Текст книги "Рассказы, эссе, философские этюды"

Автор книги: Александр Воин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Абстракция– это отвлечение от каких-то частностей во имя выделения, обнажения и подчеркивания чего-то главного, что без удаления этих частностей не разглядеть было. Много реалистических картин было написано о войне, но всех их превзошла «Герника», ибо частности и детали этих картин закрывали от нас зловещий и ужасный облик войны в целом. И Пикассо, остро ненавидивший войну, сумел вычленить ее квинтэссенцию. Но «Герника» потому прекрасна и потому искусство, что в ней соблюден главней закон его, закон меры: то ради чего Пикассо абстрагирует и отвлекается от деталей, стоит того, чтобы от них отвлекаться. Это как в моделировании: в принципе можно отвлекаться от чего угодно, но лишь в принципе. Успех модели зависит от того, насколько несущественно для поставленной задачи то, что мы отбросили и насколько существенно то, что оставили. И в этом опасность абстрактного направления в искусстве, которая, к сожалению, реализовалось сегодня в катастрофических масштабах. Абстракция стала убийственно обязательной, предписанной. А вот о том, что передает эта абстракция, ради чего абстракция, сила чувств художника, глубина – об этом просто неприлично говорить в приличном обществе, муве тон.

Когда я говорю о значимости того, ради чего делается абстрагирование в живописи, то не имею в виду значимость только политике общественную, как в «Гернике», /хотя и в ней это не только так/. Я имею в виду Человеческую значимость /летающие женщины Шагала, например/.

И еще одна вещь: искусство не математика, даже абстрактное. Оно должно исходить и быть наполненным человеческим чувством. Абстракция должна быть оправдана не только значимостью выражаемого,  но и силой чувства, силой отношения к передаваемому. Этим и прекрасны картины Пикассо и Шагала /помимо мастерства, что уже само собой/. Сила художника – это не обязательно нечто  синкопированное или как ножом  по стеклу. Это может, быть и очень тихо ; и с  богатейшими оттенками, как во Втором концерте Рахманинова, в симфонии  Калинникова, в картинах Левитана. Но если нет чувств, глубоких чувств, то их заменяют удары цветом и напряженной линией по глазам, синкопированными звуками по ушам, и порнографическими картинками по нашим сексуально нервными окончаниям.

 Я хочу еще раз уточнить, в чем же та опасность, что

 .реализовалась с переходом  всей .живописи в целом за некоторую абстрактную меру. Есть два момента. Первый то, что я уже сказал выше: для абстрактной картины, для того, чтобы она, была действитедьно Картина, произведение Искусства, несущее в себе крупицу Духа Человека, должна быть гораздо более высокая степень концентрации чувств художника в передаваемом, чем в менее абстрактной картине, и если этого нет, то получается «бэ», в лучшем случае поиск технических приемов, представляюших интерес лишь для самого художника и его      собратьев, или нечто чисто декоративное, что прежде подчеркнуто называлось «декоративное искусство» в отличие от «живописи» и вместе не выставлялось даже. В худшем случае – откровенная халтура.  Далеко не каждый, даже одаренный художник имеет сказать человечеству нечто столь значительное и так глубоко волнующее его, .чтобы абстрактная картина его была Картиной. В результате из-за того, что писать то нынче надо только абстрактно, происходит сильное снижение среднего уровня искусства, наводнение его фантастическим количеством халтурщиков, имитирующих всевозможных абстрактных мэтров, которые и сами не бесспорны, но уж их подражатели – сущее ничто.

Вот пример. Идете вы, допустим, по Эрмитажу и видите картину художника школы Тициана, безвестного художника.  Это не Тициан, но это Искусство. А вот современный израильский художник Бек. Большой художник. Возможно, он числится не за абстракционизмом, а за сюрреализмом или еще за каким-нибудь измом, или сам за собой /основал  грушизм), но он – безусловно достаточно абстрактный художник. Израиль просто наводнен его подражателями, которых в старину можно было бы назвать «школа Бека». Но от этой школы сам Бек открещивается, как от чумы. А от их порепаных груш, торчащих из каждого салонного окна в окрестностях Дизенгоф, за версту смердит делячеством и наживой. Конечно, и эти грушисты могут сегодня на время попасть в музей наряду, скажем, с каким-нибудь куском отодранной обои, что непременно выставлен в каждом уважающем себя музее Запада в отделе современного искусства и является, надо полагать, современным эквивалентом картины Иванова «Явление Христа народу». /Судя по почтительному обалдению, с каким взирают на него зрители/. Но это доказывает не то, что и эти груши– искусство, а лишь какой вред причинен искусству нынешним развитием его и насколько одурачено общество.

Второй момент относится к той небольшой части абстрактной живописи,  которая – не откровенная халтура для денег или для сенсации, не технические поиски и находки, и не чисто декоративные достижения, а действительно живопись. Та высокая пронзительность чувств, которую требует абстракция, гораздо легче,  следовательно гораздо чаще, достигается не в сфере нормальных и здоровых человеческих чувств, а в сфере болезненного и ненормального. Даже большинство картин Шагала и Пикассо, выражая гамму чувств глубоко человеческих, несут на себе печать определенной болезненности мироощущения, приближаясь к грани между здоровым и больным. Что же можно сказать о таком художнике, как Мандриан ?  То, что он делает, это, безусловно, не толькоjтехнические находки, новаторство, оригинальность, индивидуальность и прочий новомодный бред. Это, – безусловно, Живопись, исполненная Духа, но какого Духа? – Параноидного. Его картины  выражают острую ненависть не только ко всему тому в человечестве, что заслуживает ненависти, но попросту ко всему человечеству.

А такое направление как «сюр»? Это сплошная болезнь человеческого духа, начиная от его основоположника, и исключая лишь откровенных рыцарей наживы на этом поприще. В последнем случае дух больной, уступает место духу нечистоплотному /"Ну как, говорит, дух в окопах?" – «Шибко крепкий»./

Мне могут возразить, что современная живопись лишь отражает состояние современного общества, в котором много болезненного и ненормального. С тем, что в современном обществе много и болезненного и ненормального, я согласен, но не согласен, что отражение этого в живописи /и не только в живописи/ делается адэкватно. В живописи болезненное и ненормальное стали нормой и законом и обязаны мы этим в немалой степени абстрактному направлению ее в наши дни.

Кроме того, я не исповедую теории отражения искусством

действительности, в чем, насколько мне известно, совпадаю с большинством его нынешних адептов. Но в отличие от них, я не склоняюсь и к абсолютной автономности искусства от жизни. Я исхожу из определенной автономии их при наличии взаимного сильного влияния одного на! другое, а уж что первично и что больше влияет,  это здесь можно не рассматривать. Так вот, если мы признаем это влияние, то спрашивается: как влияет

на жизнь живопись, которая в большинстве своем халтура, а там где не халтура, выражает дух больной и ненормальный?      Теперь о других вышеупомянутых свойствах, присущих  современной живописи в целом. Это гипертрофированное тяготение к формальной новизне и к индивидуальности или самовыражению. Вообще-то большим, тем более великим художникам всех эпох присущи безусловно и индивидуальность и новаторство. Но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них сознательно ставил себе их, как главную цель. По части индивидуальности можно сказать словами вышеупомянутой шумерки:  «она либо есть, либо нет», и если есть, то проявит себя и без потуг, а если нет, то выпячивание ее приведет лишь к оригинальничанью. И потом, что следует понимать под индивидуальностью художника? Михоэлс писал:  «Артист, прежде чем выйти на сцену, должен иметь что сказать зрителям». Это артист то|, который играет уже написанную кем-то роль. Вот в этом то и есть индивидуальность мастера, без которой не может быть настоящего искусства. Это нечто совершенно отличное от того оголтелого индивидуализма, от подчеркнутого отхода, пренебрежения действительностью, игры в «наплевать, кто и как будет это воспринимать, это – мое самовыражение» и т.п. Подлинная индивидуальность художника обращена к людям. Она индивидуальна в том, что это он знает, он увидал, он имеет сказать людям такое, что они не увидели, не поняли еще, не оценили. Но она общечеловечна в своей обращенности, она исходит из убеждения художника, что это нужно людям, что это сделает их богаче, и отношением людей она и вымеряется в конечном счете. А не "мне наплевать

на то, кому это нужно и как это будет восприниматься хоть

когда-нибудь". Но поскольку совсем наплевать никогда не

бывает, то отношение появляется, но какое? – чисто денежное: эпатировать публику, лупануть по нервам, создать сенсацию, ну и загрести деньгу.

   Кстати, спросил я ту шумерку, указав ей на чисто белое полотно, где сбоку торчал маленький черный треугольник:

– Ну, как ты можешь восхищаться в который раз выставляемым чисто белым полотном, в котором с вариациями,  то точка посередине, то кружочек сверху, то треугольничек сбоку?

– Ну, это – говорит – действительно не восхищает, но ведь в свое время это была сенсация!

– Ну что тут можно сказать? Король то ведь гол, ребята! Сенсация,  как цель искусства! Но вывешивать в музее дурацкую  сенсацию, которая уже давно не сенсация и более того, вывешивать подражание дурацкой сенсации, которая давно перестала быть сенсацией, – это же до какого1идиотизма надо докатиться?

Это кажется мне до прозрачности очевидным, но «самовыражение» настолько прочно вошло в сознание не только современных художников и людей искусства, но и каждого, кто хотя бы краем уха слыхал о нем, что не сомневаюсь, что ждет меня здесь стена глухого непонимания.  лХудожник должен самовыражаться" и все тут /"В отведенных для этого  специальных местах" -подсказывает мне внутренний голос/. Ну скажите мне: Эль-Греко, Ботичелли, Левитан, Врубель, да кто угодно из великих доабстрактных, они что тоже самовыражались,  или их индивидуальность не различима на фоне ваших ослепительно сияющих самовыраженных? – Нет, они выражали свою любовь, свой восторг увиденным прекрасным,  которого не видели другие люди, хоть и жили рядом с HИМИ. Тем не менее их индивидуальность  непререкаема, в отличие от вашей, господа малеватели белых квадратов с напряжением и разрешением.

Теперь о новаторстве, ставшем также навязчивой манией современной живописи и приведшем к утрате и традиции, и уважения к традиции, и мастерства, основанного на традиции, и что более всего, утрате духовного содержания искусства. Вообще-то, сами по себе поиски новых выразительных средств безусловно полезны и следует сказать, что гипертрофия новаторства с этой точки зрения дала значительные результаты. Расширение набора материалов, углубление понимания воздействия цвета и линии, все это обогатило выразительнее возможности живописи. Это было бы совсем прекрасно, если бы расширение возможностей шло параллельно с их реализацией, но это далеко не так. Поиск новых возможностей приобрел самодовлеющий характер, не только оттеснив на второй план то, что передает живопись, то что имеет художник сказать людям, богатство его мироощущения, сила чувства и т.д., но попросту поставив под сомнение и даже под фактический запрет наличие подобных качеств в живописи. Не мешает напомнить, что не меньшую роль в расширении изобразительных возможностей современной живописи, чем сыграли сами живописцы, сыграла техника и химия и с этой точки зрения выставка отделочно-строительных материалов, может успешно конкурировать с выставкой современной живописи. Более того, начав выставлять в качестве произведений искусства необработанные атрибуты сегодняшней техники: куски обоев, резины, набор слесарных инструментов, примерно в том виде, в каком его можно обнаружить возле верстака слесаря, современная живопись расписывается в своем духовном бесплодии и ничтожестве пред лицом всемогущей техники.

Игра в новаторство сопровождается и бесконечными спекуляциями на непонятности. Создан стереотип, что настоящий художник должен быть непонятен современникам и чем более он непонятен, тем больше у него шансов быть причисленным в дальнейшем к сонму великих . Вот де и Рембрандта в свое время не понимали и Ван Гога и Модильяни. Что верно, то верно. Большой художник всегда имеет новое в видении им мира /и, между прочим, этим новым виденьем объясняется то, что он ищет новых выразительных средств,  способных его передать, а не средства ради средств/ и, в силу известной косности и инертности восприятия рядового зрителя, в истории было немало случаев, когда великих подолгу не воспринимали, и так будет и впредь. «Такова сель а ви», как говорит Райкин. Не мешает все же заметить, что еще неизвестно, больше ли было тех великих, которых подолгу не воспринимали или тех, которых воспринимали с восторгом сразу или почти сразу. Но что не вызывает никаких сомнений это то, что во все времена количество всяких бездарностей, играющих в непонятОСТЬ во много раз превышало количество талантливых, независимо от того, были ли они признаваемы или нет. И бездарь эта всегда делала много шуму, и нередко бывала в моде. Когда я читаю у Пушкина строку «как стих без мысли в песне модной», то думаю, что это он об этих самых «новаторах», о существовании которых во время оно мы только потому и узнали, что Пушкин вскользь упомянул о них.

Но. никогда это требование  от каждого художника непонятности не достигало такого масштаба как сегодня.

И, все таки, как же быть с радостью, воодушевленностью тех симпатичных и интеллигентных на выставке, которые так впечатлили меня? Какая разница, что является источником радости и воодушевления, если они прекрасны сами по себе? Но мне хочется сначала понять причину. Есть ведь и достижения, хотя бы в области чисто декоративного. Но и на выставке обоев можно найти и радость и воодушевленность:"Ах посмотри, милый, как эти в горошек украсили бы нашу малую комнату и пошли бы к новой сафе!" Но нет, на американской выставке это не совсем то, во всяком случае не сводится к тому. А что же? Все  поведение участников говорит о том, что это игра, игра увлекательная и вдохновляющая в силу                                                       того, что она дает пищу воображению и еще более того честолюбию каждого из участников, предоставив всем без исключения роль выше средней: не просто ценителя искусства, a понимающего то, что «серые массы» не понимают. Я не скажу, что здесь полный самообман. Соответственно подготовленные,                                   те, что были на выставке, умеют найти в картинах и напряжение и разрешение и эффект вызванный эмоциональным сочетанием цветов и звучание линии, чего не может сделать неподготовленный зритель, и это дает им законное право для щекотания самолюбия. И тем не менее эта игра доставляет им столь большое удовольствие также и в основном, по причине заблуждения, что объект их игры – великое искусство. Можно сказать, зачем же лишать людей радости, даже если источник ее – заблуждение. Да мне не жалко – пусть радуются. Жалко только, что заблуждениям рано или поздно приходит конец, и вот тогда источник радости от современного искусства исчезнет надолго, пока не возродится настоящее современное искусство, в ситуации разрыва традиций и преемственности, на поприще растоптанной и заплеванной  духовности.

 А что делать тому, кто и сегодня видит, что король гол, скажи читатель?

Психотерапия, мораль, современное искусство и проч

       Когда-то я уже писал, что психотерапевтические школы растут в наши дни, как грибы после дождя. Вот и сейчас в Украине сильно вошла в моду гешталт терапия, а в России изобрели сказко терапию. (Мол, знай наших, не все ж Европе пудрить нам мозги, мы и сами можем пудрить их себе не хуже). Прибыла уже эта сказко терапия и в Украину. (Да не попутает читатель ее с теми сказками, которыми кормит нас власть).

       Ну, распространилась, ну, прибыла, ну и что? – скажет читатель. – Никто ж никого не заставляет пользоваться этими терапиями. И вообще, у нас демократия, плюрализм, поликультурность и прочая политкоректность.

Оно, конечно, так. Но с другой стороны, необычайно в моде сейчас разговоры и про мораль и духовность. До того в моде, что даже дырка в голове от болтовни на эту тему. И тошнит от нее малость, особенно, когда болтающие – люди аморальные, бездуховные и не ведающие, что такое дух и мораль. А какая тут связь одного с другим? А связь вот какая.

«Суть гешталт-мировоззрения емко сформулировал один из основателей этого психотерапевтического направления – немецкий психолог Фредерик Перлз:

 «Я делаю свое дело, а ты делаешь свое дело. Я живу в этом мире не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям. Ты – это ты. А я – это я». То есть нужно позволить себе быть самим собой. Не сравнивать себя с другими людьми, не осуждать». («В поисках своего „Я“», Сегодня, 30.10.08)

Что здесь значит «быть самим собой», «не осуждать»? Может это значит: «Ты – спортсмен, а я – артист. Но я не сравниваю тебя с собой и не осуждаю себя за то, что я – не спортсмен»? Да нет, конечно. Это значит освобождение себя от моральных тормозов. Чтобы не было в этом сомнения, вспомним, что все психотерапевтические школы вышли из психоанализа, родоначальником которого был папа Фрейд. Тот самый папа Фрейд, который «доказал», что человек не властвует над своими инстинктами, а, наоборот, они, и, прежде всего либидо властвуют над ним. И именно отсюда родилась сексуальная революция и весь тот свинюшник, в котором мы до сих пор барахтаемся.

Или возьмем так называемое современное искусство. Я говорю «так называемое», потому что имею в виду не вообще все искусство, творимое в наши дни, а то, которое позиционирует себя как «современное». (Впрочем, оно сегодня доминирует в этой области). Вот выступал на днях по радио руководитель украинского центра современного искусства (или что-то в этом роде). Спросила его ведущая: а что это такое – современное искусство? Из его ответа получилось, что главное, чем оно отличается от нормального (вместо «нормального» он употребил слово «классического») искусства, это тем, что оно обязано эпатировать публику. Ну, а чем, спрашивается, можно эпатировать публику, кроме очередного побития рекордов аморальности?

Или еще она спрашивает: «Как действуют супер современные в смысле эпатажа спектакли Жолдака на публику? Или даже не на публику, а на подростка, играющего в одном из них и вынужденного ежедневно участвовать в действе, перегруженном сексом и насилием?» – «А что – отвечает он – жизнь сегодня менее перегружена всем этим, чем спектакли Жолдака?»

Ну, во-первых, жизнь все еще не так нагружена этим, как это искусство. Если была бы так нагружена, то не было бы и эпатажа. Но она таки нагружена. Но отчего она нагружена? Она нагрузилась из-за того, что появились и восторжествовали соответствующие философии, фрейдизм с последующими психотерапевтическими школами, в частности и в первую очередь, которые обосновали право каждого «быть самим собой», в смысле свинячить как угодно и не осуждать себя при этом. И из-за «современного» искусства, которое каждый раз должно переплюнуть по части эпатажа предыдущее «современное» искусство. Кстати, это подразделение искусства на классическое и современное, оно же эпатажное, это – нечестный прием представителей «современного» искусства в борьбе их с искусством настоящим. Во все времена находилась бездарь, которая норовила выделиться в искусстве с помощью эпатажа. Просто сегодня этого больше и гуще, но никаких оснований для того, чтобы называться современным это не дает. С другой стороны, классическое искусство – это настоящее современное искусство своего времени, которому в свое время точно также приходилось пробиваться сквозь эпатажную бездарь. Причем та старая эпатажная бездарь уже давно забыта, а классическое искусство потому названо классическим, что оно прошло испытание временем. Существует и сегодня настоящее искусство. Но из-за шума, производимого эпатажниками, которых сегодня больше, чем во все предыдущие времена вместе взятые, его представителям сегодня еще трудней получить признание, чем в прошлые времена.

Проблема, о которой идет речь, не ограничивается духом, моралью и искусством, которые для очень многих, к сожалению, не более чем пар или, в лучшем случае, бесплатное приложение к хлебу с маслом, качественной домашней утвари, возможности отдохнуть на Канарах и т. п. Когда эрзац господствует в морали и искусстве, то он же начинает господствовать во всех остальных сферах жизни, включая политику и экономику, и тогда приходит кризис и богатые лишаются Канар, а бедные – масла к хлебу ( а кой кто и хлеба тоже). В украинской политике, экономике, философии талантливым людям так же тяжело пробиться наверх, как и в искусстве, потому что и в этих сферах наверху эрзац, который воспринимает настоящее, как угрозу себе. Несостоятельность украинского политикума сегодня стала очевидна. Мировой финансовый кризис разразился, конечно, не по вине украинских властей. Но Украина могла бы пройти этот кризис несравненно легче, если бы власть не потратила время в бездействии, заявляя, что этот кризис Украины не коснется. И это в ситуации, когда специалисты на Западе в один голос заявляли, что Украины он коснется гораздо жестче, чем западных стран.

Что касается науки и философии, то здесь засилие наверху эрзаца не столь очевидно широкой публике. И еще менее очевидна для нее роль науки и особенно философии в тех ощущаемых ею бедах, которые уже свалились и продолжают надвигаться на нее, как-то финансовый кризис, разрушение экологии, изменение климата и т. д. Сегодня болтать о философии стало столь же модно, как о морали и о духе, но не углубляясь в суть, не уточняя понятий, не заботясь о ясности и противоречиях. Наоборот, чем туманней и путаней, тем оно как бы умней считается. («Мутят они свою воду, чтобы глубокой казалась она» – сказал о них Ницше). Поэтому широкие массы стали воспринимать философию, как словесное украшение к торжественным речам на публику, эдакое интеллектуальное шоу. На самом же деле философия есть вещь насущно необходимая людям индивидуально и обществу в целом. И сегодня, как никогда в прошлом, ибо сегодня от философии зависит выживание человечества. Само собой от настоящей философии, а не от псевдомудрой болтовни под философию. А эта болтовня точно также мешает пробиться настоящей философии, как эпатажное и прочее псевдоискусство настоящему искусству.

О роли философии я уже не мало писал, поэтому резюмирую здесь это сжато. Ну, как некоторые философии (ошибочные, безусловно, а значит – эрзац) разрушили общественную мораль, произведя сексуальную революцию, сказано выше. Ну а разрушенная мораль – это главная причина коррупции, разрушающей экономику, и того бардака в политике, который разрушает и экономику и все остальное. Другая группа философий в то же время релятивизировала наше познание, утвердив пресловутый плюрализм, по которому у каждого своя правда. В результате, когда ты сегодня обращаешься к философскому истэблишменту и говоришь, что ты в своей философии опроверг и тех, кто доказывал относительность морали, и тех, кто релятивизировал познание, тебе всякие там эрзац философы с вершины философской пирамиды, вроде директора киевского института философии Поповича говорят: «У тебя своя правда, а у нас своя. Мы не обязаны ни обсуждать твою философию, ни продвигать ее. Продвигайся сам, как мы продвигались». А как они продвигались? Они продвигались, исполняя философское «спасибо партии» в советское время. А теперь продвигаются, используя достигнутое тогда служебное положение: публикуются в печатных органах им принадлежащим, куда настоящего философа не пускают, собирают у себя в институте конференции, на которые настоящих философов не пускают, получают доступ на радио и телевидение, куда опять же настоящему философу не пробиться. Вот на «Радо эра ФМ» есть программа философа и… психоаналитика Назима Хамитова. Болтает он там без устали о морали и о духе, не упоминая роли его психоанализа в разрушении морали, да и вообще не уточняя, о какой морали он говорит и что он имеет в виду под духом.

       Можно было бы закончить фразой Гоголя: «Скучно жить на белом свете, господа», да ведь если так и дальше будет продолжаться, то и жить нам всем не долго останется.

Выставка современной живописи в Киеве

       Выставка была в Музее русского искусства и закончилась в минувший вторник, т. е. где-то 11.11.08. Она была организована группой украинских художников и хоть и была размещена в музее, но не под эгидой властей или союза художников, а как вполне независимая. Сопровождалась она рекламной кампанией, не могу судить насколь в целом широкой, но, по крайней мере, мне довелось услышать несколько раз по «радио Эра ФМ» интервью с ее организатором и вдохновителем Клименко (если не ошибаюсь). Он позиционировал живопись группы, как с одной стороны современную, противопоставляя или, как минимум, отделяя ее от живописи классической или соцреализма, а с другой, противопоставляя ее той современной живописи, в которой художники просто рисовать не умеют. Т. е. школу живописи классическую и в частности советскую он приветствовал и настаивал, что вот художники его группы, они таки владеют мастерством, которое дает школа, владеют, но ставят себе другие цели. Далее шел мне лично уже поднадоевший набор фраз о концептуальности, о метафизике и вообще философии, т. е. о нагруженности картин художников данной группы всем этим. Употреблялись, хоть и без излишнего акцента на них и «провокативность» и «эпатажность». Речь шла и о продаваемости картин данных художников, особенно на Западе, а, следовательно, признании. Все же главный флер в самоподаче был в философичности этой живописи. Мол, это Вам не хухры-мухры и не «А Вы видали, как течет река?». Тут головой думать надо и если кому не понравится, значит, сам – дурак.

       У меня давно уже было желание поближе познакомиться с современной живописью и посмотреть, чем она отличается от той, что была современной 30 лет назад, и о которой мне доводилось писать («Выставка американской живописи»). А тут, тем более, говорят о преемственности школы живописи и о философии. В общем поднапрягся и в последний день таки успел. Правда, будучи под прессом времени, т.е. имел всего пол часа на осмотр. Задержался на 40 минут, рискуя опоздать куда спешил, и сожалею, что не смог пробыть там часика полтора.

       Можно разбирать любую выставку по пунктам: вот это в ней есть, а этого не хватает, вот этот художник силен в этом, а в этом слабоват. Но если хотя бы одна картина поразила вас, тронула вам душу, как способно трогать только настоящее искусство, то заниматься таким холодным анализом противно. В данном случае это имело место. Работы Сидоренко произвели на меня именно такое впечатление. Мастерство? Конечно, он – мастер, великолепно владеющий светом и цветом. Свет в его картинах просто поражает. Кажется, вся комната, где выставлены его картины, залита этим светом. Но мастерство, вещь приятная сама по себе (особенно в эпоху, когда о нем стали подзабывать), еще не делает картину актом Искусства с большой буквы. Любой ученик школы Тициана – мастер, мастер, но не Тициан. В советское время главные художественные институты страны выпускали художников, безусловно, владеющих ремеслом, но это не значит, что любого из них можно поставить в ряд, скажем, с Татьяной Яблонской. Как ни великолепен свет в картинах Сидоренко, но можно найти подобный, скажем, у Сарьяна. Свет это, конечно, важно и все-таки его тоже недостаточно, чтобы сделать картину Картиной. Так может это – вышеупомянутые философичность, концептуальность, провокативность? Все это, кстати, присутствует в его картинах, хотя и не во всех. Но все это имеет место и у других художников группы и у половины из них и мастерство на уровне, но Искусства с большой буквы не происходит. Мало того, у тех из них, кто поталантливее, эти потуги на философичность, эта дурацкая провокативность, просто убивают Искусство, которое без такого целеполагания могло бы и состояться у них. Это, например, у Ротбрайта (если не ошибаюсь), у которого две небольшие картины с головами людей и мухами, размером с эти головы. Какая мне разница, какую глубокую философскую концепцию он запихал в этих мух (да и может ли тут быть глубокая философская концепция)? Ну, допустим, мне объяснят, что эти мухи выражают то-то и то-то. – Ага, скажу я, понял. – Ну и что, после этого у меня появится ощущение соприкосновения с великим Искусством, ощущение откровения? Если живопись не действует сама по себе, а только с помощью сопровождающего текста (неважно, писанного, сообщаемого устно или который надо угадать), то уж лучше я буду просто читать тексты, философские в частности.

       То, что превращает картины Сидоренко в Картины, рождает чувство откровения при столкновении с его живописью, – это передаваемое в них ощущение ценности жизни как таковой, ценности каждого ее трепетного и неповторимого мгновения, вне зависимости от социальной, философской и прочей значимости этого мгновения или обстоятельств, в которых оно имеет место. Это чувство необычайной, все превосходящей ценности жизни в картинах Сидоренко перекрывает, забивает, делает неважными и не мешающими даже все его потуги на философичность и безусловную провокативность некоторых его работ.

       Вот, например, его картина, пародирующая некий религиозный сюжет, характерный для многих религий, ( а посему претендующая и на философичность и на провокативность), в которой изображена кампания людей на лоне природы. Религиозность сюжета в том, что в центре картины – фигура персонажа, изображающего явно проповедника или святого, а остальные изображают его сторонников, апостолов и т. п. Дабы не было сомнений в религиозности сюжета, над головой «святого» – кружок, символизирующий нимб, а в толпе поклонников стоит и лань. Так сказать и люди и звери внимают словам праведника.

       Пародийность же и провокативность картины в том, что святой – это обыкновенный земной мужик, нарочито заземленный. В лице его – ни малейшей святости и дум о возвышенном и потустороннем. Наоборот, – полное довольство земной жизнью. Он лежит на земле в довольно-таки вольготной и несколько фривольной позе и даже, кажется, жует что-то. Нимб над его головой – это кольцо из проволоки или еще чего-то, которое держит одна из его последовательниц, при этом двумя другими пальцами руки, в которой держит кольцо, она «делает ему рожки» (или показывает знак V). Лицо у нее, как и у остальных, тоже лишено святости или торжественности момента. Это просто лица людей, наслаждающихся пикником на природе. Но все это лукавое мудрствование на темы религии в картине перекрывает мощный гимн жизни, бьющий из нее, то ощущение ценности жизни, которое автор умеет передать и которое и делает его картины Картинами.