Текст книги "Бурлаки"

Автор книги: Александр Спешилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Мне и улица показалась мертвой. Ни одного человека. Никого. Даже собаки не лаяли. Я хотел зайти к Паньке Рогожникову и у него узнать, в чем дело. Но и их изба оказалась заколоченной. Попалось еще несколько пустых домов.

На выходе из поселка мы увидели старушонку, которая сидела у ворот и просила милостыню.

– Бабушка! – спросил я ее. – Куда народ-то весь девался?

– И не говори, – ответила она. – Зимой-то Микола Большеголовый приезжал. Своих-то ребят да и соседей сомустил в Сибирь переехать на жительство… В Сибирь. Там, говорят, золотое дно. Вот все и уехали… У Большеголовых-то парень, который старший-то, говорят, потерялся. Хворый уехал осенью куда-то. Сгинул, наверно, в городе… Аннушка шибко ревела, сынок…

Слушать старуху я уже больше не мог… Сунул ей мелочь, какая попалась под руку в кармане, и, сдерживая слезы, чуть не бегом побежал прочь.

На мое плечо опустилась тяжелая рука Андрея Заплатного.

– Стой! От себя не уйдешь, парень. Ты не думай, я тебя жалеть не буду! Не стоишь этого! Почему ничего домой не писал из города? Вот мать и подумала, что ты сдох, сукин сын!

– Чего лаешься? – огрызнулся я.

– Бить тебя надо как Сидорову козу!

– Что мне сейчас делать?

– Что? В поселке у отца есть, наверное, разные приятели, не такие обалдуи, как он сам. В Сибирь за счастьем поехал! Да там такая же каторга, как и здесь… Не отец, так мать, конечно, будут с кем-нибудь переписываться. Ты не знаешь материнское сердце. Она до смерти не успокоится… Распустил слезы, сопляк! Не забывай, что мы с тобой пока бурлаки. Я машинист, а ты рулевой. Расстраиваться нашему брату некогда.

Вскоре на рейд приехал пристанский водолив и сообщил новый адрес моих родных. Отец с семьей забрался на Амур, где и поступил служить лоцманом на пароход. Я в тот же день написал им большое письмо, послал матери весь задаток, полученный на рейде.

4

Настала пора сенокоса. Сезонные рабочие – деревенская беднота – с завистью глядели на Каму, где колыхалось целое море зеленых трав на угодьях графа Строганова. Вечерами собирались на берегу и судачили о земле, о покосах. Обычно больше всех шумел невзрачный мужичок Захарка. Говорил он скороговоркой, не умолкая и не слушая других.

– Травы, травы какие! – шумел Захарка, показывая рукой за Каму. – Косить пора, косить! Чего ждут?

Его сосед по деревне, Федот Сибиряков, степенно вставил:

– Зачем графу торопиться? Привезут машины и в один уповод все снимут. Косилка, как бритва… Она…

– Какая Палестина покосов! – не унимался Захарка. – На сорок верст! Мне бы десятинку-другую. Был бы я сыт, и брюхо арбузом…

На другой день никто из местных жителей не вышел на работу. Как очумелый бегал по берегу приказчик, нас допрашивал, не знаем ли, почему ушел народ, чем недоволен. Заплатный ухмылялся. Недаром он после спора о земле всю ночь проговорил на баркасе с Федотом и Захаркой.

В следующую ночь, на вторник, Заплатный дома не ночевал. Явился только утром – живой и веселый. А я на зорьке удил с кормы баркаса ершей. Заплатный пошутил:

– Рыбак душу не морит, рыбы нет, так хрен варит…

– Где был, Андрей Иванович?

– Будешь много знать, скоро состаришься… Видишь, лодки идут. Спроси на первой, может быть, и поймешь, где был механик Заплатный.

Удильщики никогда не обращают внимания на то, что делается вокруг. Им некогда, они увлечены своими удочками. Так получилось и со мной. Только сейчас я увидел, что около берегов на веслах и бечевой поднимаются вверх десятки переполненных народом лодок. Когда первая подошла к баркасу, я крикнул:

– Куда путь держите?

Бойкий женский голос ответил:

– Травушку косить. Графскую. Будет, попользовались.

– Понял, Ховрин? – спросил Заплатный. – Народ сам свое берет… Ну и будет заваруха!

Лодки все шли и шли. Проехала беднота, за ней потянулись и жадные богатые мужички. В одной из лодок сидел даже строгановский дьякон. Обгоняя других, мчался на рыбацкой душегубке наш Захар…

За один день крестьяне выкосили всю траву на графских покосах и для верности перевезли ее на свою сторону, на свои «восьмушки».

Возобновилась работа на рейде. Захар как-то расхвастался вечером у костра:

– Эх, и травушку я отхватил у Черторовины! Один листовник. Можно лошадку кормить. У нас на дедовщине растет бадажинник один да дудка, а тут, здорово живешь, листовник попал – сено первый сорт.

– Будет хвастать-то, – остановил Захара Федот Сибиряков. – Вчера Манька мне хлеб привозила. Сказывала, в земскую управу прискакал из Никольского управитель. В суд подает на общество. Как бы тебе сено-то обратно отдать не пришлось.

Захар поднес к носу Федота два кукиша:

– А это не хочешь?

– Дурак! – возмутился Федот. – Чего на меня-то окрысился? Не я придумал – Манька сказывала.

– Все общество не засудят, – наставительно объяснил Заплатный. – Всегда надо скопом дела делать. За свою жизнь да свободу всем вместе бороться. Поодиночке ничего хорошего не выйдет.

– Правильно! – поддержал Заплатного старик крестьянин, выколачивая о колено самодельную трубку. – Нам с бурлаками надо союз держать. А покуда – какая у нас свобода? Нету ее. Ничего нету – ни земли, ни работы. Одна видимость. – Старик махнул рукой. – Эх-ма! Что Никола Романов, что хрен Керенский – один лешак!

5

Лазаревский приказчик по приказу своих хозяев дал нам расчет. Мы снова оказались на мели. Заплатный не унывал.

– За такое дело не грешно и в безработных походить! За компанию с нами уволили Захара и Федота Сибирякова.

Мы с Захаром устроились в паромщики на земский перевоз, а Заплатному удалось поступить машинистом на паровую мельницу Кузьмы Новикова.

– Когда руки есть, нигде не пропадешь, – поучал меня Андрей Заплатный.

Паромщики жили в землянке с единственным окошком на реку. Каждое утро будило нас раннее солнышко. Умывшись, мы разводили костер, согревались чайком в ожидании пассажиров.

Частенько из-за Камы кричали и по ночам:

– Перево-о-оз! Лодку!

– Уснули, черномазые!

Ночных пассажиров приходилось перевозить мне, как самому молодому. В большинстве это были беглые солдаты. Бывало, что вместо пятачка я получал за перевоз одно солдатское спасибо.

Ночью разводил потухший костер, и мы с перевозчиками до утра слушали рассказы солдат о войне. Говорили они о том, что российское войско самовольно бежит со всех фронтов, что удержать этот поток невозможно, и объясняли:

– Для чего простому человеку война? Война нужна буржуям. Пусть они сами и дерутся. А мы – шалишь! Не старый режим.

Однажды нас позвал к себе Заплатный. Вечером мы с Захаром отправились к нему за три версты.

Двухэтажная мельница построена на ровном месте, на излучине реки Обвы. В нижнем этаже стоял локомобиль, гудели жернова трех мельничных поставов. В верхнем этаже—ковши для засыпки зерна. Сюда по крутым мосткам помольцы носили тяжелые мешки с зерном.

На пеньке около мостков сидел широкоплечий мужик и посмеивался:

– Спирька! Ставь мешок на попа, а потом уж и ныряй под него. Так, так! Ого! Слабина одолела. Тебе зыбку качать, а не на мельницу ездить. В другой раз с мешками бабу пошли.

Мы поздоровались.

– Видите, как слабосильные маются? – сказал он. – Мельник-кикимора мост не мог сделать положе, лесу пожалел, а мужики, видишь, как кожилятся… Васька! С пупа сорвешь! – крикнул он молодому парню, который, с трудом переставляя ноги, тащил кверху огромный мешок.

– Ты, Федюня, сидишь, как сыч на колу, да похохатываешь, – обратился к мужику один из помольцев. – Сам бы попробовал мешки в такую гору потаскать, узнал бы кузькину мамашу.

– А я не нашивал? На барже у Мешкова в прошлом году по двадцати пудов из трюма выносил. У вас не мешки, а котята. Я их сразу четыре унесу и не охну.

– Врешь! – стали подзадоривать Федюню. – Четыре мешка ни в жизнь не унести!

– Унесу! Сказал – унесу.

– Брось! Мало киселя хлебал.

– С чего, черти, напали? – Федор подошел к возу с мешками. – Накладывай! – И подставил могучую спину.

Сперва ему на левое плечо навалили семипудовый мешок, затем такой же на правое. Федюня стоял, как дуб, широко расставив ноги, как будто в землю врос. Сверху ему положили еще мешок.

– Давай четвертый! Живее! – крикнул он хрипло.

Подняли четвертый мешок.

Федор поднатужился, чуть выпрямился. Осторожно переставил одну ногу, другую и стал подниматься по крутым мосткам.

Зрители шумели:

– Бык! Бык, истинна икона… Прет больше двадцати пудов.

Федор спокойно поднимался по мосткам. Вдруг, не доходя сажени две до места, он лаптем зацепился за торчавший в мостовине гвоздь. Судорожно ухватившись свободной рукой за поручень, Федор пошатнулся и упал, придавленный мешками. Когда его высвободили из-под груза, он был без сознания. Левая нога вывернулась в сторону. Изо рта шла кровь.

– Дохвастался, – заметил кто-то, но это замечание никто не поддержал. Искалеченного силача увезли в село к фельдшеру.

По-прежнему гудела мельница. Мужики гуськом таскали по крутым мосткам мешки с рожью.

– Здорово, товарищи! – приветствовал нас Заплатный, когда мы пришли к нему в машинное отделение. – Сашка! Чего в землю уставился?

Я рассказал о только что случившемся несчастье.

– Мы все такие, – задумчиво произнес Заплатный. – Тащим на своей бурлацкой спине непосильный груз и падаем в тартарары!

Заплатный привел нас в старый кирпичный карьер недалеко от мельницы. Из моих знакомых здесь был Федот Сибиряков. Он сидел на куче сухой глины и о чем-то спорил, с незнакомым мне человеком в черной шинели. Это был флотский матрос Ефимов. Среднего роста, русый, с пышными с проседью волосами, в брюках клеш. На открытой груди – татуировка: молот и якорь.

Ефимов рассказал нам, что сейчас по всей России бастуют рабочие, крестьяне отбирают помещичьи земли, Временное правительство стягивает к Петрограду казачьи части, чтобы принудить народ к повиновению и задушить революцию…

Мы разошлись поздней ночью.

В течение лета и осенью Павел Иванович Ефимов несколько раз приезжал к нам. Через него мы хорошо знали, что делается в стране.

В октябре петроградские рабочие во главе с большевиками скинули Временное правительство. А у нас в Строгановской волости все было по-старому. Леса были графские, земля графская, в земской управе сидели богачи.

Мне казалось удивительным, что Павел Иванович, приезжая в Строганово, ходил запросто в гости к мельнику Новикову, к церковному старосте, к – попу. Не снимал с бушлата «Георгия» и медали.

В селе стали появляться незнакомые люди – солдаты, матросы. На мельницу приезжали мужики из самых дальних деревень. Приедет такой помолец, смелет для видимости мешок солода, поговорит с Заплатным и уезжает восвояси.

Все лето в волости сидела комиссия по расследованию дела о самовольном захвате крестьянами графских покосов. Прав был Заплатный – всю волость в тюрьму не посадишь. И не посадили. А старого председателя земской управы, начальника милиции и еще кое-кого, к удовольствию крестьян, выгнали с работы за попустительство.

В конце ноября в волости был намечен сход для выборов нового председателя. Заплатный предупредил, чтобы мы с Захаром обязательно были на сходе.

Мужики собирались в здание бывшего волостного правления. Передние, сидячие, места занимали богатенькие мужички, а задние, стоячие, – разная мелкота.

С первым словом вышел член управы, церковный староста Дьяконов. Он поклонился сходу и начал речь:

– Я думаю, граждане, надо нам выбрать в председатели Строгановской волостной управы Новикова Кузьму Маркеловича. Мужик хозяйственный. Воровать общественную казну не будет. А потом, и самовольство прекратит. Рука у него тяжелая. Попросим, граждане, послужить обществу Кузьму Маркеловича. Как ваше мнение, господа граждане?

– Согласны! – закричали в первых рядах.

– Долой! – раздались крики с задних мест.

Когда народ успокоился, Дьяконов предложил:

– Кто согласен, поднимите правую руку.

Разве разберешь, где правая, где левая рука. Все-таки Новиков был выбран председателем управы. Некоторые стали выходить из помещения.

Дьяконов предупредил:

– У нас есть еще один большой вопрос, граждане. Об охране лесов местного значения. Тоже надо принять приговор общества. Слово предоставляется георгиевскому кавалеру гражданину Ефимову.

К столу подошел Павел Иванович во всей своей форме, только погон недоставало.

– Граждане! Посмотрите, какие безобразия у нас в лесу. В Кашинском колке один подлесок остался – все разворовали. Скоро и жердей на огород не выпишешь. А сторожа что могут сделать? У них вместо ружей палки.

– Верно! Палкой обуха не перешибешь. Винтовку надо.

– Правильно! – продолжал Ефимов. – Надо сторожей вооружить винтовками, чтобы их воры боялись, а не сторожа воров.

– Справедливо, служба! Ружья дать сторожам. Ружья.

Ефимова сменил лесной сторож. Он рассказал:

– Третьего дня нам пофартило – поймали все-таки ворину с бревном. Откуда? Из Гарей, говорит. А что, сукин сын, в своей волости не воруешь? А как, говорит, подступиться, когда у нас в лесу сторожа с ружьями ходят… Беспременно надо винтовки. Тогда и воровства не будет.

Дьяконов пошептался с писарем.

– Господа граждане! Наше мнение выходит такое, что надо постановить приговор волостного схода и просить уездную земскую управу, чтобы дали нам оружие для охраны лесов. Согласны?

– Согласны! Кончай сход! Ноги отекли!

К столу снова подошел Ефимов. Он что-то переговорил с Дьяконовым. Тот встал и объявил собравшимся:

– Мы тут посоветовались, кого посылать в город за ружьями. Гражданин Ефимов сам не отказывается послужить обществу. Он человек военный. Согласны, граждане, чтобы Павел Иванович Ефимов исполнил приговор общества?

– Согласны!.. Хоть Пашку, хоть Яшку!..

В тот же день писарь настрочил приговор волостного схода. Выдали Ефимову удостоверение и дорожные деньги.

Новый председатель управы Кузьма Новиков простился с матросом, крепко пожав руку, и попросил:

– Постарайся, моряк, для волости. Мой лесок на борках тоже страдает. Растаскивают, окаянные. Скоро ни одной елки не останется.

– Рад стараться! – И Ефимов отдал председателю честь.

Новиков расплылся в улыбке от удовольствия и пообещал:

– В долгу не останусь, Павел Иванович. Отблагодарю по-честному.

Не теряя времени, Ефимов, я и милиционер Суханов, которого дали для охраны, в тот же вечер выехали из Строганова.

Вначале ехать было хорошо, но чем дальше, тем хуже. Появились нырки, выбоины. Мостики на дороге провалились – их, должно быть, года два не поправляли.

В деревне Гари жил мой дядя Еремей. Мы заехали покормить лошадей. Раньше у дяди было две избы. Осталась одна, да и та без крыши.

Все пристройки распилены на дрова. Негде и лошадь поставить.

Отдохнули немного и поехали дальше. Не одинок был в разорении дядя Еремей. В деревнях редко-редко увидишь хорошую избу. Совсем не видно скота. Даже собаки перевелись. Только в селе Сенькине из подворотни поповского дома потявкала нам вслед рыжая собачонка.

Почти всюду в полях стояла несжатая рожь. Уходили под снег овсы.

Через лесной волок выехали мы на берег Камы, по которой уже плыл ледок. На той стороне виднелся паром. Мы стали кричать:

– Перевоз! Паромщики!

Долго кричали, пока паром не пошел в нашу сторону. Часа два он перебирался через реку. Работал на нем старик с мальчишкой лет пятнадцати.

– Дед! Нет, что ли, перевозчиков-то? – спросил его Павел Иванович, принимая с парома чалку.

– А ты слепой? Мы и есть перевозчики, – задыхаясь от усталости, ответил старик. – Сегодня мы с Митькой дежурим. – И вдруг выругался: – Носит вас шайтан в такую пору! Кому перевозить-то, когда на войне молодого народа перебито видимо-невидимо. У нас в деревне, почитай, все мужики сложили свои буйные головушки…

В город въехали на закате солнца. На кафедральной площади увидели занятную картину. На паперти собора стояла длинная, худая не то женщина, не то девка в мужицкой одежде, в широченных штанах и с визгом кричала:

– Ать, два, три, тырре! Ать, два, три, тырре!

А на мостовой маршировало женское войско. Впереди шагали такие же длинные, как и баба-офицер. Лица у них были какие-то вытянутые. Позади, семеня ножками, бежали вприпрыжку маленькие, почти девчонки. Обмундирование у всех на одну мерку. На больших было в обтяжку, на маленьких – мешком. Я расхохотался, глядя на такое воинство.

– Это батальон смерти, – тоже ухмыльнулся Суханов, – из благородных составлен.

– Такие воюют? – недоумевал я.

На этот вопрос мне ответил Ефимов:

– Старые порядки готовятся защищать.

Остановились на ночлег на постоялом дворе. Мы с Сухановым напились чайку и легли спать, а матрос ушел в город сразу, как с телеги слез.

Утром в земской управе нам выдали восемь винтовок: две трехлинейки, пять «ветерли» да одну японскую «арисака» – и большое количество патронов. Погрузив «товар», мы без задержки отправились на городской перевоз, но и то чуть ли не последними перебрались через Каму – по реке уже шел довольно густой лед.

Большие села, по совету Ефимова, мы объезжали, в деревнях не останавливались. Исколесили верст двести окольных дорог и только на пятые сутки добрались до своей волости.

Проезжая последний лесок перед Строгановым, заметили на дереве белку.

– Стрелок! Возьмешь из своей пушки? – спросил Ефимов Суханова.

– Попробую. – Милиционер соскочил с телеги, вынул из кобуры «смит» – пистолетику в пол-аршина длиной. Долго целился с колена, наконец прищурился и бабахнул. Белка перескочила на другое дерево.

– Плохой стрелок, а еще вроде полицейского. Дай, я попробую.

Суханов отдал револьвер матросу и смущенно пробурчал:

– Сплоховал малость.

Матрос многозначительно взглянул на Суханова и заметил:

– Правильно сказано – сплоховал! – Он прицелился и выстрелил. Белка упала на дорогу. Ефимов слез с телеги, поднял убитую белку и, разглаживая ее пушистый хвост, подошел к милиционеру.

– На! – И протянул ему зверька. – А револьвер я тебе не отдам.

– То есть как не отдам? Личное оружие! Ты брось шуточки шутить!

– А я серьезно. Ты, Сенька, разве не слыхал, кто я такой?

– А кто?

– Большевик!

– Не может быть?! – У Суханова задрожали руки…

К селу мы подъехали в темноте. На выезде нас встретил Андрей Иванович.

– Как удача? – спросил он.

– Очень даже прекрасно, товарищ Заплатный, – весело ответил я.

Заплатный сел в телегу, взял в руки вожжи и повез нас по целине, задворками. На крутом берегу, за сельской окраиной, стоял пустующий дом лесника с выбитыми окнами, с прогнившей крышей. К нему-то и подвез нас Заплатный.

Выгрузив оружие, мы за Андреем Ивановичем спустились по шаткой лестнице в подвал. Открылась дверь, мы очутились в большой комнате. На столе мигала лампа-коптилка.

По земляному полу важно расхаживал Захар с охотничьей берданкой. Тут же был и Федот Сибиряков, лесной сторож, да человек десять незнакомых солдат.

Заплатный забросал вопросами Павла Ивановича:

– С товарищем Афанасием говорил?

– Когда в городе переворот? Скоро, нет?

– Как бурлаки? В полной готовности?

– А мотовилихинские? А паровозные мастерские?

– Эх, Ховрин! – сказал мне Заплатный. – Вот бы нам с тобой сейчас в Королевский затон! Показали бы Желяеву где раки зимуют.

– А ты, Андрей, не беспокойся, тебе и здесь будет немало работы, – сказал Ефимов, похлопал Заплатного по плечу и продолжал отвечать на вопросы товарищей: – Правильно! Товарищ Афанасий советовал поторапливаться. Надо врасплох.

– …Мы давно готовы, – сказал Заплатный. – Оружие в наших руках…

Только сейчас я понял, для какой «лесной стражи» привезли мы из города оружие. В разговоре часто поминалось имя товарища Афанасия. Я спросил Андрея Ивановича, кто это.

– Водолив. Помнишь, в Королевой жили, на «Стреле» вместе служили? Сейчас Афанасий Ефимович председатель комитета водников…

Думал ли когда-нибудь бедняк Захарка, что на его долю выпадет почетное дело начать в волости большевистский переворот?

Его послали перерезать телефонные провода и закрыть проезд по тракту. Дали вместо берданки настоящую трехлинейную винтовку, и Захар вышел на улицу.

Заплатный с Федотом пошли по квартирам членов управы.

Лесного сторожа и остальных Павел Иванович направил по деревням поднимать бедноту за власть Советов.

В земскую управу Павел Иванович пошел сам. В товарищи себе взял меня.

Матрос поплотней запахнул бушлат, проверил барабан нагана, я взял винтовку, и мы пошли.

Холодная и ясная ночь.

Невысоко над горизонтом сверкала всеми цветами какая-то яркая звезда.

Я шел за Ефимовым и думал: «Дали винтовку, а что я с ней делать-то буду? Сроду из винтовки не стреливал. Да ладно, в случае чего буду штыком тыкать или прикладом лупить по башкам».

Незаметно подошли к управе.

В присутствии, так назывался кабинет председателя, горел огонек.

– Я пойду в управу, – тихо проговорил Ефимов, – а ты здесь стой и никого не выпускай. Только не трусь и с поста не сбеги.

Ефимов постучал в закрытую дверь. Загремел крюк. Сторож, открывший дверь, даже не взглянув на нас, зашлепал босыми ногами по коридору. За ним скрылся матрос.

Я стал прислушиваться. Где-то под горою раздался выстрел.

В помещении управы зазвенели стекла. Кто-то бежал по коридору.

– Стой! Руки вверх! – И я направил штык на бегущего.

– Сдаюсь, истинный господь. Не убивай, пожалуйста.

Передо мной с поднятыми руками стоял член управы Дьяконов.

Я загнал его в дом. Вскоре и меня позвали. Проходя мимо арестного помещения, увидел посаженного за решетку милиционера.

Ефимов сидел за председательским столом. Вокруг него десятские, дежурные крестьяне. Сторож заделывал картонкой разбитое стекло.

Пришел Федот Сибиряков с председателем управы. Тот как ни в чем не бывало поздоровался с Павлом Ивановичем и подал ключи.

– Я человек маленький, – сказал он. – Вчера выбрали, а сегодня по шапке. Можно уходить?

– Нет! Завтра будешь сдавать дела, а сегодня придется отдохнуть в клоповнике.

– Что ты, Павел Иванович? Да разве…

Явился начальник милиции Чирков и сам сдал свое оружие. Как говорили потом, «переметнулся к большевикам».

К утру Андрей Заплатный с Федотом перетаскали всю управу. А Захар привел со своего поста трех баб да двух стариков. Они шли на гумно молотить, а Захар их и заграбастал. Посмеялись над Захаром, а арестованных отпустили.

Утром в помещении управы стало тесно. Перебрались в дом лесника.

В управе оставили одного сторожа.

Когда все ушли, сторож подошел к камере, в которой сидело до десятка контрреволюционеров и кулаков, и, обращаясь к ним, сказал:

– Ну, что? Отшились, и нитки в пазуху!

6

После установления Советской власти в Строгановскую волость пришла бумага с вызовом в город всех старых речников.

По первопутку на паре сытых лошадок мы с Андреем Ивановичем приехали в Пермь.

Управление Камского водного транспорта разместилось в самом лучшем здании города – в доме бывшего пароходчика Мешкова.

На крыше развевался красный флаг. Освещенный снизу электричеством, он горел, как пламя.

У главного входа стоял матрос с винтовкой. Заплатный обратился к нему:

– Скажи, бурлак, куда явиться? Нас с Верхокамья вызвали.

– Ты, земляк, не лайся, – сказал матрос. – Были бурлаки, а теперь стали водники.