Текст книги "Лита"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Хочу, хочу тебя, я умру сейчас.

– Нельзя, нельзя, – неосознанно, как невменяемый, бормочу я.

– Я вылечена, я здорова, пожалуйста…

Я резко переворачиваю ее на спину и срываю трусики с приподнявшихся бедер. (Я не могу больше ждать.) Мое тело вгрызается в ее. Она неимоверно сильно раздвигает ноги.

– Да, да…

И тут же сжимает судорожно мои бедра своими. Я дергаюсь вверх, разрывая сомкнутое пространство. И его влажные внутренности.

– Ах-х, – кричит она, – еще, глубже! Войди, в меня, внутрь…

Дикие рывки совершают бедра. Вверх, вверх! Вглубь, вглубь…

– Мой, мой, – хрипит голос. – Мой, – кричит она, содрогаясь.

Громаднейшая, раскаленная волна начинает расти, потом катиться, поднявшись доверху. Я чувствую, как раскаленная лава, обжигая, рвется (несется) наружу.

– Да, да, ох! – Она судорожно хватает мои бедра.

Но я вырываюсь и в последний миг выхожу из нее и тут же чувствую, как сперма толчками, вырвавшись, течет по ее животу, моему…

– Нет, нет, Алешенька…

Она пытается скользнуть вверх, и… я сдерживаю ее, и она дико вжимается в него. Как приклеиваясь…

Из меня вырвался, наверно, океан. Выплеснувшись. Только теперь я осознаю, как хотел ее. Безрассудно.

– Я так все люблю в тебе, – говорит Лита, гладя низ моего живота. – Ты такой родной. Все такое сладкое. Каждый кусочек, настолько близкий.

У меня стучит в висках от оргазма. Я уже начинаю раскаиваться и клясть себя, что не сдержался. Ради одной-двух минут. Я как будто запятнанный теперь: я коснулся ее внутри… после них.

О ужас! Зачем такие мысли у меня в голове…

Она чуть не целует меня в губы в приливе благодарности, я уворачиваюсь и опускаюсь рядом.

– Тебе понравилось?

Я молчу. Потом говорю:

– А тебе?

– Да, все, что ты делаешь, я обожаю.

– О чем ты думала во время…

– О тебе, о твоем теле, движениях…

– И все?..

– Как ты входишь в меня, разрывая.

У нее действительно все сжалось за это время и было узко. Как будто она еще не стала женщиной. Я поднимаю ее руку наверх. Она в белых следах.

– Пойди помойся, только осторожно.

– Да, я иду, а ты мне дашь полотенце?

– Оно висит в ванной.

– Так ты знал!..

– Для лица, я потом повешу другое.

Она вспархивает, я смотрю на ее упругие половинки. Попы. Как они деликатно переходят в талию. Она еще не стала моей, она еще не знает, что со всем этим можно делать. Разламывать, сжимать, целовать, ласкать. Бесконечное количество глаголов. Действия.Надо только иметь желание или забыть, что произошло. Что именно между этих половинок, когда они сидели в кресле, касаясь своей нагизной подушки, кто-то вгонял свой зараженный член. И кончал в ее… В ее нераскрывшийся бутон, заражая розу.

Она возвращается в шелковом халате. Я вопросительно смотрю на нее.

– Я взяла с собой из дома.

– Так ты ожидала…

– Я подумала, если ты захочешь обнять меня…

– С каких пор ты стала такой предусмотрительной?

– Я учусь… у тебя.

– Я, к сожалению, не предусматриваю ничего вперед.

– Ты не хотел, чтобы мы были вместе. – Голос ее грустнеет. Она запахивает китайские вазы вокруг бедер. Мелькает лобок огненного цвета с медным отливом.

– Это все гораздо сложнее: чем хотел – не хотел.

– Расскажи мне, может, станет легче.

– Я не могу расплакаться на груди. Даже такой, как твоя. (Она улыбнулась сквозь грусть.) Тем более тебе.

– Почему – тем более?

– Это как… у человека, ударившего тебя, просить ласки или сострадания.

– Но я не хотела доставлять тебе боль! Я не делала этого специально!..

– Сделанного не воротишь. Сколько бы я отдал, чтобы…

– Алешенька, – она прильнула ко мне, – почему ты об этом все время думаешь? Ты сойдешь с ума. Я стараюсь не думать и выбросила все из головы.

Ее халат распахнулся, я увидел согнутое, сидящее, переломленное бедро. Какая линия!

– Я знаю, что ты ни о чем не думаешь. Мы разные существа, я мужчина, а ты – только становишься женщиной. Поэтому психология и мышление наши совершенно разные.

– Но ты мучаешься, а я кляну себя… Ты никогда не сможешь забыть? Переступить.

– Не знаю, думаю, никогда. Мне это мешает жить. Я стал дерганый, нервный. Меня мучает мое бессилие. Надо было с ними расправиться, топором…

– Я повела тебя этажом выше…

– Ах, вот как!

– Я боялась за тебя, ты бы не сдержался.

– Но был бы спокоен.

– Сидя в тюрьме?..

– Кого это волнует.

– Ты готов был ради меня сесть в тюрьму?

– При чем здесь ты?!

– А кто?

– После преступления должно быть наказание. За преступлением должно последовать наказание.

Ее губы выдохнули у моего лица:

– Поцелуй меня.

Я коснулся ее скулы, потом шеи и языком проник в ухо. Она задрожала, мы возбудились одновременно.

Я пошел и встал под холодный душ. Второй раз сдаваться, падать, я не хотел. Но я желал ее.

Она принесла мне свежее полотенце, быстро освоившись. Я вытираюсь, а она стоит спиной ко мне. Хрупкие, девичьи плечи, так хочется обнять их, сжать, защитить. Но я не позволяю себе расслабиться, стараясь говорить и относиться к ней как можно безразличней. Да почему же все наоборот?! Все наизнанку.

– Алешенька, через три недели начинается фестиваль. Если хочешь, я попрошу знакомого сестры достать билеты?

– Не знаю.

Я не хотел от нее ничего.

– Ведь я знаю, ты любишь кино.

Я любил кино, это была моя страсть, я забывался в кино. Уносился в другие миры, общества, жизни.

– Чем занимается твоя сестра?

– Она врач, вернее, будет врачом через год. Сейчас в ординатуре. Она тебе понравилась?

– Нет. Ни она, ни ее друг.

– Я прошу прощения за них. Они чувствуют себя виноватыми и хотели бы пригласить нас куда-нибудь пойти.

– Ты соскучилась по ресторанам?..

– Я – нет… да… – Она запуталась.

Я закончил вытираться и обмотал бедра полотенцем. Она обернулась и обняла меня за спину. Ее прохладные пальцы взбирались вверх к моей шее. Потом опускались вниз к моим позвонкам. Где она этому научилась? Это возбуждало. Да еще грудь, упирающаяся в меня, и торчащая без лифчика, как…

– Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделала?

– Верни мне туЛиту. Прежнюю…

– Я осталась такой же, но это невозможно. Даже яне могу это сделать для тебя.

Я вздохнул, высвобождаясь.

– Я все сделаю, что ты пожелаешь. Я буду твоей рабой. Неужели ты никогда не извинишь меня?

Я молчал.

– Я так люблю тебя.

Странно, когда мы начали встречаться, она совсем меня не любила. Я понизил голос:

– Даже это не может изменить психику человека. Я не могу не думать, я не могу не мыслить.

– Что же мне делать?

– Я не могу от этого избавиться. Я как в кабале.

– Я все сделаю, родной, только скажи что.

– Стать идеальной, но ты идеальной никогда не станешь.

– Почему ты так переживаешь из-за меня?

– Ты попала в какой-то разрез моей души. И осталась там. Я никогда не забуду девятое мая. Прекрасный и проклятый день. Я раздваиваюсь. Внутри две Литы, одна до девятого мая, другая – после девятого мая. А я хочу только одну. Раздвоение ведет к шизофрении. Хочу ту Литу, невиннейшую, не испачканную, от прикосновения к которой у меня раскалялись ладони. Ее не вернуть. А значит, ничем не помочь.

Она слушала, не дыша, и не понимала. Потом вздохнула и преданно, как собака, посмотрела на меня. Для нее это было все сложно. В глазах ее читался скрываемый вопрос: зачем так сложно?

Я взял ее за подбородок.

– Можно… я приготовлю тебе ужин? Я никогда этого не делала.

Все, что ее волновало…

Мы сидим за столом напротив. Она в своем, сжимающем фигуру; платье, на мне только рубашка. Я открыл бутылку шампанского. Она всегда его любила. Ей налита четверть тонкого бокала. Только четверть.

– Чтобы тебе стало легче, Алешенька, – говорит она, и крупная слеза скатывается по щеке в бокал.

Сколько еще будет слез! Впечатление – они единственные станут спутницами ее жизни.

– Хватит, – говорю я, и она тут же успокаивается. – Чтобы ты была счастлива, – говорю я механически.

– Спасибо, мой дорогой. Я буду счастлива только с тобой.

Мы пьем глотками колючее шампанское. А потом едим.

Она говорит, что у нее слегка кружится голова и, если можно, она приляжет.

Я киваю, погруженный в свои раздумья.

Она ложится на диван и просит меня посидеть рядом. Чтобы подержал ее руку. Я слаб. Я не встречал сильных мужчин, когда дело касается женщин. Красивых женщин. Я вытираю губы салфеткой и встаю из-за стола. Она подвигает свои бедра в глубь дивана. (Почему именно они так возбуждают меня?) Я наливаю себе в бокал шампанского, чтобы хоть как-то выключить свою разгоряченную, воспламененную голову.

Человек странно устроен: он хочет понять, что не может понять, а то, что может понять, – не хочет понять. Я никак не хочу согласиться с данностью того, что произошло, что изменить уже нельзя. Никогда, никак. Что остается только возмездие.

Потом рассуждения – а что даст возмездие?Почему его хочется. Почему кажется, что оно принесет удовлетворение. В чем механизм удовлетворения от возмездия? В чем?..

Она тянет мою руку вниз, и я сажусь.

– Можно я глотну из твоего бокала?

Они уже сидят, скоро будет суд, их признают виновными…

– У тебя же кружится голова?

– Чуть-чуть, мне приятно будет – после твоих губ.

Я отдаю ей бокал, она глотает. Девочка ничего не помнит, ее это не волнует. Пьет со мной из одного бокала. Как ни в чем не бывало. А ведь она пила тогда…

Я встряхиваю головой: хватит! Это же шизофреническая пытка казнить самого себя. За что? Что я с ней…

– У тебя болит голова, Алеша? – Глаза смотрят с поволокой на меня.

– С чего ты взяла?

– Ты встряхнул головой…

– Тебе показалось.

– Нигде не больно?

– Нет, мне сладко.

Почему же я несчастлив, думаю я, глотая инстинктивно содержимое переданного ею бокала. Смотрю, как в ее глазах возникает и стоит желание.

– Ты меня очень возбуждаешь. Еще месяц назад я совсем не представляла, что можно так чувствовать, ощущать. И не верила, когда говорила об этом знакомая. Я не думала, что вид мужчины способен возбуждать. Они мне не нравились.

Я вздрагиваю. Она осекается, поняв.

– Кажется, шампанское совершенно развязало мой язык.

Ее ресницы чуть смыкаются, оставляя разрез-щелку, в которую она смотрит на меня. Не скрывая своего желания. Неужели она пьяная после двух глотков шампанского? Да ведь она же никогда не пила! Что же было тогда после водки?.. Ведь ее спаивали, это ясно. Зная, чтó сделают потом. Делали преднамеренно. Предумышленно. Это как задуманное убийство. Мои зубы сжимаются с тихим скрежетом.

Она умоляюще смотрит на меня:

– А можно я останусь, я позвоню маме и отпрошусь?

Я молчу. Я вспоминаю последнюю ночь вместе. « Перебей, перебей…» Я был в шаге от вечной пропасти…

– Алешенька?

– Да?

– Вернись ко мне, не надо думать все время, мне страшно, когда ты думаешь…

Я смотрю в ее опьяневшие глаза, на красивые губы. В таком состоянии ей точно лучше никуда не ехать. (Нет самца, который на нее не захотел бы позариться. Уж слишком она антична.)

– Ты мне разрешаешь?.. – Она замирает.

– Хорошо, – соглашаюсь я. По своим причинам.

Лита уже зацеловывает шею, цепкими пальцами сжимая мою голову.

– Когда ты будешь готовиться к зачету? – Я высвобождаюсь.

– Я привезла все с собой.

– А-а…

– Я думала, если ты будешь заниматься и не захочешь, чтобы я отвлекала тебя…

– Только поэтому?..

– Ну еще… я мечтала провести с тобой ночь. Оказаться, наедине, спрятаться в твое тело, укрыться твоей кожей.

Этот сладкий яд, десертный вливается в меня, я слушаю его добровольно, давая ему проникнуть внутрь. И отравить мой мозг.

– Ты собиралась позвонить маме…

– Да, сейчас, одну минуту, – она тут же вскакивает.

Возвращается, прижимается вдоль всего моего тела. Ее волоски щекочут мою кожу. Нежные соски, возбуждаясь, касаются плеча.

(Спи, говорит он сам себе. Успокойся, мальчик мой, все у тебя в жизни будет не так.)

Естественно, в воскресенье мы не занимаемся науками.

Во вторник я прихожу сдавать первый зачет. Девки из моей группы суетятся, волнуются, боятся. Я пытаюсь читать чей-то конспект, но в голову ничего не лезет. Только бы преподаватель не стал сводить счеты за мое непосещение его важных семинаров. А кто, кстати, преподаватель?

Неожиданно появляется Лита, она проходит взад-вперед два раза. Я спускаюсь вниз, в раздевалке ее нет, и выхожу из пустого института. Она стоит у дерева. Ее накрашенные губы дрожат.

– Алешенька, мой… мой… мой… – она запинается и заикается.

– Что случилось?

– Алешенька, я не знаю, как сказать…

– Раскрой рот и говори!

Я замираю, и в животе все натягивается, как тетива. Она давится, но не может сказать.

– Ну же!..

«Их выпустили», – обреченно думаю я.

– У меня опять это заболевание.

– Какое? – пересыхает мой рот.

– Гонорея.

– После двух курсов лечения?! И такой дозы!..

– В мазке опять нашли гонококки. Это бактерия…

– Знаю.

– Она говорит, что их стало меньше, но они не убиты до конца.

– Месяц тебя лечат! Месяц…

– Я знаю. Они хотят увеличить еще дозу и дополнительно дать сильнодействующие таблетки.

– Я никогда не слышал такого.

– Они тоже… Они говорят, что я – невезучая.

Слезы начинают катиться из ее глаз по ее лицу…

– Это еще не все…

– Что еще? – Жгуты перекручивают мой живот.

– Я рассказала Ангелине, что в субботу была с тобой – один раз. Она сказала, что я… что я наверняка заразила тебя. И тебе нужно пройти курс лечения. Господи, за что тебе это… Алешенька.

Я стоял ошеломленный. Как? Очень просто: венерические заболевания передаются половым путем. Еще правильнее: посредством полового акта. Когда я вошел в нее, правильно, когда ты вошел в нее, когда явошел в нее и вышел – это называется половые отношения, отношения полов.

Мимо прошел преподаватель – я кивнул.

– Прости меня, мой любимый, я заразная. – Она стала опускаться на колени.

– Ты с ума сошла. – Я схватил ее за локоть. Она зарыдала взахлеб.

– Я готова испепелить себя, прости, прости, я проклинаю себя, что соблазнила тебя в субботу, искусила. Я думала, что я здорова. Я не сомневалась. Но даже Ангелина не могла представить, что после двух курсов я еще заражена. Она обвиняет меня, что я не дождалась вторника и результатов мазка. Я преступница, я знаю. Только не проклинай меня…

Она схватила мою руку и стала целовать. Даже сейчас, несмотря ни на что, она возбуждала меня, это была какая-то патология. Я отдернул руку как ужаленный.

– Ты такой незапятнанный, Алешенька, ты такой прозрачный. Я тебя запачкала. Как же я тебя запачкала…

Слезы с тушью текли по ее вздрагивающим щекам.

– Она будет ждать тебя в диспансере в два часа дня. Сказала, что чем скорее, тем лучше.

– А что, если я не заразился, это длилось всего несколько мгновений?

– Все равно нужно провести курс уколов – профилактически, сказала Ангелина. Она лично будет лечить тебя.

– Я счастлив. Спасибо за помощь, о себе я позабочусь сам.

Она зарыдала в голос:

– Изувечь меня, Алешенька, изувечь, только не бросай. Я же не хотела…

– Хватит, – сказал я. – Вытри лицо и езжай домой заниматься. Сейчас же!

– Ты мне позвонишь?

– Все, что ее волновало. Ее даже не волновало и никак не трогало – за что ей-то все это!

Я задумался.

– А ты пойдешь к врачу? – спрашивает Лита.

– Нет, буду носить в себе всю жизнь – на память о тебе!

Она улыбнулась сквозь катящиеся слезы:

– Ты пойдешь к своему папе?

– Только в твоей голове могла возникнуть такая умная идея.

Я поворачиваюсь и иду сдавать зачет. У меня сейчас в голове спокойно и хорошо – как раз состояние для зачета.

Каким-то чудом я его сдаю, преподавательница видит, что я не в совсем обычном состоянии, и не сводит со мной счетов.

Я выхожу из здания. Солнце стоит высоко в небе и согревает жаром всех, кроме меня, – мне холодно. Я иду и считаю: суббота – не в счет, воскресенье, понедельник, вторник – сегодня третий день. Завтра все начнется. Мне кажется, что у меня уже все горит и жжет в паху. Или мне кажется, что все кажется? Хотя телу холодно и знобит.

Я выбегаю на улицу и как безумный хватаю такси.

– На Котельническую набережную! – бросаю я.

Венерологический диспансер находится рядом с кинотеатром «Иллюзион». Хорошее сочетание.

Одни иллюзии. Адам Алмазов был подарком Аллаха грешной земле. Адам был чеченец. Гордая, драчливая, маленькая нация. Со своим кодексом чести. Адам был «московским чеченцем», цивилизованным, ворвавшимся в Москву по медицинской прописке, потому как в столице никто не хотел лечить «сифоны» и «триппера». Спустя пять лет он стал заведующим диспансером, у него была голова на плечах. Хотя там, по-моему, всего было три врача. И никакой конкуренции. Все хотели быть хирургами или гинекологами. Но не урологами и венерологами. Маленький, коротенький, вечно куда-то спешащий, суетящийся, он делал – там– большие деньги.

Венерические пациенты почему-то считали, что нужно платить венерологическим врачам, чтобы их не ставили «на учет». Поэтому шли не в свои диспансеры, не в районные. Хотя кто бы проверял этот «учет»? Кто мог разобраться в этом всеобщем больном бардаке. Какой здоровый?

Когда-то мы гуляли и пили вместе – он был родственником пары моих подруг, сестричек Заргановых. О, эта двойка достойна пера Перова: Зося и Зара.

У них все начиналось на «З». Пошли мне Бог слова. Давно это было, гулянки с Адамом. Когда-то, тогда, он предлагал и моему брату работу, но будущий министр здравоохранения не мог опуститься до венерологического диспансера.

Адам Алмазов в белом халате сам вышел из кабинета встречать меня у двери, которую я пнул, открыв ногой. Я панически боялся прикасаться к чему бы то ни было в этих сифилитических заведениях.

– А, салам алейкум, – шутливо сказал он.

– Ва-алейкум ас-салам!

– Мой юный друг, надеюсь, радость увидеть старого товарища привела тебя в это, находящееся в самом нижнем и самом падшем кругу ада, место?!

Для чеченца у него неплохо был подвешен язык.

Мы обнялись и три раза коснулись щекой щеки. Таков обычай.

– Как жизнь, Адам?

– Разве это жизнь – одно заболевание! Ты первый здоровый, кто пришел навестить меня сюда.

Несмотря на трагичность ситуации, я невольно улыбнулся. Его такие же маленькие глазки, как и он сам, отметили это про себя.

– Как сестрички? – спросил он.

– Они не навещали тебя здесь?

– Что ты, им вообще нельзя иметь половых отношений до замужества.

Да, да, подумал я, они свято выполняют предписание Аллаха.

– Не знаю, у них теперь свой «детский сад», у меня свой – институт. «Малина» распалась. Они теперь в «секрете», кажется, с англичанином дружат.

– А хорошо гуляли тогда! Они меня мастерски раскручивали. Но как! А где твой брат?

– На «скорой помощи» и на полставки участковым терапевтом.

– До сих пор? Ему надо голову чуть-чуть подстричь. Тут он как-то на твою бывшую пассию накололся, так я лечил его потом. Бесплатно.

– Как звали?

– Верка, кажется.

– Не возжелай девушку ближнего своего. Верка королева блядей была. Она и ко мне в кровать необычайным образом забралась. Пятьдесят минут спустя после того, как стояла в подъезде, незнакомка, с каким-то парнем.

– Стройная фигура, спортивные ноги. Я и ее потом лечил.

– Странно, брат мне не рассказывал об этом «семейном» эпизоде. Постеснялся, видимо.

– С таким «станком» и ногами, видимо, хорошо исполняла…

– Королевой «фака» была. Шесть раз за ночь, семь, восемь – пожалуйста!

– Ну да?!

– Я худел на глазах…

– Я помню, ты был стройный и поджарый.

– А сейчас?

– Еще лучше! Кажется, вечность назад это было. А всего год прошел.

Я задумался. Он сел, вскочил из кресла, опять сел и сказал:

– Что привело тебя ко мне, кроме любви?

– Адам, я был с девушкой… – Я запнулся, мне было дико стыдно, не зная, как сказать, что она заражена гонореей.

– Тебе понравилось? Хочешь мне рассказать, как это было? Или показать?! Ты помнишь, как эта пара вытворяла на диване, которую мы напоили? А потом все сгрудились и смотрели, сдергивая одеяло.

– Девушка Марина, была близкая подруга Веры. У нее была одна специфическая особенность: она никому не могла отказать!

– Она у меня никогда не лечилась! – сказал Адам, и мы рассмеялись.

«Плакать буду», – подумал я.

– И что с девушкой? – серьезно спросил он.

– С ней произошел неприятный случай, в результате которого ее заразили венерическим заболеванием.

– Каким?

– Гонореей.

– Когда ты с ней был?

– В субботу. Но я не совсем, чтобы с нею был…

– Расстегивай свои красивые брюки.

– Адам, мне неудобно перед тобой… раздеваться.

– «Неудобно», когда из канала течет, потому что болит. Не болтай глупости. Живей, ты мне не платишь за визит! – Адам тщательно моет руки. – Все-таки ты сын врача.

Он смотрит головку члена, давит, жмет, мнет и говорит, что ничего нет. Пока.

– Адам, ты не дал мне договорить.

– Наверняка что-нибудь умное скажешь, какое-нибудь открытие сделал?

– Я был с ней всего один раз, полминуты. Я даже не кончил в нее. Сперма была на…

– С каких пор это мешает гонококкам пробраться в мужской канал, когда они облепляют стенки влагалища, куда ты «вошел» на полминуты…

Я вздрогнул, явственно представив.

– Ладно, не буду вдаваться в венерологические подробности, а то ты еще вырвешь мне на голову.

– Значит, я не болен?

– Но проколоться все равно надо, профилактически. А также привести партнершу, которая «наградила».

Как отстраненно, со стороны, звучит венерическая лексика.

– Сколько времени это займет?

– Начнем сейчас, придешь завтра и послезавтра. Через три дня будешь как новенький.

– Но я не болен??

– Ты хочешь дождаться, чтобы убедиться?! Поверь мне, это больнее, чем укол. Подожди, я принесу стерильные шприцы.

Он приносит:

– Если тебе хочется верить, что ты не заражен, верь!

Он делает мне два разных укола, уколы я ненавижу.

Какое-то ощущение от этих уколов грязи и запачканности. Итак, я запятнан. Я больше никогда не смогу сказать себе: я никогда не болел. Сорвали печать. Больше того, я даже не узнаю: заразила она меня или нет.

– Одевайся, спасибо за доставленное удовольствие созерцать твой стройный зад.

– Адам, большое спасибо.

– Так и быть, по старой дружбе, не поставлю тебя на учет!

Мы смеемся. Я одеваюсь.

– Адам… сколько я тебе должен за твое удовольствие, которое ты мне доставил?

– Ты что, с ума со временем сошел? Придешь завтра ровно в два. Девушка-то красивая?

– Не мне судить…

– Но в ближайшие дни не забирайся ни на кого, пока я не сделаю мазок и не проверю анализ мочи.

– Ты по-прежнему пьешь армянский коньяк?

– Это моя слабость, за неимением французского. Но тебе сейчас пить нельзя, надеюсь, ты это знаешь? Как сын врача. Ты не хочешь делать себе больно!

– Как раз хочу, – непонятно отвечаю я.

– Поэтому угощать коньяком я тебя не буду!

Мы прощаемся, он протягивает мне руку, поколебавшись, я жму ее. И боюсь идти в туалет… чтобы помыть руки. Я всего здесь боюсь, даже воздуха.

Лита, Лита…

Я еду в Елисеевский гастроном в центре. Там работает бывшая девушка двоюродного брата. Москва расчерчена по девушкам. Прошлым евам и нынешним мадоннам.

Вика сразу узнает меня и приветливо улыбается. Она похожа на дочь одной известной киноактрисы. И почему мне не нравится Вика?

– Здравствуй, мистер грация!

Я оборачиваюсь назад…

– Ты меня с кем-то перепутала.

– Такую фигуру невозможно ни с какой перепутать! Чем могу быть полезна? Ты совсем не ешь, такой стройный?

– Мне нужен французский коньяк.

– А итальянский шоколад не нужен?

– Говорят, швейцарский самый лучший.

Она на мгновение задумывается, стоя за прилавком. Светлая девочка, может, ее с Максом познакомить? Впрочем, ему нужна Брижжит Бардо.

– Разве только из запаса Министерства иностранных дел. Мне нужно будет пару дней. Сейчас каждая бутылка на счету.

Она смотрит мне в глаза.

– Ты можешь зайти в пятницу, к концу рабочего дня? Я должна буду вынести сама.

Она продолжает смотреть мне в глаза.

– Это очень неудобно?

– Ничего страшного.

– Спасибо большое.

Она прощально кивает.

– До встречи, – говорят ее накрашенные губы.

У дверей квартиры на Архитектора Власова меня ждет сюрприз, одетый в модные английские джинсы, которые я ей подарил. Обтягивающая блузка демонстрирует высоту груди. «Красивая» ли она? Я все ищу слова, я еще не нашел слов, чтобы ее описать. Она неописуема…

Она невольно берется за пуговичку блузки.

– Я не так выгляжу?

О, этот ее томный, бархатный голос, когда она говорит со мной.

– Что ты здесь делаешь?

– Я только хотела узнать, что сказал врач?

– С чего ты взяла, что я видел врача?

– Ты очень умный, Алешенька.

– Не очень, если я с тобой.

Она почувствовала слабинку, маленькую расщелинку. И уже повисла на мне, целуя в шею.

– Для этого есть телефон…

– Я его потеряла, бумажку, на которой он записан.

– Ты правда потеряла?

– Да, но я помню его наизусть, с первого мгновения. Я сказала правду… Я всегда буду говорить только правду. Но давай считать, что я его потеряла: я так хотела увидеть тебя. Обнять.

Ее руки соскользнули мне на пояс.

– Может, войдем в квартиру?!

– А можно?

– Не переигрывай, Лита. Ты не актриса.

Хотя…

– Я думала, ты рассердишься, когда увидишь, что я приехала. Что сказал врач, у тебя что-нибудь не так?

Я включил свет. Мне нравился ее символический язык, состоящий из эвфемизмов.

– Сказал, чтобы я привел ту, которая меня «наградила».

Она осеклась.

– Вколол два укола и сказал прийти завтра.

– Но у тебя ничего не болит?

Я усмехнулся:

– Душа. Знаешь, есть такая. Между двумя сосками расположена.

– Можно я ее поцелую и приласкаю?

– Ты уже меня поласкала. Спасибо, поэтому мне нужно ходить в венерологический диспансер. Чтобы вылечиться от твоих ласк.

Она вскинулась:

– Мне сегодня начали новый курс лечения и дали…

– Я рад за тебя. Какие у нас милые разговоры. Возвышенные, чувственные, почти шекспировские.

Она сникла, но через минуту опять встрепенулась:

– Ты голодный, я привезла тебе поесть?

– Мне совсем не до еды сегодня. Может, ты сможешь подсказать причину?

Большая слеза медленно выкатывается из ее глаза. И катится вниз.

Несмотря на ее ласковые уговоры, на все ее уговоры, мы спим под разными простынями. Она к тому же в халате, безропотно подчиняясь.

Утром я спешу в туалет и минуту спустя зову ее.

– Ты хотела знать – пожалуйста!

После мочеиспускания тонкие длинные нити тянутся из канала, не разрываясь, плавно опускаясь на воду. Как лески, но тоньше и прозрачней. Нити…

Она сначала не понимает. Потом опускается на колени.

Берет рукой и прижимает его к щеке. Совсем не брезгует. И трется об него щекой.

– Он хороший, он очень хороший…

Я беру туалетную бумагу и пытаюсь оборвать, отрубить нити. Я начинаю невольно возбуждаться и отвожу ее руку из-под него.

Как ласково она держала меня. Я поражаюсь сверху красоте ее обнаженных плеч из-под спавшего халата. Она уже целует мои колени.

На Котельнической набережной всегда пустынно. Как крепость с выступами стоит громадный дом.

Я проскальзываю, не коснувшись венерологической двери. Адам внимательно слушает мой рассказ о нитях и говорит:

– Хорошо, что я вколол тебе два укола. Очень вовремя, надеюсь, запарализовал его гнойное величество гонококк. Так как потом часто бывают воспаления – урологические.

Я удивленно смотрю на него. Маленький, как Наполеон, Адам командует мне:

– Снимай штаны!

Я еще более удивленно смотрю на него, но слушаюсь. Он делает мне укол, который болью отдается по всему телу.

Почему тот факт, что Адам – знакомый, смягчает ощущение оскорбления, что я – сын врача, должен лечиться в венерологическом диспансере, я не понимаю.

В пятницу, во второй половине дня, он объявляет, что я здоров. Взяв мазок из канала и проверив под микроскопом. Анализ мочи будет через три дня.

Никаких чувств у меня это не вызывает. Я не чувствовал, что я больной, я чувствовал себя униженным. Запачканным, нечистым и не целым. Каким-то гниющим, все равно заразным. Для своего тела, мозга, души.

Через центр я иду пешком. Предуик-эндная суета, все убегают с работы раньше; да и не работает никто…

– Привет, – говорит она. Вика достаточно хороша собой, чтобы работать продавщицей.

– Привет, – говорю я.

– Все для тебя сделала. – Она округляет большие глаза. И улыбается. – Подожди пять минут, я закончу и вынесу.

Я очень удивлен и ласково смотрю на нее. Она:

– У тебя синие глаза с голубым отливом.

– И что это значит?

– Мой любимый цвет. Мне очень нравится.

Я киваю автоматически и отхожу от прилавка, чтобы не задерживать очередь.

Я встречаю ее в длинном мраморном предбаннике (или холле). Елисеев, кажется, был купец. Купцы знали, как жить! Сейчас так не живут. Сейчас все принадлежит народу. Как жаль: хочется, чтобы хоть что-то принадлежало личности. Индивидууму. (А все принадлежит клике демагогов, цитирующих лозунги сифилитика Ленина. Интересно, кто его лечил тогда? Адама еще не было. Как и пенициллина…)

Вика одета достаточно модно и производит впечатление.

– Вика, тебе никто не говорил, что ты похожа на дочь известной киноактрисы?

– Говорили, часто, особенно после того, как вышел ее нашумевший фильм «Любовь». Только она выше. Как-то заходила со своим любимым – седоватым сценаристом, то ли писателем, он закупал ящики – на дачу.

– Сколько ему лет?

– Она ему в дочки годится, но смотрит на него обожающими глазами. А у него такие мешки от запоя, что…

Она запнулась. Мы вышли на Горького, в толкающуюся толпу.

– Поздравляю с окончанием рабочей недели!

– Было бы с чем!

Она протягивает мне фирменный пакет. Еще и пакет!

– Вот твой волшебный напиток. Надеюсь, пригласишь на рюмку?

Она смеется моему растерянному лицу.

– Не бойся, я пошутила.

Я объясняю, что это в подарок – за услугу. Умалчивая, кому и за какую услугу.

– Спасибо большое-пребольшое. Сколько я тебе должен?

– Поцелуй. У тебя все равно нет таких безумных денег. Мне директор дал из своей брони.

– И все-таки сколько я должен?

– Поцелуй.

Я взял ее руку и благодарно поцеловал.

Мы идем вниз по Горького. Она смотрит в мой профиль:

– Кто же та счастливица, которую ты развлекаешь вечером?

– Нет такой.

– С изумрудными, синими глазами…

– Никто не зарится.

– Хочешь сходить со мной в кино?

– Обязан!

– Я давно хочу посмотреть «Бег».

– Потрясающе сильный фильм.

– Ты уже видел? Как жаль…

– С удовольствием посмотрю еще раз.

– Но не ради обязанности?..

– Ради Булгакова. И классной игры актеров.

– Спасибо. – Она облегченно вздыхает.

– Ты благодаришь меня?!

Мы останавливаемся около тумбы с афишами. В течение года они канут в никуда, исчезнут навсегда, и Москва опустеет без них. Как осиротеет.

Меня постоянно толкают плечами, задами, но я не в настроении выяснять отношения.

Оказывается, Вика живет на Академической, и мы выбираем новый кинотеатр, около ее метро. За разговором я не замечаю, как мы спускаемся, выходим из метро и оказываемся около касс. Почему они всегда такие маленькие? Кассы…

– Ты голодный? – спрашивает она заботливо.

Я не могу питаться в этих кафе, забегаловках, стекляшках. Одно слово «общепит» вызывает у меня рвотное чувство.

– Двадцать минут до начала. А наспех глотать…

– Я захватила с собой несколько очень вкусных пирожков из слоеного теста. Не общепитовских, – утешает она.