Текст книги "Озеро шумит (сборник)"

Автор книги: Александр Линевский

Соавторы: Антти Тимонен,Константин Еремеев,Лидия Денисова,Тертту Викстрем,Эрнест Кононов,Федор Титов,Ортьё Степанов,Ульяс Викстрем,Яакко Ругоев,Пекка Пертту
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Яакко Ругоев

Родился в 1918 г. в д. Суоярви Кемского уезда, в крестьянской семье. В 1939 г. окончил Петрозаводский учительский институт, затем работал в школе. В годы Великой Отечественной войны был в партизанском отряде. Награжден орденом Красной Звезды. Печататься начал в 1935 г. С 1944 г. – член Союза писателей.

Я. В. Ругоев один из известнейших поэтов Карелии. На финском и русском языках издано свыше двух десятков поэтических книг. Плодотворно работает также и в прозе, много занимается переводами русской и советской поэзии.

За литературную деятельность награжден орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почета».

Председатель Союза писателей КАССР, один из секретарей правления Союза писателей РСФСР.

Вся жизнь впереди…

Не успел Алекси Васара привести себя в человеческий вид – подшить подворотничок к выданной после бани стираной гимнастерке, начистить сапоги и соскоблить с лица недельную щетину, как в зеркальце, рядом с выбритой левой щекой, появилось знакомое лицо с щегольскими усиками – адъютант командира батальона! И место – на дне оврага у порожистого ручья, и день – в самом своем летнем накале, сверкающий солнечной радостью, – не располагали к будничным намерениям. В мыслях, пришедших после десятичасового каменно-жесткого сна в землянке, было – отпроситься у помкомвзвода и пойти к телефонистам за новостями, размягчить душу, задубевшую в долгодневных переходах по ту, сторону фронта.

Однако Васара знал, что означает появление в разведвзводе этого человека с двумя кубиками в петлицах. Он с усилием стряхнул с себя благодушие. Вскочил с камня у ручья, обернулся к штабисту и замер, держа бритву в опущенной руке.

– Сиди, сиди, брейся, – успокоил его лейтенант, усмехаясь и, видимо, догадываясь о его состоянии. – Придешь в штаб в четырнадцать ноль-ноль. – И прибавил мягко, как бы извиняясь: – Что поделаешь, Васара, кроме тебя, никого ведь не осталось… из старичков.

И повернулся идти, но замялся, сунул руку в карман, достал треугольник письма и положил его на камень у зеркальца.

– Слушаюсь, товарищ лейтенант… – растерянно ответил Васара.

Алекси Васара сидел, уткнувшись в зеркальце, и, добривая намыленную щеку, скользил глазом по письму.

Письмо было от матери. Корявые строчки ползли как в тумане. Алекси провел рукавом по глазам.

«…А еще я, сынок, видела сон, что ты вернулся домой и говоришь: „Мы пришли с задания и нас наградили маленькими домиками“. Хорошо, что ты смелый, сынок, но береги себя, вся жизнь у тебя впереди…»

И как будто уже не было по-мирному светлого летнего дня. Где-то там, куда убегал ручей, Алекси слышались рявканье пушек и дробные звуки пулеметных очередей. Даже минутные паузы, казалось, были напряжены до отчаяния, насыщены ожиданием новых взрывов.

Группа сержанта Алекси Васары четвертые сутки ходила по тылам противника. Удачно миновали стыки на линии фронта, но на другой день, когда подслушивали телефонные разговоры финнов, напоролись на патруль из трех человек. Завязалась перестрелка, два вражеских солдата полегли, третий ушел. У одного убитого нашли планшет с картой. Но «языка» взять так и не удалось, да к тому же еще целых два дня пришлось петлять, скрываясь от наседавших преследователей. Провизия кончалась.

Совсем неожиданно набрели на озеро, просвечивавшее сквозь стволы сосен. Спустились к воде и тут только заметили рыболовов на том берегу. Два финских солдата как раз забрасывали блесну. Они тоже заметили их. Васара в первую минуту растерялся, но потом тихо сказал своим:

– Придется тоже… рыбачить.

– Кто там воду мутит?! – крикнули с того берега.

– Свои! Такие же Ерму[5]5
  Ерму – полушутливая кличка финских солдат. Звучит примерно так же, как «Швейк» (прим. переводчика).


[Закрыть], как вы! – в тон им ответил Васара, прикрепляя леску к удилищу.

Разведчики как ни в чем не бывало принялись удить, косясь на противоположный берег. Там вдруг забеспокоились, стали подавать друг другу какие-то знаки. Высокий финн взял автомат, прислоненный к сосне, и крикнул:

– Идите сюда! Тут на горке варится кофе! Изжарим окуней…

Со склона горы в самом деле лез в небо тонкий дымок, и у костра перед котелком сидел третий солдат.

– Сейчас! – прокричал в ответ Алекси Васара. – Только вытащим несколько рыбешек!

Парни шли по берегу, не торопясь, время от времени вытягивая из воды на кочки трепещущих окуней. Расстояние до финнов все сокращалось, напряжение нарастало.

Разведчики в своих маскировочных костюмах и рыжих пиексах[6]6
  Пиексы – финские сапоги с загнутыми носками и высокими голенищами (прим. переводчика).


[Закрыть], с автоматами «Суоми» на ремне, держались уверенно и спокойно, так что финские солдаты, видимо, поверили, что имеют дело со своими. Верзила с ленточками капрала снова повесил свой автомат на ветку сосны. Алекси оказался с ним нос к носу.

– Откуда и куда путь держите? – спросил капрал.

– Из интендантской шараги капитана Корхонена. Капиташка послал поохотиться на лосей, они захаживают сюда щипать хвощ.

– Да, протопали сюда тропу.

– А вы чем занимаетесь?

– Мы в полевом карауле. Говорят, Иван опять фронт перешел.

– Да ну вас! – рассмеялся Алекси. – Думаете, он придет с вами кофе пить?

– А нам и так хорошо тут филонить.

Все вместе отправились к костру. Капрал даже автомат забыл на ветке. Окуней, что покрупнее, вычистили и положили на уголья.

Бородатый солдат напустил на себя благочестивый вид:

– Отче наш в офицерском мундире, смети с лица земли мои солдатские шмотки, не води нас в полевой караул, отпусти в гражданку! Прости нам наши просроченные отпуска, как и мы прощаем грехи тем, кто нас в землю вгоняет и портит наши желудки плохой жратвой…

– Жратва, солдат, что надо, конина – наша отрада, – мурлыкал другой, складывая испеченных окуней на бересту.

Вскоре все принялись за рыбу, запивая густым кофейным суррогатом. Закурили дешевые тонкие папиросы и принялись ругать большое начальство. Алекси старался направлять разговор так, чтобы финны говорили о фронтовой жизни. Однако бородатый солдат, недавно вернувшийся из отпуска, рассказывал, зло сплевывая:

– Невтерпеж стало, одно похабство в тылу. Немчура распутничает и ворует, все прячь. В отпуске купил ведро и поставил на крыльцо. Не успел зайти во двор, гляжу – нет. Аккурат два этих «обновителя Европы» проходили…

Солдат с дорогим перстнем на пухлом пальце, варивший кофейный суррогат, сухо возразил:

– Смешно осуждать солдата на чужбине за мелкие любовные грешки. Немцы наши союзники и ведут себя по-братски.

– И по-братски лапают твою девчонку, – издевался бородатый.

– Уж конечно, не без этого, – вставил Алекси и подмигнул капралу. – А что, кап, не податься ли нам в лесную гвардию?

– Что вы за дерьмо такое! А кто пограничные столбы на Урале будет ставить?! – вскочил тот, что был с перстнем.

– Спасибо за комплимент и угощение. А дерьмо не ворошите, чтобы вони не было!

Алекси взял автомат наизготовку, его парни тоже. Финские солдаты выронили кружки с кофе.

– Бросьте эти шутки!

– Идемте ставить пограничные столбы на Урале!

Капрал кинулся к автомату на сосне, но растянулся от подножки Алекси. Обладатель перстня рванул было с пояса гранату на длинной ручке. Один из разведчиков, Яковлев, не дал ему размахнуться, сгреб, отнял гранату. Бородатый поднял руки сразу.

Группа немедленно двинулась в путь. Прошли по какой-то тыловой дороге и снова встретили патруль. Началась погоня. Чтобы сократить время, Алекси выбрал путь напрямик к линии фронта.

Надо было проскочить через узкий перешеек между двумя озерами. Впереди были свои.

Сзади раздался выстрел и залаяла собака.

Ускорили шаг. Бородатый, как видно, сильно устал. Перебегали цепочкой, тяжело дыша. Надо было поскорее проскочить пустошь с редкими сосенками. Не успели разведчики миновать открытое место, как с опушки раздались автоматные очереди. Группа залегла и открыла ответный огонь.

– Лесонен, Карху, Егоров! Вот карта и планшет. Пленных и сведения доставить любой ценой! – Алекси коснулся плеча Карху, и тот оглянулся, осунувшийся, совсем мальчишка, если б не пышные усы. – Назначаю тебя старшим. Яковлев останется со мной.

– Возьми и меня, Алекси, – проговорил Карху.

– Младший сержант Карху! Ступай! – хрипло отрезал Алекси.

Карху схватил планшет и подтолкнул капрала. Тот пополз к перешейку, стал перелезать через камень и вдруг, дернувшись, упал навзничь. Полоска крови темнела у него на виске. Оглушающе, под самым ухом, застрекотал автоматом Яковлев. Алекси поймал на мушку нечетко вырисовавшуюся серую фигуру на опушке…

Трое разведчиков и два пленных финна, прикрытые огнем, уползали все дальше, раскачивая заросли вереска. Судя по тому, что противник перенес весь огонь на них, Алекси и Яковлева, группа уже перебралась за перешеек. Пора было уходить и им.

Они отходили поодиночке – один полз, другой отстреливался. Пуля, рикошетом от камня, ранила Яковлева в подбородок. Он приложил к лицу пучок мха и продолжал стрелять. Когда Алекси бросился ползти, послышались выстрелы слева, от озера. «Окружают», – мелькнуло у него в голове. Алекси бил из укрытия и по опушке и в сторону озера, перебегая от камня к камню. Оглянувшись на товарища, он почувствовал, что на голове нет пилотки. То ли потерял, то ли сорвало пулей…

У самого каменного гнезда, в котором уже укрылся Алекси, Яковлева ранило снова. Сержант вскочил и перетащил его в укрытие. «Мне каюк… Возьми гранаты», – простонал Яковлев. Через минуту он скончался.

Алекси отцепил мешочек с гранатами с пояса убитого, разбил его автомат о валун.

Прислушался. Тихо, не стреляют, только тяжело стучит собственное сердце.

И вдруг, совсем рядом, по-фински: «Рюсся, сдавайся, сбережешь кочан!» Примерно то же самое – на ломаном русском языке… Алекси достал из мешочка две оставшиеся гранаты и положил перед собой.

Кусты метрах в тридцати закачались.

– Где ты, червяк? Куда уполз? – послышался голос.

– У него вроде кончились патроны… – ответил ему другой.

– Сдавайся!

Алекси помнил, как закинул в кустарник одну и другую гранату. Тотчас несколько десятков пуль кипящими брызгами взметнулись над камнями. Вдруг, откуда-то сбоку, раздался треск автоматов, и обратный ливень понесся в финских солдат.

Алекси уже не видел, как отходили преследователи. К месту боя подоспели красноармейцы, встретившие Карху. Они обнаружили труп Яковлева, решили, что он-то и бросил гранаты. Стали искать сержанта Васару, но нашли только его пилотку.

Алекси очнулся в ознобе. Он лежал в зарослях тростника на бревнах, увязших в иле. Заходящее солнце еще освещало вершины деревьев. Шуршал тростник, над озером стелился туман.

Первой его мыслью было – добраться до берега. Но стоило шелохнуться, как тупая боль свела мышцы, судорогой отозвалась в икре. Левой ногой еще можно было кое-как шевелить, хотя жгло колено. Правую он не чувствовал – как отрезали.

Он напряг все силы, приподнялся – и тут же упал в неглубокую воду. Руки тонули в тине; после мучительных усилий он выволок онемевшее тело на берег.

Перед глазами стояла красная пелена. Рука случайно нащупала куст брусники. Наклонившись, Алекси стал искать ягоды губами. Разжевал. Сочная кисловатая мякоть щекотала горло, бодрила.

Потом он ощутил тяжесть на спине, закинул руку – автомат. Перетянул его на бок, осмотрел диск: ни одного патрона. Алекси вывернул карманы, и на мох выпали смятый спичечный коробок, два размокших сухаря и несколько патронов в табачной крошке. Вставил патроны в диск автомата, сухари завернул в платок и, едва поборов искушение сейчас же впиться в них зубами, сунул в карман. Попытался стащить сапог с онемевшей ноги, но от напряжения и боли едва не потерял сознание. Нога была, видимо, сломана… Тогда он мало-помалу дотянулся до ольхи, выломал две палки и, приложив к ноге, стянул ремнем.

Надо было решать, что дальше… На том берегу – свои. Связать плот? Невозможно, у него не хватит сил… Ползти вдоль озера?

Оставаться здесь, на берегу, значило умереть. Алекси заскрипел зубами, руки его сжались в кулаки, и он посмотрел на них. Две здоровые руки! Закинул автомат за спину, ухватился за ближайший сосновый сук и подтянулся к нему. С каждым толчком, волоча по земле туловище и ноги, он отползал от берега.

Давно познавший лес и нелегкий промысел охотника и лесоруба, Алекси Васара отгонял от себя всякую мысль, способную вселить отчаяние. В это туманное утро он как бы постепенно входил в новый, медлительный, но неуклонный ритм. Там, за озером, свои… Ползти, ползти, ползти…

Порой приходилось поднимать голову, чтобы видеть, куда ползти. Это изматывало. Он валился на мох, на истлевшие сучья, на жесткий ягель, покрывавший камни. Лежал, раскинув руки, и глотал воздух.

Где-то в полутьме леса он остро ощутил запах прели и еще что-то горьковато-пряное, напомнившее детство, мать с кошелем морошки. «Вся жизнь… впереди…» – беззвучно, одними губами повторил Алекси и сразу пополз, словно утолил жажду.

Однажды он услышал шелест вереска и, едва подняв голову, почувствовал толчок. Глаза его расширились, рука потянулась к автомату. Около его ног лежал тот самый финский капрал! Он лежал на животе, и лопатки его вздымались от дыхания. Вот он повернул голову, узнал Алекси и, вздрогнув, вцепился ему в ногу. От страшной боли Алекси выпустил автомат и повалился.

– Отпусти, перкеле[7]7
  Перкеле – дьявол (финск.)


[Закрыть], или убей! – вскрикнул он, схватился за куст и вывернулся.

Теперь они были лицом к лицу. Лица их были искажены гримасой боли и ожесточения. Оба тяжело дышали, ни один не шевелился, собираясь с силами и сверля глазами недруга.

На щеках капрала была маска запекшейся крови, на виске – черная бороздка от пули.

«Этот черт вчера потерял только сознание, – подумал Алекси. – Он плох… не держит голову прямо. Он не может стоять…»

Алекси стал подниматься на локтях. Капрал черепахой отползал в сторону, в вереск.

– Стой! – прохрипел Алекси.

– Слушай, разойдемся по-мирному, – выдохнул финн.

Алекси рванул из-за спины автомат.

– Это ты зря… Магазин потерял, – спокойно сообщил капрал.

Алекси провел ладонью по ложу и выругался.

Капрал успел отползти на целую сажень. Алекси резко, двумя рывками подволок себя к нему… Капрал пытался вырваться, тянул руку к кожаным ножнам, но финки не было. Наконец Алекси удалось обхватить его запястья. Оба задыхались.

Капрал успокоился немного, уткнулся подбородком в камень.

Алекси увидел его затылок, и руки его разжались, и он тоже бессильно привалился к земле.

Слышно было, как где-то у берега, на озере, плеснула крупная рыба. В вышине шумела сосна.

– Ну что? – спросил капрал, лежа все еще ухом к земле, словно прислушиваясь. – Закурим? У меня, кажется, есть.

Алекси не ответил, глядя как тот, пыхтя, выворачивал карман. Вытащил помятую коробку, спички и положил все перед сержантом. Зажег папиросу. У Алекси защекотало в носу. Невозможно было отказаться, и он тоже взял из коробки папиросу, последнюю. Табак оглушал и пьянил, но через минуту слабость прошла.

– Нам нечего делить, – заговорил капрал. – Разойдемся… каждый к себе…

– Ты пленный.

– Такой же, как ты…

– …и пойдешь, куда поведут.

– На распятие?

– У нас пленных не мучают.

– Знаем мы…

– Плохо знаете. – Алекси с трудом сел, махнул рукой: – Двигай…

– Не могу… Мочи нет…

– Пойдешь.

Огонек надежды, появившийся в глазах капрала во время перекура, погас.

– Не могу. Голова кружится.

– Ползи.

Капрал пополз, перебирая руками.

– Не торопись. Будешь помогать мне. – И Алекси вцепился пальцами в широкое голенище его сапога.

Так они ползли друг за другом. Несколько рывков – и отдых. Тяжелая одышка надолго приковывала к земле обоих. В эти минуты или часы Алекси начинало казаться, что за деревьями мелькают пестрые платья женщин и он их знает – они из его деревни. Они чего-то собирают и надвигаются все ближе и ближе, и вот, наконец, иссеченные морщинами лицо и рука, держащая липпи[8]8
  Липпи – берестяной сосуд на палке в виде ковша.


[Закрыть] с водой, подносит ему к губам… «Пей… Будешь жить…» – произносит женщина, и Алекси очнулся.

На какой-то поляне, где лежали истлевшие деревья, капрал вдруг замер. Алекси потряс его за ногу, но он не шелохнулся. Алекси поравнялся с ним и увидел, что капрал впал в забытье. Из раны на виске капала кровь. Над головой, опьяненная запахом крови, жужжала муха.

Алекси подполз к ольховому кусту, сорвал лист и заклеил им рану капрала. Сам вытянулся рядом. Силы были на исходе, невозможно было оторваться от земли…

Когда он проснулся, был поздний вечер. Тело словно налито свинцом, трудно даже повернуть голову.

Капрал лежал рядом, на спине. Уставясь в небо мутным взглядом, он о чем-то думал.

Думал он, будто медлительно кому-то рассказывая, примерно так: «Стоит ли продолжать? Если узнают, что я из отряда лейтенанта Солкинуоры, этого достаточно. Убьют. Хотя я-то и не убивал никого. Убивал лейтенант Солкинуора. Вырезал пятиконечные звезды на живом теле, показывал всем отрубленную голову красного солдата… И получил пулю в затылок. Пулю от своих. Из чьей винтовки? Не из моей ли „лайки“?[9]9
  «Лайка» – так финские солдаты называли винтовку, имевшую ушеобразный прицел.


[Закрыть] Об этом никто никогда не узнает. Но как же долго мы терпели эту тварь…»

Услышав шорох, капрал повернул голову.

Алекси непослушными пальцами разминал суставы.

– Вставай, надо ползти.

– Не ходок я, прикончи уж сразу.

– Не болтай зря. Надо ползти, – повторил Алекси, сунул руку в карман и вытащил завернутые в платок два сухаря. Взял один и разломил пополам.

– Бери.

Капрал не ответил.

– Бери, бери.

– Зачем?

– Ешь.

Капрал взял. Оба медленно грызли сухарь. Капралу, видно, и жевать было трудно.

– Больно?

– В котелке вроде щель, хотя мозги еще не вытекли.

– Как зовут?

– Пекка Хювяринен.

– Откуда?

– Из Каяни.

– Вот как… – Алекси хотелось сказать, что туда, на ярмарку в Каяни, карельские мужики когда-то возили подводы дичи, но Хювяринен произнес:

– Плотник я.

– Рабочий?

– Разве не видно? – Капрал показал ладони.

– Какой же черт принес тебя сюда, в карельские леса? Что, своих мало?

– Солдата не спрашивают… Закон войны…

– Сколько наших убил? – зло спросил Алекси.

– Не считал.

– Дерьмо. А еще рабочий. Из тех же задолизов Гитлера.

Капрал перестал жевать. Сорвал приставший к ране листок и зашипел:

– Слушай, ты… полегче… – Русая щетина у него на подбородке дрожала. – У меня отца в восемнадцатом лахтари убили… До сих пор дразнят красным…

Алекси помолчал. Потом медленно сказал:

– А моего они расстреляли на его собственной пашне. По эту сторону границы, в Карелии. И вот вы, сыновья красных, пришли сюда стрелять в нас, сыновей красных.

– Закон войны… Каждому жизнь дорога… Отпусти ты меня, парень… Повидать бы жену, сына… Зачем ведешь на погибель?

– Ползи. Если жизнь дорога, – буркнул Алекси и усмехнулся: – На погибель… Кончилась для тебя война, кореш. Пайка русского хлеба и крыша над головой обеспечены. Если доползем, конечно.

И они снова начали свой тяжкий рабочий день. Вернее, не день, днем они спали, одурманенные солнечным теплом. К вечеру просыпались от холода, съедали по крохе сухаря и ползли. Часто усталое, изломанное тело отказывалось повиноваться, и тогда приходилось копить силы для двух-трех бросков вперед.

Алекси следил за берегом озера; озеро было вехой в пути. Потеряешь его – и собьешься. Иногда казалось, что вообще осталось только одно чувство – зрение. Лишь когда Алекси приникал лицом к твердой земле, ему мерещились отзвуки далекой канонады.

Однажды в низине они уткнулись в родник. Алекси заметил его, когда при мягком свете белой ночи увидел в нем свое отражение.

Он вздрогнул: из воды смотрело на него незнакомое, искаженное болью лицо, глубоко запавшие глаза и ввалившиеся щеки. Тут упорно сдерживаемое им отчаяние прорвалось и заговорило своим змеиным, безжалостным языком: «Кто ты, мертвец? Куда ползешь? Зачем? Лес все равно станет твоей могилой. Истлеешь, как эти упавшие деревья. Смирись, дай отдых костям…»

Злым, исступленным взмахом кулака Алекси разбил зеркало воды. Лицо обдало брызгами, мутная пелена затянула родник, но вода вновь успокоилась, и то, что увидел он, уже не страшило. Напротив, вселяло надежду. Два человека, два изможденных, обросших щетиной человека тянулись к одной, бурлящей со дна, лесной чаще. И губы его тотчас коснулись ледяной воды, и он пил ее медленно, долго, втягивая, как олень.

А рядом с ним прильнул к роднику другой, такой же жаждущий человек, который в эту минуту уже ощутил себя как бы иным, готовым ползти и ползти за этим парнем и доверить ему себя всего.

Утолив жажду и отдышавшись, Пекка Хювяринен уже не думал о смерти. Ему жадно захотелось жить, жить и жевать свою пайку хлеба, и пусть этот хлеб называется русским хлебом, – он не осквернил его. Лишь бы пришло, наконец, время, когда он увидит свою Айникки и сына – Маркку. Ему даже казалось, что он слышит голос бледного жестковолосого мальчишки, читавшего нараспев:

 
В наследство тебе оставляю, сынок,
Отчизну, и домик рыбачий, и берег,
Пустые карманы, быть честным зарок
И веру в создателя, крепкую веру…
 

Перкеле! Тогда это тронуло его до слез. Не проронив ни слова, сидел он и слушал сына. Вот наваждение! У него никогда не было рыбачьего домика, не было берега, с которого он мог бы ловить рыбу… Берегов хватило бы всем, но была рыбная полиция и нещадно штрафовала, стоило лишь закинуть леску в чужие воды… Пустые карманы, это да, было… А потом… потом он оказался здесь, в карельских лесах… Закон войны? Кто его выдумал, не такой ли гад, как Солкинуора? Будь он проклят! Будь проклят и пусть сам отвечает за свои злодеяния, если есть на свете божья кара!

Мятежные мысли Хювяринена прервал стон задремавшего спутника. Капрал протянул руку и убрал камень у него из-под ноги. Алекси проснулся и привстал на локтях. Тянуло холодком родника. Берег озера просвечивал справа, слева шумел лес.

Алекси взглянул на Хювяринена.

– Пора в путь, Пекка.

Теперь Алекси полз впереди, Пекка за ним. Было много еще упорного нечеловеческого напряжения, – и берег озера остался позади.

Когда сержант Алекси Васара выполз утром, в полосе тумана, прямо на свои позиции, он уже не узнавал людей. Позади него на болоте заметили еще одного оборванного человека в рыжих пиексах. Солдаты несли Алекси к землянке, а он в беспамятстве двигал руками и бормотал:

– Пекка, не отставай… заблудишься… Вся жизнь впереди…

1942–1969 гг.