Текст книги "Зеркало мира (СИ)"

Глава 92

Море встретило «Палладу» свежим встречным ветром. Она, отчаянно маневрируя, пыталась пробиться сквозь набегающие потоки теплого воздуха. Наступало время южного муссона и ожидать попутного ветра не приходилось. Если не принять экстраординарных мер, можно стоять, ожидая погоды в устье Кандо до середины лета, когда с севера пойдут караваны с зерном. Понимая бесперспективность ожидания, Ярослав принял решение продвигаться вперед короткими галсами максимально круто к ветру, как это позволяла конструкция корабля. К сожалению, за первый день пути продвинулись вперед от силы на пятьдесят километров, но и это, по мнению Ярослава, было лучше, чем совсем ничего. Уже к вечеру следующего дня выяснилось обстоятельство бесперспективности коротких маневров, хоть и не сильно утомляющих команду, но неприятно. Уже в первую ночь Ибирин предложил встать на якорь в знакомой бухте. Ярослав возразил:

– Какой смысл тратить наше время на бесцельное стояние у берега по ночам?

Их разговор слышала вся команда.

– Я понимаю, движение ночью опасно к северу от мыса Матапан, где море усеяно скалами и рифами. Здесь я их не вижу, а ты и сам утверждаешь, что море чисто до самого Риналя. Что мешает нам идти ночью? Сейчас мы уже умеем ходить по азимуту и знаем, в каком направлении проходит берег. Даже если ветер сменится, мы не приблизимся к нему в кромешной темноте, я все рассчитаю.

Скрепя сердце кормчие согласились на эксперимент, но остались при своем мнении, то есть, категорически против.

Всю ночь Ярослав вел «Палладу» в открытое море правым галсом под пятнадцать–двадцать градусов лагом к ветру и берегу, конструкция не допускала большой угол, корабль начинал дрейфовать. Когда рассвело, команда схватилась за голову, берега нигде не было видно. Они находились в открытом море. И хотя в бинокль просматривалась тонкая его полоса, чувство у всех, даже у Ярослава, оставалось неприятное. Никто из них никогда не удалялся от берега, даже Ибирин ходил на Рох от видимого на горизонте острова к другому, и ни в коем случае ночью.

Такие опытные кормчие, как Ибирин и Зенон, понимали, в каком направлении плыть, чтобы берег стал осязаемо ближе. Остальная команда, да и большая часть землян по неопытности находилась в смятении пока он вновь не стал виден невооруженным глазом. Тогда все вздохнули с облегчением. К концу дня берег приблизился настолько, что «Паллада» вернулась на вечрний курс, и Ярослав смог произвести счисления, а Ибирин определиться, где находятся. Оказалось, за сутки прошли семьдесят пять километров по прямой, что значительно больше, чем в первый день. Ярослав высказал мнение, что когда будет преобретен больший опыт, то смогут проходить значительное расстояние. Во всяком случае, опыт удался, и движение в открытом море более не вызывало сдержанный ропот команды, способный перерасти в открытый бунт.

* * *

Двое суток они последовательно удалялись и приближались к берегу в медленном, но неуклонном стремлении на юг. Погода стояла великолепная, ветер свежел, но в меру. «Паллада» скользила по изумрудной глади моря, взбивая килем пенные буруны. Команда оставалась в бодром состоянии, хотя значительную часть припасов уже приели, но рыбная ловля пополняла рацион. Все понимали большую перспективность хоть и медленного, но движения, чем бессмысленное стояние на якоре. Между тем, несчастье пришло не с той стороны, с которой могли предполагать. На третий день заболел матрос–агеронец. Врача на корабле не было, и его роль занимал в меру сил любой член команды. Если быть точнее, то Горх – так звали моряка – стал недомогать накануне, но никто не обратил на это внимания. Мало ли что с человеком. Утром третьего дня по выходе из устья Кандо ему стало плохо, поднялся жар, и он потерял сознание. Ярослав, не будучи медиком ни по профессии, ни даже по натуре, как это водится, измерил температуру и приказал выделить ему отдельное место на палубе подальше от других. Быстро выяснилось, что симптомы болезни очень похожи на признаки уже виденной им полгода назад эпидемии в Изумрудной долине.

Скрыть факт страшной болезни не представлялось возможным, да и не было смысла. Наоборот, следовало провести все необходимые меры предосторожности. В первую очередь следовало выделить место для карантина, что на корабле подобном «Палладе» затруднительно, особенно при той скученности, которая царила у них на борту. Обращаясь к команде, Ярослав потребовал:

– Если это та зараза, о которой мы предполагаем, следует отделить больного от здоровых, чтобы болезнь не передалась остальным. Для этого следует создать карантин, как это сделала Ольга Николаевна в Изумрудной долине. Места у нас мало, но больные не должны лежать вперемешку со здоровыми. Для этого ты, Зенон, – он указал на товарища рукой, – изберешь себе помощников из команды. Пойдете возьмете из запаса доски, брусья, соорудите на носовой надстройке за фок–мачтой будку. В ней больным, а я предполагаю, болезнь не ограничится одной жертвой, будет удобнее. Свежий ветер станет продувать помещение, и находиться больные будут на максимальном удалении от остальных.

– Прошу слова, Ногата Дхоу, – перебил его речь известный бузотер и любитель перечить Банула Наростяшно, – Зачем нам больной на борту? – резко выкрикнул он. – Мы что, его можем вылечить? Да он заразит нас всех! Мы помрем!

После этих слов, брошенных в самый неподходящий момент, когда нервное напряжение достигло максимума, эмоции команды прорвали незримые барьеры.

Люди буквально взорвались, совершенно не обращая внимания на командиров. Все закричали, стараясь переорать один другого. Одни кричали:

– За борт его!

Агеронцы отвечали:

– Хочешь жить – прыгай сам!

Ибирин предложил своим громоподобным басом:

– Берег рядом, никого за борт бросать не будем. Высадим!

Земляне, даже такие ушлые, как Жиган, опешили перед напором аборигенов. Шведов подкрался со спины и прошептал почти на ухо Ярославу:

– Что будем делать, начальник?

Ярослав, оценивая ситуацию, не посчитал ее такой уж безнадежной. Конечно, если пойти на поводу команды, и дать возможность высадиться на берег, они в страхе разбегутся, но он знал, что агеронцы по натуре легко возбудимы, но и успокаиваются быстро. Стоит только одернуть. Он спокойно ответил Анатолию:

– Ничего не будем, пусть проорутся!

Между тем, кое‑кто уже желал менять курс, и Ярослав был вынужден повысить голос:

– Тихо! Слушаем меня!

Затем выдержал паузу, пока все не остановились и не замолкли. Только после этого стал говорить, спокойно с расстановкой.

– Никого за борт мы кидать не будем – это нехорошо. Предки нас осудят. Высадить больных на берег – еще хуже. Мы прогневим богов, если преднамеренно начнем распространять заразу на берегу. Погибнем не только мы с вами, погибнут тысячи ни в чем не повинных людей. Поэтому тот, кто посмеет исполнить бесчеловечное желание, будет иметь дело со мной. Меч мой еще не заржавел в ножнах. То же самое будет с теми, кто задумает бунтовать против моей власти. Я требую безоговорочного подчинения, как ваш вождь и кормчий корабля. Всем все ясно?

Ярослав не стал продолжать речь, пока все не согласились с его словами или хотя бы не кивнули в знак согласия головой.

– Да, Дхоу! – виновато соглашалось большинство. – Понятно.

– Но мы должны обезопасить себя от заразы на корабле. Поэтому сейчас Зенон и выбранные им люди идут и делают карантин. Остальные – каждый сам себе… Вы поняли меня? Каждый изготовит на лицо повязку, чтобы не дышать друг на друга заразой. А Банула Наростяшно сделает еще и повязку для Горха.

– Почему я? – протянул обиженно он.

– Потому – язык без костей, – уточнил Ярослав. – Теперь все как можно меньше передвигаемся по кораблю, каждый сидит на своем месте и как можно дальше от товарищей. Ни курс, ни способ движения менять не будем. Так и впредь будем пробираться в Риналь навстречу ветру.

К полудню Зенон с товарищами соорудили на палубе носовой надстройки некое строение с легкой руки Ярослава, прозванное карантином. В нее перенесли Горха, но по размерам в будке места хватило бы еще на четырех человек. Она надежно защищала от солнца, ветра, там не было так душно, как в трюме. Большие окна, затянутые циновками, не препятствовали доступу свежего воздуха. У Ярослава не было рекомендаций по лечению известной в Изумрудной долине болезни, но общеизвестно, что ее победили с помощью антибиотиков, которые имелись в запасе корабля. Их в большом количестве доставил Олег с Земли. Выбор имелся основательный, с описаниями, почитав которые, он выбрал подходящие общего действия. Имелись как таблетки, так и инъекции, Ярослав предпочел для надежности последнее. Уколы стал делать сам, никому не доверяя и к больному не подпуская.

* * *

Беда не ходит одна. К концу дня на корабле было уже пятеро больных, включая Горха. Заболели двое агеронцев из команды Зенона, Молчун и Шведов из землян. Можно было делать первые выводы. Ярослав достаточно быстро сопоставил личности больных и предшествующие события. Заболели те, кто сходил на берег в Низмесе, то есть и он сам – Ярослав – был одной из кандидатур. Следовало заранее обо всем позаботиться. Он вызвал к себе в каюту значимых людей из команды: Зенона, Ибирина, Жигана, Трубу, Наростяшно. Обрисовал ситуацию:

– Потому как я сам вместе с заболевшими был в Низмесе, могу слечь уже сегодня или завтра. Приказываю: после меня власть на корабле переходит по старшинству к Сергею, затем Трубе, Ибирину, Зенону, Наростяшно. Цели и задачи наши всем известны, хотя без индлингов выполнение их станет возможно лишь частично. Если нас всех не станет, вам, Ибирин, Зенон, Наростяшно, следует в любом случае добраться до Риналя, продать груз, купить товар и, не ввязываясь в нечто большее, вернуться в Изумрудную долину, доложить обо всем Олегу. Знаю, вы, по слухам, предполагаете, – мы плывем в Риналь ради большего, чем просто торговля. Я своей властью запрещаю предпринимать какие бы то ни было действия против наших общих врагов самостоятельно, без совета с Дхоу Олегом. Только товар и возвращение назад. Остальные распоряжения будут передаваться по старшинству от капитана к капитану, если смерть посетит нас. Сейчас, Зенон, я предполагаю увеличение числа заболевших, поэтому на кормовой надстройке следует построить еще один карантин на шесть человек, его следует соорудить в течение ночи. Надеюсь, справитесь.

– Сделаем, – уверенно подтвердил Зенон.

– С появлением новых заболевших дальнейшее движение станет невозможным, поэтому завтра к полудню ложимся в дрейф. Кстати, Ибирин, здесь есть поблизости безлюдные острова, где бы мы могли укрыться от непогоды?

– Дхоу наватаро, – с сожалением отвечал Ибирин, качая головой, – нет здесь островов.

– Печально, – согласился Ярослав, – придется держаться в море. Если подойдем к берегу, команда разбежится, и все дело пойдет прахом. И так решено, если будут еще больные, завтра ложимся в дрейф, если нет, продолжаем движение.

Ночью заболела Юля. Утром она не смогла подняться на палубу. Как и у других, у нее случился жар, озноб и полное бессилие. Ярослав сделал ей инъекции, укутал потеплее, но не решился поднимать из трюма наверх в карантин. Помещение могло быть заражено и продолжать там оставаться Ноки и Анне небезопасно. Поэтому Ярослав запретил кому бы то ни было спускаться в сокровищницу, где ящики с серебром продолжали служить постелью Юле. Он сам опасался заболевания, поэтому изгнал из каюты всех девушек, в том числе Анюту, оставшись там один, ухаживая за Юлей и выходя на палубу только за тем, чтобы проведать больных в носовом карантине. Больше никого к ним не допускал. Возможно, боги смилостивились к ним, но до вечера больше никто не заболел.

* * *

Прошло три дня в однообразной, наполненной тяжким чувством близящегося конца, жизни корабля. Как и в предыдущие дни, «Паллада» лениво маневрировала навстречу ветру. В дрейф так и не ложились, потому как болезнь прекратила распространяться. То ли меры карантина подействовали, то ли действительно боги смилостивились (все на корабле строго находились в повязках, смачивали их водой, стирали ежедневно одежду, драили палубу и все предметы), но Юля стала последней из заболевших. Теперь становилось ясно, что действительно зараза была подхвачена во время пьянки в трактире Низмеса, потому что Ярослав так и не заболел, да и не все из участников гуляния, а только часть. Имея некоторые подозрения, он как‑то позвал в каюту Бомбу.

– Расскажи‑ка мне, дорогой мой друг, что там случилось в трактире? Кто был зачинщиком безобразия? Все по порядку.

Бомба мялся, делая виноватый вид, потому как сам был участником, но на вопросы вынужден отвечать.

– Ну..у, – протяжно начал он рассказ, – с нами была Юля, и она сказала, проходя мимо…

– Что сказала? – подбодрил Ярослав.

– Ну… из трактира шел такой запах…

– Дальше…

– Что она умрет, если не съест сейчас мяса.

– Действительно? – удивился Ярослав.

– Да! – подтвердил Бомба. – Она в последнее время все ест и ест. Всех кур на корабле сожрала. И в этот раз вынь да роди ей птицу печеную с корочкой. Вот и уговорила всех.

Действительно, в последнее время Юля была какая‑то задумчивая, сама не своя. К себе его не допускала, а уж прожорлива… Если говорить честно, большая часть поголовья кур, взятых на корабль перед отплытием, была съедена именно ей. И тут в Низмесе ее потянуло на жаркое.

«Странно», – подумал Ярослав.

И тут ему пришла мысль.

– И ела она птицу в трактире?

– А как же…

– А кроме нее?

– Все ели.

– И что давали?

– Что‑то вроде перепелок.

– Хороши?

– Скажешь! – с удовольствием подтвердил Бомба.

– Понравилось?

– Да мне не досталось, – махнул рукой парень.

«Опа–на, – подумал Ярослав, – я ведь тоже перепелок в Низмесе не ел! Уж не…»

– А кто ел?

– Дак, почитай все они сейчас… – парень осекся от пришедшей в голову мысли.

– Ты, смотри, помалкивай пока! – остановил его Ярослав. – Позже скажем, а то вдруг ошибаемся. Народ обрадуется, мол, другая зараза. Рано еще, понял?

– Понял.

Ярослав отпустил парня.

«Что же получается, – думал Ярослав, – это другая зараза, типа сальмонеллеза? Может быть, а может, и нет. Карантин снимать рано, точнее, вовсе нельзя, пока все не поправятся».

От сердца немного отлегло, но вновь защемило: Юля лежала в тяжелом состоянии.

И чем дальше, тем ей становилось хуже. Она впадала в продолжительное забытье. Температуру удавалось сбить, но ненадолго. Оставалось только надеяться на молодой крепкий организм и молиться богу. Остальным в карантине было не лучше, особенно тяжкое состояние у первого заболевшего агеронца Горха. Он лежал без сознания, не мог ни есть, ни пить. Ярослав поил его и делал все что мог, но оказать того ухода, какой могла дать Ольга, он не мог. Остальные члены команды боялись даже проходить мимо карантина. На свой счет же Ярослав думал: «Если суждено ему умереть, то так тому и быть. Если нет, то волю бога ничто не изменит».

Анна пришла справиться о здоровье подруги. Сейчас они втроем – Анна, Ноки и Анюта – жили на палубе в незанятым больными кормовом карантине.

– Ты хочешь увидеть Юлю? – спросил Ярослав, беря ее за руку и приглашая присесть возле кормовых окон.

– Да, Ярослав, – печально согласилась девушка, садясь возле него, глаза ее блестели от переполнявших чувств.

– Но я не могу тебе позволить спуститься вниз. Ты можешь заразиться…

– Я надену на лицо повязку и накину простынь поверх головы, – взмолилась Анна.

– Но к чему этот риск? Вы с Юлей не были такими уж близкими подругами и часто ссорились. К чему это?

– Понимаешь, Ярослав, – Анна постаралась вложить в свои слова всю глубину чувств, которые испытывала, – несмотря ни на что, я люблю Юлю. Мы вместе перенесли много невзгод, и сейчас, когда может произойти непоправимое, хочу попросить у нее прощения за все причиненные обиды. Мне ее очень жаль, – из глаз покатились слезы, – мы очень близко сошлись в последнее время.

– Моя милая, любимая Анна, – Ярослав в чувствах обнял девушку, – я понимаю твой порыв, но и ты пойми меня, я не хочу лишиться сразу вас обеих. Потому я не пущу тебя к ней.

– Пожалуйста, – протянула умоляюще Анна, – на минуту.

– Не проси.

В ту секунду, когда он произнес свои последние слова, из расположенного посреди каюты решетчатого люка послышался стон. Вероятно, Юля пришла в себя и слышала их разговор. Затем раздалось едва слышно, тихо, вроде легкого выдоха:

– Анна, Анна!

Голос Юли был слаб и безнадежен.

Девушка вскочила на ноги со словами:

– Юля, Юля, он меня не пускает!

Она бросилась на колени к закрытому решеткой люку. Ярослав успел поймать девушку, оттащил от люка, стараясь успокоить:

– Я предвидел твои слова, но не проси меня делать глупости.

Когда он, в конце концов, выпроводил из каюты заплаканную Анну и спустился в трюм, Юля уже лежала в забытье.

* * *

После того как Ярослав не пустил ее к Юле, Анна не оставила идею навестить подругу. Дело в том, что хотя они и жили сейчас не в каюте капитана, а на палубе надстройки, решетчатые люки проходили сквозь обе палубы, а будка кормового карантина по недостатку места построена как раз вокруг этого самого люка. Лежа здесь на палубе в своей постели, Анна слышала все, что происходит ниже: как мечется в бреду Юля. Как зовет почему‑то именно ее. Ноки с Анютой тоже слышали и поддержали идею Анны спуститься в трюм без разрешения Ярослава. Тем более, это было сделать нетрудно, решетки легко сдвигались, и спуститься вниз не было проблем, не привлекая внимания не только самого Ярослава, но и никого из членов команды.

Сказано – сделано. Ярослав подолгу занимался больными на носу корабля. Ноки пошла его отвлекать, Анюта закуталась в одеяло, будто они все спят, а Анна, прихватив простынь, повязку и сдвинув решетку, шмыгнула в каюту. Она знала, что за невыполнение приказа ей грозит наказание в виде розг, и Ярослав не пожалеет, потому как не может иметь на корабле любимцев, даже если этот любимец вечерами с ним целуется.

Надев маску и накинув простынь так, что она закрыла ее с ног до головы, Анна спустилась в трюм. Юля лежала в душном, затхлом трюме, полураздетая, под одной–единственной простынею, сырой от влажности помещения и пота, бегущего с нее ручьем. Анна позвала:

– Юля…

Но больная находилась в забытьи, не отвечала. Тогда она потрясла ее за плечо, даже сквозь простынь чувствуя жар разгоряченного тела.

– Юля, Юленька, – позвала, рыдая, Анна.

Больная с трудом приоткрыла веки, едва слышно произнося имя:

– Анна…

Она узнала подругу.

Юля, делая над собой тяжкое усилие, приподняла голову от сбитой сырой подушки, прошептала:

– Я хотела просить тебя…

Пот крупными каплями катился по ее лицу. Анна, стараясь успеть сказать, выразить свои чувства, пока та вновь не провалилась в забытье, срывающимся голосом молвила:

– Прости меня, Юленька! Прости за все!

Но, вероятно, Юля ее не слышала или не поняла сказанного, обращенная к своим собственным мыслям и желаниям. Губы ее дрогнули.

– Ты мне должна обещать, Анна, – Юля произносила слова так тихо, что с трудом можно было их разобрать.

В порыве чувств Анна была готова исполнить все что угодно.

– Все что пожелаешь, Юленька! Все что пожелаешь…

– Мы умираем.

– Нет! Нет! Не говори так! Ты поправишься!

– Брось, я знаю. Ты должна мне обещать не оставлять Ярослава.

– Я не оставлю… – из глаз Анны катились слезы.

– После меня он останется один. Я знаю, он тебя любит…

– Я тоже…

– И ты его…

Юля не могла более говорить, каждое слово давалось с великим трудом, но она напрягла остатки сил:

– Ты должна пойти к нему.

– Я? – удивилась Анна до такой степени, что слезы перестали бежать.

– Да, ты пойдешь прямо сегодня, пока я еще жива.

– Но, Юля…

– Иначе вы оба никогда не решитесь. Он не подойдет первым… Обещай…

Анна немедленно согласилась, лишь бы не расстраивать больную:

– Я пойду, Юля. Пойду, обещаю.

– Тогда мы умрем спокойно.

– Почему мы? – очень удивилась Анна.

– Я беременна…

Не в силах сдержать подкатывающие слезы, Анна разрыдалась изо всех сил. Держа сквозь простынь Юлину руку, она в исступлении трясла ее, думая, что с последними словами из Юли ушла жизнь, но та не отвечала, ее сознание вновь провалилось в беспамятство.

На палубе послышались командные шаги, и Анна поспешила покинуть каюту больной. Ярослав мог войти в любую секунду. Она быстро поднялась в капитанскую, затем выше, в кормовой карантин и в последние секунды поставила на место решетку люка, когда дверь скрипнула, и к себе зашел Ярослав. Анна видела сквозь решетки, как он, не задерживаясь в каюте, спустился в трюм. Она откинулась на постель, глядя в дощатый потолок карантина. В голове бродили противоречивые мысли. На палубе слышался девичий смех. Это Ноки шутила с матросами. Она исполнила обещание, сумев отвлечь своего господина на несколько минут. Анюта спала рядом, раскидав одеяла и простыни и занимая почти половину их тесного помещения. Анна решительно не желала ни о чем думать, но данное несколько минут назад обещание не давало покоя.

Она признавалась самой себе, то, что предлагала Юля, ей самой не раз приходило в голову, но природная скромность не позволяла переступить черту. В то же время понимала, что без решительных действий с ее стороны Ярослав никогда не решится на нечто большее, чем хоть и близкие, но дружеские отношения. Данное когда‑то слово возвратить ее домой в целости и сохранности значило для него больше, чем собственные чувства. В этом весь Ярослав, и поступить иначе есть измена, предательство своей натуры. Одновременно она понимала, барьер между внешней стороной Ярослава и его внутренним желанием очень тонок, если Анна, решительно настроена, разрушить его. И совершенно непреодолим, если пассивна. Долго в ней боролись страх, желание, любовь и жалость к умирающей подруге. Юля лежала там внизу совершенно беспомощная, и никто, в том числе и она сама, ничего не мог сделать. Возможно, именно это чувство долга перед подругой послужило каплей, переполнившей ее чувства, или просто оправданием прошлых желаний, но неожиданно Анна привстала на постели и решительно откинула циновку с решетки люка. Внизу обнаженный по пояс Ярослав спал на своей постели, широко раскинув от духоты руки. Рядом тяжело дышала Анюта, разметав постель в подобной позе. Анна даже усмехнулась, настолько похожи были их натуры, – решительность и кротость. Но она уже все решила, осталось только принудить себя.

* * *

Каждый вечер Ярослав допоздна задерживался на палубе и возвращался к себе в каюту, когда солнце уже садилось. Маленькие хитрые глазки Кар переставали мерцать на горизонте среди скал и утесов пустынных плоскогорий, тянущихся вдоль восточного побережья полуострова Риналь. В преддверии ночной мглы начинали тускнеть красно–желтые всполохи зари, и столь продолжительный на Троне закат начинал уступать место полумраку. В отличие от вечнозеленых глухих дебрей Изумрудной долины ночь в океане, относительно более ясная из‑за подсветки лун, позволяла морякам спокойно работать на палубе, не прибегая к помощи факелов или фонарей. Близость берега Риналя, возможно, и не усыпанного скалами и подводными рифами, как рот акулы зубами, все равно создавал опасность быть выброшенными на него. По этой причине Ярослав приказал делать поворот еще засветло, когда отчетливо видна черта береговой линии.

Оставив вахту, он спустился к себе и, войдя в каюту, застал необычную картину: посреди почти кромешной тьмы, царящей в глухом помещении, освещаемом лишь парой окон, на постели четко определялся силуэт лежащей девушки. На «Палладе» девушек немного, да и Ярослав за прошедшее время научился различать членов своей семьи не только по голосу или звуку шагов, но и по смутному силуэту или даже отбрасываемой тени. В долине не было электричества как такового и даже свечи или масляные лампы использовались редко. Несмотря на это в сумеречное время активность людей не снижалась. Вот и сейчас он точно определил, кто занял его постель, спросил, смущенный неожиданностью:

– Анна, ты что тут делаешь?

Ответа не последовало, девушка давно спала или искусно притворялась. Не получив ответа, он попытался разбудить, но, на удивление, и это не удалось. Анна или действительно крепко спала или вовсе не желала покидать каюту. И в том, и в другом случае Ярослав не мог решительно выпроводить ее вон, это неприлично, да и команда увидит. Как она проникла сюда, совершенно не важно, возможно, он просто не заметил. Все его девушки совершенно без стеснений пользовались каютой во все время путешествия, здесь им было намного удобнее, чем среди переполненной моряками палубы.

Глядя на спящую Анну, Ярослав поймал себя на мысли: «Я что, теперь всю ночь должен так стоять? Вовсе не собираюсь». Он лег на свободное место, благо его с лихвой хватало на двоих. То ли он разбудил девушку, то ли она продолжала начатую игру, но Анна недовольно перевернулась во сне и решительно обняла его. Ярослав в один миг поглупел и попытался высвободиться из цепких объятий. То есть, он, конечно, вовсе был не против, но как‑то все случилось так неожиданно, а он так туго соображал в этот момент. Сбежать не удалось, руки Анны держали крепко, и тут, конечно, все стало ясно. Немного поколебавшись, но сломленный напором, он, в свою очередь, обнял Анну, почувствовав в ответ, как она подалась к нему всем телом. На самом деле он был очень рад воспользоваться минутной слабостью девушки, но, поцеловав в висок, едва слышно спросил:

– Мне так неудобно…

Анна только крепче сжала объятия.

– Юля больна…

В ответ она впилась своими губами ему в шею и прошептала на ухо:

– Молчи… Ни о чем не думай… Я исполняю ее волю.

Последней мыслью Ярослава было, что слова Анны вполне похожи на правду и более не мог сопротивляться охватившим его чувствам.