Текст книги "Поэтические воззрения славян на природу - том 1"

Автор книги: Александр Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Одинаковое впечатление, производимое на слух раскатами грома, стуком кузнечных молотов, мельничной толчеи и молотильных цепов, и мысль о наносимых ударах, соединяемая со всеми этими различными представлениями, сблизили их между собою и породили целый ряд баснословных сказаний. От корня mal – раздроблять, толочь, рушить образовались слова: молот (млат, пол. miot, лат. malleus, сканд. mj61nir= молния, области, мблонья), молоть, молотить (др. – слав. млети– мелю, млатити), молотило– цеп, мельница =млин; сравни санскр. malana– молонье, толченье, перс, malfdan, греч. μυλλω, μύλη, μυλών, лат. molo, mola, molma, гот. malan (malyjan), англос. mylen (miln, myll), melen, сканд. mala, mylna, mel (miol), др. – вер. – нем. malan, muli, melo, литов. maiti (malu), malunas, miltai (plur) – слова, означающие: молоть, жернов, мельница и мука.[850]850
  Пикте, II, 119.


[Закрыть] Грозовые тучи уподоблялись не только работающей кузнице, но и молотильному току, и ступе, в которой толкут хлебные зерна для превращения их в муку. Немецкая сказка «Der dreschflegel vom (146) himmel» рассказывает об ангелах, которые на небе молотят овес цепами;[851]851
  Сказ. Грим., II, стр. 156.


[Закрыть] русские поселяне видят небесный молотильный цеп в созвездии Плеяд или Ориона, как свидетельствует придаваемое им областное название Кичига, означающее: цеп и валёк.[852]852
  Обл. Сл., 83; Сахаров., II; 62.


[Закрыть] И у немцев и у славян существует легенда о чудесной молотьбе огнем: странствующие по земле Спаситель и апостолы заходят ночевать к одному крестьянину и на другое утро помогают ему в работе; они укладывают ток необмолоченными снопами и зажигают их; солома сгорает, а зерно остается нетронутым и блестит в золотых кучах.[853]853
  Н. Р. Лег., l;Westsl. Märch., 87–88; Slov. pohad., 199–200; Zeitsch. für D. M., I, 41–42, 471-2; П, 13–16; IV, 50–54.


[Закрыть] Основной смысл предания тот: пламя грозы, возжженное божеством, пожирает снопы-тучи, и на просветленном небе начинают блистать ясные лучи солнца, о мифической связи которых с золотистыми колосьями зрелых нив сказано было выше (стр. 71). В Архангельской губ. совершается следующий обряд гадания о будущем урожае: на новый год собираются крестьяне на гумно, принося с собою нож и парус; все садятся посредине гумна, ограждают себя круговою линией, начертанною ножом, и накрываются парусом; нож тут же втыкается в землю. Если послышится им шум бросаемых снопов и стук молотящих цепов, то наступающий год будет изобильный, и, наоборот, тишина предвещает неурожай. Молотят в это время нечистые духи, и если бы кто из гадающих недосидел в круговой черте до окончания демонской работы – такого смельчака они непременно заколют ножом.[854]854
  О.З.1848, V, смесь, 11.


[Закрыть] Парус есть эмблема облачного покрова (см. ниже), нож– молния. Замкнутые очарованным кругом и покрытые парусом, гадальщики недоступны и незримы нечистой силе и безопасно присутствуют при ее работе; но тот, кто обнаружит себя, подвергается разящему удару молнии.

В глубочайшей древности зёрна не мололись, а толклись, для чего служили простой выдолбленный камень – толчея (ступа) и толкач или пест (санскр. peshana – ручная мельница от pish – тереть, дробить, pishta – мука, лат. piso – иготь, pinso – толочь в ступе и месить квашню, pistor– мельник, хлебник, pistrina– толчея, мельница, pistulum– толкач =литов. pesta); ступу заменил потом ручной жернов (гот. quairnus, англос. cweom, cwern, сканд. quorn, quern, др. – вер. – нем. quirn, литов. gima, во множ. числе girn6s – мельница; корень gr, gar – тереть, толочь,[855]855
  Пикте, II, 119–120.


[Закрыть] и в свою очередь должен был уступить ветряной и водяной мельнице. Жернова и мельница обозначаются в народных загадках теми же самыми метафорами, какими живописуются и грозовые тучи;[856]856
  Так стук мельничных колес и жерновов уподобляется лаю собак, реву медведя, топоту и ржанью коней, мычанью быка: «залаяла собачка на Мурманском, заревел медведь на Романовском, затопали кони на Кириловом поле» (Сахаров., I, 101); «бык (или корова) ревет, кверху хвост дерет»; бык бурчит, старик стучит; «бык побежит – пена повалит»; «в темной избе медведь ревет»; «стоит на берегу кобыла, глядит на реку, ржет и жеребенка к себе зовет». Крылья ветряной мельницы заставили уподобить ее птице, в образе которой олицетворялись и быстролетные облака: «птица-Юстрица на девяти ногах стоит, на ветер глядит, крыльями машет, а улететь не может» (Этн. Сб., VI, 41, 44, 55–56). Сходные метафоры употребляются и для обозначения молотьбы: «на Гурьевском поле затопали кони»; «летят гуськи – дубовы носки» или: «летели птицы, несли в зубах по спице» – цепы (ibid., 80,122-3).


[Закрыть] сближая эти различные понятия, народ выражается о «громе»: «стукотыть, гуркотыть, як сто коней бижить», а об мельнице: «стукотыть, гуркотыть (или: громотыть), сто коней бижить; треба встати, погадати, що им]ис-ты дати».[857]857
  Сементов., 8,26.


[Закрыть] Представление грозовой тучи – мельничным снарядом ярко засвиде(147)тельствовано шведским названием облака moln (на островах шведских muli, mulle, molne, дате. mulm= буквально: «мелющее»). Очевидно, что под влиянием этого поэтического воззрения дождь, град и снег, рассыпаемые тучами, должны были казаться теми небесными дарами, какие мелет облачный жернов. И действительно, в снеге, который уже своей белизною и рыхлостью напоминает смолотый хлеб, видели падающую с неба муку, и на скандинавском наречии снег назывался mjoll (мука). До сих пор, говоря о падающем снеге, в некоторых странах Германии выражаются: «da schlagen sich backer und muller».[858]858
  Die Götterwelt, 94.


[Закрыть] Выражение: «den winden brot geben», относимое к бурной мятели, означает: кормить жадные, голодные Ветры и чрез то умерять их злобу. Чтобы ослабить разрушительное действие приближающегося вихря, существует у немцев обычай вытряхать на ветер мешок с мукою (мешок = старинная метафора облака).[859]859
  Ж. М. Н. П. 1846, III, ст. Гримма, 188.


[Закрыть] У нас в областных говорах: бус– мелкий дождь и мучная пыль, бусить – идти дождю со снегом, моросить и пылить мукою;[860]860
  Обл. Сл., 18. Млечный Путь, в котором древние племена угадывали следы пролитого молока (= дождя), в некоторых областях Германии называется Mehlweg, Miihieiweg (Sonne, Mond u. Sterne, 282).


[Закрыть] мелкий град называется крупою, а мельница для обработки гречихи, проса и ячменя – крупорушкою. У белорусов сохранилось знаменательное поверье, что горные духи (гора=туча), подчиненные Перуну и вызывающие своим полетом ветры и бурю, возят на себе громовой жернов, на котором восседает сам Перун с огненным луком в руках.[861]861
  Приб. к Ж. М. Н. П. 1846,87.


[Закрыть] Баба-яга и ведьмы летают на свои сборища по воздуху в железной ступе, погоняя пестом (толкачом, клюкою) и заметая след помелом. Белорусы говорят, что яга погоняет огненною метлою воздушные силы, которые приводят в движение ее ступу; когда она едет – земля стонет, ветры свищут, звери воют, нечистые духи ревут;[862]862
  Ibid., 19–20; Н. Р. Ск., VIII, 6, а.


[Закрыть] самой ступе они дают название огненной.[863]863
  Москв. 1853, V, науки, 15.


[Закрыть] Баба-яга и ведьмы, как облачные жены (см. гл. XXVI), свободно распоряжаются естественными силами природы; их быстрые полеты, обладание волшебными конями и заметание следа помелом указывают на вихри и мятели; ступа и пест тождественны с тем мифическим жерновом, на котором разъезжал бог-громовник, и с его палицей. Ступа– это грозовое облако, а пест или толкач, ударом которого баба-яга точно так же побивает недругов, как Перун своею дубинкою, – известная нам метафора молнии. Тот же миф развит и в германском предании о чудесной мельнице короля Фроди. Фроди был безмерно богат, так как он, облачась однажды в кожу быка, убил дракона, который сторожил в пещерах блестящее золото: подробность, указывающая в его личности бога-громовника, поражающего тучу. Он владел исполинскою мельницею (riesenmuhle), которая имела чудное свойство молоть все, что только душе желалось; к ней были приставлены две вещие великанки (Fenja и Menja), осужденные на беспрерывную работу. Мельница называлась Grotti; это был ручной жернов, состоявший из двух мельничных камней, которые вращались на вставленной в средину их оси и мололи своему хозяину золото, счастие и покой. Морской царь (Mysingr) унес ночью эту мельницу на свой корабль и заставил ее молоть соль; но она работала так усердно, что корабль разломился от тяжести и чудесный жернов погрузился на дно моря: с той поры море сделалось соленым.[864]864
  Die Götterwelt, 244-5. Норвежская сказка (II, 20) рассказывает о подобной же мельнице, потонувшей в морских водах; доныне стоит она на дне моря и продолжает молоть соль.


[Закрыть] Громовый жернов, (148) дробя дождевые облака, гибнет наконец в их шумных потоках или тонет в дождевом море; забывая настоящий смысл предания, фантазия воспользовалась им для объяснения соленого вкуса морской воды. Немецкие сказки и песни сохраняют воспоминание о мельнице, которая мелет серебро, золото и любовь; наши сказки так же знают чудесные жерновки, которые добываются с неба и мелют своему хозяину муку или кормят его готовыми яствами: что ни поверни ручкою, то и блин с пирогом![865]865
  Н. Р. Лег., 33; Худяков., 66.


[Закрыть] В Моравии рассказывают о черном мельнике, который молол светлые дукаты.[866]866
  Кульда, II, 35.


[Закрыть] Проливая дожди, бог-громовник дает земле силу плодородия и выводит из-за туч золотые лучи солнца; поэтому с его жерновом фантазия соединяет сверхъестественные свойства молоть благородные металлы и наделять человека насущною пищею. Вместе с ясными днями лета и общим изобилием водворяется на земле счастие, мир и любовь: эти благодатные дары рассыпаются на смертных тем же славным жерновом. Уже Я. Гримм сближал мельницу Grotti с финским Сампо, и делал это не напрасно. Сампо[867]867
  Слово это доныне остается необъясненным; мнение г. Шифнера (У. 3. А. Н. 1862,1,134–144) – не более как догадка.


[Закрыть] было сковано Ильмариненом;[868]868
  Бог-кузнец сковал его из лебяжьего пера, травы, называемой по-фински villan kyiki (по мнению Гримма, это ackerwolle, крестовник), ячменного зерна и куска веретена; другие песни прибавляют еще кость ягненка и молоко яловой коровы. Пух и перья лебеди – метафора снега, молоко – дождя, ячмень– символ опьяняющего напитка, древле-приготовляемого из этого зерна ("живая вода); трава, вероятно, = donnemithc (разрыв-трава), а участие веретена объясняется из представления облаков прядевом и тканями.


[Закрыть] работая над ним, он созвал со всех четырех сторон ветры и заставил раздувать огонь в горниле. В тот же самый день, когда оно было сделано, Сампо намололо три короба хлеба: один короб на расход, другой на запас, третий на продажу. Лоухи, владычица мрачной Похъиолы, прячет это дивное изобретение в недра каменной горы, под замок с девятью задвижками, и укрепляет его корни на девятисаженной глубине: один в земле, другой в воде, третий в «горе родины». Сампо – для всех желанное сокровище; оно приносит с собой вёдро, урожай и счастие. Вейнемейнен, узнавши, что в Похъиоле живется привольно, что там пашут, сеют и собирают изобильные урожаи и что источником такого довольства– Сампо, уговаривает брата Ильмаринена во что бы ни стало овладеть сокровищем. Они успешно отворяют крепкие запоры, отрывают корни и уносят Сампо на свою ладью и затем пускаются в обратный путь. Но Вейнемейнен слишком рано затягивает победную песню; Лоухи узнает о похищении, бросается в погоню и умоляет Укко поднять бурю – и тот исполняет ее желание. Сама чародейка превращается в громадного орла, одним крылом облака зацепляет, другим бороздит воды и в борьбе с похитителями роняет Сампо в море, где оно разбивается вдребезги. Одна часть обломков потонула в глубине и наполнила море драгоценностями, а другая выброшена бурею на берег Калевалы; Вейнемейнен собрал уцелевшие куски и засеял ими землю: от того урожаи и богатство в этой стране, а в Похъиоле нищета и голод.[869]869
  Ж. М. Н. П. 1846, III, ст. Грим., 160-2, 171-3; Совр. 1840, III, 65.


[Закрыть] Смысл предания ясен: Сампо – весенняя туча = жернов, низводящий на засеянные поля дожди и дарующий смертным ясные дни, плодородие и довольство. Злая ведьма Лоухи – олицетворение холодной зимы; ее мрачное, туманное царство (перенесенное впоследствии на суровую и бесплодную местность Лапландии) насылает на землю голод, болезни и разные бедствия. Она прячет громовой жернов в недрах облачной скалы, замкнутой зимнею стужею; три корня, которыми прикрепляется Сампо, соответствуют корням (149) мировой ясени скандинавского мифа (см. ниже предания о дереве-туче). Но приходит время, когда наступающая весна вызывает на подвиг богов грома и бурь; под их ударами падают зимние затворы, и вот начинается шумная гроза, в которой гибнет разбитое на куски Сампо: туча, разрываемая ветрами и разимая молниями, ниспадает на землю дождем, осеменяет ее и дает урожай. В борьбе Вейнемейнена и его брата-кузнеца с враждебной Лоухи изображена картина небесной битвы; песня Вейнемейнена – вой бури, громадный орел, в которого превращается Лоухи, – общераспространенный мифический образ весенней грозы (см. гл. X).

Именно в этом представлении тучи – жерновом кроется основа предания о чертовой мельнице, доселе живущего между нашими поселянами. Известно, что суеверие ставит всех мельников в близкую связь с водяным (=дождящий Перун, см. гл. XVI) и нечистою силою; в малорусских рассказах черти представляются в виде мирошников:[870]870
  Кулиш, II, 45–47.


[Закрыть] нередко садятся они на столбах разрушенной мельницы или плотины, зазывают мужиков с зерновым хлебом, мелют скоро и бесплатно, но мешают с мукою песок.[871]871
  Москв. 1846, XI–XII, 151.


[Закрыть] В народных сказках, в числе трудных подвигов, возлагаемых на богатыря, победителя многоглавых змеев (=древнего громовника), упоминается также о посещении им чертовой мельницы, запертой двенадцатью железными дверями:[872]872
  H.P.Cк. V,9;VI,51,52.


[Закрыть] в зимнюю пору демоническая сила овладевает громовою мельницей и налагает на нее свои замки, которые отпираются только с приходом богатыря, как отворяются облачные скалы от удара Перуновой палицы. В одной сказке[873]873
  Ibid., VI, 68, d.


[Закрыть] о баснословной мельнице говорится, что она сама мелет, сама веет и на сто верст пыль мечет. По немецким преданиям, черти строят на горах мельницы и сами же их разрушают.[874]874
  D. Myth., 973.


[Закрыть] Три различные представления грозы– молотьбою, кузнечным мастерством и мельничной работою соединены вместе в словацкой сказке о борьбе трех богатырей с змеями: один из них Valibuk (=Вертидуб), другой Skalimej (от скала =Горыня,[875]875
  Об этих богатырях см. в главе о великанах.


[Закрыть] третий Zeiezomej, т. е. кузнец. Этот последний делает себе и своим товарищам громадные железные цепы, и все они принимаются молотить змеев,[876]876
  Slov. pohad., 36–60.


[Закрыть] что соответствует нашему преданию о побивании мифического змея кузнечными молотами (см. гл. XI). Любопытна следующая подробность: Skalimej сдавливает жернов (mlynsky kamen) так крепко, что из него течет молоко, т. е. из камня-тучи, стиснутой громовником, проливается дождь, метафорически называемый молоком. Норвежская сказка упоминает, что чудесная мельница молола между прочим и молоко; а немецкие предания, рассказывающие о мельнице, в которой старые и безобразные люди перемалываются в молодых и красивых,[877]877
  Die Götterwelt, 303.


[Закрыть] сходятся с русскою легендою о кузнеце-черте.[878]878
  Н. Р. Лег., 31.


[Закрыть] Нанялся черт работником на кузницу, схватил клещами старуху за ноги, бросил в горн и сжег в пепел – только одни косточки остались; после того налил ушат молока и вкинул туда кости; глядь – минуты через три выходит из молока красавица, дышащая юностью и свежестью сил. По украинскому варианту[879]879
  О.З.1840, II, смесь, 50–51; Н. Р. Лег., 20, b.


[Закрыть] черт, нанявшись в кузнечные подмастерья, кует не лом и железо, а увечье, недуги и калечество: приставит хромую ногу к жаровне, ударит молотом, вспрыснет водою – и (150) нога цела, хоть вприсядку пляши! Много перековал он стариков и старух в молодых, калек в здоровых, уродов в красавцев. В этих рассказах черт заступает древнего громовника, который как божество, являющееся в тучах, нередко сам представлялся с демоническим характером. В германских сказаниях место бога-громовника заступил Спаситель:[880]880
  Сказ. Грим., 147; Ск. норв., 1,21.


[Закрыть] зайдя в кузницу и встретив здесь хилого старика, просившего милостыню, он приказывает развести огонь; св. Петр принимается за меха и раздувает пламя. Когда все было готово, Господь взял нищего, положил в горнило и раскалил докрасна, потом опустил в воду, дал охладиться горячему телу и благословил – нищий восстал здоров и крепок. Так рассказывает немецкая легенда; в норвежской редакции Спаситель, раскаливши на огне дряхлую старушку, начинает ковать ее-и старуха делается молодою и красивою. Такая животворная сила придана поэтическим представлениям грозы, проливающей на землю «живую воду» дождя и творящей из устаревшей зимней природы – юную весеннюю, когда поля и леса убираются в зелень и цветы: зима = старость, весна = юность. В связи с означенными преданиями стоит суеверное уважение к воде, брызжущей с лопаток мельничного колеса; сербы называют такую воду OMaja (от оманути – отскакивать, прыскать) и вечером накануне Юрьева дня перенимают ее в сосуды, приносят домой и посыпают зелеными травами, а наутро купаются в ней – «да се од ньих свако зло и невал(ь)алштина отресе и отпадне, као OMaja од кола» (да отрясется и отпадет от их тела все злое и вредное, как отскакивает вода от мельничного колеса.[881]881
  Срп. pjeчник, 151; D. Myth., 559.


[Закрыть]

Рядом с поэтическими картинами, изображавшими войну небесной грозою, Слово о полку допускает сравнения битвы с молотьбою хлеба и ковкою металлов: «на Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела»; «той бо Олег мечом крамолу коваше и стрелы по земле сеяше».[882]882
  Рус. Дост., Ill, 70, 96, 194. Подобные уподобления находим и в германском эпосе (Опыт сравн обозр. др. памяти, нар. поэзии, II, 41–42).


[Закрыть]

Гром, как глагол божий, назывался метафорически звоном, ибо громкие звуки голоса и колокола, у которого есть свой язык, обозначались на древнем языке родственными, тождественными выражениями; сравни: звучать, звучный = зычный (звук=зык), звон, звать (кликать), зов, лат. sono и sonus (звук, звон и голос); глагол (verbum и vox; чешск. hiahol – sonitus), глас (голосить – причитывать, плакать), голчи(а)ть – говорить, кричать, голка – крик от санскр. корня gr, gar, gal – sonum edere, canere, откуда gala – музыкальный инструмент, зенд. gere – петь, garu – певец, гp. γήρυς – звук, голос, др. – нем. charon, challon (= gallon – звенеть, вопить, раздаваться), ирлан. gairim, goilim – кричать, gaill – слово, galan, galmha – шум. От того же корня образовались и названия голосистых птиц: перс. gal – крик, шум и вместе с тем – петух, лат. gallus, gallina, ирлан. gall, албан. ghiel, ghul, точно так же как рус. петух (обл. певун, петун, певень, петель) от глагола петь и старинное кур (курица) от санскр. корня kur – sonare; нем. nachti-gall – соловей, see-gall – гагара.[883]883
  Пикте, 1,396-7; Ч. О. И. и Д. 1863,1, ст. Шафарика, 9; Обл. Сл., 39,185.


[Закрыть] Из указанного сближения колокольного звона с словом человеческим возникли следующие интересные поверья: когда льют колокол, то нарочно распускают молву (какую-нибудь весть), чтобы колокол был звучен и слышался везде, как мирская молва;[884]884
  Иллюстр. 1846, 345.


[Закрыть] когда кто онемеет («отымется язык»), то «добывают языка на колокольне»: обряд состоит в том, что обливают колокольный язык водою и, собравши ее в со(151)суд, поят больного.[885]885
  Послов. Даля, 430.


[Закрыть] На том же сближении звона и речи основана и общая славянским, германским и романским племенам примета, что если звенит в ухе – это знак, что где-нибудь говорят об нас, осуждают или хвалят наши действия. Слова трезвонить и колоколить употребляются в разговорной речи в смысле: без умолку болтать, разносить вести.[886]886
  Толков. Слов., 751.


[Закрыть] В народных загадках звон колокола обозначается теми же метафорами, как и громовые удары: «стоит бык на горах (на верху церкви) о семи головах (семь колоколов?), в ребра стучат, бока говорят»; «рыкнул вол на семь сел»; «ржет жеребец на перегородье, слышно его голос в Новгороде»; «заржал жеребец на сионской горе»; о звоне к заутрене: «сидит петух на воротах, голос до неба, а хвост (веревка от колокола) до земли».[887]887
  Этн. Сб., VI, 65–66. Следующая загадка уподобляет звон волчьему вою: «на каменной горке воют волки».


[Закрыть] Загадки, уподобляющие колокольный звон реву быка и ржанью коня, почти слово в слово прилагаются и к грому (сличи ниже). Петух, как видно из приведенных лингвистических данных, самым именем своим обязан звучному голосу; как птица, предвозвещающая восход солнца, он играет весьма значительную роль в древних верованиях; крик его как бы прогоняет мрак ночи и потому сравнивается с звоном к заутрене, раздающимся на рассвете. По немецким сагам, богиня Hulda, предводительствуя неистовым войском, несется на белом коне, попона и сбруя которого увешаны серебряными звонками и бубенчиками, издающими чудные звуки.[888]888
  Germ. Mythen, 262.


[Закрыть] Новогреческие сказки говорят о драконовом покрывале с погремушками и колокольчиками и про мешок с бубенчиками, звоном которых можно напугать злую ведьму (ламию): и покрывало, и мешок метафоры грозового облака.[889]889
  Ган. I, № 3; II, стр. 182-3.


[Закрыть] Как символ грома, как указание на грядущего бога-гро-мовника, разителя демонов, звон, по общему поверью славян, немцев и других народов, прогоняет нечистую силу. Когда тучи заволокут небо, на Украине причитывают: «бий, дзвоне, бий! хмару разбий! нехай хмари на татаре, а сонечко на хрестяне».[890]890
  Номис., 7.


[Закрыть] Во время затмений солнца и луны – для отогнания демонов, пожирающих эти светила, на праздник Коляды – для отстранения тех же враждебных духов от новорожденного солнца, а равно весною– при обрядовом изгнании Мораны (Смерти = Зимы), крестьяне с криком и гамом бегают по селам, ударяя в бубны, тазы, сковороды и чугунные доски, брянча колокольчиками и бубенчиками, хлопая бичами и стреляя из ружей. То же хлопанье бичами, те же бешеные крики и тот же звон в тазы и сковороды сопровождают и обряд «опахивания», когда изгоняется из села Моровая Язва == всепожирающая Смерть. Скоморохи, окрутники и кудесники, на которых издревле лежала обязанность участвовать в этих суеверных обрядах и заправлять ими, нацепляли на свои одежды звонки и бубенчики; с течением времени, когда они утратили свое прежнее значение и обратились в народных увеселителей, фигляров, – звонки и бубенчики сделались необходимою принадлежностью шутовского (дурацкого) наряда.[891]891
  D. Myth., 479. Греки, римляне и скандинавы считали колокольчики талисманом, предохраняющим от бед и несчастий (Тышкевича: О курганах в Литве и Зап. Руси, 36).


[Закрыть] Нечистые духи и ведьмы боятся колоколов и, заслыша их звон, улетают как можно дальше; если звон застигнет их вблизи, то охватывает своими звуками, как волнами, и вертит в страшном вихре, словно легкую ладью, попавшую в стремительный водоворот.[892]892
  Нар. сл. раз., 58.


[Закрыть] Потому во многих местах Хорута(152)нии во время грозы звонят в колокола и стреляют из ружей, чтобы разогнать ведьм, угрожающих бурею и опустошением.[893]893
  У. 3. 2-го Отд. А. Н., VII, в. 2,33.


[Закрыть] В Нижегородской губ., когда покажется в окрестностях села холера или другое «поветрие», одна из девиц выходит в полночь, пробирается тайком к церкви и ударяет в колокол тревогу; жители в испуге выбегают из домов, а девица между тем скрывается никем не замеченная: это делается, чтобы напугать ведьму, насылающую смертоносную язву, и отвадить ее от села.[894]894
  Этн. Сб., 1,51–52.


[Закрыть] Отсюда вера в целебную силу звона: в Воронежской и других губ. парни и девки ходят на Святой неделе звонить на колокольне, чтобы не болели голова и руки.[895]895
  Ворон. Г. В. 1851,12.


[Закрыть] Звон, которым возвещаются жители о случившемся пожаре, по мнению простолюдинов, созывает божьих ангелов, которые расширяют вокруг загоревшегося здания свои крылья и не дают ветрам раздувать огонь.[896]896
  Нар. сл. раз., 57.


[Закрыть] Лужицкие Ludki (грозовые карлики) пропали с тех пор, как завелись колокола, звуков которых они не могут переносить.[897]897
  О влиянии христ. на сл. яз., 36.


[Закрыть] Народная русская легенда рассказывает о том тревожном страхе, с каким увидели черти, что оставленный в адских вертепах Соломон вздумал построить там колокольню и уставить церковные звоны. Но если с одной стороны звон, как символ разящих громов, прогоняет нечистых духов, шествующих в буре и вихрях; то с другой стороны, как тот же символ грозы, всегда сопровождаемой ветрами, он может накликать бурю, и потому архангельские промышленники, отправляясь на лов, стараются выйти в море в такое время, когда не слышно колокольного звона.

Выше указана лингвистическая связь нем. nachtigall с рус. глагол; сходно с этим наше соловей =славий происходит от слово = слава, почему «вещий» Боян (певец) называется в Слове о полку «соловьем старого времени»;[898]898
  Ibidem, 75.


[Закрыть] Иоакимовская летопись говорит о жреце Богомиле, что он сладкоречия ради наречен Соловей,[899]899
  Истор. Татищева, 1,39.


[Закрыть] а народная загадка называет «язык» – соловецкою: «за билыми березами (зубами) соловейко свище».[900]900
  Сементов., 10, 40.


[Закрыть] Пение соловья обозначается в старинных памятниках словом щекот; пол. szczekac – лаять, злословить, лужиц, ne scokaj – не брани, великор. области., щекатить – дерзко браниться, щекатый – сварливый, бойкий на словах, щекотуха – говорливая женщина, щекотка – сорока, болтунья; сравни корень щек с санскр. car – говорить.[901]901
  Филолог. Зап., год 3, III, 166-7; Доп. обл. сл., 310.


[Закрыть] В народных преданиях соловьиный щекот – символ весенних глаголов бога-громовника, вещающего в грохоте грома и свисте бури; как соловей, прилетая с весною,[902]902
  Соловей – глашатай весны; пение его – счастливая примета (Пузин., 195). Слово о полку в числе бедственных предвещаний упоминает, «щекот славий успе, говор галич убуди», и наоборот – как хороший знак: «галици помлекоша, соловии веселыми песьми свет поведают» (Рус. Дост., III, 46, 244-6).


[Закрыть] начинает свою громозвучную песню, свой далеко раздающийся свист по ночам (почему немцы назвали его ночным глашатаем), так точно и бог грозы с началом весны заводит свою торжественную песню, звучащую из мрака ночеподобных туч. Воинственная Афина, помощница Зевса в его творческих деяниях, принимала на себя образ этой птицы.[903]903
  Норк, Andeutungen eines Systems der Myth., 169.


[Закрыть] Опираясь на эти данные, мы приступаем к (153) объяснению старинного эпического сказания об Илье Муромце и Соловье-разбойнике.[904]904
  Русск. Сказки Сахар., 65–93; Н. Р. Ск., 1,12; Подснежник 1859,1, 92–99; Песни Киреевск. I и IV, 1-46; Кирша Дан., 352-9, 418–420; Рыбник., I, 45–65; III, 13–37.


[Закрыть]

Имя Ильи Муромца самое популярное в русском народе; оно встречается весьма часто в песнях и преданиях, приписывающих ему различные богатырские подвиги. И хотя Илья Муромец известен, как лицо историческое (он жил около 1188 года);[905]905
  Описание Киево-Печер. лавры, 87.


[Закрыть] но, выступая в народном эпосе, он усвояет себе черты более древние, принадлежащие к области мифических представлений о боге-громовнике. В этом убеждает нас самый характер его баснословных подвигов и сравнительное изучение их, в связи с прочими преданиями нашего и других индоевропейских народов. В эпоху христианскую верование в Перуна, его воинственные атрибуты и сказания о его битвах с демонами были перенесены на Илью-пророка (см. главу IX); Илья Муромец, сходный с Ильею-пророком по имени и также славный святостью своей жизни (а может быть – и военными доблестями), слился с ним в народных сказаниях в один образ, и там, где, по преданию, конь Ильи Муромца выбивал копытом источники ключевой воды, – народ ставил часовни во имя Ильи-пророка. В Московской губ. крестьяне объясняют громовые раскаты поездкою Ильи Муромца на шести жеребцах по небу.[906]906
  Матер, для изучен, нар. слов., 5.


[Закрыть] Любопытные похождения Ильи Муромца с богатырем Святогором целиком принадлежат к области древнейших мифов о Перуне (см. гл. XXI). Тридцать лет от самого рождения сидел Илья Муромец сиднем, не двигаясь с места, но вот «по божьему повеленью приходили два калика перехожие, становились под окошечко косящетое и просили милостыни. И говорит им Илья: нищие братия! взойдите ко мне во храмину: есть у нас всего много, а подать вам некому. И говорят ему калики перехожие: встань-ка сам! – Сижу сиднем я тридцать лет, а вставать не встану: нет у меня ни рук, ни ног! – проговорит им Илья. И говорят калики перехожие ему во второй раз: встань-ка сам! Илья сидит, силу пробует, а в ответ держит речь: встал бы я, и сила есть, да нет ног. И говорят ему калики перехожие в третий раз: встань-ка сам! Илья сидит, силу пробует: тронет ногу – нога поднимается, тронет другую – другая поднимается. Встает Илья – поднимается, посерёд пола становится. И говорят ему калики перехожие: сходи-ка за пивом, да напой нас! И взял Илья братину великую, пошел в подвалы глубокие, наливал братину пивом крепким и подносил каликам перехожим. – Выпей-ка сам! – в ответ молвят калики перехожие. Хватил Илья братину зараз – только и видели пиво! Говорят ему калики перехожие: сходи-ка за пивом, да напой нас! И взял Илья братину больше прежнего, пошел в подвалы глубокие, опускался ниже того, наливал братину пивом крепким пуще того и подносил каликам перехожим. – Выпей-ка сам! – в ответ молвят калики перехожие. Хватил Илья братину зараз – только и видели пиво! И спрошали его, Илью, калики перехожие: слышишь ли, Илья, свою силу? И молвит Илья: слышу! И спрошали его, Илью, калики перехожие: как велика твоя сила? И молвит Илья: кабы был столб от земли до неба, я перевернул бы всю землю! Стали промеж себя калики говорить: много дано силы Илье, земля не снесет; поубавим силы. Еще раз посылают они Илью за пивом, заставляют его выпить и спрашивают: слышишь ли, Илья, свою силу? Отвечает Илья: «поубавилось силы кабы на семую часть!» Стали промеж себя калики говорить: будет с него! Несмотря на легендарный тон, приданный этому рассказу (в одном варианте былины, вместо (154) калик перехожих, являются к Муромцу, поят его и наделяют силою Спаситель и два апостола), здесь слишком очевидна мифическая основа. В народных сказках богатырь, собирающийся на битву с змеем – демоническим представителем зимних облаков и туманов, должен трижды испить живой (или сильной) воды, и только тогда получает силу поднять меч-кладенец. Пиво, которое пьет Илья Муромец, – старинная метафора дождя (см. главу VII). Окованный зимнею стужею, богатырь-громовник сидит сиднем, без движения (=не заявляя себя в грозе), пока не нальется живой воды, т. е. пока весенняя теплота не разобьет ледяных оков и не претворит снежные тучи в дождевые; только тогда зарождается в нем сила поднять молниеносный меч и направить его против темных демонов. Наделенный богатырскою крепостью, Илья Муромец отправляется на совершение трудных подвигов. Как самое имя Перуна сменилось историческим именем Ильи Муромца, так и борьба его с демоническими существами – великанами и змеями перенесена на битвы, характеризующие первое время государственной жизни Руси, когда строй общественный еще достаточно не окреп, внутри государства, среди лесов и пустынных мест, легко укрывался разбой, а извне, из широких степей угрожали беспрерывные набеги диких кочевников, с которыми должны были бороться русские витязи. Илья Муромец усмиряет разбойничью шайку и освобождает Чернигов-град от несчетных басурманских полчищ; но и в этих ратных подвигах он сохраняет свое родство с древним Перуном; он действует его оружием – всесокрушающими стрелами и выезжает на таком же чудесном коне, как и бог-громовержец. Конь его словно сокол летит, с горы на гору перескакивает, с холма на холм перемахивает, реки, озера и темны леса промеж ног пускает, хвостом поля устилает; подобно Зев-сову коню Пегасу, он выбивает копытами колодцы. Окруженный станишниками (разбойниками), Илья Муромец вынимал из налушна тугой лук, вынимал стрелу каленую и пускал ее по сыру дубу:

 
Спела тетивка у туга лука —
Станишники с коней попадали;
Угодила стрела в сыр-кряковистый дуб,
Изломала дуб в черенья ножевые
 

Сражаясь один против несметной рати кочевников, он куда ни бросится – там улица, где ни поворотится – часты площади. Вслед за тем наезжает Илья Муромец на Соловья-разбойника, который заложил прямоезжую дорогу к Киеву ровно на тридцать лет (время, когда богатырь сидел сиднем): никакой человек по ней не прохаживал, зверь не прорыскивал, птица не пропитывала. Соловей-разбойник свил себе на двенадцати (или девяти) дубах гнездо и, сидя в нем, свистал так сильно и громко, что все низвергал своим посвистом, словно напором стремительного вихря. За десять верст раздался его свист – и богатырский конь под Ильею спотыкнулся,

 
Темны леса к земле приклонилися,
Мать-река Смородина со песком сомутилаоя
 

Богатырь сшиб его каленой стрелой с высоких дубов и повёз с собой в Киев; там, во дворе князя Владимира, заставляют Соловья-разбойника показать свою удаль – засвистать вполсвиста. Соловей отзывается, что уста его запеклись кровию, и просит испить. (154)

 
Налили ему чашу зелена вина,
Весом чаша в полтора ведра;
Принимал он чашу единой рукой,
Выпивал чашу за единый вздох (дух).
 

Наливали ему другую чашу пива пьяного и третью меду сладкого; выпивал чаши Соловей-разбойник, и как Илья Муромец с пива – набирался с того силы великой, свистнул и оглушил своим свистом могучих богатьфей, так что они наземь попадали, а простые люди мертвы стали, и потряс крепкие своды княжеских палат: слетели с них крыша и вышки, лопнули связи железные.

 
Засвистал Соловей по-соловьиному,
А в другой зашипел разбойник по-змеиному,
А в третьи зрявкает он по-звериному (нар. по-туриному).
 

Те же выражения употребляет народный эпос, говоря о вещем коне сивке-бурке, в образе которого, как и в образах змея и быка, олицетворялась громоносная туча (см. ниже). Раздраженный Илья Муромец убивает Соловья-разбойника, кидая его (по свидетельству одного варианта) выше дерева стоячего, чуть пониже облака ходячего. Соловей-разбойник гнездится на двенадцати дубах; народная сказка то же самое говорит о змее, и подробность эта объясняется мифическим значением дуба – дерева, посвященного Перуну: «загремел Зилант (змей), выходя из железного гнезда, а висело оно на двенадцати дубах, на двенадцати цепах»;[907]907
  H.P.Cк. I–II.стp.310.


[Закрыть] в одном заклятии говор змея сравнивается с шумом ветра: «что не дуб стоит – Змиулан сидит, что не ветр шумит – Змиулан говорит».[908]908
  Библ. для Чт. 1848, IX, ст. Гуляева, 57.


[Закрыть] Согласно с показанием народной былины о свисте Соловья-разбойника, в одной рукописной повести XVII века читаем: «начаша змий великий свистати; от змиева свистания падоша под ними (послами) кони».[909]909
  Архив ист. – юрид. свед., II, ст. Бусл., 48.


[Закрыть] В украинской сказке, напечатанной в «Записках о южной Руси»,[910]910
  Кулиш, II, 48–57.


[Закрыть] по сличении ее с вариантами того же эпического сказания, записанными в других местностях, Соловей-разбойник заменяет собою Змея Горыныча; в другой сказке Илья Муромец побивает двенадцатиголового змея, избавляя от него красавицу-королевну.[911]911
  H.P.Cк. III,11.


[Закрыть] Все эти сближения убедительно свидетельствуют, что в образе Соловья-разбойника народная фантазия олицетворила демона бурной, грозовой тучи. Имя Соловья дано на основании древнейшего уподобления свиста бури громозвучному пению этой птицы. «Свист бури, вихрей, ветров» – выражение общеупотребительное в нашем языке; народная песня, описывая бегство удалого добра молодца от царских разъездов, прибавляет: