Текст книги "Рассказы, эссе, философские этюды"

Автор книги: Александр Воин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

   На мой звонок к калитке вышла Алена, но на сей раз она оказалась в доме не одна. Мы условились встретиться вечером в городе. Когда мы встретились, Алена сказала, что договорилась с матерью, что она ночует сегодня у подруги, и нам остается только снять комнату, чтобы провести там может последнюю нашу ночь. Мы отправились на поиски. В центре города шансов найти не было и мы лазили по каким-то окраинным трущобам.

   В те дни в Одессе бушевало стихийное бедствие, запомнившееся многим надолго. После двух дней мокрого снега ударил мороз, образовался страшный гололед. От намерзшего льда пообрывались провода, а поднявшаяся затем буря повалила много столбов электропередач, в результате чего Одесса на несколько дней оказалась без света и воды. В этой кромешной тьме, пронизываемые насквозь холодным ветром, оскользываясь на льду, мы блуждали от дома к дому безуспешно пытаясь найти ночлег. В большинстве случаев нам даже не открывали, разговаривали черещ дверь и наотрез отказывались, не желая даже слушать об оплате. Как потом я узнал из газет, хаосом воспользовались бандиты и к прочим неприятностям обрушивашися на одесситов в те дни добавились массовые ограбления. Народ боялся открывать двери незнакомым. Наконец, в какой-то мерзкой халупе дверь открылась и на пороге в свете свечи показался тип, похожий на мохнатого паука, вылезшего из своего темного угла с развешанными в нем в паутине мухами. Он осмотрел меня цепким, колючим взглядом и я понял, что чем-то ему не понравился. Позже, за водочкой, он разоткровенничался и мы узнали, что он старый гэбист еще времен Сталина, наполовину выживший из ума, безумно любящий вождя народов и ненавидящий всех и вся, кто был после, и уже, конечно, «этих жидов», от которых все зло. Если б не пнощание с Аленой я бы, конечно, набил ему морду в самом начале его откровений и за «жидов» и за его гэбистское прошлое, в котором он пытал людей типа моего отца и теперь этим откровенно хвастался. Но ради прощания с любимой я переступил через это и только поддакивал, слушая его. Но это было потом. А сейчас, просверлив меня насквозь взглядом и почувствовав во мне то ли еврея, то ли «врага народа» он сказал: – Вообще-то у меня есть свободная комната и деньги мне не помешают и воров не боюсь: грабить у меня нечего. Но... – Если бы он успел высказать это свое «но», дело было бы кончено. Но Алена, божественная Алена, прервала его. Что она там пела, это немыслимо передать. Она пустила в ход весь свой колдовской магнетизм. Наконец, этот старый пень ожил и выбросил из себя свежую почку. Он выдал нечто должное изображать улыбку в сторону Алены, затем перевел на меня вновь ставший неодобрительным взгляд и сказал – Только ради нее. – Я не сомневался.

   Наконец, водка была выпита, воспоминания закончены, старый гриб показал нам нашу комнату и раскланялся. Комната соответствовала внешнему облику халупы. Даже в свете свечи видно было какая она грязная. Кроме кровати застеленной каким-то невообразимым тряпьем, в ней больше ничего не было. Но нам больше ничего и не нужно было.

   В ту ночь, ослабленный навалившейся уже болезнью, я был плохим любовником. Я был близок к тому, чтобы быстро кончить в первый раз. Не знаю, чувствуют ли все женщины приближение этого момента у мужчины, но мне никогда ни до, ни после не встречалась женщина, способная предотвратить, точнее надолго оттянуть этот момент. Но Алена ведь была королева. Она сказала – я не дам тебе быстро кончить. – И она сделала это. Позже, в Израиле мне встречались женщины, изучившие и овладевшие всякими техническими приемами этого дела, начиная с «Камасутры» и кончая какими-то современными пост сексуально революционными техниками. Как только такая жрица начинала давать мне указания – Нет, ты сначала должен сделать мне то-то – у меня пропадало всякое желание и падал инструмент. Алена, конечно, не владела никакими такими техниками, но была наделена от природы многими талантами и среди них талантом любить. И самое главное, она любила меня.

   В какой-то момент она попросила меня лечь на спину. Я чувствовал, что это – не от техник, что это – импровизация ее любви. Это нисколько не оттолкнуло меня и я сделал то, что она просила. Она насадилась сама на мой скипетр, охватила меня коленями и в свете свечи я увидел и почувствовал телом изумительный танец любви. Я знал к тому времени, что Алена не только талантливая музыкантка, но и великолепная танцовщица. Но такой пластики я не видел никогда даже в балете. Так простились мы «навсегда»... И тем не менее это оказалось не последняя наша ночь, хотя лучше было бы, чтобы именно она была последней.

   Вернувшись в Киев, я рассчитался с женами, подал документы на выезд и с головой окунулся в сионистскую деятельность. Вдруг месяца через три-четыре я получил от Алены весточку, что она через неделю будет в Киеве на 3 дня. Расставаясь, мы не обсуждали такую возможность – учитывая склад и понятия алениной мамы, представлялось совершенно нереальным, чтобы та отпустила свою дочь в другой город на 3 дня, тем более, ко мне. Но Алена, изобретательная Алена, движимая любовью, придумала комбинацию. Она влезла в какую-то культурно-комсомольскую деятельность и ее посылали или якобы посылали на какой-то съезд юных доярок с музыкальным уклоном. Ее приезд совпал со свадьбой у одной моей знакомой, точнее хорошего друга и большой помощницы в период моей предыдущей еврейско-культурнической деятельности. Свадьба приходилась на день перед выездом Алены назад в Одессу. Я не мог не пойти на эту свадьбу и не видел, точнее не разглядел, причины, по которой мне не следовало идти туда вместе с Аленой. А зря.

   Свадьба была еврейская, но не сионистская – сама невеста тогда еще не решилась ехать в Израиль, тем более ее и жениха родственники и знакомые, никого, из которых до свадьбы я, кстати, не знал. Что не означает, что они не знали меня заочно. Я был один из ведущих сионистов этого периода: на сионистской конференции по еврейской истории в Москве в этом году, проведенной несмотря на репрессивные меры властей, я был единственным докладчиком от Киева, в этом же году я возглавлял сионистскую демонстрацию в Бабьем Яру в годовщину трагедии и т.д. Сионисты же были в фокусе внимания в еврейской среде. Я уже сказал об отношении еврейского обывателя к первым сионистам периода Амика Диаманта, три-четыре года назад. Это была глухая неприязнь, замешанная на страхе: как бы нам из-за них не попало. Были и доносы. Теперь ситуация изменилась. В пробитую первыми брешь выехали уже сотни людей, и тысячи уже были в подаче. Правда, большинство сидело в отказе, но выяснилось, что тех, кто не сиониствует, а тихо ждет разрешения, власти особенно не преследуют, в тюрьмы уж точно не сажают (в отличие от сионистов), а многие и на прежних работах и должностях остались. Одновременно пошли письма из Израиля и выяснилось, что там просто рай по понятиям советского обывателя: зарплата больше, фрукты дешевле, дают квартиру, бесплатно учат ивриту. Отношение к сионистам изменилось, но это не значит, что они стали героями в глазах обывателя. Т.е. их героизм и правота теперь как бы признавались, но как: Обыватель не может признаться самому себе в своей неправоте, ничтожестве, трусости. Поэтому сионисты, даже оказавшись правыми и став героями одновременно продолжали оставаться для обывателя ненормальными. Ведь нормален в глазах обывателя только он сам. «Вот, этот сумасшедший, таки уехал и смотрите, как он теперь тем живет. Нет, в этой жизни везет только ненормальным». Желательно было к этому общему для них убеждению подыскать и какие-нибудь дополнительные «подтверждения». Я, с моей переборчивостью в женщинах, давал им такую возможность.

   Дело в том, что к этому времени в Союз дошла уже не легкая рябь, а довольно мощные волны воздействия сексуальной революции. Как выразился один мой сотрудник по моей еще инженерной работе после аспирантуры, т.е. лет за 10 до описываемых событий – «Сейчас нужно быть сексуал демократом». То есть нужно постоянно подчеркивать свою сексуальность. Нельзя, чтобы тебя долго не видели с женщиной – ты становился подозрителен на сексуальную дефективность. Еврейский обыватель заразился этой болезнь быстрей и сильней, чем коренной, в силу упомянутого мной духовного и нравственного упадка евреев в рассеянии (из-за чего я прежде всего и стал сионистом). Возожно, относить это ко всем евреям в рассеянии – преувеличение, одесские,например, не подпадали под это определение, но к киевским это относилось вполне. Но до сих пор я знал моего родного обывателя изрядно мало, несмотря на мои культурническую и сионистскую деятельность. С детства и вплоть до начала этой деятельности, так сложилось, я почти не соприкасался с еврейской средой в ее естестве. Конечно, у меня бывали и друзья-евреи и женщины-еврейки (хоть и мало), но они были такие же ассимилированные русско-культурные как и я, и хоть я и знал, что они евреи, но не отличал их от не евреев. В них и не было ничего еврейского, кроме носа. В период деятельности я, конечно, окунулся в еврейскую среду, но те, с кем я контактировал, или не были представительной выборкой – сионисты – или в какой-то мере нуждались во мне – получить вызов из Израиля, бесплатные уроки иврита, и потому подделывались под меня. Поэтому та атмосфера, в которую мы с Аленой попали на этой свадьбе была неожиданностью для меня, для Алены тем более. Неприятной неожиданностью.

   – Вот, это – тот самый сионист. Полез в герои, потому что у него с женщинами не ладится. -После расставания с Аленой в Одессе у меня еще не было женщины. То прощание еще звучало у меня в душе, не оставляя места новому чувству. К тому же Киев – не «брега» с их дикой свободой. Не попадалось подходящей. Да и вообще, сексуальная революция ломала обывателей, подчиняющихся принятостям любой победившей революции, но не меня. Я плевал на ее императивы, в чем не раскаиваюсь. Но плевал все же излишне беспечно. И это оказалось, зря.

   – Теперь привез показать нам какую-то «шиксу». Еврейки он не мог найти, тоже мне патриот. Интересно, он хоть спит с ней? Лева, ты у нас красавчик, иди пригласи ее потанцевать, посмотри, будет ли она к тебе жаться.

   Конечно, ничего такого не произносилось так, чтобы я или Алена могли это услышать. Но липкие взгляды, кривые ухмылочки, перемигивания, какие-то непонятные посторонним, но принятые в их среде кодовые словечки, явно на наш счет. Я чувствовал себя, как в дерьме, не сомневаюсь, что Алена тоже. Там «на брегах», я наплевал бы на то, что нет формального повода набить кому-нибудь морду и сделал бы это, так сказать по сумме ощущений. Но это были не брега, и это была свадьба моего друга и соратницы и я дотерпел до конца. Я до сих пор не знаю, правильно ли я поступил.

   Этой ночью мы страшно долго занимались любовью. Но души наши были немы. На четвертом разе я никак не мог кончить. Это занятие стало уже противным и мне хотелось просто вынуть и прекратить его, но я боялся обидеть Алену. Она оказалась смелей – Давай прекратим это – сказала она.

   На другое утро я проводил ее на вокзал. Никаких слов по поводу свадьбы не было произнесено между нами. И даже прощания. Так, до свидания. Но я знал, что вижу Алену в последний раз, даже если задержусь в Союзе еще на годы. Наша любовь, которую не могли убить ни взаимное освобождение, ни мои, а может и ее измены, умерла, залитая обывательскими помоями.

Философия бегающей собачки

  Сегодня встретил в Тель Гашомере молодого идиота в  форме, . который разряжался по Фрейду. Молотил всякую клейкую и  бессмысленную ерунду, обращаясь к людям ему совершенно незнакомым. Говорил громко, почти на крике, сопровождая несмешную свою муть «здоровым, жизнерадостным» смехом и подмигиваниями. Публика посмеивалась над ним. Некоторые острили на его счет весьма зло и ржали , но на него это не действовало. Он не обижался на обидные шутки и не отвечал на них, а продолжал молотить свою ахинею. Это вовсе не был ильфовский «жизнерадостный идиот», Тут вообще слово идиот надо употреблять с осторожностью, ибо как бы самому в таковые не попасть ,так как мы имеем дело с «великой», «революционной», «научной» философией, «освободившей» человечество, и с ее адептом и борцом за ее всемирное торжество. По ходу своей речи, без всякой логической связи с предыдущим и последующим, нормальной связи, принятой в разговорах нормальных дофрейдовских людей, зато с той связью, которая присуща «потоку сознания», «подсознанию» и  прочим постфрейдовским достижениям, он изрек «Надо разряжаться! Все, что в тебе есть, надо выбрасывать. Это полезно для здоровья».

   Ну, судя по тому, что он из себя выбрасывал, ничего, кроме дерьма, в нем не было, но не в этом дело. Он словно задался целью доказать, что тот, кто не подавляет свои  инстинкты, а все выбрасывает из себя, тот абсолютно здоров, а прочие – психи. Его ничего не брало, а вот остальная публика поупражнявшись в остроумии на его счет и поистощив его, как-то приуныла и заскучала. У некоторых был, для вящего торжества фрейдовской теория, явно подавленный вид  (ну, следовательно, комплексы и прочее).

   Конечно, молодой апостол вряд ли читал самого учителя, и более того, наверное, и имени его не слыхал. Но это  неважно. В Союзе мало кто, включая фюреров oт партии, читал Маркса, но это не мешало его доктрине определять тамошнюю действительность. Наш герой, конечно упрощал великого Мессию ( а кто не упрощает, переходя к действию), но пусть мне кто– нибудь докажет, что он искажал суть «учения» или делал из него неверные  практические выводы.

Ошибка Фрейда в том, что, исследовав психику отдельного человека,он позволил себе сделать весьма легкомысленные заключения для всего общества. Ну если для индивида полезно разряжаться /кстати, эта посылка также верна наверняка лишь в определенных границах, которые Фрейд не указал и не упомянул, не подозревал вероятно об их существовании/ значит для общества будет полезно, если  все будут разряжаться. С какой  стати? В обществе все связно, мон шер, Фрейд. Если бы  продукты  «разрядки» улетучивались в пространстве,  а не оставались  в обществе же ,это было бы хорошо. Но ведь это явно не так. Это видно  не только из вышеописанного случая, но и из крайних примеров. Есть психи,  которым для «разрядки» нужно убить кого нибудь, изнасиловать и т.п. Возьмем для примера уголовщину, в частности, паханов.  Как правило, очень здоровые психически люди. Они  постоянно разряжаются на близких и дальних. Но помимо трупов и калек, остающихся на их пути, там еще много остается закомплексованных и заряженных  "разрядами " паханов. Возьмем советских начальников. Они очень полезно для своей психики разряжались на своих подчиненных. Правда, на них разряжались вышестоящие. Но для того, чтобы Фрейд понял, насколько полезны такие разрядки для тех, на ком разряжаются, надо было бы сунуть его носом в дерьмо советской действительности. Да, наконец, фашизм, белокурые бестии, сверхчеловеки, раса избранных, которым все можно. Полная разрядка. В результате будет раса полноценных господ. Но фашизм оказался последовательнее и логичнее Фрейда: он не отрицал, что для тех, на ком разряжаются, ничего хорошего не предвидится, но туда им и дорога, цинично заявлял он. Да и, вообще, все это история стара, как мир. Всю жизнь человечество разряжалось с помощью войн, грабежа, драк  и дорязряжавшись до полной невозможности существования спохватывалось и восклицало: «Ребята, давайте же жить по-человечески!» И на короткое время наступало просветление. Что нового внес Фрейд? Он «доказал», что все виды разрядки можно заменить только сексуальной и если это сделать, то наступит мир и благоволение в человецех.

Hе будем пока касаться цены такой подмены, но достигается ли цель? Действительно ли не будет войн, грабежа и насилия, если все будут сношаться напропалую, крест накрест, без удержу и тормозов? Ну уж хрен! В Африке, кажется, и поныне еще есть племена, где половые отношения ничем не ограничены /"Великая сексуальная свобода".  Почему Фрейд и его поклонники не мчались и не мчатся в Африку? / Но, насколько мне известно, все оставшееся свободным от удовлетворения естественных потребностей, включая половые, время, оные племена употребляли на истребление себе подобных из других племен. Возьмем для примера что-нибудь поближе к нам, современную Америку, скажем. Бурно сексуализировавшуюся, так сказать, сексуально освободившуюся Америку. В ней, конечно, насилие идет на убыль и скоро исчезнет вовсе. Насношавшись вволю американцы как дети впадают во всеобщую сопливую любовь и танцуют в кружке вокруг елки. –  Не тут то было! Оказывается, пресытившись сексом /свободно разнообразным, заметьте/, многие почему-то начинают тяготеть к более сильным эмоциям, связанным с насилием, как в сочетании с сексом, так и баз него. За примерами, впрочем, можно вообще не выходить из дому. Посмотри налево, посмотри направо, дорогой читатель и скажи мне, чего ты вертишься?

И почему это нет социологическо-статистических исследований, устаналивающих корреляционную связь между ростом преступности и сексуализацией общества?  О великая проститутка – общественная наука! Вот  во вчерашнем "Маариве*  или «Идиоте» некий американский социолог вещает: «Половина мужей изменяет своим женам,  75%  не видят в этом ничего плохого. Отсюда вывод :  супружеская  измена – вещь полезная и здоровая для брака». Социология и прочие «научные» подпорки «нoвoй  ментальности» напоминают мне историю с "бегающей собачкой'' из моей инженерной практики на заводе детских игрушек.

История эта такова.

«Бегающая собачка» или точнее «Собачка бегающая», как она именоваласъ в номенклатуре выпуска, была обыкновенной детской игрушкой, которая после того, как ее заводили и отпускали, ездила на колесиках минут 5,  переодически переворачиваясь  через спину. Точнее должна была ездить по требованиям ГОСТа, утвержденного в… сами понимаете где. В действительности  же к тому моменту, как я свежеиспеченный инженер, выпускник киевского Политеха, пришел на эту шарашку, вернее был сослан на нее по распределению за 5-ю графу, собачка эта не бегала вовсе. В лучшем случае она лишь слабо дергала лапами и скучно  смотрела на замученный техперсонал своими мертвыми, но все же нахальными глазами. Позже я узнал ее историю. Оказывается, из-за нее слетело два директора. Один из них сгорел весьма экстравагантным  для советской действительности образом. Он почему-то решил, что он не только руководящий технический деятель с дипломом инженера, но и действительно инженер, и заявил в горкоме, когда его назначали на место предшествующего, что он лично займется собачкой и если через две недели она не побежит, он просят снять его. Ну и сняли родимого. Ко времени моего прихода был уже 3-й собачий директор, который подобных глупостей в горкоме не произносил и потому продолжал еще занимать свой пост, хотя собачка по прежнему не бегала. Когда-то, когда ее только начали производить, она бегала все 5 минут. Замшелые любители старины утверждали, что иногда даже 6, но молодежь этому не верила. Потом она стала бегать 4, 3, 2 минуты. Упруго-эластичный советский ГОСТ все это выдерживал, но, когда она совсем остановилась, посыпались рекламации и к моменту моего прихода все 100% продукции возвращались на завод, а снять ее с производства или хотя бы снизить выпуск вышестоящие инстанции не разрешали. Летели рекламации, летели выговора, навстречу им улетали месячные и квартальные премии. Персонал сатанел.

Ничего этого мне не было сказано, а по своей розовой неопытности и академическому презрению к детским игрушкам я сам долго ни о чем не догадывался. Mне просто сказали:

– Вот тебе изделие, которое ты должен вести. Есть неполадки. Разберись и устрани. В случае сопротивления цехового начальства и ОТК тебе гарантирована полная поддержка дирекции.

Поскольку я наяву спал а видел§ как я смотаю с этого заводаи потому мне было глубоко плевать на директорскую поддержку, то я не обратил внимания на это несколько неожиданное для начинающего инженера обещание. Иначе уже по одному ему я мог бы догадаться о значимости предмета. Вместо этого, к счастью для завода, я принялся за дало с академическим спокойствием. Я взял комплект чертежей собачки и проверил. Чертежи были спроектированы где-то на стороне и позже уже на заводе в них было внесено довольно много изменении. Выяснилась любопытная вещь: исходные чертежи были абсолютно правильными, все же изменения хаотичными и не увязанными с остальными размерами. Я сделал то, что и должен был сделать начинающий инженер: вымарал все исправления и велел все детали изготовлять по исходом чертежам, а те, что изготовлены по исправленным – выбросить. Как  и предвидела мудрая дирекция, поднялся вой из штамповочного цеха, поскольку у них летел план да еще нужно было переделывать много штампов. Хромой Сеня Каликант , начальник цеха, стуча костылем и брызгая на меня слюной кричал: «Все равно твоя собачка не будет бегать.» Я не считал своей ни собачку, ни весь завод вместе в Сеней Каликантом. Это мое равнодушие плюс поддержка дирекции проломили сопротивление. Месячные запасы неправильных деталей были выброшены, штампы переделаны и когда все было приведено в соответствие с исходными чертежами, свершилось чудо – собачка побежала и сразу на  все 5 минут.

    Что же случилось с собачкой до этого? Почему были внесены в чертежи все эти нелепые изменения?

    Оказывается, дело было вот как. Штампы изнашиваются и  размеры деталей с изношенных штампов отличаются от исходных. Когда появились детали с этих изношенных штампов, собачка стала хандрить. Тогда собрались мудрецы и старейшины и стали судить. Обратиться к исходным чертежам и проверить соответствие им деталей– это было ниже их достоинства. Один их них заметил, что две шестеренки в одном из зацеплений механизма зажаты (это были как раз с изношенных штампов) и если их освободить (а сделал он это распилив посадочные отверстия для осей), то собачка снова побежит. Ну не 5 минут. 4 с половиной тоже ничего. Предложение приняли– увеличили расстояние между посадочными отверстиями под эти оси и внесли изменения в чертеж. Через некоторое время поизносились другие штампы – опять соответствующие изменения с  небольшим сокращением времени жизни собачки. Потом по плану наступило время ремонтировать некоторые из штампов, и среди них те, по причине изношенности которых были сделаны изменения. С новых штампов  пошли правильные детали, но теперь они уже не соответствовали изменениям, сделанным в других деталях. И что? Вернули все к исходному чертежу? – Дудки, опять там  перенесли отверстия, там погнули щечки механизма, пока собачка не откинула ноги совсем.

    Вернемся к новой мёнтальности. Философской базой ее следует считать экзистенциализм. Ясно, что из аксиом экзистенциализма о непознаваемости мира, неуправляемости и прочего прежде всего следует, что нечего и думать проверить правильность исходного чертежа и привести изделие в соответствие с ним. Тем не менее откаэаться не только от производства т.е. самой жизни, но и от чертежа, т.е. «научно-обоснованных» представлений о том, что есть что в этой жизни и что делать, чтобы жизнь была приличнее, чтоб не было возврата собачки, мы не можем. Поэтому начинается внесение изменений  в нчертеж" по месту, по ситуации, где жмет сейчас. Ну , скажем, статистически известно, что соблюдение супружеской верности скверно действует на нервную

систему современных мужей /естественно, в ситуации, в которой собиралась статистика, но это не учитывается/. Вносим исправление в чертеж и объявляем, что мужья, соблюдающие верность – идиоты.  Освобождаем там, где жало, и кому– то, допустим даже большинству, сразу становится легче. Но то, что система таких исправлений может привести только к полной остановке собачки – мне известно. А тебе , читатель?

Великий автор чертежа – Моисей и жалкие производственники -Фрейд и компания.

Эссе

Выставка американской живописи

Среди зрителей много молодых, симпатичных, одушевленных. Экскурсоводы чешут взахлеб с восторгом и упоением от своей причастности к великому искусству,  оттого, что вот они понимают это суперсовременное и такое сложное и приобщают к этому пониманию других. Так сказать, подвижническая миссия, «нести в народ» и главное что нести? – великое, бессмертное и облагораживающее искусство.

А вот совершенно умилительная картинка; симпатичная и сама еще юная экскурсоводка,  по виду кибуцница предводительствует стайку девочек-подростков. Она усадила их прямо на пол и, усевшись сама в середине, вдохновенно приобщает.

И только один ты, Воин, бродишь среди них мрачным Гамлетом, исполненный недовольства, раздражения и негодования. За что и на что? Разве эта цветущая юность, получающая столько удовольствия и восторга от выставки – не лучшее опровержение твоих теорий? Что мешает тебе самому приобщиться к ним и черпать из того же источника наслаждений?

Поверь мне, читатель, в ту минуту я был начисто лишен самоуверенности, я хотел приобщиться и быть как все. Я подошел к одной из экскурсоводок и послушал ее объяснения возле картины Поллака.

– Вот обратите внимание на масштаб этой картины и на ее динамизм.  Pеволюционно в ней то, что в ней нет центра композиции. Во всех картинах до этого был центр, и благодаря этому существовала иерархия всего изображения в отношении к нему. Поллак разрушил эту иерархию.

Что мне делать с моим проклятым рассудком. Он мешает  мне приобщиться и слиться в экстазе. Он подсовывает мне ехидный вопрос: А зачем? Зачем, собственно, нужно было разрушать иерархию? Я удерживаюсь от встревания, дабы не испортить идиллию. Я ведь и сам стосковался по подобной атмосфере, атмосфере вдохновения прекрасным …, но только без фальши.

А самой экскурсоводке подобные вопроса не приходят    в голову. Для нее, как и для Поллака, надо полагатъ, борьба с иерархией в живописи столь же естественно прогрессивна, как и борьба с иерархией наследуемой власти в феодальном обществе. И она продолжает с восторгом:

– У этой картины нет ни верха ни низа, ее можно повесить как угодно или еще лучше положить на пол (и ходить по ней ногами – добавляет ехидно мой внутренний голос).

– А вот другая картина. Она меньшего размера и

благодаря динамизму мазков и ограниченности пространства мы чувствуем напряжение.

О, черт побери, опять «напряжение и разрешение». Я

столкнулся с ними впервые в начале моего пребывания в

Израиле, когда был в составе русского гарина в кибуце, и

тамошний художник приобщал нас к современному искусству.

Но нему выходило, что в каждой картине, и вообще в произведении искусства, есть напряжение и разрешение и что ничего другого нет и уж во всяком случае может не быть. Я спорил с ним до хрипоты на моем варварском тогдашнем иврите и «напряжение» это с «разрешением» надоели мне до чертовой матери. Нет, не могу приобщаться, ухожу!

В другом зале сидит симпатичная шумерка (охранница). Спрашиваю ее:

– Скажите, прекрасная синьорита, вы только шмеряете или вы также и хаваете?

   О, она не только шмеряет  и даже не только хавает– она в восторге.

   -Ну, поделись,1 о свет души моей, долей твоего восторга, пролей на! меня частицу света, исходящего от тебя и твоего восхищения и самого великогр искусства, а то я в темноте своей хожу здесь как закопченный чайник на выставке никелированной посуды.

   -Нет, говорит, тут человек либо воспринимает, либо нет и никакие приобщения невозможны.

   Тут я несколько взбеленился и изложил ей свой взгляд на..., но не стоит повторять то, что я сказал ей, т.к. я намерен сейчас нзложить это более уравновешенно  и пространно.

Что собственно происходит? Сначала, что происходит с самой живописью /и вообще, искусством/ пошедшей по пути абстракции, беспрерывного формального новаторства, разрушения всех, прежде существовавших норм, правил, границ, традиций и систем оценок в направлении максимальной свободы творчества и максимального индивидуализма, максимального самовыражения художника без всяких вопросов: для кого, для чего, хорошо ли, плохо и что из этого выйдет.

Начнем с абстрагирования. Само собой я не против него. Я чуть-чуть математик, а математика – прекрасный и холодный    блеск абстрактной мысли. Я не против абстракции и в живописи. Я люблю Пикассо и его голубой и розовый периоды и его «Гернику». Я люблю и Шагала и его летающих женщин и евреев  и коз, пасущихся на крышах. Не все я люблю и в Пикассо и в Шагале, но это и не обязательно. Во всяком случае, я не говорю, что если абстрактное, то, значит не искусство, и подайте мне только Венеру Милосскую в натуральную величину. Hо в абстрактном направлении зарыта определенная опасность. В чем она?

Прежде чем отвечать на этот вопрос, я хочу уточнить,

что я понимаю здесь под абстрактным искусством. Я буду

относить к нему не только абстракционизм, как таковой, но почти все те направления в живописи, которые развились

после абстракционизма и параллельно с ним и захватили на :

сегодня практически все живописное поле деятельности, присвоив себе и только себе право называться современным искусством. Это и сюрреализм и примитивизм и «поп» и тот изм, который представляет Поллак и прочие. Конечно, все эти измы достаточно отличаются друг от друга, но меня интересует то общее, что в них есть и что отличает их от до абстрактной живописи. Это именно степень абстракции.

  В принципе живопись всегда была в той или иной степени абстрактна, в силу ТОГО ЛИШЬ, что она не есть сама действи

тельность, а в лучшем случае лишь отображение действитель-ности, а всякое отображение – это уже абстракция. Однако думаю, не нужно впадать в, глубокомысленное многословие,

чтобы доказать, что современная живопись в целом, а не

только сам абстракционизм, гораздо более абстрактна, чем

живопись до абстракционизма. Картина Поллака, независимо VOT того, к какому изму она; принадлежит, гораздо более абстрактна любой из абстрактных картин Пикассо, а уже что говорить о Левитане или о Ботичели, скажем. Какой– нибудь вздорный дискуссионер в защиту модерна мог бы возопить, :

что вот де и Микель Анджело искажал пропорции человеческого тела. Но не стану ему возражать. Разница в степени абстрактности всего постабстрактного и предабстракного искусства столь велика, что вполне уместно с точки зрения поставленной мной здесь задачи все современное искусство за несущественными исключениями охарактеризовать как абстрактное.

Теперь вернемся к тому, в чем опасность абстрактного направления для живописи. Црежде всего, что такое абстракция?