Текст книги "Лита"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Она была одета с ног до головы. У нее была лучшая косметика. Во многих ресторанах знали, что мы приехали на обед и уедем до того, как начнется музыка или всеобщий бардак. Когда, «напившись», все лезут на всех. Я давал хорошие чаевые метрдотелям, и для нас всегда сервировали стол у окна в углу. Зал мог видеть только ее спину.

Мы заказывали самые изысканные кушанья и салаты. Она была почти безразлична к еде, ей нравился сам процесс: как я заказываю, меня слушаются, ухаживают за ней, предлагают необыкновенные десерты, которых нет в меню.

Она поражала злачные места своей одеждой и фигурой. Видавших, казалось, всех и вся, абсолютных красавиц и повелительниц Москвы. Но такихони не видели. Она была уникальна.

На курсе поражались ее одежде, количеству платьев и кофт, которые она носила. Хотя я заставлял ее «наряжаться» в институт «скромно». И она старалась. Но самое «скромное» – когда это итальянское или французское – выглядело впечатляющим и броским. А Ирка говорила:

– Интересно, кто это так разодевает Литку?! Я бы полжизни отдала, чтобы узнать.

Наконец-таки я снял «ношу» с души, пригласив Марека с Вивьен в дорогой загородный ресторан «Архангельское».

Пятого октября был день рождения Литы. Она хотела встречать его только со мной. Но я уговорил ее, что должен быть праздник. Вивьен надарила ей кучу диоровской и ланкомовской косметики, которая ей очень нравилась. Я надел ей на шею жемчужное колье, извлеченное из черной бархатной продолговатой коробки.

Она была потрясена, схватила и начала целовать мою руку, в накрашенных глазах появились и выступили слезы.

Марек подарил ей шелковый изящный платок «от Шанель».

Мы заказали вазы разной икры, осетрины, крабов, семги, запеченную на вертеле оленину, медвежатину и какую-то не пробованную дичь. Фазан, то ли куропатки. Мы привезли свои вина, водку и шампанское. И устроили пир! Мы гуляли до пяти утра, единственные в усадьбе. Марек купил цыганский оркестр, игравший только для нас, по нашим заказам. Вивьен обожала цыганщину. И я впервые танцевал с Литой. Под восхищенный, заалевший взгляд Вивьен. Лита прекрасно выглядела в обтягивающем белом тонкой вязки платье фирмы «Диор».

Марек отвез нас к себе, дав ключи от квартиры.

Казалось, мы прошли опасный поворот. И с этими вечерними развлечениями я перестал думать и ломать себе мозги: о мести, суде, наказании. Это все осталось, только ушло куда-то вглубь и затаилось, затихло, как лава под пеплом вулкана.

В пятницу я вернулся домой раньше, шел дождь, был ветер, и не хотелось никуда идти. Едва я переступил порог, как раздался звонок.

– Это говорит следователь Гондоренко. Вы Алексей…

– Это я.

– Хочу побеседовать с вами о деле, переданном мне для доследования. Тут много неясного, пропущенного, странного, и я думаю, беседа с вами восполнит кое-какие пробелы. Если вы не возражаете, так как я понимаю…

– Когда?

– Когда вам будет угодно. Чем скорее, тем лучше. Скажем, в понедельник в одиннадцать утра.

Он уже знал, что я учусь во второй половине. Если это можно было назвать учебой. Моя голова была забита… Литой и ее делом. Уголовным делом. Как говорят в просторечии, я общался с девушкой, которая являлась причиной и была замешанав уголовном деле. Как мило. Говорят в народе.

Следователь назвал комнату и попрощался. Не успел я повесить трубку, как в дверь позвонил папа.

– Гулящая душа! Блудный сын вернулся. Уверен, что пропадал в четырех стенах института, грыз гранит науки, а не…

– Пап, пощади хоть сегодня.

– А почему сегодня особый день и я не должен «пилить» тебя?! Ты что, куришь, Алексей?

– Нет, я не курю. Тебе показалось.

Зачем еще его расстраивать. Все это напоминало мне старый анекдот: молодая девушка лежит между двух мужчин, голая, курит, задумчиво выпуская дым в потолок, и говорит: «Бедная мама, знала бы она, что я курю!»

Я делал гораздо хуже, чем курил, – встречался с Литой.

В шесть вечера я ложусь спать и укрываюсь с головой пледом. Позже вечером звонит Лита, папа в балете, я беру трубку.

– А-алеша, я пишу для следователя конспект, посоветуй, что и как…

– Ты должна писать правду, одну только правду,патологическую, но правду.

– Саша говорит, что я должна все расписать так, чтобы не было никаких сомнений в их вине. Вплоть до того, что они затащили меня в машину и принудили ехать в ресторан. Уже тогда задумав…

– Ты должна писать правду. Только, как все было, досконально,а не приукрашивать!.. И преувеличивать.

– Хорошо, я напишу, как ты говоришь, только не волнуйся.

– Когда тебе к следователю?

– В понедельник, в час дня. Я должна все отдать.

– Странно, он вызвал нас в один день. Друг за другом, по очереди. Мне становится тревожно.

– А тебя он не вызвал?

– В понедельник утром.

Ее голос заметно встревожен.

– Я очень волнуюсь почему-то. Не за себя, а за тебя, Алешенька.

«Что еще я могу узнать шокирующего или нового? Ничего!» – наивно думал я.

Поздно ночью я беру топор и выхожу из дому. Я караулю его за углом. Я слышу шаги, подскакиваю и начинаю бить по черепу. Топором. И разрубаю череп пополам: из него вылезают мозги и хлещет кровь.

Я просыпаюсь в холодном поту…

Понедельник. Еще никогда не любил ни одного понедельника. Воспоминания – вечно надо утром собираться и идти: в детсад, в школу, в институт. Теперь к следователю.

Я принимаю душ и смываю холодный пот. Мечтая о страшном сне, одеваюсь, скромно, и выпиваю пустой чай. Поднимаюсь в горку и через второстепенный переулок подхожу к прокуратуре районного отделения.

– К кому?

– К следователю Гондоренко.

– По какому делу?

– Для беседы по делу Лаковой.

Я стучу в названную дверь.

– Войдите.

И я вхожу.

– Доброе утро.

– Здравствуйте, я…

– Я знаю, кто вы. Раздевайтесь.

Следователь берет казенную ручку и лист протокола.

– Я буду записывать, если вы не возражаете. Чтобы нам было легче потом.

– А еще будет «потом»?

– Не знаю, не знаю, – загадочно говорит неприятный мне следователь. – Откуда вы знаете пострадавшую?

– Кого?

–  Пострадавшую.

– Это кто?

– Лакова.

– Она вроде жива и здорова.

– Так принято называть на судопроизводном языке.

– А… Мы учимся на одном факультете.

– И давно вы знаете друг друга?

– С полгода, наверное.

– А интимно? – Он почесал лоснящийся затылок.

– С Пятого мая этого года. Все это есть в деле.

– У меня много дел. – Следователь вязко полу-улыбнулся.

– А…

– Она была девушкой? Не гулящей?

– Абсолютно.

– Стала женщиной с вами?

– Да…

– Вы уверены?

– Совершенно.

– Я догадываюсь, пятого мая? То есть за четыре дня до…

– Так точно.

– Здесь есть простынь – вся в крови. И пятнах. Но ведь это могла быть и менструация.

– Это девственная кровь. Часто случающаяся при потере девственной плевы.

– Она могла случайно забыть вам сообщить, что у нее менструация?

– Она этого не сделала. Цикл у нее начался через две недели. И я боялся, что после прошедшего он может не начаться.

– Он мог начаться – от потрясения раньше…

– Я смотрю, вы знакомы с женской физиологией.

– По роду службы, по роду службы. – Он опять полуулыбнулся. В этой его полуулыбке что-то было. – Я смотрю, вы знакомы тоже!.. Я просто предлагаю вам варианты, которые вы по нежеланию, то ли еще почему могли пропустить. Итак?

– Зачем ей нужно было извиваться и кричать от боли – тогда?

– Чтобы убедить вас, что она – девушка. Чтобы вы женились на ней и ваш папа-гинеколог (он подчеркнул это) дал свое согласие.

– Маразм, – ответил неуверенно я. – Я знаю и уверен, что она была девушкой, а девятого мая ее изнасиловали.

– Ну, не будем спешить, не будем спешить. Так и быть, поделюсь: я вам скажу, что меня больше всего смущает в этом деле. Она не производит впечатление жертвы.

– А как должна выглядеть жертва?

– Я ценю вашу платоновскую способность к диалогу…

– Какую?

– Платоновскую.

– А…

– Она не производит впечатления скромной: своими манерами, одеждой, разговором. Она прекрасно знает, какое впечатление производит на мужчин.

– Это значит, что ее можно насиловать поэтому?

– Нет, что вы, – безразлично, не улыбнувшись, сказал он. – Просто я с трудом нахожу улики преступления.

– Что вы хотите сказать?

– Я не уверен еще, что там было преступление.Она могла спровоцировать и послать неправильно понятые импульсы, намеки обвиняемым. Что она согласна, что она готова… Что не будет сопротивления.

– Какой бред!..

– Какая жизнь! Я вам говорю то, что будет говорить на суде их адвокат.

«Значит, будет суд!» – полууспокоился я.

– Если судбудет, – добавил он. – Глядя на нее, у меня складывается впечатление, что вряд ли бы кто-то мог что-то с ней сделать, помимо ее желания…

Я глубоко задумался. Я глубоко и очень глубоко задумался.

– Вы бы смогли? – Он смотрел, не мигая, прямо в глаза.

Я сначала не понял, потом ответил:

– Я – нет.

– Как же они смогли? И вы с ней – знакомы.

Какая страшная логика. Какой страшный вопрос.

– Она была пьяна, их было двое, один держал…

– Или не держал… Не задумывались: ни одного синяка, ни одной царапины, не поврежденные наружные половые органы, ни одного кровоподтека. Бесследно и чисто. Как?.. Кстати о пьянстве: вы бы поехали с первыми встречными гулять в ресторан в вызывающей мини-юбке, с неизвестной компанией? – Он вздохнул. – Скромная девушка, ставшая только что женщиной, четыре дня назад. Или она в двадцать лет не знает, чем такие гулянки кончаются, что такие поездки значат?!

Я молчал, раздавленный.

– Я допрашивал обслуживающего их официанта: он дал свидетельские показания, что она веселилась, пила, танцевала, курила. Ей нравились их комплименты. У него создалось впечатление, что это одна близкая компания. Она сидела добровольно весь вечер, никто не принуждал. Не делая никаких попыток встать и уйти! И этого же официанта будет допрашивать их дорогой адвокат.

Он резал мое нутро на части. И похоже, получал видимое, явное и странное (для меня) удовольствие. По всему он не был настроен в пользу Литы. И это уже второй. Похоже, она не очаровывала собой следователей. Она очаровывала преступников.

– Что вы хотите сказать, что она поехала добровольно, чтобы ее изнасиловали?

– Вошла во вкус. Разгулялась. Не задумывались, как пять человек разместились в одной машине?

Я вздрогнул.

– Она ехала назад добровольно.И целовалась, сидя на коленях у Виктора Гадова. Смазливый тип. Довольно…

– Это ложь. Они все повязаны! Всё врут.

– В губы. Это показания шофера такси. Таксист будет лгать?!

Я уронил голову, как будто ее срубили.

– Зачем? У меня ушла неделя, чтобы найти этого таксиста. Я потратил ее, но нашел. Мне было очень важно узнать, что произошло на этом расстоянии, в этот промежуток, период передвижения, между Измайловом и Мосфильмом. И я узнал. Я был прав, что это знание даст ответы на вопросы, гудящие в моей голове.

Я качал головой из стороны в сторону. Такого нокаута я не получал в жизни, пожалуй, никогда.

– А вы знаете, почему таксист запомнил их хорошо? Гадов дал ему двадцать рублей на «чай», чтобы он разрешил ей ехать у него на коленях. Обычно таксисты ни за какие деньги не соглашаются, тем более впереди – двое, им это стоит водительских прав.

Он продолжал:

– Ну и конечно, знаменитая мини-юбка, под которой шарила рука… Таксист рассматривал ее бедра всю дорогу.

Я ударом сбил его графин на пол.

– Хватит.

Следователь застыл, полувскочив.

– Ну, спокойней, спокойней. Найдете себе другую! Свет на этой клином не сошелся.

Я не желал больше его слушать, у меня разламывалось все в висках.

– Что еще?

– Можете забрать с собой простынь.

Я долго-долго вопросительно смотрел на него.

– Она не нужна следствию.

Он протянул мне аккуратно запечатанный пакет с казенным штампом.

– А теперь, успокоившись, посмотрим, что же произошло. Я адвокат, объясняю судье на суде. Праздник, девочка познакомилась с парнем и его компанией, поехали погулять, отметить. Ехали, целовалась, сидя на коленях. Девушка перепила, струсила из-за того, что произошло, да еще с двумя сразу, побежала назад. Вид был явно разгульный, испугалась, что потеряет его из-за пьяного приключения, и придумала изнасилование. По крайней мере, ее мальчик поверит и останется с ней.

Я встал.

Уже в дверях меня догнала его финальная фраза. Прощающаяся фраза – как финал.

– Вот поэтому я и сомневаюсь, что там произошло изнасилование.Думаю, что она просто передумала, опомнилась или испугалась, когда попала в квартиру. По крайней мере, адвокату не будет трудно доказать это на суде. Но по какому поводу будет суд, когда мы не можем найти состава преступления. Все было добровольно и согласно желанию пострадавшей – Литы Лаковой.

Я захлопнул дверь, чтобы не слышать этот бред.

Такой ли уж бред? Мои мозги отшвыривали его аксиому. Теорию. Следователь-теоретик. Что я могу узнать «новое»? Вот и узнал! Ах ты… Я иду, расшвыривая листья, ветки, футболя камни. В институт. В институте ее нет. Ах да, она же у следователя. Милая пара, Лита с Гондоренко!

Ее нет и на третьей паре. На Плющихе сумерки, вдруг кто-то виснет на шее.

– Алешенька, я все продала!

Я отшвыриваю со злостью ее цепкие руки.

– Вот деньги, – продолжает она по инерции.

Ненависть перекашивает мое лицо. Я вталкиваю ее в дверь пустого клуба, где она меня обычно стерегла. Пустынный коридор.

– Что случилось, Алешенька? У тебя такой страшное лицо!

– Заткни свой рот, пока я не разбил вкровь твои губы!..

Она вздернула плечами, слезы покатились по ее щекам.

– Что тебе сказал следователь? Я же просила его…

– Чтоб он все скрыл?! Что ты делала в такси? Что? – взревел я.

– Я не помню детали.

– Вспоминай, если ты не хочешь калекой изуродованной уползти отсюда.

– Я не помню точно, как все было… Просто некуда было сесть, и… онпредложил к нему на колени. Я ведь ехала к тебе. Я устала и только склонила голову ему на плечо.

– Сидя у Гадова на коленях, «склонив голову ему на плечо», обнажив бедра в мини-юбке, ты ехала ко мне? – вскричал я.

– Да, Алешенька, да, честное слово. Я говорю, что помню. Я была немного пьяна… То ли много…

– А почему ты была пьяна? Почему ты поехала с первыми встречными напиваться, сука?! Почему? – зарычал я, ничего не соображая.

– Ударь меня, Алешенька, ударь, тебе будет легче.

– Ты никогда, никогдане целовалась, тварь, в губы. Да? Так ты мне говорила. Тебя только сосали и ебали в них…

– Алеша, прости меня за все!..

Она бросилась к моим коленям, чтобы обнять их, я швырнул ее изо всей силы, и она, свалившись на пол, ударилась головой об стенку.

Как обезумевший, я вырвался из клуба, ничего не соображая. Сознавая, что сейчас меня взорвет и мое нутро вырвется наружу. Меня стало рвать под ближайшим деревом…

Проковыляли две недели и прошли. Две недели со вспухшей головой, замерев, я ждал, пока не раздался долгожданный звонок. Звонил друг ее сестры, который обманом возил меня в венерический диспансер.

– Лита боится это сделать. Попросила меня. Я хочу сообщить вам неприятную новость: следователь закрыл дело за отсутствием состава преступления. Суда не будет. Злонимский совершенно свободен. Гадова будут судить за побег из заключения, по предыдущему уголовному делу. Алеша, я понимаю…

Я повесил трубку, не слушая.

«Февраль, достать чернил и плакать». А пока – грязный декабрь. Максим со мной обсуждает происшедшее в его кабинете.

– Что ты думаешь делать?

– Хочу топором…

– А второго?

Я думал и о втором – первом, который изнасиловал ее в низ.

– Когда выйдет. Он несколько лет будет сидеть.

– А где с первым?

– Хочу подкараулить около дома.

– Тебе нужна помощь?

– Ты согласен нарушить закон? Совершить преступление?

– Я подумаю…

– Это серьезная вещь – убийство человека.

– Ты с такой легкостью это говоришь…

– Потому что они недочеловеки. Они – насильники. Не забывай этого! Я не собираюсь убивать человека. За преступлением должно последовать…

– …Наказание. И ты сможешь совершить убийство?

– Легко. Один удар всего. Чтобы расколоть. И посмотреть, какого цвета там мозги.

– Не думаю, что это так легко. Как кажется. Зная тебя.

– Главное – один шаг: переступитьза черту, а когда ты переступил – потом все как по маслу.

– Я думаю, отговаривать тебя без толку?

– Я еще не решил окончательно: понимаешь, один удар – он не будет такмучиться. Как мучаюсь я. Смерть, или исход, займет всего минуту, если я хорошо ударю, и он не увернется. А я хочу, чтобы он мучился.

– Тогда нужно отрубить руку.

– Две руки.

– А еще лучше – член.

– Для этого нужно, чтобы кто-то держал. Я не хочу вовлекать тебя. И потом, не уверен, что смогу это сделать. Убить человека легче, чем четвертовать…

– Я смотрю, ты действительно обдумал все, и даже варианты.

– Я живу с этим дни и ночи. Сплю и дышу…

В этот момент дверь открылась. Приятная девушка приносит коробку конфет, молча кланяется и уходит.

Максим сразу раскрывает коробку конфет, объясняя:

– Я лечу ее тетю, часто жду, пока она приедет, спеша с Кутузовского. И это в благодарность.

Он кладет сразу же две конфеты в рот и начинает увлеченно жевать.

– А что еще?

– Не-не, не мой вкус.

Я хочу перевести разговор:

– А брата познакомить?

– Да? – Он искренне удивлен. – Я не знал, что ты…

– Чисто ради приличия.

– А, ну-ну. – Он улыбается. И кладет еще две конфеты в рот. – Хочешь? Там что-то вкусное внутри.

– Не хочу.

– А что ты хочешь? Могу дать ее телефон!

Он пишет мне на бланке рецепта ее телефон.

– Она свободна?

– Не знаю, она артистическая натура, ищущая. Ты точно не хочешь? А то я все съем.

– В этом я не сомневаюсь!

Он вечно голодный – брат. Брат мой…

Я звоню девушке через два дня.

– Здравствуйте. Меня зовут Алексей. Простите, что я вас беспокою. Мы встречались один раз, случайно, у моего брата, вы привезли ему коробку конфет в поликлинику.

– Очень приятно. Меня зовут Виктория. Я вас запомнила.

Я совершенно онемел. Не зная, что сказать, я спросил:

– Как ваша тетя?

– Я очень тронута, что вы позвонили осведомиться о здоровье моей тети.

Я улыбнулся про себя: у нее присутствовало чувство юмора.

– И не только…

– Я внимательно вас слушаю.

– Послезавтра в Доме кино будет премьера интересного фильма…

– Если вам не с кем идти, то я с удовольствием составлю вам компанию. Давно никуда не выходила.

– Если мы встретимся за пятнадцать минут до начала, это удобно?

– Удобно.

– Я буду одет в…

– У меня хорошая зрительная память. До встречи. До свидания.

И она повесила, не ожидая, трубку. Все это походило на деловое свидание. Но дел у меня никаких к ней не было.

Через два дня мы встретились у Дома кино. И первое, что она сказала:

– Вы очень мило выглядите, Алексей. Я вас сразу узнала!

Раскованная девушка, подумал я. Второе приятное качество. Первое было – чувство юмора.

Она была в расписной дубленке с капюшоном. Большие глаза с огромными ресницами внимательно смотрели на меня.

– Большое спасибо.

– За что? – удивилась она.

– Что вы приехали.

– Право, не за что. Я вам признательна, что вы меня вытащили из дому. Дома вечно как проходной двор.

– Я не знал, что ваши родители держат гостиницу.

Она сначала, на секунду, не поняла, потом рассмеялась.

– Нам пора заходить.

– Да-да. – Я стал искать пригласительный.

Мы разделись, и я окинул, скорее, охватил (окинул – долгое действие) ее взглядом (да и она не была «полем боя», впрочем…).

Виктория была одета в обтягивающие велюровые джинсы темно-шоколадного цвета и молочную блузку со сливочным оттенком, через которую просвечивала небольшая грудь. (Для цветоаномала, по-моему, неплохо. Не уверен, что цвета точносоответствовали словам.) Получался шоколад с молоком или молочный шоколад. Волосы были собраны сзади в хвостик и касались шеи. Она повернулась, чтобы идти. Я продолжал осматривать. При тонкой талии и хрупких плечах у нее был достаточно классный зад, рельефно выступающий, вырывающийся из бархата заточения.

– Осталось две минуты, я не люблю ходить по ногам.

Мы стали подниматься по лестнице, практически последние.

– У вас красивые джинсы, из редкой материи.

– Это подарок одной известной поэтессы.

Она продолжала подниматься наверх, а я не мог оторвать взгляда от ее… Она повернулась:

– Вы отстаете. У вас еще будет время разглядеть меня с ног до головы.

– Вы уверены? – Я всегда шел навстречу резкому и оригинальному.

– Думаю, что да, – после раздумья, прищурив большие глаза, сказала она.

Глаза и попа были уникальные.

– Почему вы уверены, что я вас рассматриваю?

– Иначе вы бы не отставали.

Меня подмывало спросить, почему поэтессы дарят ей подарки. Обычно поэты – все нищие. Но я сдержался.

Мы вошли в зал. Места были чудесные, я не люблю сидеть дальше десятого ряда. И ближе тоже. Картина называлась «Это сладкое слово – свобода». В дразнящей темноте, прорезаемой лучами проектора, который передавал световые картинки на экране, я наблюдал изредка за ней. Большие глаза внимательно смотрели на полотно. Она наклонилась и прошептала мне что-то. Я не разобрал что, заиграла громко музыка. Я только почувствовал ее коснувшееся дыхание.

Кино закончилось. На улице падал мягкий снег. Обогнув гостиницу «Пекин» («где вы гуляли или бывали, мой читатель»), мы пошли по Садовому кольцу.

– Я люблю гулять по Москве ночью, когда нет людей. Тишина. Кажется, что вся Москва – твоя.

– Я тоже, – сказал я. У нас совпадали вкусы.

– Как вам кино? – мягко спросила она.

– Оно оставило странное впечатление: и не то, чтобы «да», и не то, чтобы «нет».

Мы не спеша шли мимо американского посольства. Она вдруг с грустью взглянула на него и отвернулась.

– Вы не любите капитализм? – пошутил я.

– Вы достаточно наблюдательны. – Она не улыбнулась.

– Что так грустно?

– Как-нибудь потом, – произнесла она.

– А будет «потом»?

– Думаю, будет, все будет. Только не сразу, а…

– Я очень люблю это!

– Что?

– Когда «не сразу», когда надо долго ждать…

Она рассмеялась:

– Вы меня неправильно поняли. Я говорила совсем о другом. А этобудет в уже назначенный час – ни минутой позже, ни минутой раньше. И зависит сие не от нас. Все уже написано наверху.

Она может выражаться еще туманней, чем филолог, подумал я.

– Вы проводите меня? – неожиданно спросила она.

– По-моему, я как раз в процессе этого действия.

– Спасибо за процесс. Чем вы занимаетесь, Алеша? Я знаю, что вы в институте, ваш брат говорил.

– Он мне этого не говорил.

– Что?

– Что он вам говорил.

– О, это был незначительный разговор. Почти проходной.

– А какие еще бывают разговоры?

– Основательные, полуосновательные, главные, второстепенные. Вы хотите, чтобы я все перечислила?

– Я просто дурачусь.

– Я знаю.

– Что вы знаете?

– Что вы просто дурачитесь. Мне нравится это. Итак?

– Бью баклуши!

От неожиданности она рассмеялась.

– Так говорит мой папа.

– А если точнее?

– Учусь на каком-то факультете, непонятно чему, неизвестно зачем.

– Он у вас строгий?

– Достаточно. Впрочем, у вас, вероятно, будет возможность с ним пообщаться.

– Вы уверены, что будет?..

Она подкалывала меня. Я улыбнулся ее шутке. Но не ответил. Мы свернули направо и пошли к мосту – на Кутузовский проспект.

– Вы уверили меня, что всебудет.

– Вы любите играть словами?

– Играть в слова.

– Игра слов – старинная игра, – задумчиво сказала она и, повернувшись, посмотрела на мою щеку.

Вдруг стало скользко, мы спускались с пригорка.

– Можно я возьму вас под руку, я боюсь упасть. У меня скользкие сапоги.

Я взял ее за руку, за локоть, и – не ощутил ничего. Мы вышли на мост, на нем не было гирлянд, дул сквозной ветер, снег стал колючим, и она прижалась к моему плечу.

– Простите, он колет в глаза.

Мне понравилась эта фраза. И я чуть натянул ей капюшон, отороченный мехом, чтобы защитить ее глаза.

Буквально в сантиметре от нас юзом пронесло и ударило о бордюр машину. Я дернул ее в сторону, к перилам моста.

– У вас хорошая реакция, – сказала она. И улыбнулась, стараясь скрыться от снега, в глубину меха.

– Это все, что у меня хорошего.

– Не наговаривайте на себя. У вас хорошие перчатки!

Мы оба одновременно рассмеялись. Мост кончился. Я был неожиданно рад, что она развеселила меня и отвлекла от грустных мыслей. Мне захотелось проявить внимание.

– Хотите пойти в кафе и съесть какой-нибудь торт или пирожное?

– И много чая, чтобы согреться. Я не переношу холод. У меня все промерзает до п… – оборвалась она.

– Придатков, – закончил я.

– Дама не должна говорить такихслов при джентльмене.

– Вы учитесь в школе чарования или изящных манер?

– Мама учит.

Мы нашли небольшое, уютное, мало кому известное кафе на Кутузовском.

Девушка-официантка хотела перечислить имеющийся ассортимент, но возник какой-то интим, и я не хотел, чтобы он разрушался.

– Принесите все торты и пирожные, которые у вас есть и много чая.

Официантка, почувствовав опытного «наездника», исчезла.

– Вы всегда так заказываете? – Вика удивленно, впервые расширив и без того большие глаза, смотрела на меня.

– Когда как, мне не хотелось с ней долго объясняться. К тому же вы очень стройны и, я уверен, сможете с этим справиться.

– Вы наблюдательны, но по-мужски. Чтобы женщине быть стройной, ей нельзя есть сладкое.

– Но вы будете пить много чая. Один раз, в честь знакомства.

– Разве что – в честь, – произнесла задумчиво она.

Я не предлагал ей выпить, так как знал, что в таком кафе не будет что-либо интересное или необычное. Но на всякий случай спросил:

– Хотите что-нибудь выпить?

– Выпить?! Это интересное предложение. И согреться.

Я щелкнул тут же пальцами.

– Не щелкайте, – сказала возникшая официантка, – вы не на Западе.

В кафе оказалось токайское, на редкость классное марочное десертное вино. И уж совсем невероятное: холодное. Я не люблю ничего теплого.

– Три бутылки, пожалуйста.

– А две кому? – спросил Вика.

– Будем гулять до утра.

– А цыгане?

– Сейчас позвоню. – Я встал. Она думала, я шучу. А я всерьез собирался позвонить поляку и загулять с цыганами до утра. Раз ей так хотелось…

Она внимательно смотрела на меня.

– С собой, на следующий раз. Мне кажется, оно вам понравится.

– Вы всегда такой предусмотрительный и не только наблюдательный?

– Я люблю наблюдать, но это бессознательно, неподотчетно. А чем вы занимаетесь, Вика? Кроме будущей любви к токайскому?

Она улыбнулась.

– Я… ваш брат вам ничего не рассказывал?

– Нет.

– Я учусь на актерском факультете во ВГИКе. И снялась в двух фильмах.

– Как ваша фамилия?

– Виктория Богданова.

И только теперь я понял, почему мне казалось все время ее лицо знакомым. Я видел ее в кино. А мне казалось – что мне казалось.

– Фильм назывался «Про любовь», – выдал мой энциклопедический словарь в голове.

– Только никому не говорите.

– Почему?

– Он мне не нравится. И маме – тоже.

– А что мама?

– Мама очень хорошая актриса.

– Как ее зовут?

– Зоя Богданова.

Я привстал.

– Она была звездой…

– Да, очень известной.

– А что случилось потом?

Официантка принесла вазу с разными пирожными (почему не блюдо?) и открытую запотевшую бутылку вина.

Я взял бутылку:

– Хотите с нами выпить?

– Что вы!.. – Она засмущалась и заалела, внимательно разглядывая Вику.

Я налил наполовину бокалы.

– Вы произвели на нее неизгладимое впечатление, – сказала Вика. – И как это по-джентльменски было сказано! Ей наверняка никто не предлагал никогда выпить.

– Вы любите нахалов или джентльменов? – спросил я.

– Я люблю полосатую жизнь. То одно, то другое. И то и другое. Смесь.

– А если прибавится нечто иное?

– Я обожаю вариации. Оригинал никогда не греет душу.

– Так о маме…

– Я не уверена, что хочу говорить о маме.

– Отчего?

– Такое клише: мы с вами незнакомы.

Она взяла бокал и улыбнулась вдруг:

– Русская традиция – наливать до края.

– А я хотел, как на Западе.

Она улыбнулась. Я наполнил стекло золотистой влагой.

– Надеюсь, согрею свои продрогшие суставы. Я не любительница зимы.

– А кого?

–  Кого– нет, вы хотели сказать чего? Я люблю весну. И первые цветы, букетик ландышей.

Я сказал то, что хотел сказать… Но зачем?..

– За что? – Я поднял западный бокал – наполовину.

– За вашу наблюдательность! – Она улыбнулась. И выпила легко до дна.

Я ждал, пока она выпьет. Легкость была изумительная. И пригубил свое вино.

– Я могу согреть ваши суставы за одну минуту.

– Как?

– Сжав их сильно в руке.

Она с интересом посмотрела на меня:

– Я не думаю, что здесь подходящее место.

– Разве?! А вы хотите, чтобы я нашел подходящее?..

– А вы не находите? – пропустила она вторую часть мимо ушей.

Я огляделся вокруг. В углу сидела забытая пара. Всеми.

– Я скажу, что у вас ночная работа и вам нужен массаж.

– Алексей…

Она впервые назвала меня по имени.

– Вы не выпили до дна, я пила за вас. И налейте мне еще, я никак не могу… согреться.

Я выполнил указ, мы подняли бокалы.

– За ваши успехи – в кино!

– Спасибо, я не очень хочу быть актрисой.

И она выпила – опять до дна. Мне нравилась грациозность питья. Я последовал ее примеру. У меня в голове начало согреваться. Как вдруг она сказала:

– Вы встречаетесь с кем-нибудь, Алексей?

Я поперхнулся последним глотком. Она смотрела мне прямо в глаза.

– Нет. А почему вас это интересует?

– Мне стало любопытно, какие девушки вам нравятся.

– Актрисы!

– А если серьезно?

– В последнее время никакие.

– Набили оскомину?! – Она улыбалась.

Я оценил ее жемчужину.

– Что вы, я не очень популярен у дам.

– Ну уж не прибедняйтесь.

Я начал медленно наливать оставшееся вино в бокалы: ей – полный, себе – наполовину.

– Могу доказать.

– Доказывайте. – Она обняла полный бокал ладонями.

– Возьмем вас, например…

– Неудачный пример: вы мне нравитесь. У вас красивый профиль. И видна порода – в лице.

Я слегка погрузился в кресло.

– Вы всегда так свободно и раскованно выражаете свои чувства?

– А вы хотите, чтобы я краснела и смущалась, когда говорю правду? То, что думаю?

– Все всё скрывают. Не принято говорить откровенно…

– Я не все. И потом, это невинный дружеский разговор.

– А что же из себя представляет «винный вражеский» разговор?

– Такого слова нет. Вы все-таки любите играть словами?

– Я люблю играть в слова. Хорошо, вернемся вспять.

На подносе нам принесли чай.

– Что такое «невинный» в вашем понимании?

– Это когда мужчина и женщина не идут в кровать.

Прямая девочка, интересно, кто были учителя.

– А в чем здесь вина?

Она задумалась, на минуту.

– Не могу с вами не согласиться. Я согласна.

– Тогда почему невинный?

– Это фразеологизм такой.

– А что такое фразеологизм?

– Устойчивое словосочетание. Алеша! Вы меня сейчас запутаете. С вашей игрой в слова.

– Со словами.

– А какая разница?

–  Никакой.

– Ай! – Она махнула рукой. – Опять играете. Давайте лучше выпьем. А то чай…

– Как оригиналне греет душу и нужны вариации! Разница вообще-то есть, чисто стилистическая. Но она незаметна тем, кто…

– Не любит русского языка!

– Что-то в этом роде.

– Выпьем за это кафе. Где тихо и уютно, – странным голосом сказала она.

– Я вижу, вам все время тишины не хватает. А почему за кафе?

– Я всегда буду помнить его. Здесь мы провели наш первый вечер.

– Почему провели? Мы проводим.Я не знал, что вы можете быть сентиментальной.