Текст книги "Лита"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

А что же это еще значит, идиот?! Она целует твои руки.

– Нет, нет, Алешенька, нет. Да, Алешенька, да, любовь моя, я понимаю. Я знаю, что ты не простишь меня никогда. Мне лишь бы видеть тебя, слышать твой голос… И умирать от любви к тебе…

Я смотрел ей в лицо.

– Я совершенно схожу с ума от любви к тебе.

Я верил – зачем бы она говорила. Зачем я, кретин, в это верил: «зачем бы она говорила». О, она знала, зачем она говорила.

– Я согласна на любые подачки. Лишь бы ты их давал. На любые условия, лишь бы раз в месяц твое тело содрогалось над моим. Лишь бы мое тело истекало истомой под твоим… Лишь бы раз в месяц я видела тебя. Я согласна даже на то, чтобы ты женился. Я уже с радостью думаю об этом… Я буду рада за тебя. По крайней мере, наверняка буду знать, что ты никогда полностьюне будешь моим. Я не буду надеяться и ждать. Я буду твоей любовницей.(Это еще слаще.) Или кем ты пожелаешь, чтобы я была, если мое тело еще сможет приносить тебе удовольствие. Или заинтересует тебя. Я понимаю, что оно не может принести тебе удовлетворение… В любое время, в любом месте я буду возникать по мановению твоего взгляда. И исчезать, когда прикажешь. Я на все, на все, Алешенька, согласна.

Я вздрогнул при слове «любовница». Откуда она знает такое слово?

– Лишь позови, лишь прикажи – я все исполню.

Яд твоих речей, позолота твоих уст.

– Зачем ты вскрыла вены?

– Потому что когда-то это сделал ты, когда у тебя не было выхода.

– Ты считаешь, что это допустимое сравнение?

– Что ты, Алешенька, упаси Господи.

Я оттянул рукав ее малиновой рубашки с белым воротником. На каждой кисти красовались по две сизых неровных бороздки. С рваными краями.

– Ты все теперь будешь делать, как я?

– Да, Алешенька, ты мой бог.

Моментами она была экзальтированной. Она входила в экзальтированное состояние. Я посмотрел на нее – ее глаза молились на меня. Какой мужчина, какой двуногий в мире мог от этого отказаться? Когда на него молились. Я не мог. Я был слаб.

– И что же дальше, – сказал я вслух скорее для самого себя. Она восприняла это как обращение.

– Все, что пожелаешь. Я твоя тень, половик, наложница.

– Но я ничего не желаю – с тобой. Я желаю забыть тебя.

– Позволь мне только коснуться, – она положила руку на мои легкие брюки, – и я сделаю так, что у тебя возникнут желания.

Она подняла впервые взгляд – на уровень моих глаз. В ее глазах… В них стояло обожание.

– О да, опыт у тебя есть, и не с одним, а сразу с двумя.

Она отдернула руку, обжегшись.

– Не надо, Алешенька, только не так. Я не думала, что мое прикасание вызывает такие чувства.

– А ты вообще когда-нибудь о чем-нибудь думаешь?

– Я думаю только о тебе!

Я опустил взгляд невольно на ее грудь, талию. И вспомнил, что совсем забыл, как она мне нравилась. Передо мной сидела живая женщина, взволнованно дышащая, готовая выполнить любой мой каприз, любое мое желание, любой вывих, любой маразм. И между нами стояло только одно, только одно разделяло нас – ее изнасилование. Только один рубеж. И я не мог преодолеть этот Рубикон. Этот Океан.

Мы уселись на скамейке, и один сантиметр разделял наши бедра. Но он и есть тот рубеж, тот ров, который я не могу переступить.

Она задает нейтральный вопрос, пытаясь завязать разговор:

– Алеша, а что ты будешь делать летом?

– Поеду в Прибалтику.

– Со своей… н-невестой?

– Конечно, со своей невестой. Она меня ни разу не предала, ни на чьих коленях не сидела, «умирая от любви ко мне», ни с кем в губы не целовалась, ни у кого в рот не брала.

– Да, Алешенька, я все знаю, этому нет объяснения. Мне нет прощения. Можно я только поцелую тебя на прощание.

Кубок из золота с ядом я выпил до дна. Можно и так: кубок золотого яда… Дальше по тексту.

Она наклоняется, я отстраняюсь, она наклоняется еще и изнеженно, ласково целует меня в шею.

Поцелуй змеи…

Мы сидим с ней около ее дома. Вечер. Что-то горит на небе. Кажется, звезды…

– Когда ты хочешь, чтобы мы поехали? – спрашивает она.

– Вика, ты очень хорошая девочка. Но я не смогу с тобой поехать в Прибалтику.

– Почему? – вздрогнувшим голосом спрашивает она.

– Мне надо многое обдумать.

– Ты встретил кого-то?

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Это ты и я. Понимаешь, должна быть какая-то алхимияво взаимоотношениях двоих. Если это любовь… А я не чувствую, не ощущаю…

– Я люблю тебя…

– Я знаю.

– Оттого ты так спокоен? И уверен.

– Нет. Я как раз никогда не мог понять твоего выбора. Я знаю, что у тебя много поклонников…

– Откуда ты знаешь? Я никогда тебе…

– Я ценю твои скромность и такт.

– Что еще ты во мне ценишь?

– Ты честная, талантливая, одаренная, приятная девочка. Невероятно помогающая и поддерживающая…

– Но всего этого недостаточно, чтобы любитьменя. Правильно?

– Ты мне очень нужна. Я рад, что встретил тебя. Ты мне очень помогла в один душныйпериод моей жизни. Ужасный, удушливый. Я думал, что все прошло и рана зарубцевалась, но ничего в жизни не проходит бесследно.

– Ты хочешь, чтобы я в Прибалтику поехала одна?

– Как ты пожелаешь.

– А ты не боишься, что я могу кого-то встретить?

– На все воля Божья. Или чья-то. Всё наверхууже расписано, нам остается только день и час, определенный час, когда суждено узнать.

– Значит, это правда, что ты не любишь меня? Раз тебя не волнует, что я поеду одна или кого-то встречу…

– Твоя аксиома опирается на неправильный вывод. На неправильную истину.

– Ты всегда был лучше в языке, чем я. Я поэтому все время говорю, что тебе нужно писать. У тебя талант…

Я поразился: даже теряя, она поддерживала меня.

– Что ты будешь делать летом?

– Думать, зачем я живу. И что делать с жизнью дальше.

– Если я могу помочь тебе… Я не поеду никуда.

Она поражала меня все больше.

– Ты должна отдохнуть после кино, поезжай.

– Мы больше не увидимся никогда?..

– Вик, я не расстаюсь с тобой навсегда. Мне нужно просто побыть одному и осмыслить свои личные проблемы, которые никого не касаются. Я в тупике, и мне нужно найти из него выход. И это не честно, пока я ищу выход, таскать тебя за собой по тупику.

– Но я согласна.

– Я знаю. И благодарю тебя за это.

Я взял ее руку и прижал к щеке. Она погладила мою щеку, потом наклонилась и поцеловала в губы…

Я поступал нечестно, я не собирался возвращаться к ней или встречаться. Но я не мог разрубить сразу шнур, шелк, волокна отношений, связывающие нас.

Я хотел сидеть на двух стульях, а это невозможно. И никому не удавалось.

– Значит, наша помолвка откладывается?

Я вздрогнул, совсем забыв и привыкнув, что мы считались женихом и невестой.

– На какой срок?

– Не знаю. Я боюсь, что мы оба поспешили. Это тоже буду сидеть и обдумывать я.

– Я не поспешила. Я знаю, что на все согласна – с тобой. «Сомнения мучат только моего господина»… Но я ценю, что он абсолютно честен и не скрывает своих колебаний от меня.

Я встал. Когда не можешь сказать самого главного, лучше откланяться и уйти со сцены.

– Можно я поцелую тебя на прощание?

Наши губы слились: ее – настойчиво, мои – покорно. И две слезы скатились на наш прощальный поцелуй.

– Позвони мне, когда я вернусь. В конце лета.

В институте мы сдаем последние экзамены, и она умоляет меня провести с ней час.

Дома каким-то образом я объясняю, почему не еду с Викой в Юрмалу. И на меня с недоумением смотрят сразу две пары глаз.

– Я бы не отпускал ее одну на курорт на целых два месяца, – говорит мой папа.

Но я не слушаю его…

Мы идем по Плющихе.

– Что ты хочешь делать сегодня вечером?

Она гарцует, едва сдерживая радость, рядом со мной.

– Сидеть и говорить с тобой про что такое хорошо и что такое плохо.

– С превеликим удовольствием. Мне все нравится с тобой, Алешенька. Я не верю, что мы снова будем вместе. Разговаривать…

– Не «будем», а только на сегодняшний вечер. И лишь по случаю окончания экзаменов.

Обманываю я сам себя. Цокот каблуков сбивается.

– Ты правду говоришь, Алеша?

– Только одну, – продолжаю обманывать себя. – И тебя учил: говорить правду, одну только правду, болезненную, но…

– Значит, после сегодняшнего вечера ты со мной не будешь встречаться? – Ее губы складываются в предслезное выражение, рисунок, абрис.

– Тебя не устраивает, мы можем сейчас распрощаться.

– Что ты, Алешенька, меня все устраивает, я всем довольна. Я и на это не смела рассчитывать.

Первая зрелая мысль, которую слышу от Литы. Или вторая.

– Как это ты дошла до такой умной мысли?

– Я подумала.

– Не может быть! Ты можешь думать? Подумай и скажи что-нибудь умное еще.

– Я безумно счастлива, что мы проведем этот вечер вместе.

– Это уже выражение эмоций, а не мысль. То есть чисто эмоциональный предмет. А не дума или фраза.

– Алешенька, откуда ты так хорошо знаешь язык?

– Это вторая умная мысль?

– Нет, – она улыбается, – это все говорят.

Она что, подслушивала?

– А то я испугался, что ты можешь надуматьдве умных мысли подряд. Насчет знания языка – это тебе кажется.

– Мне так не кажется, извини, что впервые возражаю тебе. Ты действительно очень необыкновенно и красиво выражаешь свои мысли. Как будто вяжешь их одну к другой необычайным узором. Вязью. И всегда точно и ярко подбираешь слова.

– Сегодня что у нас: день лести?

– Тебе не надо льстить. Нет лести, которая была бы достойна тебя.

– О, да ты уже перешла на хвалебные оды по поводу восшествия на престол. Как Сумароков или Кантемир. И иже Ломоносов.

– К сожалению, я не могу писать, а то…

– К счастью. А можно я задам тебе страшный вопрос?

– Тебе все можно, Алешенька, – замерла она.

– А третью умную мысль ты сможешь произвести. Из того места, что заполняется сознанием.

От неожиданности она рассмеялась.

– Ты не обижаешься, что я засмеялась, Алеша?

– Тебе не кажется, что мне немного поздно обижаться. Все, что ты могла, по-моему, ты со мной проделала!

Как я глубоко заблуждался. Наивный…

– Алешенька, давай не будем о грустном, мне хочется тебе сегодня доставить радость.

– Как ты собираешься это сделать? Исчезнуть навсегда?!

– По-другому.

– Попробуй.

– Можно я возьму тебя за руку?

– Можно.

Она взяла меня цепко под руку и заспешила рядом, пытаясь попасть в шаг.

– Спасибо. Раньше ты не разрешал мне брать тебя под руку в окрестностях института.

– Раньше ты была девушкой, – я вздохнул, – а теперь я переступил и презираю себя за это.

– Зато я обожествляю тебя за это.

– За что?

– За то, что ты возишься со мной, прощаешь, даришь, заботишься, защищаешь от злого мира…

– Это тебе кажется, ты себе нафантазировала.

– Я не умею фантазировать, я реалистка.

Я даже повернулся. От удивления и неожиданности.

– Это была третья умная мысль? Самая умная.

– Если ты так считаешь. Я рада, что они тебе понравились.

– …И – последняя.

– Я еще скажу…

Она улыбнулась загадочно. Со мной рядом шла Лита, я не мог поверить, но чувствовал, как у меня начинает возникать желание.

– Я так давно не была в кино. С того самого раза с тобой, последнего. Я дала себе слово не ходить без тебя никуда.

– Как трогательно.

– Недалеко от Смоленской есть маленький кинотеатр, где идет твой любимый фильм «Брак по-итальянски». Хочешь посмотреть?

Делать было нечего, идти некуда.

– Пойдем.

Мы заходим в темный зал, когда кино уже началось. Садимся на последний ряд. Впереди лишь несколько разбросанных голов. Она касается нечаянно, я уверен, плечом моего плеча. Над нами два луча, проекция сливания которых изображает действие на экране. Как просто! И не нужны актеры на сцене.

Она опускает мне руку выше колена, и я чувствую, как дико, неимоверно возбуждаюсь. Бешеное желание вдруг разрывает меня. Где-то вдали мерцает экран и мелькают актеры на нем. Лита скользит вверх рукой плавно к бедру, ощущая под тонкой тканью мою кожу.

– У меня цикл, – шепчет она, – но я безумно хочу тебя.

Она опускается бесшумно между кресел. Поворачивается ко мне лицом и целует руку. Потом гладит внизу. Все напрягается внутри, все напряжено, как тетива. Она чувствует это и ласково, но призывно давит на эту тетиву. Гладит тетиву… Гладит ее, ласкает.

– Пожалуйста, Алеша…

Я не совсем понимаю, что она хочет, и лишь упираю голову назад.

– Я тебя умоляю…

Она расстегивает мой пояс и опускает молнию. Не верит и, боясь, судорожно обхватывает мои бедра. Все выскакивает наружу, как выпущенная стрела.

Я уже понял и представляю, через что мне сейчас предстоит переступить(обломком подкорки, скорее), и уже не в силах сдерживать безумное желание. Воздух раскаляет мою ртутную плоть. Никак не защищая, а лишь поднимая.

Она медленно с чуть раскрытым ртом приближается к нему и мягко и в то же время страстно накрывает его. Ее губы, которые я так и не целовал, в истоме сходятся на головке, скользя. Она делает всего лишь несколько взмахов головой. Я неимоверно выгибаюсь, как лук, как дуга, и начинаю дико биться в ее рту. Агонии сотрясают меня волнами, я дергаюсь вверх… и удивляюсь, как она выдерживает, как она не задыхается. Как я не протыкаю насквозь ее нёба…

Она нежно и медленно ласкает его языком и облизывает, как конфету. Карамельную палочку. Наконец, отпускает, кладет голову на него, зарывшись в мой пах, и удовлетворенно вздыхает.

Кино продолжалось, но мне было не до кино, я хотел скорее уйти отсюда. И только выйдя на свет из темноты, я соображаю, что произошло.

Я не мог поверить, что мы сделали это в кинотеатре… Среди бела дня, на дневном сеансе.

Она идет рядом и касается губ своим пальцем.

– Алеша, тебе понравилось?.. – вкрадчиво спрашивает Лита.

Я молчу.

– Пойдем еще в кино…

Я не могу сдержаться и улыбаюсь.

Она берет меня осторожно под руку.

– Это было самое необыкновенное кино в моей жизни, – мечтательно говорит она.

Я так и иду в легком изумлении и… возбуждении.

– Алешенька, можно мне съесть мороженое?..

Я невольно улыбаюсь.

– Ты не возражаешь?

– Я думал, ты уже съела…

Как сказал капризный поэт, в России существует два бесплатных развлечения: кино и секс. Мы их соединили. Я не представлял, что они могут слиться воедино. И составить третье развлечение. Комбинированное…

Вечером мы едем в ресторан, но, несмотря на ее взгляд, я с ней не танцую. Я и так переступил…

Ночью нас опять выручает Марек, и мы остаемся ночевать в его жилище.

Она опять опускается вниз, и у меня все там разрывается. Мгновенно научившись дышать через нос, она больше не задыхается.

Утром, лежа в трусиках, без лифчика, рядом со мной, она говорит:

– Алеша, моя сестра хотела бы провести с тобой время и выйти куда-нибудь.

– Без тебя? – шучу я.

Как близко я бью, по касательной. Она улыбается, целуя мою щеку.

– Со мной.

– Она темпераментная?

– Саша говорит, что очень.

– Он большой ценитель? А ты как думаешь?

– Не знаю, я с ней не пробовала.

Меня удивляет такое построение фразы. Она как чувствует:

– Алешенька, это была шутка. Может, ее с кем-нибудь познакомить?..

Я задумываюсь.

– Хорошо. Тогда давай познакомим ее с моим братом и поедем пообедать в «Архангельское».

– Я так хотела туда попасть еще раз!..

Мы договариваемся на вечер на воскресенье. Лита вся сияет.

– Что ты такая радостная? Чему ты так сияешь?

– Я так давно мечтала, чтобы Вера узнала тебя. Какой ты на самом деле.

– А тебя не смущает, что у нее есть кавалер?

– Он гораздо старше ее, и она всегда хотела встречаться с современником.

– Ровесником, ты имеешь в виду.

– Да, Алешенька, как ты чувствуешь…

– Толку только от этого мало.

– Почему?

– Ты лежишь в постели рядом со мной!..

Она обнимает меня и вжимается голой грудью. Раньше у нее была привычка спать в лифчике. Пока я не объяснил, что это стесняет дыхание, не дает отдыха груди и оставляет след на коже.

Я занимаю машину у Марека, мы заезжаем за Верой и по пути забираем Максима.

– Здравствуй, Лита, – говорит он.

Я представляю брата Вере, а ее – ему.

– Здравствуйте, Максим, – говорит Лита.

Лита едет самая радостная и гарцует на сиденье. Ей очень нравится, когда я веду машину, и особенно эту.

– Откуда такое чудо? – спрашивает Максим.

– Приятеля.

– А если остановят?

– На ней консульский номер. И потом, если бы у моей бабушки были… то она была бы дедушкой.

Он смеется и напоминает, кто меня этому научил.

– Ты же ничему хорошему не научишь, – шучу я.

Он одет в серебристо-голубой пиджак, галстук в тон к нему и свежо выглядит.

Максим заводит какой-то эзотерический разговор с Верой о космической медицине, и я выключаюсь из необходимости вести «светскую беседу» и наслаждаюсь скоростью.

В уютной части ресторана нас ждет сервированный стол. Ресторан еще пуст, мы приехали к шести. Музыка начинается в семь.

Максим, как примерный мужчина, начинает разливать, предлагать, ухаживать – словом, ведет себя как джентльмен. Мне далеко до его лоска. До его класса.

Лита спрашивает взглядом, можно ли ей несколько глотков шампанского, остальные делают вид, что ничего не замечают. Я смотрю вопросительно на ее сестру, которая через все это с ней проходила и прошла. Вера просто говорит:

– Алеша, она так долго мечтала с вами встретиться, что я думаю – немножко можно.

– За встречу! За великолепную четверку! – подытоживает Максим, и мы поднимаем бокалы. Начинают все с шампанского. Разговеваются. А есть ли такое слово? Вернее, такая форма глагола?

Максим рассказывает анекдоты, и мы все смеемся. У него это великолепно получается. В ролях. Вообще он может быть весьма очаровывающим, когда хочет.

Лита незаметно, украдкой, рассматривает его. Я столько ей рассказывал о Максиме, что ей интересно, какой же он наяву?

Лите нравится и стол, и шампанское, и то, что они – наши гости. Мои гости, утверждает ее восхищенный взгляд.

– Вы знаете, Алексей, – говорит Вера, – я никогда не каталась в иностранной машине. Это так приятно.

Я не знаю, что сказать.

– Я тоже, – говорит Максим. – По этому случаю позвольте пригласить вас на танец.

Мы все смеемся. Они уходят танцевать. Музыка началась, вечер был пущен.

Лита с нежностью смотрит на меня:

– Алеша, а ты когда-нибудь пригласишь меня танцевать?

– Когда решусь…

Она не говорит: а мы никогда не будем танцевать? Мне нравится ее выборность в словах и избирательность – в этот раз. Синтаксис фразы…

– Не знаю, – говорю я.

– А что я должна сделать, чтоб ты узнал? – очень мягко и вкрадчиво спрашивает она.

Я смотрю на нее долгим и внимательным взглядом.

– Не задавать мне таких вопросов, – отвечаю я.

– Хорошо, Алешенька, извини меня, пожалуйста.

Максим с Верой возвращаются. И Вера, не подозревая, начинает предлагать мне пригласить Литу танцевать. Лита обрывает ее взглядом, делая страшные глаза.

И Максим предлагает новый тост. Мы выпиваем водку, дамы шампанское, и они уходят привести… прически в порядок.

(Хотя у них и так все в порядке.)

– Я что-то недопонял, – говорит Максим, – или не понимаю – а как же помолвка?

– Помолвка расстроилась, – отвечаю я.

– А Вика тоже расстроилась?

– Она в Прибалтике.

– Мы так торжественно праздновали тогда в ресторане!.. Она уже знает?

– Естественно. Я не играю в игры.

– Чья идея была?

– Не помню, общая.

– Общих идей не бывает. Она была в тебя влюблена.

– Понимаешь, жизнь такая штука, что никогда не знаешь…

– Ты мне не рассказывай, какаяжизнь штука. Кто тебя ей учил?!

– Я же говорю, что ничему хорошему не научишь. Может, я поэтому и несчастлив, что ты учил?

– Я тебя, кстати, познакомил с Викой.

– Очень приятно. Максим, ты будешь бороться сейчас за равные права с Викой или нальешь и мы выпьем?

– Выпить – с удовольствием, а закусить – с еще большим.

– Узнаю брата!

– Брата – узнаю!

Я запиваю водку шампанским.

– Ты единственный, кого я видел, кто так делает. Как ты можешь?!

– Легко, – говорю я и вспоминаю оригинал.

Дамы возвращаются. Я вижу у Веры свежую помаду на губах. У нее красивая прическа. И вся она расцветшая, зрелая женщина. Но Максим себя ведет настолько дружески и отдаленно, что вызывает у меня сомнения в успехе знакомства и нашего предприятия.

Подходит метрдотель и, почтительно склонившись, тихо спрашивает: «Что будем заказывать?» (Только врачи и метрдотели обращаются к вам в третьем лице. Надо будет провести эту аналогию Максу.) Под общие крики болельщиков и одобрения я заказываю жареных куропаток. Хотя уверен, что их никто из них никогда не ел. Но как звучит!

Лита на вершине счастья и смотрит на меня восторженными глазами. Я задумчиво закуриваю «Мальборо», Максим предлагает Вере, и они следуют моему примеру.

– Чем молодые собираются заняться летом? – задает джентльменский вопрос брат. Джентльмены говорят только о пустяках.

– Не представляю.

– А Лита? – продолжает галантно он.

Она вдруг смущается.

– Я, как Алеша…

– Моему брату можно только позавидовать, – стандартную фразу-клише говорит он. Как напрасно я не вник в ее смысл…

Остаток вечера мы проводим в приятном: в разговорах, выпиваниях, улыбках, восклицаниях. А некоторые… Однако что-то я пропустил. Но понял это довольно поздно.

Наутро я просыпаюсь с новой женщиной: головной болью, которой у меня никогда в жизни не было. Теперь мне придется неделю расчищать «закрома» Марека за банкетный стол в «Архангельском». Я даже не знал, что это считалось, как банкет. Работать, чтобы оправдать…

Лита была счастлива, что я нуждаюсь в ее помощи. Хотя на данном этапе я мог все сделать один.

За неделю мы заработали кучу денег, и я заставил ее какую-то часть взять себе. У нее был абсолютный дар к коммерции. Она из воздуха создавала деньги.

– Это потому, что ты рядом, Алешенька, – говорит она.

Она готова была отдать за меня и жизнь, и душу. Я готовы был отдать жизнь, что бы в моей душе не было всего того, что связывалось с именем Лита.

(Отдать душу – дьяволу. За это…)

Я виделся с Литой крайне редко. Я почему-то всегда уворачивался, оттягивал, откладывая свидание с ней. Как будто была какая-то преграда. О, она была. Было страшное препятствие, которое я не мог никогда переступить.

Суд, который никогда не состоялся, месть, которая не была осуществлена, насильники, которые ходили на свежем воздухе. Возмездие не было воздано.

Я часто думал о следователях, следствии, несостоявшемся наказании, я не мог понять, как все это получилось. Как такое произошло. Где же правда, истина? Где честь? Все испохаблено, испорчено, порушено, разломано, исковеркано – и с этим жить всю оставшуюся жизнь. В этом. Нести на сердце и на душе. А дальше? Что дальше?

Она сидела и – целыми днями – ждала моего звонка. Лита всегда готова была вылететь навстречу в любое место, в любую минуту, в любое время дня и ночи. Она всегда была накрашена и одета. Она ждала…

Чаще мы встречались обменяться пакетами, вещами. Я старался находить причины, которые как-то оправдывали мои свидания с ней. Мне казалось, это не так преступно. Встречаясь с ней, я чувствовал, что совершаю преступление. Я не мог избавиться от этой мысли.

Иногда, когда родители были на работе, она заезжала ко мне домой. Заходила и замирала, вся затянутая, тщательно одетая, изумительно накрашенная. И ждала моего взгляда – моей оценки.

Я запирал дверь, надевал цепочку. До прихода родителей оставалось три часа. Я раздевал ее механически. Невозможно неделями было жить без женщины. Летом гормоны выделяли много лишнего… Гормоны «играли». Все било в голову. Раздев ее, я рассматривал ее тело, кожу, грудь, живот, лобок.

Я представлял, как тот член с залупой влезает в нее. Вталкивается, сминает ее половые губы сначала, а потом они разминаются и обхватывают его. Скользя… И как этот член устраивается, начинает двигаться, разбухает, вгоняясь в ее…

Вот о чем я думал, глядя на прекрасное в – изгибах тело. Разве об этом думают в такой момент?.. Это была патология. Во всем была одна патология.

У нее была высокая выточенная шея. Она протягивала руки к моим плечам и подставляла мне губы. Я никогда не целовал ее рот. Моим избавлением – была ее прекрасная шея, к которой я прикасался губами, как будто целуя. Лита целовала мое лицо, грудь, живот. Сжимала судорожно руками. Мы не ложились на диван, а шли в ванную. Я избегал ложиться на диван… Я был возбужден, но не ею, а вообще. Это было преступное возбуждение. Она садилась на меня. И делала какие-то движения. И делала летательные или летающие движения. Я научил ее. А может, и не я… Происходил оргазм, который затрагивал только низ, но не верх: не тело, не мозг. Мозг мой не мог выключиться. И отключиться. Он все время обдумывал, как она была с другими.

Но это была только одна из причин, по которой я избегал встреч и сексуальной близости с ней. А с другой стороны – опять патология, – меня тянуло увидеть, услышать ее, когда ее не было. Когда я был один. Но только она появлялась, я не хотел, я не желал, чтобы она была рядом. Я психовал, желая, чтобы она исчезла.

Иногда, вспылив и наорав (я теперь орал на нее, терпения не хватало) из-за какой-то принадлежности в туалете, тут же отправлял ее домой. Она плакала, умоляла простить, клялась, что этого не повторится, но повиновалась. И медленно уходила, задумчиво переставляя свои стройные ноги. И в этот момент я не хотел, чтобы она уходила.

Я не мог ей объяснить, что эта деталь или штрих напомнили мне о ее поездке, танцах, курении, езде на коленях – изнасиловании. Что-то мне всегда напоминало. И естественно – она сама. Ее манеры и поведение. Хотя она старалась вести себя идеально. В нейбыла скрыта и спрятана моя патология. Я хотел ее видеть, но, как только она приезжала, уже не хотел. Я одновременножелал и не желал, чтобы она уходила. Это сводило с ума. Я реагировал на ее тон, слова, интонации, манеру, походку, взгляд, лицо, косметику, платье, туфли, шаг, постановку ноги, движение бедра. Меня могло взбесить, как она держит мороженое. Что-то это мне напоминало… Или распечатывает плитку шоколада. Внутри затаилось и сидело дичайшее раздражение, с которым я не мог справиться: на нее, на весь мир, на себя. Я бесился, что не могу от нее избавиться. Это было какое-то сумасшествие.

Я разрушался, каждую встречу переступая через себя, ненавидя себя. Ох, как я ненавидел себя. За свою слабость, инертность, безволие, беспринципность – сдачу. Я проклинал себя…

Видела ли она, как я мучился, понимала ли – не знаю. Она была счастлива даже пятиминутными встречами, даже когда я кричал на нее, лишь на мгновение увидеть меня. Чтобы быть, как правило, прогнанной…

И в довершение к этому примешивался другой парадокс: я чувствовал себя виноватым. Я понимал, что она не во всемвиновата. Я дарил ей подарки. Она была одета, как картинка. Стильная одежда лишь подчеркивала ее классную фигуру. На нее все оборачивались. Я привык. Невозможно было не обернуться, когда она шла на высоких каблуках с тонкими щиколотками, голыми пальчиками, налакированными красным лаком. Все ее движения, взгляд, шея, поворот головы, рот притягивали как магнит внимание. Я был доволен внутри этой малостью, я наслаждался и ненавидел творца за это. За то, что хотел, чтобы она была незаметной и неброской, а сам наряжал ее модно и броско.

Я был в замкнутом кругу, в аду и не знал, как из него вырваться.

Мне некому было рассказать, что у меня в душе, не с кем было поделиться. Сумасшедший, извращенный круг… скорее ад.

Приехала раньше Вика, пока мы перезванивались.

Август стоял в Москве на редкость прохладный. Заработав деньги, я собирал библиотеку и ездил по всем книжным магазинам, скупая что-либо стоящее. Лита была счастлива, когда, находясь в центре, натыкалась или «из-под полы» покупала мне дорогой альбом хорошего художника. Я любил Босха, Тьеполло, Тёрнера, Ренуара, Писарро, Мане, Ван Гога, Дега, Гогена. И почти всех импрессионистов, за исключением Пикассо. Она также покупала альбомы живописи с шедеврами из известных музеев и галерей мира. Она была в восторге, когда могла подарить новый альбом при очередной встрече, и ни за что не хотела брать деньги.

– Алешенька, это для тебя. Я бы хотела подарить тебе в миллион раз больше. Это такие пустяки.

Она была добрая девочка и ничего никогда не жалела.

В это время я начал читать, подаренный ею мне, двухтомник Голсуорси «Сага о Форсайтах», который невозможно было достать. И был поражен, и был изумлен сверхчеловеческой любовью Сомса к Ирэн. Он тоже был в замкнутом кругу. В аду любви. Но он любил. А какое чувство было у меня, я не знал ему названия. Что-то безумное… И то слово, которое чувствовал Соме, я еще не чувствовал ни к кому. Разве что… Впрочем, то было давно, скорее по юности лет и недоступности «предмета».

Следом я прочитал наизанимательнейшую вещь «Приключения авантюриста Феликса Круля». И теперь собирался осилить всего Манна. Я дал прочитать этот роман Лите. Я много читал. Чтение отвлекало и давало возможность сопереживать, расширять свой зацикленный, замкнутый кругозор. Сравнить и узнать жизнь и страдания других, их мысли и чаяния. Никто, естественно, не описывал такую ситуацию, какая была у меня: у нас вообще было запрещено описание полов, близости, раздевания и секса. Только и выходило, что люди либо много работали, либо много говорили, но любовью они не занимались. (И уж патологий или отклонений не было и в помине. Вы что, при социализме!..)

В сентябре начинались занятия, и я с тоской думал, что грядет еще один учебный год и как с ним бороться.

Вика пригласила меня на премьеру своего нового фильма, и я не мог отказаться. Было бы неприлично. Она стояла на сцене, перед экраном, рядом с режиссером, актерами, сценаристом и выглядела симпатичней и привлекательней всех. Одетая в мои подарки (как она сказала), Вика села рядом со мной во время просмотра фильма и по привычке взяла в темноте за руку, как это делала обычно. Я не стал убирать. Это было бы неприлично. По крайней мере, я не казнил себя за ее прикосновения. Уже достижение… И не винил себя, что совершаю что-то преступное.

Сеанс закончился, я подарил ей заранее принесенный большой букет красных роз.

Потом опять были чаи, пироги, беседы с мамулей (она не задавала лишних вопросов), мягкие споры о литературе. Объятия в ванне, и все опять как будто началось сначала, не начавшись. Каким-то ненормальным, вывихнутым, извращенным ходом в мозгу Вика как бы балансировала мои запретные встречи с Литой.

Обе они не догадывались об этом странном симбиозе вдвоем. Об этой натянутой проволоке, по которой мы ходили – втроем. Канатоходцы – с завязанными глазами. Меня не интересовала их реакция: одной – потому что виновата, другой – потому что безразлична. Интересно, как бы это объяснил мудрый Фрейд. Я прочитал его двухтомник, изданный в Лондоне, но не нашел ответа. Возможно, ответ был в других томах или работах, запрещенных у нас. Да и что бы изменил ответ. Ничего.

Что я чувствовал, встречаясь с двумя? (Впрочем, с одной я не встречался, это были болезненные, спазматические урывки-оргазмы, а не свидания.) Ничего абсолютно. Я балансировал. И хотел, чтобы Лита была, как Вика, а Вика, как Лита. Я хотел симбиоза! Я желал слияния двух в одну. Душу одной – с телом другой. Какой кошмар… Но мечты мои оставались внутри, и ничего абсолютно не менялось.