Текст книги "Лита"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Александр Минчин
Лита

Книга первая
Преступление

Сладко иметь рабу

Клянусь говорить правду,

одну только правду, болезненную, но правду.

Я вернулся домой около часа ночи и сразу же почувствовал запах. Запах водки. Включив свет, я увидел на полу ее модные босоножки с лентами для завязывания вокруг щиколоток. Это удивило меня еще больше: она уехала домой в семь часов вечера. Странное предчувствие кольнуло меня. Как будто я стоял на краю пропасти, и сейчас, оступаясь… Раздался стон. Войдя в столовую, я увидел ее тело на разложенной диван-кровати. Вернее, абрис его, силуэт. Она была в белом лифчике и тончайших гипюровых трусиках. Выточенное богом тело лежало навзничь. Изваяние модели. Я смотрел на нее и думал, что пять дней назад  она впервые стала женщиной.

Запах был очень сильный и непонятно откуда исходящий. Она вдруг пошевелилась.

– А-алеша, ты вернулся… Я так ждала. Обними меня.

Она всегда тянула первую букву моего имени: «A-а». Я наклонился: от неепахло водкой. В разметавшихся волосах был запах блуда. Я не поверил.

– Что случилось? – В горле у меня противно свело.

– А почему ты так говоришь?..

– Что случилось? – вознес я шепот, подавив вскрик: за стеной спали.

– Поцелуй меня лучше… Перебей.

– Сию минуту ответь мне, что случилось?! Немедленно…

У меня пересохло во рту в мгновение. Я страшился ее ответа. Страх сковал в предчувствии грядущих слов.

– Не волнуйся так, Алеша… – проговорила она в пьяном раздумье.

– Я жду.

– Меня… меня – обворовали.

– Как?

Очень неохотно она начала рассказывать. Кто знал, что этот рассказ перевернет вверх тормашками всю мою жизнь. Всю!

Она, раздумывая, легла на спину, отвела глаза.

– Предложил подвезти, когда я ловила машину.

– Мы с тобой, кажется, договаривались, что ты поедешь на троллейбусе. Тем более праздник, все пьяные, ищут приключений.

– Их была целая компания, они прилично выглядели. Сказали: только наверх – к стоянке такси.

– И ты села в чужую машину?

– Мне было трудно идти наверх на высоких каблуках. Я устала.

– То есть ты сделала противоположное тому, о чем мы договаривались.

– Я виновата, мне страшно, Алешенька, обними меня, скорей…

Куда делась ее душмянность, душистость, от нее так пахло…

– Где тебя обворовали?

– Не будь так строг, Алешенька. Я тебе все расскажу, только обними меня.

Я боялся ее рассказа, интуитивно, не представляя, что это будет за рассказ.

– Кто? И где?

– Ты не будешь сердиться? Но я… поехала с ними в ресторан.

– С абсолютно незнакомыми?

– Они говорили, что сегодня такой праздник и только на час, а потом отвезут меня домой. Так как такси на стоянке не было…

– И это оправдание?!

Не удержал я вскрика. Во мне уже зарождалось что-то неясное.

– Дальше, – приказал его голос.

– После ресторана я очень захотела увидеть тебя. Они ехали на Мосфильм…

– Ты должна была приехать домой и сразу же позвонить мне, не так ли?

– Я знаю…

– И в этом ты ослушалась?

– Я им рассказала о тебе, они обещали подвезти меня прямо к подъезду.

– Это, по-твоему…

– Нет, нет, я виновата.

Она споткнулась, сбилась, замолкла.

– Дальше что?

– Я расскажу… только не кричи на меня.

Я замер в предчувствии чего-то страшного.

– Когда мы приехали сюда, они забрали мою сумку и сказали, чтобы я поднялась за ней наверх.

– И ты пошла?!

– Там были еще две девушки, одна из них жена, то ли невеста. Мне и в голову ничего такого не могло прийти. Я поднялась. Они закрыли дверь и сказали, что не выпустят, пока я не… поцелую…

Я вздрогнул.

– Дальше…

– Я вырвалась и убежала, сумка осталась у них…

– Что еще?

– По-моему, цепочка… упала в их квартире, когда я…

– Как могла цепочка вдруг упасть?

– Я не помню как… я выпила.

– Почему ты пила?

– Я никогда в жизни не пила водку, но они… настаивали – в честь праздника. Выпила чуть-чуть… я целый день ничего не ела. И у меня закружилась голова. Только поэтому я и пошла за сумкой, я не соображала, что делала. Правда, с ними были девушки…

– Где это произошло?

– В доме напротив.

– Ты запомнила этаж, квартиру?

– Кажется, да.

– Вставай!

– От неожиданности она села на диван-кровати.

– Что ты хочешь делать? – тревожно спросила она.

– Одевайся, – ответил чужой голос, – покажешь квартиру.

– Алешенька, сейчас ночь, все спят, никто не откроет. Их там много…

– Не твоя забота. – Я пошел к двери.

Она неожиданно, броском вскочила и схватила меня за плечи:

– Не надо, ты один. Я боюсь за тебя. Неизвестно, остались ли они в этой квартире, собирались куда-то еще ехать. Утром… я покажу утром. Только не сейчас.

Она потянула опять в комнату. Я знал, что в доме напротив запирающиеся подъезды и сидят консьержки… Я б не прорвался.

Я стоял, не двигаясь, высчитывая.

– Разденься, ляг, ночь уже…

Она даже не спросила, где я был так поздно. То ли не соображала, который час.

Едва я лег, она расстегнула свой лифчик, ее грудь прикоснулась к моей. Она уткнулась мне в плечо и зашептала:

– Алешенька, возьми меня. Перебей, перебей все это…

– Что «перебить», что ты бормочешь?

Неожиданно от прикосновения ее тела я возбудился. Я вообще легковозбудимый.

– Перебей… все, что произошло. Хочу тебя, ну, перебей же!..

Ее дыхание пахло водкой. Я отодвинулся подальше:

– Спи, нам рано утром вставать…

Она замолкла и безропотно заснула. Один раз только пошевелившись.

Моя голова раскалывалась от ее бессвязного рассказа. От дикого сумбура в мозгах и попытки осмыслить и понять. П-о-н-я-т-ь!..

На мгновения я забывался тревожным сном, сомкнув глаза, пытаясь себя успокоить, что это только кража, и больше ничего; хотя понимал… подсознательно, меж извилин, под корой, что что-то более страшное случилось. И уже не остановить, не изменить, не повернуть… Понеслось уже то, что пущено. Но заснуть так и не удалось.

С электрической головой я встал спозаранку и, почистив зубы, умылся. Внутри каталась тошнота предчувствия и шока. Я поднимаю ее, и спросонья она начинает одеваться. Я не смотрю на ее фигуру, голые ноги. Иду на кухню и из-за газовой плиты достаю маленький топор. (Решаю: расколоть дверь и расколоть головы.) Прячу под пиджак. Вхожу в комнату.

– Я точно не помню этаж… – неуверенно говорит она.

– Вспомнишь, когда придем.

– Но ты не будешь ничего такого делать…

Я вывожу ее на улицу, и она щурится от сквозного утреннего света.

Мы пересекаем небольшое пространство между нашими домами. Напротив два дома – сцепка.

– Какой?

Она молча показывает.

Рано утром консьержки нет. Я весь подбираюсь внутри.

– Этаж?

– Третий, – тихо выдыхает она.

Я нажимаю кнопку. Налево, направо разные коридоры, в них по три квартиры.

– Эта, – она показывает необитую темную дверь.

Левая рука поднимается и, сжавшись в кулак, стучит. Потом еще, колотит, бьет. Мертвая тишина, никто не отзывается, ни одного звука.

– Где они?!

– Не знаю…

– Я отвезу тебя в милицию. И пока их не арестуют, чтобы ты оттуда не уходила. Тебе ясно?!

У меня дрожит все в кишках. Я готов был разрубить их топором. Что-то звериное внутри подсказывало, что это только начало, а я хотел конца. Боже, как я хотел конца. Чтобы это не тянулось. А прервалось, выяснилось. Объяснилось.

Я привожу ее к дверям 76-го отделения милиции.

– Мне, к сожалению, нужно на военную кафедру. Позвони мне ровно в шесть.

– Алешенька, прости меня. Я так виновата…

– В чем? Тебя же обокрали…

– Во всем… Я все сделаю, только ты не переживай. Почему ты, такой незапачканный, должен быть замешан в этом…

Я ничего не понимаю, что она бормочет.

– Пока их не арестуют, ты никуда не уходи.

– Да, мой милый, да, мой хороший.

Целый день я учусь на военной кафедре, ничего не понимая и не соображая, что происходит вокруг. Я как невменяемый. Я ждал только одного: конца занятий и ее звонка.

Доехав с тремя пересадками домой, я сел у телефона. И замер. В висках стучало, в голове долбило. В шесть раздался звонок: она боялась быть не пунктуальной.

– Алеша, здравствуй.

– Где ты?

– Я – дома.

– Что случилось в милиции?

– Все нормально. Их арестовали.

Я глубоко вздохнул, значит, это просто кража. Хотя почему, что, чего и вообще значит, было непонятно. Я просто хотел в это верить.

– Сумку мою нашли, а цепочки нигде нет. Они сказали, что я была в гостях и сумку забыла, а цепочку где-то потеряла. Но я сказала, что они ее сняли, когда…

Она запнулась.

– Как они могли ее снять, я не понимаю?

– Здесь мама… я не могу сейчас говорить.

– Сколько человек арестовали?

– Двух парней, которые…

– Но их же было пять?

– Одна девица беременна, другие заявили, что ни при чем. Да и сумку не отдавали парни…

– Что дальше?

– Завтра в четыре первый допрос. Я буду давать показания как пострадавшая. У меня к тебе просьба: ты не мог бы встретиться со мной в отделении милиции часов в шесть? Я почему-то боюсь… Какая-то очная ставка.

– С кем?

– С ними…

– Чего ты боишься, ведь они воры, а не ты?

– Пожалуйста, я очень хочу тебя увидеть.

– Ладно.

Я повесил трубку. Было тихо. Отец спал в спальне. Он всегда спал примерно с пяти до семи. После приема пациентов. Чтобы быть «заряженным на вечер».

Я пытался размышлять о сказанном ею, но ничего абсолютно не мог понять. Или боялся, или отталкивал. Хотя никогда ничего в жизни не боялся. Я знал, что завтра узнаю нечто такое, что не хотел бы узнавать ни за что. Узнаю… что их выпустили из-под ареста. И мне придется самому…

Раздался звук (не может быть!), звуки, отец встал раньше. Как всегда, сначала он прошел в ванную. Плескание, фырканье, полоскание – тишина вытирания. Шаги из ванной – на кухню.

– Добрый вечер, папа…

– Добрый. – Все замерло и сразу напряглось. – Что произошло вчера? И почему она в таком виде явилась к нам в дом?

Я с непониманием смотрел на него…

– Ты ничего не знаешь?

– А что?.. – Спазм скрутил внутренности.

– Ты бы видел, какой она появилась: лифчик в руке, волосы растрепаны, босоножки падают с ног, ужасный запах водки. В полночь, девятнадцатилетняя девочка? Она – блядь, брось ее, забудь навсегда и не вспоминай. Она тебе не пара.

(Позже, когда я поумнел и повзрослел, я всегда поражался, как отец с одного взгляда проникал в суть вещей, понимая то, с чем никогда не сталкивался и чего никогда не видел в жизни.)

Папка, мой папка, зачем, зачем я тебя не послушал. Сделал наперекор. Чтобы доказать. И не было бы ничего того, что было. Что будет. Сколько боли не обрубил, не отрезал, разом, как пять пальцев, тогда. Весь этот бред и ужас. И не забыл все – раз и навсегда. Почемуя так не сделал…

Я сидел ошеломленный. Пораженный тем, что он сказал. Действительно, откуда еще является девушка с лифчиком в руке. А босоножки не застегнуты. Что делают ещес расстегнутыми босоножками?..

Папа был профессор гинекологии и выражался часто физиологически прямо и резко. Используя лингвистические аспекты физиологии. От нее действительно несло водкой, и вся комната была пропитана запахом. Она же никогда в жизни не пила…

– Сын, я знаю, что она привлекательная, броская девушка с классными ногами, которые она оголяет достаточно, чтобы всем увидеть бедра. Я знаю, ты попробовал, я видел простыню… Этого достаточно. Не ввязывайся, не пачкайся. Ты не видел, какойона пришла!..

Дух противоборства и противоречия, к сожалению, существовал во мне с первого дня рождения – в роддоме я кричал так, что замолчали все остальные дети.

Я медленно снимаю трубку и набираю номер:

– Можно к телефону…

– Ее нет дома.

– А когда она будет?

– Она уехала только что по делам. Ей что-нибудь передать?

– Спасибо. – Я повесил трубку.

Куда, на ночь глядя, она могла поехать? Все это начинало дергать меня больше и сильней. «Лифчик в руке», «лифчик в руке». Пока она не объяснит это, разговаривать нам не о чем и незачем.

– Сынок, забудь все это. И ее вместе с этим. Давай обедать, папка проголодался.

Мне как раз было до обеда. Кишки внутри выделывали такое, что, казалось, сию секунду выйдут наружу, через горло. Меня тошнило, это называлось тошнота страха. Страх незнания.

Мама была в больнице. Я разогрел отцу обед, который приготовила его девушка, и ушел в спальню.

В десять вечера я набрал ее номер, он был занят постоянно.

На следующий день я не увидел ее на лекциях в институте, отчего тревога только усилилась. Вернувшись домой, я попытался забыться в полдневном сне, чтобы выключилась голова и раскалывающие, раскаляющие ее мысли. Не удалось. Тревожно прикрыв ладонью глаза, я ждал часа.

К шести я вошел в 76-е отделение милиции. Пустой коридор, ни одной живой души, отдавал казенным и кафельным. Где-то в самом конце шептались приглушенные голоса. Я направился по коридору на звуки. Невольно смягчая шаги, стараясь ступать беззвучно. Зачем я это делал?

Из-за приоткрытой двери доносились голоса. Незнакомые. Может, она ушла уже? Вдруг я услышал:

– Откуда вы знаете, что это…?

Мужской голос. Кафельный и казенный.

– Видела раньше, на картинках. По анатомии.

Голос девушки. Слава богу, не ее. Кого-то допрашивали.

– Какого он был размера?

– Не знаю…

– А цвета?

– Непонятного. Противного.

– Может, это и не он вовсе был, вам показалось?

– Нет…

– Вы видели его близко?

– К сожалению, очень…

– Опишите. – Мужской кафельный голос.

– Толстый, гладкий такой… весь в венах.

– В комнате было темно?

– Да.

– Как же вы разглядели?

– Свет долетал, кажется, с улицы…

Голос пытался убедить и доказать.

– Да врет она, ничего не видела, так как ничего не было. Выпила водки первый раз, померещилось.

Опять первый голос, мужской и нахальный:

– Помолчите, обвиняемый. Так опишите, какой формы был член…

О чем они говорят, подумал я. Вдруг кто-то захлопнул приотворенную дверь в комнату, откуда раздавались голоса.

Я прижался к стенке. В комнате ее не было, но там были люди, которые могли знать, где она. Они единственные в отделении, седьмой час. Через пять минут дверь открылась, милиционер вывел высоковатого парня, одетого в пиджак и модную рубашку, но без галстука.

– Пусть подождет в коридоре, – раздался мужской голос. И кому-то в комнате: – Может, без него вам легче будет все вспомнить и рассказать. Значит…

Держа стройного, с наглым выражением лица парня за руку, конвойный милиционер провел его мимо и завел в какую-то выемку в коридоре.

– Если вы устали, мы можем закончить нашу беседу завтра, – раздался голос.

– Я очень устала. Пожалуй, лучше завтра.

– Вы сможете приехать в четыре?

Я не расслышал ответа.

Вдруг неожиданно из той же двери выпорхнула Лита как ни в чем не бывало, и я услышал звук каблуков по полу из кафеля.

– Алексей!.. – Она запнулась. И споткнулась. – Ты давно здесь?..

– Только что.

«Наверно, там паровозиком несколько комнат: одна за другой, одна за другой», – подумал я.

– Ты что-нибудь слышал?

– Кто-то кого-то допрашивал, очень странные вопросы. А где ты была?

– Там, – она неопределенно махнула рукой. – Пойдем отсюда скорей.

Лита взяла меня за руку и повернула в другую сторону. Мы пошли и поравнялись с закутком буквой «П». За столом сидел парень с нагловатым лицом. Я поймал его взгляд, он презрительно усмехнулся. Литина рука замерла в моей. Я не понял, почему сбился цок ее высоких каблуков. Они переглянулись, когда мы проходили мимо. Она зашептала:

– Это Гадов, один из тех, что своровал сумку.

Он раскрыл рот.

– Молчать! – предупредил конвойный.

Еще шаг, и видение исчезло б. Она заторопила меня. Я высвобождал свою руку, чтобы остановиться.

– Не надо, не надо, – запросила она.

Так вот кто враг. Кто обидел ее. Доставил боль. Кому надо отомстить. Конвой у стены – я успею пробить. В глаза. Я повернулся и рванулся. Она тут же вцепилась в мои плечи.

– Алешенька, его накажут и так, их уже арестовали. Пожалуйста… Я знаю, ты смелый, но не связывайся. Я тебя очень прошу… Тем более здесь.

Она висела практически на мне, едва касаясь кафеля. Я опустил голову и увидел ее ноги. Она чуть подтолкнула меня вперед. Возник конвойный:

– Освободить проход для провода арестованного.

Лита потянула меня и быстро повела к выходу. Я сдался… Внутри все дрожало.

– Я их из-под земли выкопаю! В тюрьме найду, но они заплатят.

– Я так скучала по тебе…

Мы вышли на улицу. Ветер гнал теплый воздух. Волосы ее были тщательно уложены в гладкую прическу и залакированы.

– Я так ждала нашей встречи… После всего… случившегося.

– Нам надо поговорить, – с тяжелой душой сказал я. Как будто на сердце у меня сидела большая жаба и лизала его. «Лифчик в руке», «лифчик в руке».

– Конечно, конечно, только, если можно, завтра, я к семи должна быть дома, меня ждет сестра.

Я внимательно смотрю на нее.

– Можно я поеду на такси, мне мама дала деньги? Я знаю, ты не любишь, когда я езжу на такси, да еще в короткой юбке.

Она была в замшевой мини-юбке, лепестками книзу, которая легко снималась и надевалась, так как… полы запахивались одна на другую. Я вспомнил.

– Ты и девятого мая не должна была ехать на такси.

– Я знаю, Алешечка, я знаю, я виновата. Прости меня, но я опаздываю.

Я вспомнил, как мы покупали эту юбку, самую модную, визг сезона и грядущего лета, как Лита сидела в ней, показывая ноги и бедра. И каких безумных денег она стоила.

– Езжай, как всегда, не слушаешься. Может, в следующий раз тебя изнасилуют в машине, в этой юбке. Или еще что-нибудь сделают.

Она вздрогнула и впилась мне в глаза.

Было еще светло, хотя солнце ушло.

– Тебе кто-то что-то сказал? – грустно промолвила она.

– О чем? – ничего не понимая, спросил я.

– Нет, нет, это не важно. Проводи меня до стоянки. Пожалуйста…

Папа смотрел телевизор в кресле, забросив ногу на выступ хельги.

– Как дела, пап? – никак сказал мой голос.

– Ничего. Отдохнул, теперь бодр для вечера. Сынок, ты подумал над тем, что я говорил вчера?

– Беспрестанно думаю…

– И какие выводы ты сделал?

В спальне слышались шорохи.

– У нас гостья, – сказал с улыбкой папа.

– A-а, ну я пойду на кухню, не буду вам мешать.

– Ты мне никогда не мешаешь. Это я все у тебя «под ногами путаюсь». Пойди поешь, Любаша приготовила вкусный обед, мы тебя не дождались.

Он запел: «Люба-Любонька, целую тебя в губоньки…»

Я закрыл тихо дверь и вышел на кухню.

Звуки телевизора доносились даже сюда. (Мне нужен был один только ответ.) «Лифчик в руке»…

Есть не хотелось. Голова болела от перенапряжения. От вида врага и от сдерживания. Я уставился в никуда. И так просидел час. Неожиданный телефонный звонок заставил меня вздрогнуть.

– Алексея, пожалуйста.

– Это я.

– Алеша, это говорит Саша Бонштейн, друг Литиной сестры. Мы сейчас к вам подъедем. Вы не против?

– Я… нет, пожалуйста.

– Ваш дом находится напротив актерского кооператива, где… да? Я знаю этот дом.

Ничего не понимая, кроме того, что что-то не так и все это, конечно, связано с Литой, я повесил трубку. А через полчаса начал одеваться.

Когда я вышел, машина вишневого цвета уже ждала около подъезда. Он вышел, открыл мне дверь, и я сел сзади. Впереди сидела Вера, все поздоровались. Саша сразу спросил:

– Это тот дом, где была Лита?

Дом стоял прямо напротив, через небольшой заброшенный холм. Не хотелось говорить, и я кивнул.

Саша включил мотор, и мы поехали наверх.

– У меня знакомые там живут, – нарушил он молчание.

– Алеша, – сказала Вера, – мы не просто приехали. Мы хотим отвезти тебя к одному врачу, чтобы он с тобой поговорил.

– О чем? Я не болен.

– Этот разговор будет не о тебе, а о Лите. Он знает, что она несколько дней назад стала женщиной. И хотел бы обсудить кое-что с тобой и спросить. Это очень поможет Лите пережить то, что случилось.

– Какое отношение имеет врач к краже?

– Какой краже? – спросила Вера.

Водитель перебил ее, многозначительно посмотрев:

– Алеша, это особенный доктор. Ты очень можешь всем помочь. Пожалуйста, сделай это ради Литы.

– Хорошо – согласился я.

Как это ни парадоксально, я знал здание, к которому мы подъехали. Напротив с курса жила девочка.

– Это венерологический диспансер?! – воскликнул я.

– Он, видимо, принимает иногда. Мы не знаем деталей, нам дали только адрес и имя, – произнесла Вера, – врач.

Саша открыл дверь и взял меня за руку. Я колебался.

– А где Лита?

– Она уже здесь была… раньше.

Я абсолютно ничего не соображал. А они вели меня под руки на второй этаж. Как будто боялись, что я вырвусь или убегу.

Вера заглянула в облупленную дверь и таинственно прошептала.

– Заводите, – раздался голос, и меня скорее запихнули в дверь.

Яркий свет ослепил глаза.

– Садитесь, – почему-то скомандовал голос.

Я сел.

– Имя?

– Алексей.

– Фамилия?

Я назвал.

– Год рождения? Возраст? Адрес? Какое образование? – посыпались вопросы.

Я нервно отвечал.

– Вы когда-нибудь болели венерическими заболеваниями?

За столом сидел мужик, мало похожий на врача, с лицом, побитым оспой. С цепкими проникотиненными пальцами, продолжением коротких горилловых рук. Я обернулся на дверь. Она была заперта на ключ. На кушетке сидела медсестра.

– А вы? – спросил я.

– Отвечать на мои вопросы! – рявкнул он.

Я задумался. Но волновал меня не он. А ловушка.

– Итак?

– Нет.

– Ни разу не болели?

– Никогда.

– С кем вы состоите или состояли в половой связи?

Как мерзко можно выворачивать русский язык.

– Ни с кем.

– А эта девушка, сестра которой вас доставила?

– Это случилось несколько дней назад.

Господи, всего неделю назад! Как я сюда попал?

Что я здесь делаю?

– После нее вы с кем-то еще имели половую связь?

Я посмотрел на него.

– Не успел, – ответил я.

– Раздевайтесь, я вас осмотрю.

– Зачем? – Я был ошеломлен.

– Вам объяснят. Снимите брюки и опустите трусы. Я не успел ничего понять, как они с медсестрой навалились на меня и начали раздевать.

– Вы, по-моему, что-то путаете. Меня привезли для беседы с врачом…

– Я вас осмотрю, а потом с вами побеседуют.

Его никотиновое рябое лицо наклонилось к моему паху. Пальцы взялись за мой пенис и стали с силой давить и нажимать.

– Мне больно.

– Потерпи, не умрешь!

Я дернулся, медсестра схватила меня сзади за плечи.

– Стоять смирно! – раздалась команда.

Почему они мной командуют?

Помастурбировав резко взад-вперед мой пенис и бросив, он перешел к заду. Его цепкие гладкие пальцы схватились за мои половинки и стали их мять, сжимать и раздвигать.

Рябизна его лица раздражала, а цепкость наглых пальцев бесила. Он наклонился так близко, разглядывая кожу, что казалось, сейчас ткнется своим толстым носом в мой анус. Он все мял и давил. Как будто искал какие-то следы. Потом неудовлетворенно откинулся.

– Ничего, ну-ка, посмотрите вы.

Медсестра склонилась к коже на моей попе. Я разглядывал, как она разглядывает мой зад.

– Абсолютно ничего. Ни одной точки, ни одного следа.

– Дайте склянку, пусть помочится. Хочу на всякий случай проверить мочу, хотя канал абсолютно чистый. И вокруг отверстия – все розовое. Железы не вздутые, нормальные, ни малейшего симптома.

– Мочитесь, – сказала сестра, подставив баночку.

Я смотрел на ее руку и думал. Думал.

Я брызнул мимо, и моча попала ей на руку. Она подняла голову и взглянула мне в глаза:

– Аккуратней.

Мне захотелось помочиться ей прямо в лицо.

– Достаточно. Одевайтесь! – скомандовал врач.

Все его оспы выражали сожаление, что он ничего не нашел. А что он искал?

Рябой дегенерат рассматривал мою мочу. Застегнувшись, я вышел из отпертой двери. «Доставщиков» нигде не было. Я спустился со второго этажа.

Машина стояла прямо у подъезда. Дверь сразу распахнулась. Вера извиняющимся тоном произнесла:

– Мы боялись, что ты не поедешь, мы понимали, что ты здесь вовсе ни при чем. Но они хотели исключить даже вероятность гипотезы, чтобы точно знать.

– Как это все понимать?! – процедил я.

Наступила тишина. Бонштейну было сорок пять лет, хотя выглядел он на десять лет моложе.

– Алеша, я тебе сейчас кое-что скажу. Только ты должен быть мужчиной. (Я дико напрягся.) – Литу изнасиловали. Сначала напоили, а потом изнасиловали. Она боялась тебе сказать: было групповое изнасилование. (Я задохнулся.) Но это еще не все. Один из насиловавших болен гонореей и заразил ее. (Я стал пытаться схватить воздух ртом.)

У меня все поплыло. Я думал, сейчас растворюсь и исчезну. Но он продолжал:

– Она рассказала следователю, что стала женщиной пять дней назад – с тобой. Поэтому он попросил нас проверить, не болен ли ты…

– Что?!

– …чтобы исключить всяческую возможность и иметь прямое доказательство, что это тот, другой. Мы должны были сделать это сегодня вечером – для следствия. Чтобы помочь Лите…

Я сидел ошеломленный и раздавленный. Меня душила ярость на нее: предавшую, солгавшую, обесчещенную, обесчестившую.

– Значит, она заражена?

– Да.

Мне хотелось взвыть, закричать, зарычать, взреветь: все что угодно, только не венерическое заболевание. Только не это. Меня душило от озноба. Горло сводила судорога.

Я не знал, что сейчас вся моя жизнь переворачивается.

Дыхание с хрипом вырывалось из горла. Лицо Веры округлилось и расплылось…

– Саша, ему плохо!

– Не волнуйся, мы сейчас отвезем тебя домой.

Это последнее, что я услышал.

Папа открыл дверь:

– Что случилось, сынок? У тебя лицо белее мрамора.

Я молчал. Я не мог говорить. Мне нужна была вода, внутри душило.

– Ты меня не послушался?.. Ты хочешь, чтобы я в это вмешался?

Не дай бог! Я заскочил в ванную и захлебнулся холодной водой.

Тело дрожало, внутри трясло, колотило. Руки были холодные, пальцы непослушные. Заморозив гортань, я захотел чаю.

– Алексей, вам сделать чаю? – спросила Любаша, вошедшая на кухню.

Сделав, она бесшумно удалилась.

Почему это происходит? Остановись все, исчезни! Мне больно, мне страшно. Я не хочу этого. Не хочу. Она же только что была девушкой. Невинной. Нетроганой. Нецелованной. Как же все запачкано. Как же все изгажено.

Мои зубы стучат о край стакана. И ломают его, течет кровь из губы. Неужели я вскрикнул? Входит папа, кровавый чай. Он что-то говорит, говорит, говорит.

Потом относит на диван-кровать. И кладет руку на лоб. Я начинаю бредить:

– Только не на этот диван… Диван… не этот…

И проваливаюсь в тартарары.

…Утром я захожу в гулкое здание своего института, в середине которого пустота. Предлекционная беготня, звонок, и все стихает. В аудитории половина студентов из ста двадцати. Ее среди них нет. Для того чтобы ей собраться и накраситься, нужен час. Иногда полтора. Поэтому часто она появляется ко второй половине. Или второй лекции. Воображая, видимо, что преподавателей волнует ее внешность и вид, а не посещаемость. Сегодня она будет избегать меня или, наоборот, пользоваться защитой публичного места. Хотя это ей не поможет. Ей ничего уже не поможет.

У меня зуд в руках. Я готов задушить ее.

Она появляется в обтягивающем ситцевом платье, блестящем, как шелк. Все оборачиваются, она считается красивой на курсе. Вернее, необычной, экзотичной, пленяющей – не могу найти слова, – с классической фигурой, выточенными бедрами и зовущей формой ног. Я вздрогнул. Голыми ногами… Их раздвигали. Когда вставляли…

Я дернулся и попытался вышибить секачом эти мысли из головы. Я обжигаю ее взглядом. Она не поворачивается, сидит, глядя на лектора. Головка змеи на лебединой шее. Волосы уложены волосок к волоску. Лита делает полуповорот головой и замирает, не решаясь встретиться с моим ненавидящим взглядом. Я сижу выше и по диагонали испепеляю пространство. Так солгать! Я забываюсь в своем взгляде, он утыкается ей в щеку, профиль, лицо. Она не смеет повернуться и отворачивает голову в другую сторону. Я вижу ее затылок, волосы, вздернутые наверх, стан шеи, внизу которого лежит шелк платья. Ситец касается ее кожи, которую сгребали, мяли, лапали, сжимали, раздвигали, вставляли… Я наливаюсь дрожью. Они лезут, эти мысли, лезут. Не могу их остановить, ни убить, ни задушить, ни прогнать, ни испепелить. Голова начинает опять раскалываться. Кажется, я сейчас… Звенит звонок. Я выскакиваю на улицу, мне нужен воздух. Тихая, как переулок, улица. Сзади слышу шаги. Не поворачиваюсь, мало ли кто.

– Алеша… – она уже рядом. Я ускоряю шаги. – Я… я очень виновата, я все объясню.

Я желал, не делая этого. Я задыхался от…

– Можно… мы где-нибудь сядем? Я не могу на бегу. – Звук ее каблуков едва поспевает. Эти же босоножки… А что делать, если… Она хочет быть модной.

Заброшенный сад-парк клинической больницы, одинокая лавка, покуроченная временем, ни души.

Она садится на лавку, задирается платье, обнажая ноги. Колени сжаты вместе. Ах, эти колени, какие чувства они во мне возбуждали… Как тетива, кожа. Все высочайшего качества. И все это – испорчено, изгажено, испачкано, заражено. Господи, заражено! Из-за глупости. Глупости ли…

Она поднимает лицо и смотрит:

– Мне страшно твоих глаз… Я знаю, мне нет прощения. Я одна… во всем виновата.

– Это наш последний разговор. Правду, одну только правду. Хочу знать я! – Голос обрывается в крике.

Она не испугалась, только как-то надорвано взглянула. И пошла навстречу…

– Одну… правду… Алешенька… Спрашивай, спрашивай, я все отвечу!

– С начала, мы все пройдемс начала, по штрихам, по деталям. Не упустим ни одной штришинки. Ни одной детали, чтобы тебе было понятно, кто ты такая.

– Ни одной деталинки…

– Ты меня передразниваешь?!

– Что ты, Алешенька, упаси господи. Я все скажу, как ты пожелаешь. Все!

Я отвел взгляд от ее груди. Притягивающе обернутой ситцем. Ее грудь вызывала у меня… Несколько дней назад она была нетронутой, ладной, высокой, упругой, не лапаной, выскакивающей из лифчика, как…

Я крутанул головой:

– Значит, тебя обокрали? Ложь первая! Ты солгала!

– Да, я солгала. Я не знала, как сказать: ну что же я могла сказать… Я боялась… сделать тебе больно.

– О чем я тебя просил? О чем я тебя предупреждал?

– Чтобы я всегда говорила правду. Одну только правду.

– Ты это сделала? Нет!

– Я буду говорить, я буду говорить одну только правду. Но… ты простишь меня, простишь?!

Она захватывает мой взгляд, всматриваясь в глаза.

– Простить – за что? Что ты себе переломала всю жизнь?.. Что ты на пятый день, как стала женщиной, на пятый… – вскричал в гневе мой голос.

Она схватила мои руки:

– Я знаю, Алешенька, я знаю. Я такая дура. Только не переживай так, только ты не переживай так. Я не могу видеть твое лицо таким. Я не верю, что я это сделала, это страшная бессмыслица.

– Почему ты оказалась в чужой машине?!

– Я устала. Это было такси, они сказали, что подвезут к стоянке…

– И как тебя подвезли?.. Ты довольна?! Конечно, тебе же всем нужно было показать свои ноги. Новую замшевую юбку.

– Меня никто не интересует. Я хотела нравиться только тебе.

– Почему же ты поехала в ресторан?! С неизвестными, первыми встречными мужиками!

– Я виновата. Мне нет оправдания… Никакого.

Я тяжело вздохнул:

– И что же ты делала в ресторане?

– Я выпила водки. Первый раз… Хотя я клялась себе: что всев первый раз буду делать с тобой… Только с тобой… Ну не смотри так, Алешенька, не смотри. Ударь меня… если хочешь! Ударь! Пусть тебе станет легче. За что же ты мучаешься? Господи, как я виновата перед тобой.

В глазах ее стоят слезы. Глаза ее красиво накрашены. Ни я, ни тушь еще не сдались ее слезам.