Текст книги "Лита"

Автор книги: Александр Минчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Это не сентименты. Это, скорее, предчувствия. Из области предчувствий… – и добавила: – Я многое могу. Нужен только правильный дирижер.

Она выпила, изящно держа бокал. Я заметил то, на что не обратил внимание сначала: у нее были красивые деликатные руки. Как выточенные. Я представил, как эти руки, как она берет в эти руки…

И вздрогнул. Невероятно стесняющаяся официантка подошла к столу:

– Простите, вы мне дадите свой автограф?

Я наблюдал, молча, за ее руками. Виктория взяла протянутую ручку и быстро привычно расписалась.

– Вы моя любимая актриса! Спасибо.

– Пожалуйста.

Официантка переступила невидимую нить в обратно и спросила:

– Вам открыть вторую бутылку?

– Мы возьмем с собой, – сказала Вика и посмотрела мне в глаза.

– Желание дамы…

– Я согрелась.

– Счет, – попросил я.

Позже я подаю ей дубленку с капюшоном, она закутывается в шарф, и мы выходим на воздух. Я иду расстегнутый, как всегда.

– Вам не холодно? – Она передергивает плечами, глядя на мою фигуру.

Я провожаю ее домой. Их дом рядом с гостиницей «Украина». Большой подъезд, высокие ступени.

– Хотите подняться?

Я смотрю на свои плоские японские часы.

– Уже поздно.

– У нас не спят допоздна.

Я протягиваю ей завернутый пакет. Она смотрит вопросительно.

– Передайте это вашей маме.

– От кого?..

– От старого поклонника.

Она берет пакет в руки и благодарно наклоняет голову.

– Когда вы мне позвоните?

Я слегка обалдеваю от ее sancta simplicitas! [1]1
  Святая простота! ( лат.)


[Закрыть]

– Я не хотел навязываться…

– Тогда завтра, в шесть. Спасибо за… Мне очень понравился этот вечер.

И она, взглянув на меня, повернулась, поднялась, опять повернулась и скрылась за массивной дверью подъезда.

Я в раздумье бреду по набережной. Холодина, надо купить зимние сапоги. Я все хожу в осенних. С прошлого сезона. А сезоны меняются…

Я просыпаюсь поздно и удивляюсь, что мне дали выспаться. Вспоминаю… Хорошее название: «Дамы на сезон». В доме никого нет. Холодно, выбираться из-под пледа совсем не хочется. Я погружаюсь в глубину и думаю и вдруг вспоминаю, что не помню, где у меня номер ее телефона.

Встаю, ищу, но не нахожу. Звоню Максиму, но его нет на работе. Ровно в шесть вечера я стою перед консьержкой и говорю:

– Вы не могли бы позвонить и попросить Викторию Богданову спуститься.

– Ходют тут всякие, – ворчит консьержка.

– Я не всякий, – говорю я, – я – разный.

Ей это нравится, и она, спустившись с «высоты», звонит наверх.

Вика снисходит в длинной юбке и черной гарусной кофте.

– У вас еще и дар: вы предчувствуете события?! – Она совершенно не удивлена, что видит меня в своем подъезде. Как будто я там стою скульптурой, к которой она привыкла.

– Это как?

– Мамуля хочет вас пригласить. Она готовит одно из двух коронных блюд – большие чебуреки.

– За что такая милость?

– Сказала, что «сто лет не пила такого вкусного вина».

Хотя я догадываюсь, что причина совсем другая.

– Но она совершенно не понимает в винах!

(Подтверждает, не понимая, Вика мое «непонимание».)

– Я не одет.

Она осматривает меня с ног до головы, спокойно.

– На вас модные джинсы. По-моему, вы одеты. Голый мне представляется несколько иначе.

– Надо купить цветы, шампанское.

– Цветы сейчас даже вынигде не купите. Шампанское она не пьет. Зато – сюрприз – есть две бутылки токайского вина. Вас всегда так долго надо уговаривать?

– Да, – честно признаюсь я.

Она берет меня трогательно за руку и заводит в лифт.

– Куда идет молодой человек? – раздается скрипучий голос. Как из подвала.

– На крышу, – смеется Вика, – поправлять цветные гирлянды на транспаранте.

– Это полезное дело, – соглашается консьержка, – хоть один рабочий парень появился.

– О вашей личной жизни касательно вас – она сказала «ходют тут всякие»…

– Она это абсолютно всем говорит. Пуля просвистела мимо, – шутит, улыбаясь, Виктория.

– А что на транспаранте написано?

– «Коммунизм был, есть и будет!»

«Как мудро, – думаю я. – Как просто и мудро!»

Мы поднимаемся на девятый этаж, и она звонит в массивную обитую дверь. Нам открывает женщина, улыбку которой знает вся страна. Мы стоим в коридоре, залитом ярким светом и уставленном стеллажами.

Она рассматривает меня в упор и говорит:

– Я – Зоя Богданова. А вас как зовут, молодой человек?

– Алексей.

Она переглядывается с Викой. И что-то они там читают в глазах друг у друга. У меня плывет в голове, что я рядом с такой актрисой.

Наконец, они кончают чтение глаз и обращают свои взгляды ко мне.

– Раздевайтесь!

– Раздевайтесь.

– Заходите!

– Простите – что раньше?

Знаменитая актриса поворачивается и говорит:

– Я вас хочу поблагодарить за замечательное вино.

– Вам понравилось?

– Я еще не пробовала, но уверена, что оно замечательное.

Я гляжу на Вику.

(Он скромно улыбнулся: это была старая классическая московская интеллигенция, в лексическом словаре которой не было отрицательных слов или понятий. Для гостей. Интеллигенция, которой уже не осталось: ее либо уничтожили, либо она вымерла. И он почувствовал себя уютно. Совсем тепло, как давно не чувствовал себя дома, и расслабленно.)

– Викуля, где гостю будет удобней – в зале или на кухне, она же столовая?

Квартира была большая. Это определялось по длинному просторному коридору и широкому холлу.

– На кухне, конечно, – ответил я за «Викулю».

– Я там жарю чебуреки. Вы любите их? У меня особенные… А Вика будет мне помогать и вас развлекать!

Мы прошли на кухню, хотя это действительно напоминало столовую – с финским гарнитуром. Раскатанное тесто, ароматно пахнущее, лежало на вспомогательном столике. Мы сели за большой округлый стол.

– Голубушка, ты рано села. А обслуживать гостя, ладно уж меня?! Желаете аперитив? – Она смотрела добрым взглядом мне в глаза.

– Это что такое?

– Аперитив – это…

– Алеша! Мамуля, он прекрасно знает, – Виктория укоризненно-насмешливо смотрела на меня.

– Простите… – Я склонил голову.

– Что вы, я люблю шутников!

– А что есть на «аперитив»?

– Это Викуля у нас заведует баром, я в этом не понимаю ничего. Знаю, что есть все!

«Заведующая баром» улыбнулась.

– Я не знал, что вы распоряжаетесь спиртным…

– Есть деликатес: водка, настоянная на красной калине.

– Стопку, пожалуйста.

– Большую или маленькую, хрустальную или серебряную?

– По вашему усмотрению. – Я был поражен.

– Мамуля, а тебе?

– Если Алексей откроет бутылку, я с удовольствием попробую вина, о котором столько наслышана.

Я посмотрел смущенно на Вику. Юная наследница уже подавала мне штопор.

– Алеша, я не знала, что вы такой стеснительный. Не робейте! Это моя мама. Она такая же живая, как и все.

– Вот тут я не уверена! Вы давно знакомы?

– Двадцать четыре часа.

– Ну-у для сегодняшней молодежи это много!

Я осторожно открыл вино и налил в принесенный хрусталь. Виктория наполнила мне стопку водки и поставила бутылку на стол. Мне понравилось, что никто не дрожал над лакировкой стола. Не покрывал скатертью…

– За встречу! – без церемоний сказала известная актриса и пригубила вино.

Я выпил стопку до дна. Водка была классная.

– У вас хороший вкус, Алексей.

– Мамуля, ему даже ты нравишься на экране, – шутит Вика.

– Даже я? Тогда у него помимо хорошего – изысканный вкус!

Мы дружно смеемся.

– Викуля, а мы гостя так и будем принимать за ликеро-водочным «столом» или ты поставишь закуски?

– Одну секунду, мамочка!

Я обращаюсь к актрисе:

– Простите, как мне вас называть?

– Родители меня назвали Зоя, но если вам это почему-либо не нравится, то зовите меня, как вам будет удобно.

– А отчество?

– Я так старо выгляжу?

– Что вы! Просто это форма вежливости.

– Я даже не знала, что у Вики есть вежливыедрузья. Обычно…

Она ждет, пока утихнет смех.

– Отчество у меня в честь Петра Великого – Зоя Петровна. А ваше, простите, как?

Я смутился неожиданно.

– Мамуля, ну ты совсем засмущала Алексея, – говорит наблюдающая, накрывающая на стол Вика.

– Он тоже меня смутил – с моим отчеством… Вспомнили?

– Что? – не понимаю я.

Вика хохочет.

– Имя вашего батюшки?

– Кажется, Александр.

– Алексей Александрович, очень приятное сочетание. А теперь, Викуля, ты не хочешь гостю налить еще, чтобы мы выпили на брудершафт. И не тратили время на выяснение формальностей.

Я думаю: может, сразу в спальню перейти, но не решаюсь предложить вслух.

Стол сервирован, и Вика садится рядом. Теперь я понимаю, откуда она так воспитана. Я наливаю ей водки после утвердительного взгляда на вопросительный, и говорю:

– Зоя Петровна…

– Зоечка – сойдет.

Мы смеемся. Она классная актриса.

– Я видел вас много на экране…

– Тост, кажется, будет долгим, а мне еще готовить сегодня…

– Мамуля, дай Алеше сказать.

– А я разве…

– Еще как! – говорит Вика.

– Ну я же шучу, – произносит актриса. – Алеша, я надеюсь, вы понимаете?

Ее бровь изогнулась в ожидании ответа.

– Нет, – говорю я.

– А с виду вы такой понятливый…

Вика смеется, не удержавшись.

– Поэтому я хочу выпить за мою любимую актрису.

– У нас в доме только одна актриса – дочь.

– И ваш талант!

– Спасибо, Алеша. Я говорила, что тост будет длинный! Хотя он был короткий.

Я выпиваю до дна, Вика следует моему примеру. Я не знал, что она умеет пить… водку. Водка, водка, что это мне напоминает… Я ставлю заслонку в своих мозгах. Сразу.

На столе стоят огурцы, помидоры, салат. Свежие овощи зимой, откуда? И тут я вспоминаю, в каком я доме.

– А вот теперь я хочу спросить: вы любите чебуреки острые или нет?

– Как Вика.

– О, Вика избалована до того, что вообще ничего не ест, а только…

– Ма-му-ля! – произнесла дочь по слогам.

– А к чебурекам, если вы одобряете, Алексей, у нас есть громадные соленые грузди, бабушка прислала с Урала.

– Соленое обожаю. Родину предам!

– Вот и прекрасно, помимо Викули у нас еще есть нечто общее.

Я рассмеялся. Она начала печь чебуреки в чугунной черной сковородке.

– Мамуля, ты меня так Алексею навязываешь, что можно подумать…

– Так ведь иначе и не возьмет!.. О тебе пекусь.

Мы рассмеялись все одновременно. Она пекла большие чебуреки, напоминающие скорее тонкие пироги, и сразу клала их на тарелки, они были сочные, хрустящие и горячие. Грузди же, действительно огромные, закрывали собой всю тарелку. На третьем чебуреке размером с пирог я сдался, несмотря на все уговоры гостеприимной актрисы.

– А как насчет чая с вишневым вареньем?

– С удовольствием.

– У нас есть английский рассыпной чай, а Викуля специалист по заваркам.

Она все продолжала печь чебуреки, складывая их горкой на большое блюдо. Вика стала расставлять чайный сервиз. На чашках амур целовал пастушку. Такая пастораль…

Варенье было необыкновенного вкуса. Я слегка разошелся. Мы пили с Викой водку (которую заедал вишневым вареньем) в унисон, мама же не осилила даже второго бокала наполовину.

Мы пьем чай, на столе стоят разнообразные наборы шоколадных конфет. После получаса светской беседы я благодарю гостеприимную хозяйку (и хозяюшку) и поднимаюсь.

– Благодарю вас за чудесный обед и вечер.

– Что так рано? У вас еще свидание?! – спрашивает Зоя Петровна.

Я не могу больше смеяться.

– Окончилось, – говорю я.

– А я думала, вы до конца расправитесь с вишневым вареньем!

– У варенья изумительный вкус.

– Тогда я вас приглашаю на пироги с чаем – в субботу.

– Благодарю. А это удобно?

– Вика вам пришлет формальное приглашение. Но мне нравится ваш такт.

Виктория накидывает длинную кофту и собирается проводить меня к лифту. Мать смотрит на дочь и говорит:

– Так что ваше свидание еще не окончилось, оно продолжается.

– Я имел в виду с вами…

– Вы мне льстите…

Я целую руку известной актрисы, и она нечаянно касается пальцами моего виска.

– Викуля, накинь шаль, вдруг выйдешь на улицу.

Она накидывает расписную шаль и сразу становится похожа на… впрочем, она – актриса.

Раскланиваясь и прощаясь, мы выходим из большой квартиры.

– Как вам мамуля? – спрашивает Вика.

– Чудесная.

– О, она кладезь.

– Столько тепла и доброты. Море радушия.

– Это она еще не разошлась!

Мы спускаемся вниз, консьержки нет, и стоим в теплом предбаннике.

– Я не смогу вас проводить, у меня завтра рано с утра съемки.

– Ничего страшного. Я не помню, куда записал ваш телефон…

Она повторяет, и я записываю.

Большие глаза смотрят вопросительно в мои, не мигая.

– Да, конечно. Я разве…

Я называю и хочу записать.

– У меня, хорошая память. Не надо. Спокойной ночи, – говорит она. – Я рада, что вы понравились мамуле.

– Я не заметил.

– Чтобы она во время первого обеда сразу приглашала на второй раз, надо ей очень понравиться. Второй раз тех, кто ей не понравился, в этот дом уже не приглашают.

Она смотрит ожидающе на меня. Водка согрела ее подрезанные скулы незаметным, легким румянцем. Я, видимо, должен был что-то сделать, то ли сказать, но стоял как каменный. Весь ее облик, стройные плечи под черной кофтой, шаль располагали к интиму. Но меня как заклинило. Она ждала…

– Спокойной ночи, – сказал я.

– Спасибо за вечер.

– И вам.

Она вошла в открывшийся лифт, не повернувшись на прощание.

Снег, словно дождавшись меня, повалил как из…

Вот «как из чего» – после водки – мне трудно придумать. А вам?

Таксист, возникший из ниоткуда, увидев шапку снега на моей голове и замерзшую позу, неожиданно (даже для себя) остановился.

– Растает голова-то, – сказал он.

– Не сахарная, не растает.

– Ну а куда ехать, еще помнишь?

– Вот туда и поедем, – согласился я, рассмешив его.

В субботу я появился с «достанными» цветами и новым токайским.

– Какие красивые красные розы – зимой. Спасибо, Алексей.

Я неловко кивнул.

– И все для Вики! – улыбнулась она.

Вике я подарил шоколадные печенья из Парижа. Девушкам я не дарю цветы.

В субботу были великолепные, нежные, выпеченные пироги: с мясом, с капустой, с рисом-яйцом и один – с вишневым вареньем.

– Специально для любителя и ценителя, – сказала знаменитая пекарша.

Я, наклоня голову, поцеловал пахнущую ванилью руку. Мне было приятно – внимание.

– Это напоминает мне мою молодость, когда мама, раз увидев, сказала: «Зоя, а почему б тебе с ним не встречаться, он умеет целовать руки».

Я улыбнулся притче.

– Поэтому, перефразируя свою маму, скажу: Вика, а почему бы тебе с ним не встречаться, не знаю, как тебе, но он умеет целовать руки маме!

Я рассмеялся. У нее было очень мягкое чувство юмора, без претенциозности. Обычно звезды…

– Мамуля, ты опять меня навязываешь Алексею.

– Что же делать, не будь пирогов, мы бы обе его увидели, как ветра в поле. И что бы мы делали – без него!

Вика смеется, заливается, я вместе с ней. Мы пьем итальянский мускатный ликер, который я тоже привез к столу.

– Скажите, а чем вы занимаетесь, Алексей? Так как мы встречаемся второй раз, я надеюсь, это не бестактно с моей стороны спросить?

– Ничем.

– Тоже интересное занятие!

Мы рассмеялись.

– Учусь в институте культуры.

– А это с чем едят, если не секрет?

– Я, честно сказать, и сам не знаю.

Знаменитая актриса рассмеялась от всей души.

– В вас есть завидное чувство искренности.

Она отрезала новый кусок только что выпеченного пирога и положила на белую с темно-синими цветами тарелку.

– Попробуйте вот этого.

И без связи с предыдущим спросила:

– А как вам моя дочь? – и посмотрела внимательно в глаза.

– Мамуля, его абсолютно не волнует твоя дочь, – сказала Вика.

– Значит, у него хороший вкус! Я рада. И у меня есть шансы…

Мы, не сдержавшись, рассмеялись: каким тоном это было сказано. Она, конечно, была великая актриса, даже в простой мизансцене.

– Я не встречал таких, как ваша дочь. В ней есть род, классицизм, воспитание, на редкость утонченные руки…

– Это от матери, – отмахнулась актриса и, сама не выдержав, мягко рассмеялась. – Я что-то сказала?..

– Что ты, мамуля, нам послышалось!

– Значит, вы одобряете, как я ее воспитала?!

– Да, и очень.

– А как вам ее профессия?

– Я сам всегда мечтал быть актером.

– Вы тоже?.. – с грустью сказала она.

– Кто не был молод…

– Я рада, что вы это рано осознали. Это уже талант, уже зрелость!

– Я поступал в Щукинское училище два раза, и сам Захава…

– И что же Захава?

– Не принял меня.

Она рассмеялась от души. Я спросил:

– А как ваши съемки, Виктория?

Она скривилась, как от кислого. Хотя лимон не ела.

– В этом доме не принято говорить о кино.

– А вот Викуле не нравится ее профессия – актриса.

– У меня нет твоего дара, мамуля, а быть посредственностью… Или посредственной актрисой… Уволь.

– Если бы ты была ею, я бы сама не дала тебе сниматься в кино. Да и в главных ролях бездарные актрисы не снимаются.

– Я твоя дочь, и в твоих глазах…

– Поверь, я самый строгий судья каждого твоего плана и монолога на экране. Актерская профессия – очень заманчивая каторга. Но посмотри, как Раневская, Пельцер, Пилявская до сих пор на сцене блистают. Не каждому дано, для этого нужен природный дар. Но некоторые помогают своему маленькому ростку пробиться и расцвести, имея лишь его. Каторжным, каждодневным трудом. Молодой Андрей Миронов, например, похоже, взошла звезда.

Я слушаю, не дыша, я обожал все, что связано с актерской профессией. Театром, кино…

– Мамуля, я думаю, Алеше скучны наши семейные разговоры и он…

– Наоборот, очень интересно!

Она взглянула на меня, как на предателя.

– Но кто-то должен продолжать мое имя на экране… – сказала актриса.

– Почему, мамуля?

– Мне не дали доиграть…

Воцарилось молчание. Я не понимал.

– А ты в себе топчешь этот росток и не даешь…

– Я устала, поэтому я пока выйду, а вы…

– Хорошо, хорошо, я перестаю. Пусть Алеша скажет свое мнение.

– Очень, очень вкусные пироги.

От неожиданности все рассмеялись, и спало нарастающее напряжение. Я не знал, что будет так смешно: я просто пытался перевести бронепоезд на другие пути.

Вика встала.

– Мамуля, мы пойдем с Алешей погуляем, если ты не против.

– Смотрите, Алеша, она с вами начала любить снег и зиму! Вы уникальный человек, ценитель вишневого варенья…

Вика загадочно улыбнулась и вышла.

– А варенье с чаем – когда возвратитесь? – задала она вопрос скорее сама себе. – Я подожду.

Вика вернулась в красивом лыжном костюме.

– Я не знал, что вы еще и лыжница!

– Она не катается на лыжах, это из загранки прислали, – сказала актриса.

– Мы будем играть в снежки, – сказала Вика, – и в нем тепло.

– Смотри, чтобы тебе не натерли лицо, у тебя завтра съемки, – сказала мамуля. – Кто-то должен в семье зарабатывать деньги!..

Мы выходим в замкнутый двор их дома. Знаменитого дома, потому что здесь живет ее мама. Мягкие снежинки пляшут какой-то полонез и падают с неба.

– Сегодня католическое Рождество, – говорит Вика.

– Что это значит?

– Самый большой праздник в Северной Америке, – продолжает она, и мне кажется, что в ее голосе я слышу грусть.

– Вы действительно хотите играть в снежки?

– Я шутила с мамулей, она всегда волнуется о моем лице.

Вика стоит возле большого дерева в летней кожаной куртке, подбитой белым мехом. Ноги вместе, сапожки носок к носку.

– А где ваш папа? Он дома не бывает?

– Мой папа – канадец. Его здесь нет. Мама замужем за другим человеком, он писатель и сценарист.

– Значит, вы канадка?

– Нет, я русская. Это долгая история…

– Простите. Я не хотел лезть вам в душу.

– Вы чересчур скромны. Это редкость.

Слышал бы это мой папа!

– Почему вы боитесь ко мне приблизиться, я не кусаюсь?

Я сделал шаг навстречу, оставался последний шаг. Один…

– А еще шаг?

Я сделал и его.

Я стоял совершенно рядом с Викой. Ее дыхание касалось моих губ. Она сдерживала дыхание, стараясь не дышать. Наши глаза изучали друг друга. У нее были ослепительные белые зубы. «Как у американских киноактрис», – подумал я.

От фонаря долетал снежный свет. Зимний свет. Кругом было бело. Только ее темная летная куртка.

– Вас всегда обо всем надо просить? Вы такой недогадливый.

– О чем? – просил я, догадываясь. Хотя зачем…

– Подумайте. Мы же на свидании… Вы кавалер.

Она замерла.

Я еще походил в уме вокруг нейтральной полосы. (Потом переступил черту.) И, наклонившись, поцеловал ее в ожидающие холодные губы. Которые сразу согрелись. Она оторвалась и коснулась языком моей шеи.

– У тебя, вас… такая горячая шея, – и приникла к ней губами. Ей всегда будет нравиться моя шея. Она не возбуждала меня. Я не мог ничего с собой поделать. Я обнял ее за талию, за куртку. И мы стояли так, прижавшись, пока не стали замерзать руки и ноги.

– Я замерзла, пойдемте пить чай, – сказала Виктория. И мы пошли.

Я попросил вежливо самую большую чашку. И мне придвинули – незаметно – целую вазу с вареньем. Я оценил жест и улыбнулся. Такту.

Отпустили меня из гостеприимного дома в час ночи. Был часночи.

В воскресенье с утра позвонил Марек и сказал, что всёесть. Несколько позже позвонил «клиент» и сказал, что хочет взять сто пятьдесят пар в Ростов. Мне оставалось только погрузить два чемодана в машину в одном месте и отвезти в другое. Что я и сделал. У меня оказалась куча денег. После двадцатиминутной поездки.

Я начал развлекать Вику. Девушки любят, когда их развлекают. Теперь мы встречались каждый день. Ходили в рестораны, театры, кино, кафе. Во многих ресторанах Вику узнавали, нам давали лучшие столы. В питейных заведениях – лучшие вина. Ею восхищались (она, кажется, была единственная молодая актриса со стройной фигурой и длинными ногами на экране), у нее просили автографы. Я отходил в сторону, она обижалась… Мне нравилось, что она никак не реагировала на это признание, славу. Ей нравилось, что мне вообще это безразлично. До лампочки. В моей голове бушевали другие проблемы. Она пила со мной наравне, ее восхищал мой вкус в выборе вин: рислинги венгерские сочетались с итальянскими ликерами, грузинские марочные вина с испанскими, французские с… Единственно, чего она не пила, – это коньяк. Я его тоже терпеть не мог. И, раз попробовав в юности, больше никогда не прикасался. К еде она была спокойна и только под моим нажимом ела. Как правило, закуски. Горячее просила ей не заказывать.

– Мамуля дома закармливает, нужна передышка.

Зато шоколад она любила любой. И все наши обеды и ужины кончались одинаково: шампанским с шоколадом. Тогда еще отечественное полусладкое (полусухое) заледеневшее – можно было пить.

Сейчас это – вы сами знаете… Да?

Она никогда не спрашивала, откуда у меня деньги. Лишь иногда, пытаясь угостить меня и не получив разрешения, не настаивала.

Но чаще всего мы проводили время – вечера – у нее дома. С ее мамой. Мне нравилась ее мама. И к каждому приходу, к каждому застолью, готовились разные, необыкновенной вкусноты блюда. Рыба в кляре, рыба, запеченная в майонезе с картошкой, гусиное жаркое с черносливом, запеченная утка с хрустящей кожурой, телятина в винном соусе, пироги с невероятными начинками, цыплята-табака с итальянской помидорной пастой, знаменитые чебуреки и многое другое.

Я теперь понимал, почему Вика никогда не хотела горячее в ресторане.

От книг до кино – мы говорили с известной актрисой обо всем. Часто забывая про Викторию, которая сидела молча и с интересом слушала наши споры с Зоей Петровной, особенно о советской современной литературе, в которой она себя считала специалистом (из-за мужа). Эти споры едва не доходили иногда до римских сражений, в которых разгорались страсти и неслись обвинения в приверженности к социализму и строю, к его писателям; к соцреализму и совдеповской литературе (с моей стороны); в юношеском максимализме, категоричности суждений и незнании жизни (с ее стороны). Но всегда все кончалось миром и тостом за дружбу и прекрасную настоящую литературу.

– Вы так еще станете писателем! – шутила она.

Вика сидела зачарованная, а в следующие дни проглатывала залпом те романы и книги тех писателей, о которых мы до исступления спорили. И бились.

Возвращаясь домой откуда-нибудь, мы периодически целовались в такси или в подъездах, без огня, и я чувствовал, что долго так не выдержу.

В середине января, месяц спустя, как мы стали встречаться, в очередную субботу я взял ключи от дачи у своих знакомых, сказав, что хочу побродить в одиночестве, подышать свежим воздухом. Они, не удивившись, дали мне ключи. И, выпросив у папы машину, я повез Вику за город. С собой у меня была бутылка лимонной водки. Мамуля напекла ей пирогов. И дала толстые свечи.

За городом лежал нетронутый девственный снег. Звенящая тишина и чистый, хвойный воздух, от которого начинаешь задыхаться. Боишься задохнуться.

Сначала мы решили погулять, пока окончательно не стемнело. Это было опрометчивое решение. Мои ноги замерзли совершенно, так что я не мог пошевелить пальцами. Виктория зажгла свечи, сняла мои легкие сапоги и начала согревать мои ступни у себя под мышками. А потом сняла узорчатые носки и стала растирать ногиводкой, поднося свечу к пальцам, чтобы они отогрелись.

Все, что она делала (как и когда пила), делалось с большой грациозностью и легкостью. Она была многому обучена. Я был тронут ее заботой и, скорее, не женским, а дружеским отношением. Она умела спасать… Когда надо спасать.

– А теперь надо выпить по пятьдесят граммов и закусить мамулиными еще теплыми пирогами. И Алеше сразу станет тепло.

Оказалось, что мы забыли, не предусмотрели взять стаканы.

– Пить лимонную водку из горла – это как глотать горящее пламя.

Со второй свечой она пошла и нашла где-то в прихожей рюмки, выскочила из дома и, помыв их в снегу, простерилизовала на огне свечи.

– Я знаю, ты сын врача.

Меня тронула эта предупредительность.

Она сама разлила водку и поднесла к свече. И неожиданно начала читать:

 
Свеча горела на столе,
Свеча горела…
 

Я замер.

 
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела

………………………………..
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенье рук, скрещенье ног,
Любвискрещенье.

И падали два башмачка
Со стуком на пол,
И воск слезами с ночника
На платье капал.
 

Это было запрещенное стихотворение. Но интеллигенция московская боготворила Пастернака.

Мне казалось, что она умышленно, что она специально заменила «судьбы» на «любви».

Вдруг она сказала:

– За снег, за зиму, за нас!!!

Мы выпили до дна, и наши губы слились в поцелуе. Я почувствовал жар – от водки – и предложил выпить еще. Выпили еще. Я стал согреваться. Она просунула руки мне под рубашку и гладила мою прохладную кожу.

Я стал возбуждаться. И начал целовать ее шею. Она легла на диван, на который мы постелили наши дубленки. Объятия становились все сильней, пока я не почувствовал, что хочу ее. Но это было странное чувство… Свечи горели дрожащим пламенем, со всех сторон дуло. Сквозило повсюду, из всех щелей. Я начал расстегивать молнию на ее обтягивающих велюровых джинсах. Моя рука впервые соскользнула в ее трусики, коснувшись лобка. Она выгнулась, и я стал сдергивать с ее бедер тугие джинсы. Или с ее тугих бедер – джинсы. Она делала движения талией, помогая мне. Я расстегнул молнию у себя. Я понимал, что раздеваться догола будет безумие. Я заморожу Вику и себя. До п…, у меня нет таких органов. Спустив джинсы до колен, я взял ее за бедра, приподнял и скорее вскользнул в нее, почувствовав, как она развела, насколько могла, колени. В эту же секунду я услышал вздох, и она схватилась за мои плечи. Она не была девушка.

Я делал какие-то толкающие скованные движения и чувствовал, что уже начало катиться. Она застонала, но я не думал – хотя какие тут думы!.. – что в таком сжатом, сковывающем положении я мог доставить ей радость. За секунду до того, как мой канал наполнился спермой, я выскользнул из нее и прижался к ее животу.

– Зачем, зачем?.. – вскрикнула она и задрожала. Она еще сделала несколько движений и стихла.

Первое, что я услышал в тишине, было всхлипывание. По ее щекам катились безмолвные слезы.

– Тебе больно?

Она не ответила.

– Ты не хотела этого?

Она молчала какое-то время. Потом произнесла:

– Наконец-таки… Ты так долго собирался.

Я натянул на нее все назад.

– Я хочу быть голой… с тобой.

– Ты отморозишь себе все придатки.

– Я встречаюсь с сыном гинеколога!

Я оценил ее юмор.

– Давай выпьем, а то ты опять замерзаешь. Бедный мальчик…

Я не стал ей говорить, что уже давно абсолютно не чувствую ног. Мы выпили по полной рюмке. И стали целоваться еще. Но даже богиня эроса – Эротика – не смогла бы возбудить меня в такой холод.

Снег под ногами звенел, как лед. Или как хрусталь. Мы ехали поздно ночью, и Вика кормила меня с руки вкусным пирогом. Потом взяла у меня сигарету и закурила. Я никогда не видел, чтобы она курила. Я наблюдал, периодически поворачиваясь к ней.

Первый блин, как всегда, комом. Неожиданно я обрадовался, что первый раз позади. И его больше не будет. Первый блин – клином.

А в чем ком первого блина?

Игра в слова. В темноте иногда проносились, ослепляя, встречные фары, и мне дико захотелось послушать хороший классный джаз. Я подъехал к ее дому, и она заставила меня подняться наверх.

Взяла спирт, сняла мои сапоги и начала растирать пальцы спиртом. В доме все спали, стояла тишина; окончив, она села ко мне на колени.

– Я прошу прощения, что так все скомкано получилось…

Она поцеловала меня в висок.

– Какая разница. Это был наш первый раз. Я счастлива… Он уже история.

Мы начали целоваться, я был ей за что-то благодарен, а за что – не мог понять. Потом она заварила вкусный чай и стала поить меня чаем.

– Мне понравилось на даче, – сказала она с улыбкой. – Когда мы поедем еще?!

В этот вечер мы шли смотреть самый нашумевший спектакль «Мастер и Маргарита» на Таганке.

Мы встретились у театра. Вика была в красивой шали, расшитой дубленке, и на нее многие оборачивались. Зальчик был маленький, и мы сидели на самом последнем ряду, сев на спинки кресел, – все было видно как на ладони. Мне понравилось любимовское интересное решение, сцена была пуста, и громадный занавес, который витал, выполняя десятки функций и означая сотни символов. Допустимая абстракция символов в деле с романом, насквозь пронизанным символами.

После спектакля мы пили чай с абрикосовым вареньем и рассказывали великой актрисе наши впечатления.

Наверняка я расстался бы с Викой гораздо раньше, если б не мама. Ее мама мне нравилась больше, чем дочь. Она была, как магнит. Я обожал наши диалоги, споры, разногласия, обеды, согласия, беседы, ее внимание и незаметное ухаживание. В ней было и сочеталось все то, что мне нравилось в женщине. (И что в ней, как таковой, должно существовать.) Но я знал, что у меня такой женщины не будет. Никогда.

Сексуально Вика меня почти не возбуждала. Она была слишком правильная. Слишком совершенная. Вернее, она оказалась настолько неискушенной в постели, что я всегда старался закончить акт как можно скорее и просто говорить. Мне нравилось ей рассказывать. Она умела интересно (любопытно) слушать. А самое главное, что возбуждало меня: дочь такойактрисы слушает меня. Вика считала меня почему-то талантливым и была уверена, что я должен начать писать рассказы. А потом…

Я написал несколько стишков (которые посвятил ей) и бросил заниматься этим гиблым делом. Мне нравилось с ней говорить. Она понимала меня. Она вдохновляла меня. Я любил обалденно кино, театр. Но писать… Это другая ипостась. Для этого дарнужен. Я же был бездарный. По крайней мере, папа внушал мне это всю мою сознательную жизнь. И внушил. Я поверил. Однако Вика считала совершенно по-другому, верила и заставляла меня поверить в себя. И я был благодарен ей за это. Мне нравились наши походы в театр, дискуссии, премьеры или закрытые просмотры кино, обеды дома, с мамулей, хождения в рестораны, бары, эстрадные и джазовые концерты (мой папа лечил самую влиятельную даму в Театре эстрады). Мы смеялись до слез, сидя в первом ряду, над миниатюрами Райкина. Это был абсолютно гениальный актер, который когда-то во время войны и совместных фронтовых концертов ухаживал за Викиной мамой.