Текст книги "Борис Годунов"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Вывел же «на чистую воду» Старицких именно Малюта Скуратов в 1569 году. В это время он возглавлял уже опричное «сыскное дело», а среди его осведомителей оказался царский повар, некий Молява, признавшийся, что Старицкие дали ему денег и яд, чтобы он отравил Иоанна Грозного. Были найдены и 50 рублей – для того времени для простого человека деньги огромные – и белый порошок. Царь сам «снимал» показания с повара и убедился в его правоте. Старицких – сына и мать – схватили и казнили. Дети же князя Владимира под царскую кару не попали.

Здесь не место размышлять над старой исторической шарадой: существовало ли в 1569 году подобное намерение у Старицких в действительности, или это всего лишь «постановка» Малюты? Однако трудно усомниться в том, что показания пресловутого Молявы, если даже он и был всего лишь жертвенной «подставной уткой», общей смысловой диспозиции не меняли. Старицкие желали смерти Иоанну Грозному, за что и понесли наказание. Первый Царь отдал все посмертные приличествующие почести брату-врагу; его похоронили в кремлевском Архангельском соборе...

В последние годы Опричнины Григорий Скуратов-Бельский вошёл «в большую силу » как доверенное лицо Иоанна Грозного. Другим же доверенным лицом являлся глава Постельничего приказа Дмитрий Иванович Годунов. Эти два «худородных» дворянина, окруженные миром боярской спеси, должны были стать «соратниками» в своей борьбе за место «под царским солнцем », и они таковыми стали. В самом подобном факте сближения не было ничего не обычного.

При каждом дворе, в окружении любого правителя, вне зависимости от его титулатуры, неизбежно всегда возникали (и возникают) «коалиции», «союзы», «партии», члены которых объединяются для сохранения или упрочения позиций, для получения милостей и преференций со стороны начальника-повелителя. Этот замкнутый мир всегда делился на группировки «одних» и «других», «своих» и «чужих». Причём подобное деление нередко вело к серьёзным противостояниям, к борьбе амбиций и тщеславий, плодило интриги, сплетни, недовольства.

Судьёй же, «высшим арбитром» в таких случаях неизменно выступал повелитель, который извлекал из такого противостояния вполне ощутимые для себя текущие морально-организационные выгоды. Иоанн Грозный мог быть абсолютно уверенным, что такие «холопы», как Малюта и Годунов, никогда не пристанут к вельможам, никогда не станут злоумышлять с родовитыми против него; ведь без его милости они – ничто и никто.

Царь снисходительно относился к тому, что «верные рабы» стремились укрепиться в родовитой среде. Малюта Скуратов и Дмитрий Годунов, что называется, пользовались благоприятным моментом. У Скуратова не было продолжателей рода в мужском колене; у него было три дочери, которым «папенька» подыскал вполне пристойные партии. На старшей дочери женился двоюродный брат Царя князь Михаил Иванович Глинский (ум.1602). Младшая дочь Екатерина вышла замуж за князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Средняя же дочь Мария в 1571 году стала женой девятнадцатилетнего Бориса Годунова; род Скуратовых и Годуновых породнился. Но одновременно через Глинского – матерью Иоанна Грозного была Елена Глинская – у них сложились и родственные отношения с «Домом Рюрика».

У Дмитрия Ивановича Годунова собственные дети умерли в ранние годы, и когда он стал сановником первой руки, то только подопечные племянники у него и были – Ирина да Борис. Забегая вперед, уместно сказать, что Дмитрий Иванович Годунов, добившийся наивысших на Руси чинов и званий, в конце жизни пережил полное крушение. В 1605 году, после воцарения Лжедмитрия, старика Годунова – ему приблизительно было около семидесяти лет – арестовали, заточили в каземат, морили голодом, а потом по указу самозванца «с позором» выслали из Москвы. В изгнании, в 1606 году, Дмитрий Годунов и умер...

Первый Царь Иоанн Грозный не раз демонстрировал по отношению к Годуновым свою симпатию. Причём подобное расположение порой выходило далеко за рамки служебной степенной иерархии и приводило современников и последующих историков в замешательство. К числу таковых случаев несомненно относится замужество сестры Бориса Годунова Ирины. Без царского соизволения, без царского одобрения подобная партия никогда бы не возникла. В 1580 году она стала женой друга своего детства. Царевича Фёдора Иоанновича. Теперь у Годуновых сложилась прямая, близкая родственная связь с Царским домом; тестем Ирины стал сам Иоанн Васильевич, а Борис Годунов, ставший боярином, отныне – шурин Царевича Фёдора.

Глава 6
Великий боярин

Борис Годунов стал государственно известной фигурой в последний период жизни Иоанна Грозного, а в день его смерти он оказался в эпицентре событий. Смерть Первого Царя привела к потрясению всего государственного строя, вызвала замешательство в высших слоях управления Московского Царства, вселила в души многих «больших людей » страх великий за своё будущее и будущее близких.

Никто не знает, какие чувства в тот момент – последние часы и минуты жизни Иоанна Грозного – испытывал Борис Годунов. Однако трудно предположить, чтобы он испытывал особую радость, так как его будущее становилось весьма шатким и неопределенным. Казалось бы, формально Борис Фёдорович, как шурин преемника Грозного Фёдора Иоанновича, мог быть спокоен: он ведь теперь будет сродником Царя. Однако в момент ухода Грозного, в первые часы и дни после его кончины, будущее безоблачным совсем не представлялось. Возникли многие трудности...

В конце жизни у Иоанна Грозного было два несомненных любимца, два «ближних человека » среди всего придворного люда: Борис Годунов и Богдан Вельский. О последнем надо сказать особо, так как по стечению обстоятельств он оставил в судьбе Бориса Годунова заметный след. Иван Тимофеев в своём «Временнике» даже написал, что сердце Иоанна Грозного «всегда к нему жадно стремилось и глаза свои он неуклонно всегда обращал на него, раненный срамной стрелой тайной любви Не будем комментировать неизвестно на чём основанный намёк на противоестественное влечение Царя Иоанна Васильевича к Вельскому. Таковы уж эти «показания» современников, каковые никак нельзя квалифицировать как беспристрастные.

Богдан Яковлевич Вельский (ум.1611) приходился племенником Малюте Скуратову, и его возвышение, как и Бориса Годунова, началось в последние годы Опричнины. Точная дата рождения Вельского неизвестна, но можно предположить, что Богдан и Борис являлись ровесниками или, во всяком случае, разница в возрасте у них была незначительной. К марту 1584 года, времени смерти Иоанна Грозного, Борису Годунову шел тридцать второй год, а Богдану Вельскому было что-то около того.

Вельский смолоду принимал участие в Ливонской войне, был членом Опричнины, а в последние годы жизни Царя Иоанна выполнял поручения секретного свойства, например по высочайшему повелению «курировал» переговоры с англичанами о возможности женитьбы Царя на Королеве Елизавете или её племяннице Марии Гастингс. Снискавший расположение Грозного Царя, став его «любимцем», пронырливый Богдан нажил большое состояние. В свои тридцать лет благодаря пожалованиям, подношениям и подаркам, в том числе и от купцов-иностранцев. он стал одним из самых богатых людей того времени. Расчётливый и пронырливый англичанин Джером Горсей называл его «сказочно богатым человеком.

Превратности биографии Вельского являлись своеобразным отражением перелома Русской истории; времени бурного и непредсказуемого. Он служил Иоанну Грозному, Борису Годунову, Лжедмитрию I, Лжедмитрию II («Тушинскому вору»), Василию Шуйскому. История с Лжедмитрием I особо примечательна. При Фёдоре Борисовиче Годунове Вельский, находившийся в ссылке, был прощён и вызван в Москву. По дороге, в мае 1605 года, боярин встретил войско самозванца и тут же признал в нём «законного наследника » Дмитрия и начал всем рассказывать, что именно он. Вельский, «спас Царевича» в 1591 году.

Всем, кроме Грозного, Вельский так или иначе изменял, а окончил свои дни весьма печально. Будучи воеводой в Казани, Вельский в марте 1611 года был растерзан толпой казанцев за свои призывы не присягать никому, кроме «Венценосца Московского », которого в тот момент просто не существовало. За бесконечные ложь и предательства народ возненавидел боярина и воеводу и расправился с ним «по-народному».

Вельский и Годунов были теми людьми, с кем Иоанн Грозный провел последние часы своей земной жизни. Вот как выглядела картина смерти Первого Царя в изложении Горсея, прекрасно осведомленного о слухах и сплетнях, витавших вокруг Царя:

«Вельский поспешил к Царю, который готовился к бане. Около третьего часа дня Царь пошёл в неё, развлекаясь любимыми песнями, как он привык это делать, вышел около семи, хорошо освеженный. Его перенесли в другую комнату, посадили на постель, он позвал Родиона Bиpκинa^'’^ дворянина, своего любимца, и приказал принести шахматы. Он разместил около себя своих слуг, своего главного любимца (Вельского. – А.Б,)и Бориса Фёдоровича Годунова, а также других. Царь был одет в распахнутый халат, полотняную рубаху и чулки; он вдруг ослабел и повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик, одни посылали за водкой, другие – в аптеку за ноготковой и розовой водой, а также за его духовником и лекарями». Далее у Горсея следуют несколько слов, которые потом не раз давали повод усомниться в естественной смерти Первого Царя. Фраза эта такая: «Тем временем он был удушен и окоченел.

До сего дня неведомо, от кого Горсей получил подобные сведения; самого его около царских покоев, что называется, и «близко не стояло». Оставим в стороне гадания и зададимся вопросом: могли вообще возникнуть у Годунова и Вельского намерения «додушить» умирающего Царя, у которого случилось, по всей видимости, кровоизлияние в мозг, или инсульт? Никто не поручится за то, что ни тот ни другой в глубине души не хотели бы избавиться от надзора и «всевидящего ока» Грозного Царя. Они не просто его боялись, а перед ним трепетали, как и все прочие лица, включая и иностранных послов, оказывавшихся рядом с Иоанном Грозным. Но одно дело – трепетать, а другое дело – отважиться на цареубийство, совершить страшный грех перед Богом. Вопрос так и остаётся открытым. Другие источники и свидетельства версию Горсея о насильственной смерти Царя не подтверждают.

С православной точки зрения утверждения о насильственной смерти Первого Царя кажутся невозможными. Грозный ведь перед кончиной принял постриг, «великую схиму», а постриг над мертвыми не совершается, это – каноническое преступление. Значит, никакой «подушки» не было.

Однако существует ещё один, уже русский источник – «Московский летописец», составленный во второй четверти XVI века, почти через полвека после кончины Грозного, в котором говорится, что Царю «дали отраву ближние люди. Духовник Царя Феодосий Вятка возложил на него, умершего Государя, иноческий образ и нарёк его во иноках Ионой »^'*^ Здесь уже говорится не об «удушении», а об отравлении. Правда, эту фразу предваряют слова «нецыи глаголют», то есть «некоторые говорят», но многие сочинители на это не обращают внимания и уверенно пишут, что Царя постригли уже мёртвым. Иначе говоря, Митрополит Дионисий, духовник Вятка^"** и приближённые творили чёрное дело, стараясь обмануть Господа!

Современный исследователь в этой связи написал: «Если он был удушен руками или подушкой либо отравлен ударной дозой единовременно, то вопрос пострига отпадал сам собой. Но гробокопатели нашли в 1963 году Царя облачённым в великую схиму. Предсмертный постриг подтверждает большинство авторитетных источников». Это совершенно верно. И далее, комментируя возмутительные идеологические манипуляции с фактографией руссоненавистников всех мастей, автор восклицает, что в поле зрения у них попадает только один источник, в который «вцепились все, кому ненавистен был не какой-то конкретный Царь, а сама идея Самодержавия, Монархии, Русского Царства. Им рыться в отбросах, оставленных всевозможными врагами России, да на диссидентских помойках – самое разлюбезное, привычное дело»^"·^. Сказано, может быть, излишне эмоционально, но по существу – абсолютно точно.

Вот типичный образец летописного изложения событий: «В ту же зиму Царь тяжело заболел и, чувствуя близость смерти, повелел Митрополиту Дионисию себя постричь; и нарекли ему имя Иона» («Новый летописец»). Или вот скупые строчки из «Пискаревского летописца»: «Лета 7092-го преставился Царь и Великий князь Иоанн Васильевич всеа Русии месяца марта в 19 день, с середы на четверг, за пять часов до вечера; а жил 54 лета; а положен во Архангеле, в пределе, на Москве»^^^. Вообще, о каком-то насилии над Первым Царём ни один из русских источников не упоминает. «Московский летописец» упоминает только как слух, который не может явиться документальным подтверждением. Через годы, когда сначала исподволь, а потом и публично начнётся кампания по дискредитации Бориса Годунова, давний слушок оживёт и пойдёт гулять по свету.

В этой истории для нас важен один аспект. Иоанн Грозный умер ещё далеко не старым человеком; ему в августе 1584 года должно было исполниться 54 года. В понятиях того времени это был пожилой, но ещё не старый мужчина. Мало кто знал, что в ту зиму Грозный много болел, чувствовал себя из рук вон плохо; приступы слабости одолевали, а порой головокружения такие случались, что без посторонней помощи и ступить шагу не мог. Близким трудно было не предположить, что Царь «угасает». Конечно же, об этом не говорили, тема о здоровье Царя была наглухо закрытой и навсегда запретной.

Когда же колокола московских церквей, зазвонив все разом, оповестили москвичей о событии – преставился Царь, то наступила оторопь. Иоанн Васильевич, Царь Грозный, но справедливый, так долго правил, все так к нему привыкли! Казалось, что он будет на престоле всегда. В Москве уж людей-то не осталось, кто бы помнил правление другого Самодержца. И вдруг, как громом, поразила весть: Царя больше нет! Когда первое ошеломление прошло, то сразу же возникли разговоры: Царя «извели», его «погубили » злобные, «близкие люди ». Как-то само собой и имя главного «злодея» прозвучало и стало передаваться из уст в уста ■– Богдан Вельский.

При жизни Иоанн Васильевич назначил «опекунами» к Фёдору, его «близкими советниками», их иногда ещё называют «регентами», четырех именитых лиц: дядю Фёдора Никиту Романова-Юрьева, князя Ивана Мстиславского, Богдана Вельского и князя Ивана Шуйского. Завещание Грозного, как отмечает исследователь, «нанесло смертельный удар честолюбивым замыслам Годунова »^^ Впрочем, вопрос о том, было ли в регентском совете четверо или пятеро лиц, остается нерешённым. В некоторых источниках Ворис Годунов фигурирует в составе совета. Об этом, например, уверенно пишет Джером Горсей. Так или иначе, но придворный расклад резко поменялся, когда после погребения Иоанна Грозного на третий день по кончине у стен Кремля оказалась бушующая толпа недовольных, требующая выдачи Богдана Вельского.

В «Новом летописце » об этом событии говорится как о «дьявольском умышлении », так как именно дьявол «вложил в людей мысль, будто Богдан Вельский со своими советниками извёл Царя Иоанна Васильевича, а ныне хочет бояр перебить и хочет отнять у Царя Фёдора Иоанновича Царство Московское для своего советника »^^^.

Как уже говорилось ранее, «Новый летописец» насквозь пропитан просто патологическими антигодуновскими настроением, а потому составители и додумались написать, что Вельский хотел «похитить престол», но не для себя, а для своего «советника», под которым мог подразумеваться только Ворис Годунов. Никто из других ненавистников Годунова подобного буйства фантазии не демонстрировал; в этом отношении «Новый летописец», который, напомним, был создан под покровительством Патриарха Филарета, превзошёл всех. Однако толпа пришла всё-таки требовать «голову» Вельского, а не Годунова; ведь именно на него пало подозрение в погублении Царя Иоанна Васильевича.

Почему такая ненависть была именно к Вельскому? Никто вразумительно эту коллизию не разъяснил, но, думается, здесь можно высказать предположения, основанные на некоторых косвенных данных. Вельский был молодой выдвиженец, вознесшийся до самых царских чертогов, сопровождавший Царя Иоанна Васильевича на всех выходах и приёмах. Его видели постоянно многие тысячи глаз, и к моменту смерти Самодержца его имя было хорошо известно, как хорошо была известна и его манера жизни. Ничего, кроме осуждения, она вызвать не могла. Не имевший «ни чина, ни звания». Вельский постоянно появлялся в дорогих, расшитых золотом одеждах, весь обсыпанный драгоценными камнями. Ездил же всегда на лучших лошадях, гонял во весь опор, и говорили, что погубил он своей шалой ездой не одну душу христианскую.

Русские могли бы многое понять и простить, но только не бесстыдное выпячивание своего богатства. Знатности нет, род ведь его «неказистый», а как чванливится? Шишок, он и есть шишок (выскочка). Вельский стал как бы символом всего плохого и неприятного, что глаз народный различал у «сильных мира». Потому и пришли люди под стены Кремля и стали требовать выдачи «злодея-душегуба» Вельского, угрожая в случае отказа начать штурм Кремля, ворота которого вовремя успели запереть изнутри.

Точно неведомо, что творилось в тот роковой момент в Кремле в окружении нового Самодержца Фёдора Иоанновича, но можно быть почти уверенным, что там царило паническое настроение. Передавали потом, что Вельский рыдал, побежал скрываться то ли на двор к Митрополиту, то ли в опочивальню государя; в этом пункте свидетельские показания расходятся. Но одно несомненно: «баловень судьбы» теперь воочию узрел приближение страшного конца. Но до этого не дошло. Царь велел послать к бунтующим делегацию, возглавлявшуюся князьями Мстиславским и Шуйским, которая и объявила царскую волю: Богдан Вельский ссылается в Нижний Новгород. Страсти начали затухать, и мятежная толпа во главе с «детьми боярскими» Ляпуновыми и Кикиными отошла от Кремля и быстро рассеялась.

Этот эпизод доказывает старое непреложное правило: когда умирает сильный правитель, такой как Иоанн Грозный, то среди ближнего окружения неизбежно возникает борьба за власть, борьба за политическое наследство и влияние. Восшествие на престол Фёдора Иоанновича далеко не всем представлялось желательным. Да, была крестоцеловальная клятва, но ведь это «клятва по принуждению», а таковой можно и пренебречь. Ведь Фёдор совсем не создан для царской роли; ещё его отец говорил, что он – «постник и молчальник, более для кельи, нежели для власти державной рождённый». Кстати сказать, подлинность данной фразы, кочующей из книги в книгу, так никогда не была удостоверена каким-либо надёжным свидетельством.

Существовали родовые группировки и влиятельные лица, которые не были расположены к новому Венценосцу. Во-первых, клан Нагих. Ведь Мария Нагая считалась «Царицей», матерью Царевича Дмитрия, хотя ещё и «пелёночника», но законного наследника, это ведь «последняя отрасль Царя Иоанна Васильевича ». Есть основания предполагать, что слухи об «умственной ущербности», «непригодности» Царевича Фёдора Иоанновича ряд лет целенаправленно распространялись Нагими и их клевретами.

Среди противников воцарения Фёдора Иоанновича находились и Шуйские, особенно именитый князь и боярин Иван Петрович. Герой военных кампаний, сникавший широкую популярность, не хотел Фёдора по той простой, ясной, чисто «боярской » причине: неизбежного выдвижения на первую роль Бориса Годунова. И хотя в 1584 году Шуйские «проиграли партию», но своей антигодуновской позиции не оставили. Собственно, они выступали не против самого Фёдора Иоанновича, а против его жены Ирины, которая не могла принести потомства. Бездетность Царицы стала главным стержнем придворной интриги, которую раскручивали Шуйские в первые два года после воцарения Фёдора.

Они хотели развода и нового брака Царя. В союзе с митрополитом Дионисием Шуйские попытались в 15 86 году добиться развода Царя Фёдора с Ириной Годуновой, но не смогли этого сделать. Они захотели совершить акт насилия над Царём, во имя Царя и России. Однако Фёдор беззаветно любил свою жену и никакой иной себе не мыслил. Якобы «слабый » и «безвольный », он проявил такую волю и решительность, что план по разрушению брака провалился, а Борис Годунов удержался во власти. Дионисий был сведён с митрополичьего престола. Шуйский же вскоре был отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь, где его принудили принять схиму. Там 16 ноября 1588 года бывший боярин Шуйский неожиданно умер в своей келье при таинственных обстоятельствах – от «печного угара».

В 1584 года на стороне Фёдора и Ирины, а следовательно, и Бориса Годунова был дядя нового Царя боярин Никита Романович, основатель будущей Династии Романовых, дед первого Царя новой Династии Михаила Фёдоровича^^^ В 1584–1586 годах Никита Романович являлся влиятельным должностным лицом в России. Когда же он скоропостижно скончался^^ а затем провалился «антибрачный» заговор в 1586 году, то только с этого времени и можно говорить о том, что Борис Годунов выдвинулся на главную роль.

На первых порах союзником Годунова выступал и ещё один член «регентского совета» – именитый князь Иван Фёдорович Мстиславский, ставший при Грозном главой Боярской Думы. Союз этот продолжался до 1586 года, когда Мстиславский поддержал идею о разводе Царя. За это своё «противогосударево измышление» князь подвергся опале и был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, где принял постриг с именем Иона и вскоре скончался.

Годунов одержал победу над всеми противниками, чего ему не могли простить ни многие современники, ни последующие исследователи из числа разоблачителей-обличителей. Но чему же тут возмущаться? Годунов оказался смышлёнее, изворотливее и умнее большинства своих врагов и недоброжелателей.

Возможно, в его судьбе сыграл свою роль и «его величество случай», но факт его личного торжества невозможно оспорить. Он жил и действовал по законам своего времени. В этом отношении Борис Годунов ничем не выделялся из своей среды, не шёл наперекор нравам элитарных слоёв русского общества той эпохи. Да, он преследовал врагов, подвергал их опале, но никто не был казнён по его воле.

Нет никаких сомнений, что враги поступили бы с Борисом Фёдоровичем не менее жестоко, доведись им утвердиться у кормила правления. Мы же знаем, какая жуткая участь постигла род Годуновых в 1605 году. Вполне вероятно, что если бы Годунов «пал» двумя десятилетиями ранее, то он тоже очень скоро бы мог «угореть» в маленькой келье дальнего монастыря. Ведь это так просто: перекрыть печную вытяжку ночью...

Борис Годунов явил свои дипломатические способности уже в первые месяцы царствования Фёдора Иоанновича и потом их не раз подтверждал. Даже ненавидящий Годунова Н. М. Карамзин признавал, что «в делах внешней политики Борис следовал правилам лучших времён Иоанновых, изъявляя благоразумие с решительностью, осторожность в соблюдении целости, достоинства, величия России»^”. В подтверждение своих слов он ссылался на случай с посланником Королевы Елизаветы, англичанином Иеремией Боусом, или Баусом (Jerome Bowes), присланным для переговоров с Иоанном Грозным по поводу возможной «английский партии» для Царя, и для устройства коммерческих дел английских «негоциантов», то есть купцов.

После смерти Первого Царя Боус девять недель находился под домашним арестом, с трудом вырвался из России благодаря заступничеству Годунова – «нашего доброжелателя», как его называл рассерженный на русских англичанин. Вот как сам Боус описал свои «страдания»: «Кончина Иоаннова изменила обстоятельства и предала меня в руки главным врагам Англии: боярину Юрьеву (Романову. – А.Б,)и дьяку Андрею Щелкалову, которые в первые дни нового царствования овладели Верховною Думою. Меня не выпускали из дому, стращали во время бунта Московского, и Щелкалов велел мне сказать в насмешку: “Царь Английский умер”»^^^ Называя Иоанна Васильевича «английским царём», дьяк имел в виду тайные переговоры о возможности его женитьбы на англичанке и даже, как некоторые утверждали, намерение его переселиться в Англию. Устроителем этого «тёмного дела» и воспринимали Боуса...^^^

31 мая 1584 года состоялось венчание на царство Фёдора Иоанновича. Церемония была обставлена необычно пышно и торжественно, по чину древнего Царьграда. Вот как описывает «Московский летописец» убранство Успенского собора, где происходило таинство венчания 31 мая: «Во святой соборной церкви царское горнее место устроено в высоту 12 ступеней, обито сукнами и по сукну барханы, поставлено прямо против царских дверей (в алтаре. – А,Б,),и против устроен аналой со многоценною поволокою (накидкою, или покрывалом. – А,Б,),На правой же и левой стороне устроены святительские места и влacτeлинcκиe»^^^ Все дороги в Кремле были выложены красным сукном, покрытым «бархаты золотым».

Коронационная процессия была многолюдной и необычно красочной. Впереди несли царские регалии: Шапку Мономаха, скипетр, бармы, державу. Царь шествовал из терема в нежно-голубом одеянии, а бояре в расшитых золотом кафтанах. В соборе Фёдора Иоанновича облачили в верхнее платье, украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Когда он сел на трон, то бояре стали вокруг него «по разрядам». Митрополит Дионисий возложил на Царя Животворящий крест и венец Мономаха и надел святые бармы.

После венчания на Царство государь слушал литургию в короне и со скипетром – «хоругвями правления », как сказано в коронационном чине. В конце литургии Митрополит совершил над Царём священное миропомазание из особого сосуда, или «крабицы», которая некогда принадлежала Римскому Императору Августу, и причастил его святых тайн; при этом Борис Годунов держал державу («державное яблоко»)^” – символ Царства Небесного, а Дмитрий Годунов и боярин Никита Романович Юрьев – венец царский на золотом блюде.

В «Московском летописце » приведены интересные подробности: «Когда пришло время святого выхода с Евангелием, и Государь, сняв с себя царскую шапку, и поставил на блюдо, дал держать его боярину князю Фёдору Ивановичу Мстиславскому, скипетр дал держать боярину князю Василию Ивановичу Скопину-Шуйскому, яблоко дал держать боярину и конюшему Борису Фёдоровичу Годунову Борис Годунов прилюдно принял в руки один из важнейших атрибутов царской власти в день коронации Фёдора Иоанновича.

По окончании литургии среди общего безмолвия Фёдор Иоаннович произнёс речь, которая уже сама по себе свидетельствовала о несомненных самостоятельных способностях нового Царя: «Владыко! Родитель наш, самодержец Иоанн Васильевич, оставил земное царство и, приняв Ангельский образ, отошёл на Царство Небесное; а меня благословил державою и всеми хоругвями государства, велел мне, согласно с древним уставом, помазаться и венчаться Царским венцом, диадемою и святыми и бармами^^^; завещание его известно духовенству, боярам и народу. И так, по воле Божией и благословению отца моего, соверши обряд священный. Да буду Царь и Помазанник!

По окончании обряда в венце и бармах Мономаха, со скипетром в руке Царь вышел из храма через южные двери и при выходе был осыпан золотыми и серебряными монетами. Затем Второй Царь отправился на молитву в Архангельский и Благовещенский соборы, а по окончании молебствия через Красное крыльцо вернулся в свои палаты, где бояре и прочие служилые люди целовали венчанному и миропомазанному Царю руку. Здесь он произнёс речь, и были оглашены царские милости.

Объявлялась амнистия заключенным, отпускались на свободу военнопленные, сокращались долги, а некоторым лицам жаловались боярские звания. Среди облагодетельствованных боярством оказался и будущий Царь и ненавистник Годунова Василий Шуйский. Борис же Годунов возводился в знатный сан конюшего и получал титул великого боярина и наместника двух царств: Казанского и Астраханского, причём ему даровались многие земли и поместья. Празднования по случаю венчания (коронования) длились целую неделю, один пир сменялся другим, а для «народа московского » было устроено в Москве много увеселений и зрелищ.

Были сделаны от имени Царя большие пожертвования, или «милостыни», на помин души усопшего Царя Иоанна Васильевича и о здравии новых Царя и Царицы. Константинопольскому Патриарху отправлено 1000 рублей. Иерусалимскому Патриарху – 900 рублей и т. д. Особо уместно отметить, что при Фёдоре Иоанновиче русские пожертвования православным на Востоке, изнывающих под игом ненавистных агарян (мусульман), стали регулярными и щедрыми. Россия оставалась единственной «питательницей» всего Православного Востока. Как писал в 1593 году Царю Федору Патриарх Александрийский Мелетий (1590–1601): «Если бы не помощь Твой Царственности, то верь. Православнейший Царь, Православие находилось бы в крайней опасности, так же как и эта (наша) Патриархия.

Эпоха правления Царя Фёдора Иоанновича продолжалась без малого полтора десятка лет. В отечественной историографии она традиционно преподносилась как какое-то безликое время. Царь ведь был, по расхожему мнению, «блаженный », а от такого правителя не жди громких побед и ярких свершений. Даже весьма сведущие историки, но лишённые «ока духовного», не могли понять и принять новый облик власти; для них слова «блаженный » и «юродивый » являлись синонимами. А юродство – в этом нет сомнения у всех материалистов-позитивистов – это форма какой-то «умственной неполноценности». Приведём показательный в этом отношении пример. «Дела тяготили Фёдора, – пишет уверенным тоном исследователь, – и он искал спасения в религии, каждый день подолгу молился, нередко сам трезвонил (! – А.Б.)на колокольне, раз в неделю отправлялся на богомолье в ближние монастыри... Среди знати Фёдор не пользовался популярностью. Его не боялись и не уважали. Русские на своём языке называют его дураком, говорил о Фёдоре шведский король »^^^.

В данной, типичной для историографии, характеристике почти всё перевёрнуто верх дном, поставлено с ног на голову. Здесь просто необходима, так сказать, общеисторическая аллюзия историософского свойства, чтобы была понятна шкала исходных мировоззренческих координат.

Историческая наука в том виде, как она существует, есть продукт «эпохи просвещения», времени «свободомыслия» и «торжества разума », то есть века XVIII. В России она «зацвела » позже, в веке XIX, приняла все исходные оценочные категории западноевропейского рационалистического знания. История народов и стран подлежала критическому осмыслению; всё ранжировалось и интерпретировалось через призму «нужности», «востребованности», «необходимости», в том виде, как эти категории воспринимались секулярным сознанием.