выдрать бы их хорошенько, чтоб не безобразничали в чужом доме, – вставил привратник.

– И кто им только вино поднес? – продолжал Коппо. – Молоко еще на губах не обсохло, а туда же, за вино…

– «Поднес»! – ехидно заметили из темноты. – Небось стянули где-нибудь. От них только того и жди. Недаром говорят, каков синьор, таков и слуга…

– А-а! – заверещала Аньола, делая очередную попытку наброситься на свою хозяйку.

– Что тут происходит? – донесся внезапно с балкона голос синьора Алессандро.

– Да вот парнишки, – отозвался садовник, – ну, те, которых синьор Луиджи с рыбой прислал. Напились, изволите ли видеть, и разодрались совсем…

– Так выставьте их вон! – сердито проговорил синьор Алессандро.

– Слушаю, синьор Алессандро! – радостно крикнул садовник. – Отвори-ка двери, – добавил он, обращаясь к привратнику. – Сейчас я их…

– Бери одного, а я другого, – проговорил привратник. – Уж я его, стервеца, турну…

– Не позволяй! – зашипела Аньола.

– Стой! – внезапно крикнул Коппо. – Брось нож! Брось, тебе говорят!

– Господи, ну и разбойники! – пробормотал привратник, поспешно отступая назад.

Воспользовавшись этим, садовник вместе с девушками быстро выскочил на улицу.

– Вот что, – обернувшись, сказал он привратнику, – провожу-ка я этих оболтусов до дома синьора Луиджи, а то, не ровен час, порежут друг дружку, а мы отвечай.

– Верно. Тогда постучишь, – ответил тот, захлопнул дверь и с шумом задвинул засов.

– Ну вот, монна Мария, – тихо воскликнула Аньола, когда беглецы отошли на несколько шагов от дверей дома, – вот мы и на воле…

Внезапно она замолчала и, схватив Коппо за руку, указала ему на черную тень, притаившуюся у стены дома по другую сторону улицы.

– Кто это там? – прошептала она.

Заметив, что его увидели, незнакомец отошел от стены, перебежал дорогу и постучал в двери, откуда только что вышли наши беглецы.

– Ну, что еще? – донесся из-за двери недовольный голос привратника. – Никак не уйдете?

– Открой, – вполголоса проговорил незнакомец.

– А кто ты такой, чтобы я тебе открыл? – спросил привратник.

– Меня зовут Микеле ди Ландо, – еще тише ответил незнакомец. – Синьор Алессандро приказал меня впускать в любое время дня и ночи.

– Может, и приказал, только не мне, – отозвался привратник. – Я тут первый день. Но уж коли тебе так невтерпеж, пойду узнаю.

Микеле с досадой стукнул кулаком о кулак и пробормотал что-то не слишком лестное для привратника.

– Святая мадонна! – прошептала Аньола. – Это тот самый парень! Он узнал нас!

– Какой парень? – спросила Мария.

– Тот, что приносил записку синьору Алессандро, – нетерпеливо прошептала служанка. – Он меня в кухне видел. Сейчас его пустят, он, конечно, сразу доложит о нас синьору Алессандро, и сцапают нас как миленьких.