Текст книги "Лита"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Сколько ты выпила?

– Они мне подливали, говорили, в честь Дня Победы.

– Я не спрашиваю, что они делали! Я спрашиваю, сколько?!

– Несколько рюмок, – испуганно ответила она.

– А ты не знаешь, что бывает потом, когда тебя спаивают?!

– Я не волновалась, так как собиралась домой.

– Домой? Как же ты оказалась на Мосфильме?

– Я… опьянела и очень-очень захотела увидеть тебя.

– Значит, ты выпила, подзакусила и решила поехать ко мне – доразвлечься.

– Я соскучилась…

– Как ты очутилась в чужой квартире? Как?!

Она вздрогнула от моего вскрика.

– Они…

– Опять это слово «они»?

– Хорошо, я не буду говорить это слово.

– А ты не побоялась? Идти…

– Казались вежливыми и воспитанными. Там были их девушки, я уверена была…

– Ты уверенабыла?!

– Я думала… что заберу сумку и уйду.

– А не пришло в голову зайти ко мне, и мы бы вместе пошли за твоей сумкой.

– Я боялась, что ты узнаешь и будешь меня ругать…

– А теперь не боишься?

– Уже хуже быть не может. Я боюсь только за тебя.

– Дальше что было, наверху? Когда ты поднялась?..

– Алешенька, не надо, я не могу… Я не хочу вспоминать…

– Чтó было наверхý? – отчеканил я.

– Ты же не хочешь этого знать. Я не помню, я была пьяна… Алешенька, хватит боли. Я все забыла.

– Я жду.

– Сначала… все сели в одной комнате, а меня завели в другую. Посадили в кресло, и я… заснула. Потом я проснулась, за дверью слышались смех, голоса. Неожиданно вошли двое, было темно, они подошли к креслу. Один из них сказал: теперь развлечемся и отпустим тебя домой. Я попросила сумку, они засмеялись. «Поцелуешь – получишь сумку».

Я сказала, что не хочу никого целовать. Он взял меня за волосы, а другой зашел сзади большого кресла. Мне сжали шею, я хотела закричать, второй закрыл мне рот ладонью. Они в мгновение раздели меня догола. Я не успела даже понять, что произошло. Я пыталась встать, но у меня не было сил. Мне стало страшно. Второй схватил меня за руки и прижал их к спинке кресла. Я услышала, как расстегивается молния. Я не верила… «Нет!» – закричала я, мне зажали рот губами. И на меня навалился раздевшийся первый. Мои ноги раздвинули, мои кисти держали, лапы сжали мои бедра, Я попыталась дернуться, вырваться, но в меня что-то вогнали. Я хотела вытолкнуть, но он распял меня. Я выключилась, потеряв сознание. Это было совсем не как с тобой…

Я вздрогнул.

– За дверью продолжался смех и шум. Там смеялись, когда меня насиловали. Я, честно, больше ничего не помню. Как все кончилось… Я очнулась, собрала вещи, я боялась даже одеваться там. В комнате, где смеялись, одна из девушек отдала мне сумку и сказала: иди отсюда и забудь все, что было. Я взялась за шею. Спросила, где моя цепочка. Ее сняли, когда я спала, или когда… Меня вытолкнули на лестничную площадку и захлопнули дверь. Я перешла к твоему дому, и папина знакомая открыла мне…

– Во сколько ты пришла?

– Около двенадцати, я не помню точно. Я не могу найти часы.

– Их тоже?..

– Я не помню, были ли они на мне…

– Хорошую ты себе компанию нашла. Молодец.

Слезы катились по ее щекам. Лучшая тушь тронулась.

– Это все, что случилось?

– Да.

– Ты мне все рассказала?

– Да…

– Как ты узнала, что тебя заразили?

Она вздрогнула.

– Да-да, – добил я, – тебя заразили.

– Я виновата. Хорошо, что тогда ночью ты не… перебил.

– Я спрашиваю, как тебязаразили, не надо обсуждать меня.

– Со мной говорила врач, которая их осматривала после ареста. При изнасиловании полагается медицинское обследование всех… Я спросила: как вы узнали, что он болен? Она ответила как. Он и не думал лечиться. Меня послали в венерологический диспансер по месту жительства. Там взяли мазок, и на следующий день врач сообщила, что меня заразили… Надо пройти курс лечения от…

Я стоял и не верил, я стоял и не верил в весь этот бред. Еще неделю назад невинная девушка больна венерическим заболеванием. Почему зло предвосхитило добро? Зло победило добро.

У меня задрожало в голове, ослабли колени, я опустился на лавку. Подальше от нее.

– Ты понимаешь, чтó ты сделала?

Она кивнула неуверенно.

– Ты разрушила все, сломала. Когда все только начиналось…

Она всхлипнула, слезы полились с новой силой.

– Я не могу больше быть с тобой, Лита.

– Нет! – вскрикнула она и схватила меня за руки. – Алешенька, не бросай меня, не бросай, мой хороший. Я все сделаю для тебя, я замолю, я искуплю прощение.

Я встал.

– Это бесполезно, я никогда не прощу тебя. Тыодна виновата. Господи, почему ж так больно…

Она упала на землю и схватилась за мои колени.

– Не уходи, не уходи. Я тебя умоляю. Я вся изменюсь, буду жить и дышать одним тобою.

Мои руки опустились на ее голову, плечи затряслись. Прошло время.

– Алешенька, у меня для тебя еще одна неприятная новость…

– Что еще?!

– Нет, не бойся, я ничего не сделала. Следователь вызывает тебя для допроса. В шесть часов, прокуратура Гагаринского района. Он такой вязкий.

– Тот, что допрашивал тебя в отделении милиции?

– Это он.

– Значит, это тебе задавали вопросы… Ты опять солгала?

– Прости меня, я боялась, боялась, что ты узнаешь.

– А как ты могла разрешить своей сестре с ее любовником обманом заманить меня в венерологический диспансер. Чтобы меня ощупывал этот гадкий рябой сифилитик.

– Они сказали, что, может, это ты заразил меня. И надо проверить все контакты…

– И ты поверила, что я мог заразить тебя? Что я болен?!

– Нет, никогда, ни за что.

Она вздрогнула. Потом продолжала:

– Грязь… Господи, какая грязь. Почему ты должен быть в этом запачкан. Я преступница…

Я повернулся и стоял к ней спиной. Я не мог сделать шаг и уйти от нее. Я хотел уйти и не мог. Шаг. Я не мог сделать этот шаг…

Прокуратура Гагаринского района расположена в трехэтажном здании из красно-грязного кирпича.

– К кому? – спрашивает дежурный. Как будто я не мог ошибиться входом дверью.

– Следователь Фалосов.

– Кабинет тринадцатый.

Я шел, как на казнь. Приглашение на казнящий допрос. И вместе с тем мне было интересно узнать, выспросить, выяснить. Болезненные вопросы, которые я не мог обсуждать с ней. Но самое главное – я жаждал узнать, на сколько их посадят. В тюрьму какого режима? И когда?

Я постучал в дверь, после чего вошел.

– Садитесь, – безразлично сказал он. Следователь безразличного вида. В кабинете все было казенным: стол, стулья, папки, решетки на окнах. Он бесцветно смотрел на меня. Я ждал. Следователь Фалосов был такой же нудный, как и его фамилия. Он разговаривал со мной таким тоном, как будто я месяцами напрашивался к нему и напросился. Я сразу почувствовал, что не нравлюсь ему. Хотя тщательно оделся и причесался к встрече с ееследователем. Понимая, что многое зависит от него, а самое главное – расследование преступления. (Которое над ней совершили.)

Он взял бесцветную папку и раскрыл ее.

– Моя фамилия Фалосов. Я вызвал вас для дачи свидетельских показаний по делу некоего Гадова. Вы знакомы с девушкой по имени Лита Лакова?

Я кивнул, проглотив ком в горле.

– Ваши фамилия, имя, отчество?

Все по казенному протоколу. Он знал, конечно, мои имя, фамилию, отчество. Иначе он бы не мог вызвать меня. Как бы он мог?

Я назвал. Он слегка безразлично, но, задумавшись, рассматривал меня. Изучая и проверяя. Ему надо было что-то выведать. Но у меня не было секретов.

– Ваш домашний адрес?

– Мосфильмовский переулок…

Он скорее не спросил, сколько сориентировал себя:

– Это недалеко от того дома, где было совершено преступление?

Я вздрогнул:

– Прямо напротив.

– Как и при каких обстоятельствах вы познакомились?

– Мы учимся в одном институте.

– Вы давно друг друга знаете?

– С полгода, наверное.

– А интимно? – Он почесал лоснящийся сквозь редкую заросль волос затылок.

– Неделю…

– Неделю? – Он вскинул на меня бесцветные глаза. – У нее много было мужчин?

– Не понял?

– Я имею в виду – до вас.

– Ни одного.

– Откуда вы знаете?

– Она была девушкой… нетронутой. Стала женщиной со мной.

– У вас есть доказательства?

– Для кого?

– Для меня и следствия.

– Да. Простыня… вся в крови. Она рвалась, извивалась, ей было больно.

– Где?

– Что – где?

– Простыня.

– По-моему, дома.

– Стирали?

– Нет, свернутая лежит.

– Боялись, увидят?

– Я ничего не боюсь, мама в больнице сейчас.

– У вас были девушки до этого? Целки?

Он зафиксировал свои щелки – в них зрачки.

– Да…

– И вы уверены, что вы – первый?

– Никакого сомнения.

– Я хотел бы увидеть простыню. Это придаст вес правдоподобности ее показаниям касательно преступления.

– Вы не сомневаетесь, что оно было? Преступление.

– Нет. Но важны детали, особенно когда нет свидетелей. Они определяют тяжестьпреступления. И меру наказания.

Раздался звонок, он снял трубку:

– Вот, беседуем. Его проверяли в диспансере, вчера… Чист, он ни при чем. Да… насиловавший заразил ее. Это установленный факт. Как и то, что он знал, что заражен и заражает. Да… Говорит, что сама… Хорошо, когда закончу, доложу.

Он положил трубку.

– Мы должны запросить из института на нее характеристику.

– Можно этого как-то избежать?

– Я попробую, если вы подробно мне расскажете о ней. Как о женщине. Девушке… – поправился он.

– Я постараюсь.

– Как это все произошло?

– Что – это?

– Как она стала женщиной?

– Это обязательно рассказывать?

– Это вопросы, которые вам будут задавать на суде. И в зависимости от ответов будет отношение к ее версии того, что произошло девятого мая.

– Ее изнасиловали.

– На суде это надо доказать. Обвиняемые будут обвинять ее. Уже обвиняют.

– Что?!

– Неважно. Вернемся к вашим показаниям.

– Пятого мая она приехала ко мне. И сказала, что согласна, чтобы я был избранный. Попросила снять рубашку. В первый раз ей было очень больно, она выворачивалась, выталкивала наружу. Полу… получилось… шестого мая мы доделали это до конца. Седьмого и восьмого она оставалась у меня. А девятого мама попросила приехать ее домой. Так как неприлично оставаться столько времени в чужом доме. Она собралась и поехала…

– Вы замечали, чтобы она пила или курила?

– Она никогда не курила и никогда не пила. Кроме бокала шампанского со мной… в честь первого раза.

– Она показалась вам опытной в постели?

– Абсолютно нет.

– Она встречалась со многими – до встречи с вами?

– Всерьез – нет.

– Откуда вы знаете?

– У меня есть свои источники…

– Ваше мнение о ней, как о девушке?

– Она очень… не знаю, как сказать, все клише: добрая, чувствительная, невинная, в основном все время с парой подруг. Гулянья, компании никогда не интересовали…

– Да? – спросил он. – Как же она оказалась с двумя незнакомыми мужчинами?

– Ее обещали подвезти к стоянке такси. В конце концов, она жертва…

– Я не очень верю, что она жертва.

– Как это?

– Она сама села с обвиняемыми в машину, ее никто не тащил, поехала в ресторан, пила-ела, вернулась в их квартиру, разделась…

– Как?.. – замер я.

– Так они утверждают. Все это на суде будет против нее и в пользу тех. Так что получается не такой идеальный портрет, как вы рисуете. К тому же в ресторане она курила. И еще – с ними танцевала.

Я откинулся, как от пощечины. Следователь не смотрел на меня, а писал.

Сколько ж еще меня будут бить: в голову, в лицо, в глаза, в дых, в пах.

Зазвонил телефон.

– Хорошо… сейчас зайду.

Он повесил трубку.

– Меня вызывают, какие-то новые показания сообщниц обвиняемых. Кстати, одна из них оказалась беременной от главного насильника. Хорошо, жду вас завтра к шести.

Я кивнул. Вот и узнал, вот и узнал… Лита – курящая и танцующая с теми, кто ее, якобыизнасиловал. Почему якобы?

Папа ждал меня дома.

– Так не ты ей открыл дверь?

Как будто он должен был знать, о чем я говорю.

Он знал:

– Не я. Я бы в таком виде вообще в дом не впустил. Я лежал в спальне и не хотел вмешиваться. Думал, ты придешь, сам разберешься. Да, смотрю, ты слаб оказался. Только об одном и говоришь. Только о ней и думаешь. После десятка девушек так и не научился разбираться. Я думал, ты уже выбросил всю эту грязь из головы?!

– С ней случилось несчастье, ей надо помочь.

– Что же случилось?

– Ее… изнасиловали. И обокрали.

– И ты в это поверил? Сама напросилась, а теперь, чтобы вернуться, басни тебе рассказывает. Как ты говоришь – лапшу на уши вешает.

Я вздрогнул. А вдруг правда? Не может быть, не может быть…

– Папа, что ты говоришь? Она была девушкой еще семь дней назад.

– Вот это и поражает. Ты видел у нее синяки, кровоподтеки или царапины? Когда насилуют – сопротивляются. Как она попала туда, где ее насиловали якобы?

Опять якобы. Есть ли у нее синяки? Никто не верит, кроме меня. Да что ж такое?

– Алексей, я много повидал девушек, женщин – это моя профессия. Она – гнилушка, не стоящая, не терзай себя, выбрось ее из головы и забудь.

Раздался телефонный звонок.

– Если это она, я ей скажу, что о ней думаю. И попрошу, чтобы больше не звонила.

Я молчал. Он снял трубку. И неохотно сказал:

– Это тебя, очень тихий голос.

Я знал, что это она. Больше никто не звал меня таким голосом.

– Алеша, ты уже вернулся?

– Нет, я все еще там. Отец не хочет, чтобы ты звонила сюда.

– Хорошо, я буду просить девочек…

У нее на все был ответ. И обход.

– Ты не поняла…

– Ты тоже не хочешь, чтобы я звонила и мешала… своими проблемами?

Я выдохнул, не найдя слова.

– Что случилось, Алешенька, что еще могло случиться, милый? Что тебе сказал следователь, что-то плохое?

– Да… очень плохое. Убивающее все. Как я ни стараюсь и ни старался оправдать тебя…

– Хочешь, я приеду, и мы поговорим?

– К Киевскому вокзалу, через час. На троллейбусе!..

– Конечно, милый. Я в такси больше никогда в жизни, пока я в здравом рассудке, не сяду. Только если с тобой.

Она не сомневалась, что я буду с ней.

Выйдя из дому, я непроизвольно оглянулся: мне казалось, что рано или поздно я наткнусь на кого-то из их компании. Я угадаю их…

Поднявшись наверх, я сел в троллейбус, который не спеша катил по набережной, мимо безлюдных остановок по требованию. Был девятый час: кому нужно в город, в котором все закрыто.

Я знал, что она опоздает, так как будет долго краситься, мазаться, лакироваться, приводя в совершенство свое лицо. И прическу. С фигурой делать ничего не надо было. Фигура была близка к совершенству: тонкая талия, высокая грудь. Скульптурные бедра, сексуальные икры ног привлекали внимание всех.

К моему удивлению, она уже ждала, вглядываясь в пространство площади. Почему перед вокзалами всегда строят площади?

Увидев меня, она вздрогнула и впилась в мои глаза. Словно пытаясь что-то прочесть.

– Добрый вечер, – сказала она.

– Вечер… – ответил я.

– Алеша, я так рада тебя видеть. – Она потянула слова. И потянулась к моей руке, которую я невольно отдернул. Она была заражена. Взгляд ее замер сначала, потом растаял.

– Пойдем, – сказал мой голос.

Мы пошли к филателистическому магазину на набережной. Когда-то я собирал марки. (Как давно это было. Как чисто все и безмятежно в детстве.)

На набережной пустынно. Тошнотворная пустота в животе. Я смотрю сбоку на нее, как накрашено ее лицо. Останавливаюсь и проворачиваюсь.

– Что ты делала в ресторане?

– Что обычно делают…

– Отвечай!.. – сжались мои челюсти.

Она вздрогнула.

– Что ты хочешь, чтобы я рассказала?

– Как ты себя вела?! – вскрикнул я.

– Я целый день ничего не ела, я опьянела. Я не умею пить…

– Ты курила?!

– Хотелось попробовать хорошую сигарету, и я закурила.

– Что еще?!

– Пригласили танцевать, неудобно было отказать. Я им рассказывала о тебе и что ты живешь напротив.

– Как это мило…

– А что, – ее губы очаровательно сложились, – а что случилось?

– Почему ты мне этого раньше не сказала, почему я должен это узнавать от следователя…

– Я не думала, что это секрет или заинтересует тебя.

Что-то зашелестело в аллее.

– А что ты думала? С первыми встречными!

Она схватила цепкими пальцами мой локоть и потянула к себе.

– У меня нет объяснения, я – безмозглая. Но я никогда не желала обидеть тебя. Причинить тебе боль.

– Идем, я доведу тебя до метро.

– Уже? Ты отправляешь меня, Алеша?

– Да. Я не хочу, чтобы ты поздно возвращалась домой одна.

Мы переходим привокзальную странную площадь. Около входа с буквой «М» я поворачиваюсь и сразу ухожу.

– Спокойной ночи, милый, – слышу я вслед.

На первой лекции Литы нет. После занятий она стережет меня на Плющихе, зная мой путь домой. В руках у нее шоколадный батончик с шоколадной начинкой за тридцать три копейки. Единственный, который я люблю и позволяю себе раз в неделю. Я покупал их ей.

– Это тебе, – она протягивает шоколад красивыми пальцами, тонкая кисть, удлиненные ногти.

– Где ты была?

– Я лечилась.

Ах да, она же…

– Они меня самой первой принимают, как только открывается диспансер. Чтобы стерильными шприцами. Главврач оказалась очень давней знакомой. Я с ее дочерью в школе училась.

– И что?..

– Говорит, что это ужасно, что со мной случилось, и постарается вылечить меня как можно скорей.

Венерологический диспансер, главврач знакомая, вылечит скорей. Господи, мог ли я подумать… Когда все это начиналось. Была немного капризная, красивая, невинная девушка.

– Прощай, Лита.

Я сажусь в автобус. Она тут же запрыгивает вслед за мной.

– Я провожу тебя до Киевского вокзала, а там пересяду в метро.

Я не хочу, хотя этого. Смотрю на ее лицо. Лебединый переход шеи в плечи. Небольшие, но увеличенные краской глаза. Почему я не могу оторваться от этого. Выкинуть, забыть, выбросить, как мне говорит родивший меня. Папа. Чувство противоречия? Или нечто другое? Я не могу разобраться в своих чувствах.

Дома никого нет. Я отрезаю кусок хлеба, докторской колбасы, складывается бутерброд, с помидором. Даже нет желания нагнуться за салфеткой. И начинаю вспоминать, куда я положил простыню. Жую, не чувствуя, что ем. И нахожу ее позже на дне лакированного платяного шкафа-секции, аккуратно сложенную. На память. Чтобы потом она и я могли смотреть. И вспоминать… Теперь это будет вещественное доказательство. Чего?

Ровно в шесть я стучу в дверь следователя. Уже знакомую мне: как человек быстро ко всему привыкает.

Кабинет стоял такой же казенный. Ничего не изменилось. Он достал не спеша папку. А что должно было измениться?

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

Мы посмотрели друг на друга. Он был мне неприятен. Как и я ему. Неприязнь была взаимная. Что-то в нем отталкивало. Впрочем, есть ли следователь, который притягивает? Казалось, его раздражало, что нужно заниматься делом девушки, которую изнасиловали. К тому же он в это абсолютно не верил.

– Вы должны были принести простыню.

Я раскрыл пакет. Он взял ее в руки, развернул и стал внимательно рассматривать. Я увидел, как упал волосок с ее лобка. Он небрежно смахнул его, продолжая внимательно рассматривать капли крови на простыне. Одно пятно было огромное. Почти…

– Это не может быть менструация? – сказал он вслух скорее самому себе.

– Нет, она у нее началась несколько дней спустя. После девятого мая…

– Есть свидетели? – машинально спросил он.

Как могут быть свидетели чьей-то менструации?

– Ей не могли сделать мазок в диспансере.

– И что из этого?

– Они – свидетели.

– А, да.

Его лоснящиеся округлости лба, казалось, что-то переваривали. Как переваривает фарш мясорубка.

– Она была сегодня на допросе.

– Она ничего мне не…

– Она не должна вам ничего говорить. Вы слишком впечатлительный. Подменяете эмоциями факты. А факт – вещь суровая. Вам ее не потянуть.

– Как вы быстро разобрались. Попробуйте…

– Что вы хотите узнать?

– Как все произошло.

– Из того, что известно мне: ее насиловали двое. Пока один держал ей руки на спинке кресла, другой насиловал ее внизу. Потом они поменялись местами. Но… не насиловавший сказал: «Если хочешь отсюда выйти – возьми в рот…»

– Как?! – воскликнул я. – Как вы…

– Из показаний…

Я содрогнулся.

– Поэтому второй и не хотел ее насиловать снизу, а насиловал в рот. Он знал. А это – умышленное заражение венерическим заболеванием.

Рот, впервые целованный мной…

Меня чуть не вырвало. В мозгах били электрические плети. Разорвите, разорвите во мне все. Я задыхаюсь. Я горю…

– Э, да вы совсем на себя не похожи.

Я зажал рот, подавляя рвотный инстинкт.

– Значит, ее… изнасиловали двое, по очереди?..

– Снизу и сверху, – забил он гвоздь, – два раза. Поэтому преступление и называется групповое изнасилование.

Я замотал головой. Как в шоке.

Он добил:

– А вы что ожидали, что второй будет просто так держать: после ресторана, выпивки, курения, танцев, короткой юбки, открывающей соблазнительные ляжки? Так не бывает. А запретный плод: молодая, необжатая, темнота комнаты, кресло, сорванный лифчик, гипюровые трусики, смех – веселье девушек (боевых подруг) за дверью. Грудь молодого тела, девичьи подмышки, тонкие кисти рук, зажатые их лапами…

– Хватит! – Я вскочил.

– Успокойтесь, сядьте! Я же вам говорил – впечатлительный. Эмоциональный, – сказал он с презрением. – Я поэтому всего вам и не рассказываю. Вопросы еще есть?

– Их посадят? – уже безжизненно спросил я. Хотя это был единственный вопрос, волновавший меня все это время.

– Им дадут срок, положенный по закону. От восьми лет…

И все? Этого было мало. Но шрам ведь останется на всю жизнь. Я хотел их смерти…

– Но сначала нужно закончить расследование. Собрать неопровержимые факты, назовите их улики, и доказать, что было совершено преступление…

– Вы в этом, кажется, сомневаетесь?

– Не знаю. У меня свое мнение. Она не думала мозгами, что их провоцирует, хотя в конечном счете – они ее изнасиловали. На пятый день девушка, только что ставшая женщиной, вряд ли захочет развлекаться таким способом, обслуживать сразу двоих.

– Значит, было преступление?

– Безусловно. Но есть еще смягчающие обстоятельства: какую роль и участие принимала жертва в преступлении.

– Она их просто заманила в квартиру! Чего там!..

Я вскочил, он не обратил на это никакого внимания. И пробил:

– Не будем забывать, что в квартиру она поднялась добровольно. Ее никто не тащил.

Убитый, оплеванный, одураченный, запутанный во лжи, я возвращался домой. Спускаясь по крутой дорожке в лощину, где стоял наш, ненавидимый мною, на всю теперь жизнь, дом. Напротив их дома. Это был тупик. Я был в тупике. Ее очаровательный рот, красиво вычерченные губы, белые зубы. Уста. Вся этагадость влилась в нее.

Ей кончилив рот!

Губы в этот момент находились на члене. Горло касалось головки…

Хоровод мыслей опять закружился в моей голове. (Водка, сперма, никотин сигареты – в этом невиннейшем рту. За неделю до этого ничего, кроме… – не ощущавшей.)

Я начал бить дерево кулаками, пока не увидел на дереве кровь.

Я должен ее бросить, я должен ее бросить. Но как?

Я пошел на кухню и посмотрел на газ. Шелестящий свист раздался из конфорки. Свист с запахом.

Как же она может жить со всем этим. Ее это и не волнует, по-моему. Я вздрогнул.

Пришла наливная Люба и предложила налить мне обед.

Она заметила, что включен газ, и спокойно выключила его. (От обеда я отказался.)

Раздался телефонный звонок.

– Алик-хрусталик, ты что же мне не звонишь? Зазнался или новую девушку встретил?

– У меня случилось несчастье…

– Так почему же не придешь, с братом не поделишься, может, легче станет!

Он никогда всерьез не относился к моим неприятностям и не воспринимал их, меня, всерьез. Мой родной брат.

– Разве ты работаешь, Максим?

– Дежурю до двенадцати ночи во славу отечественной медицины и «Скорой помощи». Хочешь заехать?

– Когда в следующий раз?

– Послезавтра.

– Лучше тогда я и приеду.

– Как хочешь. Только не раскисай, жизнь не такая страшная штука, как тебе кажется.

Следствие страшней, подумал я.

– А где папа?

Папы дома не было, и он сказал, что перезвонит. Он был сыном от первого брака, мамы у нас были разные.

Сны странные снились в это время мне. Будто я на долгожданном суде, а Лите задают вопрос: как же пять человек поместились в одном такси – после ресторана? Она молчит. Кто же у кого ехал на коленях? Она не отвечает. Сколько бутылок водки было на столе? Она не отвечает. И вдруг смотрит на меня и говорит: я нечистая, я изнасилованная. Выскреби меня, Алеша, выскреби. Скребком! И вдруг рвет юбку, задирая ее на бедра, и раздвигает ноги…

Я дергаюсь – ее схватить – и просыпаюсь. Возбужденный и холодный пот испуга катится по спине. Как она могла такое сделать на людях? Я должен ее спросить. Ах да, ее же изнасиловали почти на людях… Потом вспоминаю, что это был сон – на суде.

Я иду в туалет и мочусь. Неужели какая-то дьявольская сила может возбуждать меня при мыслях о ней после всего происшедшего? У нее вылепленная фигура, тончайше натянутая кожа, талия, зовущая к… Но я же не животное. Я боюсь даже подумать о том, что у нее внизу…

А теперь – рот, к нему нельзя прикоснуться. Он осквернен, изгажен навсегда. В него влилась насильная сперма. В течение шести минут в нее влились две чужие спермы, искалечив, испохабив все навеки. А какие у нее губы… Хватит! Все!

Я засовываю голову под холодную струю. Потом забираюсь в ванну, отмыться от этой грязи. Но я не отмываюсь… Я буду в ней запачкан всегда.

Сегодня суббота. Папа с девушкой еще не появлялись, дверь в спальню плотно закрыта. Интересно, когда мама выйдет из больницы и соседи ей все расскажут, в деталях, я же окажусь во всем виноватым. Или он свалит все на меня: что это была моя девушка.

Любаша. (Как он любовно ее звал.) Молодая, ядреная ярославская баба. Вся спелая, налитая. Папа любил молодых, с крепкими телами. Атласных. Кровь со сгущенным молоком, как он говорил. А там тела хватило бы на троих. Тело-на-троих.Почему такая ассоциация? Как это пришло на ум? Я не хочу ни о чем думать.

Любаша. Шелковая. Выпуклая. Выступами. Интересно, что за все время я с ней двух слов не сказал. Смотрю только – с усмешкой. И кроме имени, не знаю ничего о ней.

Когда папа был деканом медицинского факультета, у него было пару романов со студентками. С мамой они давно не жили, ее этоне волновало. Она, по-моему, брезговала физической близостью с мужчинами. Ходили про него и юных Клеопатр разные слухи. Но чтобы домой он приводил – это в первый раз. Домой он никогда никого не приводил.

Я выхожу из ванной с горящим от губки телом. Любаша уже у плиты в своем длинном китайском халате. Как призовой скакун гарцует на своих высоких «бабках», бедра расталкивают шелк изнутри. Вот-вот разорвут и вырвутся наружу. Бедрам тесно в китайском обтягивающем шелке. Им хочется свободы, воздуха, голости, оголения. Я останавливаюсь и безразлично смотрю на нее. Она обожала делать ему завтраки. А он жить не мог, если не выпивал два стакана чая с горячей закуской.

– Вам сегодня нужно в институт, Алеша?

Я киваю.

– Вы очень бледный, у вас воспаленные глаза.

Я молчу.

Она наливает только что заваренный чай, аромат которого разносится по кухне.

– Садитесь, пожалуйста.

Я сажусь, и она торжественно и аккуратно ставит чашку на стол.

– Я буду печь оладьи, съешьте хоть одну.

– Только чай, – повторяю я и выключаюсь, погружаясь в свои раздумья.

Я иду по Пироговке. Медленно, стараюсь как можно медленней, мне не хочется в институт. Я боюсь, что я ее изобью. Она опять солгала. И как, отпираясь, она говорила: ну, закурила, ну, выпила, ну, станцевала. Все это время зная, зная чтóскрывает.

Сегодня консультация по зачетам, которые надо сдавать в сессию, и я захожу в гулкий вестибюль. Мы в разных группах, и я знаю, что не увижу ее. Но после окончания она караулит меня на Плющихе.

– Ты хочешь шоколадку?

Я смотрю на нее страшными глазами. (Я смотрю на нее, как на ненормальную.)

Она опускает руку:

– Что случилось, Алешенька?

– А ты не знаешь?!

– Я ничего не сделала… больше.

– Ты ничего не знаешь?! – кричу я.

– Пойдем в парк, я тебя прошу…

Люди оборачиваются на нас. Она берет меня под локоть, я резко отдергиваю руку.

– Хорошо, – она глубоко вздыхает. – Но я ни в чем больше не виновата.

Мы переходим Плющиху и заходим в парк, который тянется вдоль Пироговской. Она садится на скамейку. Колени оголены и видны ее трусики. Меня почему-то это смущает.

– Сядь нормально!

Она садится на край скамейки, сжимая колени, и выпрямляется. Ее бедра, фронт бедер, должны чувствовать воздух, который входит, касаясь их. Платье на две сомкнутые ладони выше коленей. Ну и что в этом преступного?

Она неотрывно всматривается мне в глаза.

– Я истосковалась без тебя, Алеша.

Я гляжу на проходящую мимо пару: мужчину и женщину.

– Ты не хочешь меня видеть? – спрашивает она.

– Ты мне солгала. И продолжаешь лгать! Все это время.

– Родной мой, я все сказала.

Ее не по-девичьи цепкие пальцы хватают за мою кисть.

– Я не желаю тебя ни видеть, ни слышать. Ты вся – грязь, запачкана в грязи.

– Что тебе сказал следователь?

– Ты мнеустраиваешь допрос?

– Он тебе, – она запнулась, – что-то рассказал?

– Перестань говорить дурацкими эвфимизмами. Говори правду: правду я тебя просил!

– Я скажу, я все скажу, милый!

– Значит, тебя насиловал только один… Один? – вскричал я.

– О господи. – Она обхватила ладонями виски. – Зачем он это сделал? Я хотела рассказать сама. Зачем…

– Так ты хотела скрыть?!

– Нет, нет, я боялась. Я не знала, как начать, я не хотела делать тебе совсем больно. Ты… ты…

– Оставь эту болтовню. Говори!

– Зачем ты хочешь это знать? Это такой ужас. Тебе будет больно.

– Говори мне правду, тварь, – вскричал я.

Она откинулась назад, как от пощечины. Я опять увидел ее трусики… Внутреннюю, с легким промежутком, часть бедер, кожу, обтягивающую эти стройные ноги. С обнаженными коленями.

– Алешенька, я все скажу. Сейчас… сейчас, я только соберусь… Ты так никогда не говорил.

Я смотрел на ее горло, тонкое, высокое, скульптурное, нежное, шею, восхищавшую меня. Я готов был вцепиться в это горло и душить его, душить, душить. Чтобы оно стало бездыханным в моих руках. Безжизненным. Чтобы это горло никогда не произнесло то, что собиралось произнести. Что уже шло по нему, касаясь неба ее рта. Наружу.

Она вздохнула.

– Когда Гадов закончил все, я была выключенная…

– Это кто?

– Который насиловал.

Насиловал ли?..

– Злонимский схватил меня за голову и сказал: пока не возьмешь в рот, не выйдешь отсюда. Я стала сильно плакать, просить его, чтобы…

– А он?..

– Он сказал, что не выпустит, если я не сделаю ему… минет. И стал расстегивать брюки. Я закричала, он схватил меня за горло, очень больно, я испугалась и взяла его член в рот.

Я пошатнулся. Она вскинула руки в мольбе:

– Алешенька… Я не помню ничего. Я была пьяная, помню ощущение гадости во рту и желание вырвать. Я помню… давилась все время. Я не знала и представления не имела, что это такое… Я не могла тебе это рассказать! Я знала, ты меня в жизнибольше не поцелуешь. Твои губы…

– Забудь о моих губах! Речь идет о твоих губах! Которые через пять дней взяли в рот…

Я задохнулся.

– Ты же исчадие. Ты не девушка… Абсолютная грязь!

– Я люблю тебя.

Я схватил ее за руки и начал ломать кисти. Накрашенные глаза расширились от боли и удивления.

– Замолчи!

– Да, Алешенька, да… сделай мне больно, сломай мои руки. – Она упала на колени предо мной, прижавшись к моим ногам. – Я ненавижу свое тело. Это гадость…