Текст книги "Новая Земля"

Автор книги: Александр Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Он как бы поднял бунт: неслушалсяродителейиучителей, урокипосещалтолько потем предметам, по которым сдавался экзамен. Показавшись дома на глаза матери – убегал к Галине.

18

Илья и Галина теперь встречались только вдвоем. Они жадно смотрели друг другу в глаза, улыбались, говорили пустое, незначащее, а потом ложились.

Но с каждым новым днем женщина все чаще не спешила в постель, а хотела подольше смотреть в серые с блеском глаза Ильи и беседовать.

– Мне бы такого мужа, как ты, – однажды сказала Галина ему, – и я была бы самой счастливой на свете.

Илья обнял ее, но она отошла к окну.

– Мне, миленький, горько жить, – тихо сказала она и заплакала.

Илья, уже привыкший обращаться с Галиной запросто, с одной целью, не знал, как поступить. Ему стало мучительно жалко ее и захотелось поступить так, чтобы она почувствовала себя счастливой. Но он был слишком молод, неопытен, и не мог предпринять что-то решительно-бесповоротное, такое, что перевернуло бы жизнь Галины. Он видел, что она очень одинока, что ее подруга Светлана поверхностный, какой-то несерьезный человек, и глубокие отношения их не связывают.

– Ты счастливая? – спросил Илья.

Она пожала плечами. Илья посмотрел в ее черные загоревшиеся глаза, и ему показалось, что они обожгли его. Опустил голову; почувствовал, что Галина хочет от него больше, чем он может, способен ей дать. Он видел в Галине только предмет для наслаждений, а душа его, понимал он, оказалось немой для нее.

– Мне уже тридцать один год, а счастье мое не сложилось, – сказала она и закурила. – Грустно, обидно. Два раза хотела выйти замуж, но чувствовала, нет настоящей, крепкой любви, и дело как-то само собой распадалось. Мне одного от всего сердца хотелось – встретить хорошего мужика, умного, доброго, с такими же чистыми, ясными глазами, как у тебя, и стать с ним счастливой, жить-поживать для него и наших детишек. – Галина по особенному, заостренно пытливо посмотрела на Илью, который смутился и направил взгляд в пол. – Нет! – на какие-то свои мысли сказала женщина. – Ты – еще мальчик в коротких штанишках.

– Точно! – усмехнулся Илья и крепко обнял Галину за талию. Стал говорить с неестественной для него хрипотцой: – Нашла мальчишку!

– Ладно-ладно – мужчина, а то кто же? – засмеялась Галина и снова закурила. Глубоко вдохнула крепкий горький дым и сильно выдохнула, зажмуриваясь от удовольствия, нарочно обдавая Илью густой струей. Он смешно заморгал и громко чихнул. Она засмеялась, но замолчала и задумалась.

Илья приметил, что ее жилистая шея в морщинах, бледно-матовая, какая-то незащищенно-жалкая, и ему захотелось приласкать, утешить свою несчастливую подругу.

– О чем, Галя, ты думаешь?

Она внимательно посмотрела в его глаза.

– Я думаю о ребенке.

– О ребенке? О каком ребенке?

– О прекрасном. Маленьком. Родном. Я так хочу счастья...

В Илье росло желание. Он потянулся к Галине, но она остановила его и легонько оттолкнула:

– Чего ты! Я хочу с тобой просто поговорить. Неужели тебе не интересно знать мою душу? Неужели только это тебе надо?

Он был настойчив.

– Неужели, Илюша, ты такой же, как все? – тихо, на полвздохе спросила женщина, поко-ряясь настойчивым рукам.

Илья слышал ее слова, но его душа была закрыта. Он не понимал, что стал нужен Галине со всем тем, что есть в нем – душой, сердцем, мыслями, телом, но не по раздельности. Он не понимал, что любим.

19

Вэтиминутыоннепомнил, что его ждала и любила другая женщина – Алла Долгих.

Был вечер, еще не темно, но уже и не светло. Нежаркое майское солнце лежало на крыше соседнего дома, и девушка смотрела на этот красный мяч и по-детски думала: "Скатится или не скатится?" Алле было приятно, удобно думать именно по-детски, наивно. Она улыбнулась, но вспомнила об Илье, отвернулась от солнца, поморщилась.

Солнце ярко вспыхнуло и, действительно, как мяч, скатилось за крыши. "Как все просто в детстве, – подумала Алла, – даже великое, большое светило может быть просто веселым, забавным шариком. И невозможно теперь обмануть себя... Он встречается с другой женщиной... как он мог?! – И она больно всхлипнула всей грудью. – Все, детство ушло, а то, что нагрянуло, как вихрь, в мою жизнь, – такое огорчительное".

Она отошла от окна, быстро прошлась по комнате и, казалось, искала такое дело, которое увело бы от горьких мыслей. Остановилась перед роялем и улыбнулась: "Как же я сразу не подошла к тебе? – погладила она инструмент по черному блестящему боку. – Ты – мой друг, ты никогда не изменял мне, сколько радостных часов я провела с тобой!" Мелькнуло в памяти детство, отрочество, и редкий день обходился без рояля, без музыки.

Алла коснулась двумя пальцами клавиш – вздрогнули тихие, одинокие звуки. Играла хаотично, что-то искала в звуках. Мелодии всплескивали, замолкали, звучали другие, но обрывались, не развившись и не набрав силы. Алла волновалась, морщилась, иногда неловко, даже грубо ударяла по клавишам, но те звуки, которые она хотела сыграть, не рождались. Наконец, она остановилась, сосредоточилась и стала медленно играть. Но вновь звуки вырывались абсолютно не отвечающие ее сердечному настрою. Она оборвала мелодию, захлопнула крышку и в отчаянии зажала ладонями глаза. "Зачем я хлопаю – разве рояль виноват? В моей душе наступила смута, вот и не получаются мои звуки..." Она встала и неожиданно сказала:

– Как я ненавижу его! – Покачала головой: – Как я люблю его, – кто может меня понять!

"Я что-то должна предпринять, чтобы он навсегда остался моим. Что, что его тянет к той женщине, какие между ними могут быть интересы? Она, говорят, старая...– Неожиданно в ее голове вспыхнуло, она прижала ладони к лицу и замерла, ощущая в теле то ли холод, то ли жар: – Вот что я ему должна дать! Как же я раньше об этом не подумала? Вот чем она притянула его, а я, напротив, оттолкнула", – вспомнила она случай на дне рождения.

– Теперь я знаю, как мне следует поступить! – громко сказала Алла, и ей сделалось легко.

Она словно бы решила трудную, долго не дававшуюся задачу и почувствовала себя счастливой. Ее душа опьянела. Все в ее любви к Илье почудилось простым и понятным: "Получит-таки он от меня то, что хотел, и хорошо".

Она снова открыла рояль и радостно опьяненно дрожащими пальцами пробежала по клавишам, остановилась, собирая внимание, и стала уверенно играть первую часть "Лунной сонаты". Ей показалось, что так одухотворенно, точно, правильно она еще ни разу не исполняла сонату. Заглянула в дверь Софья Андреевна:

– Алла, ты не дотягиваешь "до". Не мучай "соль". Что с тобой: сидишь в сумерках, за Бетховена придумываешь сонаты? – Софья Андреевна работала в филармонии, и с ее мнением считались большие музыкальные мастера. Алла знала с младенчества, что мать не выносила и всплеска фальши в музыке. Дочь расстроилась, но довольно сухо ответила:

– Ничего я не придумываю. Вечно вы что-нибудь сочините, – капризно повела она плечом, под "вы" подразумевая и отца.

– Что ты, Софушка? Алла отлично сыграла сонату, – вмешался Михаил Евгеньевич, в роскошном, цветастом байковом халате входя, весь надушенный и до синевы выбритый, в комнату. – Я даже телевизор выключил, чтобы послушать.

Софья Андреевна иронично улыбнулась мужу своим красивым, умащенным бальзамом лицом и, казалось, хотеласказать ему: "Пой, пой, соловушка, а точку в твоей песне все рав

но поставлю я".

"Прекрасные они у меня, – подумала Алла, с улыбкой наблюдая за родителями, – а сердца моего не понимают".

– Я сбегаю к Илье. На минутку. Хорошо?

– Уже поздно! – испуганно сказала Софья Андреевна и сразу забыла иронизировать над мужем.

– Что же такого? Ведь всего-то, мама, папа, в соседний подъезд перебежать.

Хотя обратилась Алла так же и к отцу, но все и всегда в семье решала исключительно мать. Михаил Евгеньевич лишь покорно смотрел на свою красавицу жену и говорил то, что ожидала она.

– Э-э, н-да, – сказал он, – уже поздно. Сидела бы дома.

– Что-то он перестал к нам наведываться. Не болеет ли? – спросила мать.

– Да, да, что-то я давненько его не вижу, не заболел ли хлопец? полюбопытствовал и Михаил Евгеньевич.

– Да, – обрадовалась Алла невольной подсказке, – он заболел. Надо проведать. Я полетела!

– Не задерживайся. На часок! Не более! – крикнула убежавшей в прихожую Алле обеспокоенная мать.

– Я тебя через час выйду встречать в подъезд, – добавил и Михаил Евгеньевич, заглядывая в глаза жены: оценила ли его стремление. Софья Андреевна знала, что для ответа мужу нужно ласково, ободряюще улыбнуться, и она улыбнулась.

20

Дома Алла не застала Илью. Мария Селивановна зазвала девушку на кухню отведать свежих булочек.

– Что-то ты, Алла, какая-то худенькая, бледнющая стала, как и мой Илья, – внимательно и нежно заглядывала в ее глаза Мария Селивановна. – Что с вами творится?

– Не знаю, – пожала плечами Алла и робко спросила: – Где же Илья может быть так долго?

– Холера его знает, – вздохнув, ответила Мария Селивановна и пододвинула своей любимице булочки. – Вконец избегался мальчишка, ничего не можем с ним сделать.

– Я найду, что с ним сделать! – сердито сказал из зала Николай Иванович, читавший на диване газету. – Ремень возьму да вдоль спины, вдоль спины пакостника, – грозно бурчал он. А Мария Селивановна шептала на ухо Алле:

– Не слушай ты его, старого: больше хорохорится, а чуть дело – рука не подымится. Любит он Илью, любит больше всего на свете.

– Как же он может, – тихо говорила Алла, – как может всех, всех огорчать? Все так его любят, а он... он... – Она склонила голову на горячую руку Марии Селивановны, которая гладила ее по спине.

Николай Иванович вошел на кухню с ремнем и. насупив серые, величественные, похожие на крылья брови, сказал:

– Вот увидишь: буду шалопая пороть!

– Сядь ты! Порщик выискался! – прикрикнула Мария Селивановна, умевшая в решительную минуту разговаривать с мужем.

Николай Иванович, может быть, еще что-нибудь сказал бы, носкрежетнулзамоквход-ной двери и все увидели уставшего, бледного Илью, вяло снимавшего куртку и обувь.

– Ты что, вагон с сахаром разгружал? – спросил отец, пряча, однако, ремень в карман. – Где был так долго?

– У товарища... билеты готовили, – ответил Илья и вздрогнул, увидев Аллу.

Мать встала между отцом и сыном и сказала:

– Посмотри, Илья, какая у нас гостья.

Отец что-то невнятно сказал и ушел в спальню. Алла сидела не шевелясь, опустив голову. Илья долго находился в прихожей, притворяясь, будто не развязывается шнурок на ботинке.

– Скорее заходи на кухню, – поторопила мать, – чай остывает. С Аллой поужинаешь. Быстрее!

Илья вошел на кухню, но на Аллу не взглянул.

– Кушайте, – сказала чуткая Мария Селивановна, – а я пойду по хозяйству похлопочу.

Илья и Алла молчали. Не завязывался у них тот легкий, перепрыгивающий от одной темы к другой разговор, который начинался, стоило им встретиться. Илья не знал, о чем разговаривать;лгать или говорить что-то фальшивое, наигранное он не мог. Алла знала, что намеревалась сказать, но волновалась и не решалась произнести первую фразу. Они сидели рядом, напротив, но не видели друг друга в лицо, глаза в глаза.

Молчание, не видение друг друга становилось уже неприличным и невозможным – Илья посмотрел на свою подругу. Он увидел, что она бледная, сутуло склонила плечи, губа подрагивает; жалость коснулась его сердца. Алла тоже подняла глаза и увидела – чего в школе в толпе и суете не замечала посуровевшие, худые скулы, сильный взгляд, ставшие гуще усики, и она поняла, что Илья уже не тот мальчик, которого она знала до этой злополучной, поворотной весны, а – парень, мужчина, который нравится женщинам. И мысль о женщинах, особенно о разлучнице, заставила Аллу вздрогнуть.

– Ты мерзнешь? – спросил Илья хрипловатым от молчания голосом, но каким-то нежно-тихим, как показалось Алле, будто бы хотел, чтобы слышала его только она.

– Н-нет, – вымолвила она сухими, отвердевшими губами.

– Подлить чаю? – сказал он так же тихо.

– Подлей, – почему-то шепнула она и покраснела.

Они помолчали, и каждый притворялся, что очень увлечен булочкой и чаем.

– Что ты пишешь или рисуешь? – спросила Алла .

– Так... ерунда...

– Все же? Покажи.

– Пойдем.

Прошли в комнату Ильи, и он небрежно показал последние рисунки. Алла увидела обнаженные тела, причудливо изогнутые, фантастические, непонятные для нее, но своей чуткой душой пробуждающейся женщины поняла – он рисует ту женщину и все то, что у него было с ней. Алле стало так обидно и горько, что закололо в глазах, но слезы не потекли: казалось, покалывали не слезы, а иголки.

– Интересно, – сказала она нарочито сухо и небрежно отодвинула от себя рисунки. – А что ты еще нарисовал? – неожиданно для себя ядовито, зло сказала она, по особенному, как-то шипяще произнеся "еще" и дерзко, смело посмотрев в глаза Ильи.

– Так, ничего, – равнодушно ответил он или тоже притворялся.

Алла видела, что Илья теперь не творил, а – "пошличал", как она подумала. "Где доброта его картин, где милые мордашки, где наивные, прекрасные радуги Вселенной, где чистота и искренность?" Она прикусила ноготь. Потом сказала, ясно произнося каждое слово:

– Давайвместеготовиться к экзаменам? – Ответа не ждала. – У меня завтра родителей не

будет дома... весь вечер... Приходи.

Илья сразу понял, зачем Алла приглашала его, он понял, на какую жертву ради него решилась она. Но мощное животное чувство, разогретое в нем этой весной, задавило то детское чувство страха, переживания за близкого, родного человека, каким издавна, с далекого раннего детства была для него Алла, сломило, отодвинуло это нежное чувство, которое вспыхнуло, блеснуло в нем на секунду, две или три, и он холодно сказал:

– Жди. Буду в шесть.

Он пришел к Алле на следующий день ровно в шесть. Она дрожала, не сопротивлялась, а, как связанная по ногам овца, обреченно ждала ножа.

Потом она сказала:

– Илья, мне нехорошо. Пожалей меня.

Он лег рядом с Аллой, молчал и морщился.

– Ты теперь только мой, да?

– Да, – отозвался он.

Но от нее он пошел не домой, а к Галине.

21

Илья обнимал Галину, целовал, но она, как-то очень светло, ласково улыбаясь, уклонялась и просила:

– Погоди, мой мальчик, погоди...

Однако Илья, в предвкушении, не хотел слушать ее, а настойчиво целовал и обнимал. Щеки Галины розово и свежо налились, блестели черные глаза, – она действительно была хороша.

– Галя, ты сегодня какая-то необычная. Что с тобой? – спросил раскрасневшийся Илья, отступив от нее, настойчиво отвергавшей ласки.

– Скажи, скажи, миленький, только не ври: я тебе хотя бы чуток нравлюсь?

Он сидел на диване, а она склонилась перед ним на корточки, прислонила щеку к его колену, как преданная собака, снизу смотрела в его глаза и, улыбаясь, но уже тревожно, ждала ответа.

– Ты же знаешь... – отвернул свой ломкий взгляд Илья. – Ты такая странная сегодня.

Она вздохнула, ничего не сказала, уткнула голову в одеяло. С минуту посидела тихо, затаенно. Потом неожиданно подняла на Илью свои прекрасные глаза и ясно, чисто, счастливо– улыбчиво пропела:

– Я жду ребенка.

Илье показалось, что Галина светится, столь светлой, возвышенной была ее улыбка.

– Ребенка? – надтреснувшим голосом переспросил он и – его парализовал страх: "От кого ребенок? От меня?!" Он страшно, беловато побледнел, искоса посмотрел на Галину и казалось: если посмотрел бы прямо, глаза в глаза, то открыл бы что-то более ужасное, разящее.

– Милок, ты никак испужался? – смеялась светящаяся Галина. – Дурачок!

В голове Ильи вспыхивало, как молнии, сжигало разум, и он не совсем ясно понимал, что, собственно, с ним происходит. "Все, все кончено! – Он сонно оплыл на диване. – Ребенок... ребенок... как все глупо". Он не совладал с собой и заплакал, как маленький.

– Какие же мы плаксы, – плакала вместе с ним Галина и, как мать, гладила его по голове, целовала в разгоряченный лоб.

– Ребенокнеотменя! – вскрикнулИлья и схватил женщину за руку. – Ну, скажи, что не от меня!

– От тебя, от тебя, Илюша, – строго сказала женщина, вытирая платком глаза. – Только ты был со мной. Я, как только увидела тебя, так и сказала себе: вот ты и дождалась, голубка, своего часа, за твои муки вознаградит тебя он, этот чистый мальчик. Я хотела забеременеть толькооттебя – ивот, миленькиймойИлья, всепрекрасно. Я счастлива, спасибо тебе. Ипрости меня, подлую, коварную. Я тоже имею право на счастье.

– Ты – хитрая, эгоистичная женщина, – всхлипывал Илья.

Она крепко обняла его:

– Прости, прости! Но я так хочу счастья, простого человеческого счастья! Думала, пропаду. А глянула первый раз на тебя и поняла – еще не все для меня потеряно, еще теплится в сердце какой-то крохотный расточек. Знал бы ты, как я хочу счастья!

Она жалко улыбалась, сжимая пальцы в замке.

– Ты думаешь, Илья, я буду тебя тревожить этим ребенком? Нет, родной, нет! Успокойся. Если не хочешь сожительствовать – иди на все четыре стороны. Я заживу хорошо одна, с ребенком. Знал бы ты, Илюша, как долго я тебя ждала.

– Меня?

– Тебя – такого.

– Да что же, наконец-то, ты нашла во мне?! – Он резко встал, нечаянно оттолкнув Галину. – Что, что, черт возьми, ты вбила в свою голову? Какой я идеал, я – мерзавец! – Он угрюмо помолчал, прикусив губу. Потом склонился над Галиной: – Ты покалечишь мне жизнь, если родишь, понимаешь?! Пока-ле-чишь! – отчаянно крикнул он. – Я люблю девушку, понимаешь, люб-лю? Ты мне не нужна. Не нуж-на! Видишь, какой я негодяй, и ты от меня, такого ничтожества, решила родить? Кого? Ничтожество?

– Молчи! Молчи! – задыхалась в рыданиях Галина. – Не убивай во мне веру хотя бы в тебя. – Она упала лицом на подушку и тяжело, как-то по-звериному зарыдала и заохала. Илье показалось, что она рычала.

Он пьяно покачивался над Галиной, потом медленно, будто его прижимали сверху, а он не хотел, сел рядом с ней и уронил голову на свои колени. "Я нравственный урод. Не художник, не школьник, не парень, не сын своих родителей, а просто урод. Я урод перед этой несчастной женщиной, не знающей, за что ухватиться в жизни, я в тысячу раз урод перед моей прекрасной Аллой, перед мамой и отцом, перед всем светом. Я хочу, как скот, наслаждаться и ничем за это не заплатить. Но почему так у меня получилось – не по-человечески? Я должен разобраться в своей жизни, понять себя и окружающих. Жил-был хороший, пригожий мальчик, учился, слушался родителей, получал пятерки, рисовал, восхищался картинами великих мастеров и вдруг будто бы скопилось во мне за много лет какое-то взрывчатое вещество, кто-то нечаянно поднес спичку и – взлетел. Я восстал против нормального течения жизни и... вот, получил! Но как жить дальше? Как смотреть людям в глаза? Для чего жить?"

– Прости, Галя, – произнес он, вздохнув, и твердо, но со слезами в глазах посмотрел в ее блестящие, глубокие черные глаза. – Я к тебе никогда не приду. Прости... я, конечно, низкий человек... если вообще человек...

– Илья! – Она схватила его руки и склонилась, чтобы их поцеловать. Но Илья дернулся всем корпусом, отошел. – Ты правильно делаешь, что бросаешь меня, такого непутевого, злосчастного человека.Но, родненький, я об одном хочу тебя попросить, мне больше, Илья, ничего от тебя не надо: забегай хотя бы раз в год ко мне, а? Нет, к нам.

Она ладонями Ильи охватила свое горячее лицо. Он притянул ее к себе:

– Мне всегда, Галя, казалось, что я человек, что благородный, добрый, а смотри-ка что вышло – всемпринесстолькогоряи, какстраус, хочузапихать голову в песок. Прости. Я ухожу.

Галина молча проводила Илью до двери; он быстро побежал по лестнице вниз, и она лишь несколько секундпослушала гулкое, железобетонное эхо его шагов.

22

Когда Илья пошел к Галине, Алла кое-какоделась и побежалаза ним. Она не взглянула,по обыкновению, в зеркало, не причесалась и не поняла, что не в платье, а в домашнем коротком халате и в тапочках.Прохожие сторонились ее, косо, хмуро смотрели вслед. Алла тоже не одобрила бы, если увидела бы такую странную девушку на улице, но сейчас она не могла здраво думать. Только одна мысль, как высокое ограждение, заслоняласобой все: "Он пошел не к ней, не к ней!"

Илья заскочил в автобус, в заднюю дверь; Алла юркнула в переднюю и сжалась за спинами пассажиров. Илья выскочил из притормозившего на пустой остановке автобуса; Алла замешкалась и не успела.

– Ой-ой! – отчаянно вскрикнула она и кинулась к звонко, со скрежетом захлопнувшейся двери.

Все испугались крика девушки. Шофер испуганно нажал на тормоза, и пассажиры сместились друг на друга;двери распахнулись – Алла выпорхнула на улицу и побежала за Ильей. "Да, да, да, к ней идет!" – отчаянно и в то же время радостно-обозленно подумала она, когда Илья нетерпеливыми, широкими прыжками забежал в подъезд дома.

Алла вскрикнула и, обмерев, упала в яму с мутной водой. Рванулась, потеряла тапочки, забежала в подъезд, услышала донесшееся сверху: "Привет, Галя!", безутешно и гневно заплакала. Это не были слезы девочки, неожиданно упавшей и больно ударившейся; это были горькие слезы женщины, которую жестоко обманули, отвергли и унизили. "За что? Как могли со мной так гадко обойтись?" – грязная, мокрая, растрепанная, захлебывалась она слезами и задыхалась обыкновенным воздухом.

– Я умру, – неожиданно сказала она и присела на корточках в угол под лестницей. – Я не могу жить.

Почувствовала,будто в этом темном углу посветлело. "Луч просочился в какую-то щелку? – подумала она, осмотрелась, но не заметила солнечного луча. Она поняла, что прояснело и посветлело в ее душе. – Но почему? Неужели потому, что я подумала о смерти? А почему бы и нет! Смерть – не только смерть, но и радость, она одним росчерком решает все – уничтожает страдания, наказывает обидчика и, быть может, призывно распахивает двери в новую жизнь – счастливую и вечную". Она склонила голову к коленям и вскоре забылась; ей чудилась торжественная, с полнозвучными литаврами и хором музыка.

Когда очнулась, в душе было пусто, легко и как-то прозрачно.

Алла почувствовала, что ей совершенно ничего не надо, и почему-то совершенно тот не нужен, из-за которого недавно горела и погибала душа. "Заберусь-ка я на последний этаж и – полечу, полечу! – весело и жутко подумала девушка. – Как бабочка. Понесет меня ветер туда, где всегда тепло, солнце и много музыки".

Алла, спотыкаясь, пошла наверх.

Она не поняла, что перед ней стихли чьи-то шаги и кто-то прижался к стене; быть может, она уже не понимала, что люди могут чему-то удивляться, их может что-то задерживать, и способна была лишь только нести свою выгоревшую душу и думать о том, что она бабочка или птица, выпорхнувшая из окна на волю.

– Алла! – услышала она сухой шепот. – Стой, прошу!

Она побежала и на шестом этаже бросилась к окну без стекла. Перебросила ногу наружу, но чья-то рука крепко взяла ее за плечи. Вскрикнула от боли, увидела над собой Илью и прижалась к нему.

– Ты меня не отпускай, не отпускай! Ладно? – тряслась она. Илья слышал, как стучали ее зубы.

"Она мне показала то, что должен, обязан совершить я, – подумал Илья, сжимая девушку в объятиях. – Увезу ее домой, а потом..." – Но он испугался своих мыслей.

– Мне больно, – сказала Алла.

– Прости, – разжал он одеревеневшие руки. – Поедем домой. Где твои тапочки?

Илья остановил такси, высыпал перед шофером все, что у него имелось из денег. Мужчина сморщился, но указал глазами на добротные часы на тонкой руке Илья.

23

В подъезде родного дома Илья сказал Алле:

– Я не буду просить у тебя прощения: то, что я сотворил, не прощается. Лучше, Алла, давай вспомним, как нам жилось хорошо, когда мы были маленькие. Помнишь, ты запрыгивала на багажник моего велосипеда, и я катал тебя с ветерком. Чуть подбавлю скорости – ты кричишь, пищишь, а я рад, быстрее кручу педалями.

– Я не боялась – просто притворялась.

– Хорошее у нас было детство, да?

Они задумались. Алла вспомнила, как однажды, в детсадовскую пору, Илья подарил ей на день рождения большой голубой шар, который сразу ее очаровал. Однако Алла тут же нечаянно выпустила его из рук, и он, прощально махнув бантом на вязочке, полетел, крутясь и раскачиваясь с бока на бок. Она закричала:

– Лови, Илья, хватай! Что же ты стоишь?! Ой-ой!

Илья прыгал, старался, но шар, накачанный водородом, резво, весело уносился в небо, через секунду-две поднялся выше тополей и домов. Алла от величайшей досады заплакала, но и засмеялась: как Илья смешно, забавно подпрыгивал за шаром. Разве мог поймать его? А все равно пытался, – ради нее, Аллы.

Илье вспомнилось, как однажды – он и Алла ходили или в первый, или во второй класс – с ними приключилась и смешная и грустная история. После занятий теплым сентябрьским днем они возвращались домой, но в школьном дворе хулиганистый подросток поманил Илью пальцем:

– Тряхни карманами. – У Ильи не было денег. – Получи звездочку! – И сильно ударил его ладонью в лоб.

Илья упал в ворох осенних листьев, хотел было заплакать, но неожиданно кто-то закричал, – увидел Аллу, отчаянно вцепившуюся зубами в руку подростка.

Вспомнил Илья, улыбнулся и сказал:

– А помнишь, Алла?..

Но слово в слово произнесла и Алла:

– А помнишь, Илья?..

Оба засмеялись, и казалось, что рухнуло, исчезло то тяжелое и грубое, что держало их друг от друга в какой-то нравственной клетке, мучило, томило. Им вообразилось невероятное – они неожиданно снова очутились в детстве, в котором привыкли жить, но которое недавно потеряли: и вот чудо свершилось детство вернулось, вспыхнуло манящим костром.

С треском распахнулась дверь в квартире Долгих, и на лестницу, больно споткнувшись о порог, выбежала Софья Андреевна.

– Я же говорю папе, что твой, Алла, голос, а он еще что-то спорит со мной!

Выглянул Михаил Евгеньевич:

– Батюшки, что с тобой, Аллочка?! Без обуви, в халате, в грязи!

– Да тише ты: что, соседей не знаешь? – шикнула на генерала жена. Уже, наверное, во все уши слушают.

Михаил Евгеньевич покорно сомкнул губы и низко пригнул голову, показывая свою вину перед супругой. Софья Андреевна, может быть, впервые в жизни неприбранная, непричесанная, с красными влажными глазами, тревожно осмотрелась, стрельнула взглядом вверх-вниз – никого нет, никто не видит и, надо надеяться, не слышит.

– Алла, домой! И вы, молодой человек, зайдите, – вежливо, но с сухим шелестом в голосе пригласила она Илью, впервые к нему обратившись так, как к совершенно чужому. – Да, да, вы, Панаев! Что озираетесь? Скорей же!

Но сразу Софья Андреевна не стала разговаривать с Ильей, а за руку решительно резко завела Аллу в ее комнату. Илья с Михаилом Евгеньевичем, притулившись на диване в зале, слышали, вздрагивая, то всхлипы, то нервное, порывистое открывание, хлопанье двери, то вскрики, спадавшие до шепота. Михаил Евгеньевич тяжело дышал, молчал, изредка умным, многоопытным глазом косился на сжавшегося Илью, который, казалось, хотел, чтобы его не было заметно.

Но генерал молчал через силу, потому что боялся – может сорваться и жестоко обидеть Илью, которого искренне любил, помнил маленьким приветливым мальчиком. Михаилу Евгеньевичу было горько. Он впервые почувствовал себя старым и уставшим. "Кому в этом мире верить!" – думал он. Вздохнул, долго выпускал из легких воздух и, не поднимая глаз, спросил у Ильи:

– Скажи, сынок, ты... такое... с Аллой?

Илья вздрогнул, пригнулся ниже.

Генерал вздохнул и шумно выдохнул.

Появилась красная, заплаканная Софья Андреевна:

– Зайдите сюда, молодой человек.

Илья рванулся, запнулся о край жесткого, толстого ковра и стремительно, но в неловком полуизгибе подлетел к Софье Андреевне. Она брезгливо сморщила губы, слегка, но решительно оттолкнула Илью, уткнувшегося головой в ее бок, с грохотом распахнула дверь в комнату Аллы и властно перстом указала Илье, где ему следует встать. Плотно прикрыла дверь, оставив Михаила Евгеньевича одного.

Илья боязливо поднял глаза на Аллу, желтую, некрасивую, разлохмаченную и, как он же, сжавшуюся. Алла показалась ему таким же незнакомым человеком, каких много встречаешь на улице в толпе. Перед ним, скрючившись на стуле, сидела другая Алла, несчастная, больная, без того веселого, радостного блеска в глазах, с которым она всегда встречала его. Из Аллы, представлялось, выжали, выдавили жестокой рукой все соки, обескровили.

Илья насмелился взглянуть на Софью Андреевну, которая тоже померещилась ему малознакомым человеком. хотя с младенчества он знал и любил ее как родного, близкого, равного матери человека.

Софья Андреевна, красивая, гордая женщина, привыкшая к покойному довольству в жизни, которое надежно оберегалось высоким положением мужа, но час назад ей показалось, что над и под ней все сотряслось, и она очутилась на развалинах. Недавно, наедине с Аллой, она произносила какие-то ужасные слова, рвалась в зал, чтобы нахлестать Илью, а дочьне пускала ее. Софья Андреевна размахивала руками, металась из угла в угол, но Алла ясно и сухо сказала:

– Илья невиновен. Тронете его – навечно потеряете меня.

И Софья Андреевна замерла и по бледному, незнакомо-старому лицу дочери поняла, что дело может повернуться пагубнее. Она распахнула дверь и для какого-то решительного разговора потребовала Илью, – и вот он перед ней, но что и как говорить – она не знала. Ее брови вздрагивали, губы втянулись и сжались так, что кожа побелела. Можно было подумать, что Софья Андреевна несет в себе мучительную физическую боль, что терпеть уже невмоготу, и вот-вот она закричит, забьется, потеряет сознание. Она думала, что бросит в Илью жестокими, уничтожающими словами, поцарапает его – теперь казавшееся ей мерзким – лицо, но – просто заплакала, тихо, глухо, с выплесками рыданий и стонов.

– Уйдите! – прошептала она Илье, подошла к Алле и обняла ее, точнее, страстно сжала, сдавила ладонями ее горячую сырую голову.

Илья, покачиваясь, вышел. Увидел низко склоненную голову Михаила Евгеньевича. Казалось, склонился в его сторону; казалось, хотел подойти к нему и что-то сказать, но ноги сами собой направились к двери, и он, нащупывая дрожащими пальцами стену, выбрался, как выполз, из квартиры.

24

Илья кое-как, словно немощный старик, вышел на улицу, придерживаясь за перила. Побрел в свой подъезд, домой, хотя ему, в сущности, было все равно, куда идти. Его никуда не тянуло, ни к кому не влекло; он чувствовал, что внутри у него почему-то стало пусто: будто сердце и душу вырезали, вырвали. Его покачивало, как невесомого.

Все, что стряслось с Ильей в последние часы, было в его жизни ураганом, не оставившим своим смертельным дыханием камня на камне. И как человек после стихийного бедствия, Илья не знал, что делать, как жить, куда кинуться, у кого вымаливать защиту и помощь или же кого самому оберегать, кого поддерживать. Ему нужно было время, которое сильнее и могущественнее любого человека и даже всего человечества, которое может лечить, утешать, останавливать все, что можно остановить, созидать или разрушать. Время сильнее.