Текст книги "Сторожка у Буруканских перекатов (Повесть)"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
12. Хитрость Званцева
Когда на стол были поданы кастрюли с наваристой ухой, поднялся Иван Тимофеевич Званцев.
– Дорогие друзья мои! – заговорил он, по-юношески откидывая со лба седую прядку волос. – Мы тут с Петром Григорьевичем немного схитрили: решили использовать обед, чтобы потолковать о наших с вами делах…
– Э-э, батенька мой, я тут ни при чем! – замотал головой в серебряных кудрях старый учитель. – Это ваша идея, Иван Тимофеевич, я только поддержал ее.
– Ну что ж, – Званцев рассмеялся, – возьму грех на свою душу, не привыкать. Итак, друзья мои, – продолжал он, – наша, сегодняшняя встреча за этим столом знаменательна в двух отношениях. Во-первых, мы сегодня по инициативе райкома комсомола учреждаем здесь нечто новое и, по-видимому, очень перспективное – школу-бригаду молодых рыбаков-рыбоводов. Сложилось весьма счастливое стечение обстоятельств: все двенадцать человек членов бригады – прошлогодние или позапрошлогодние выпускники, десятого класса нашей школы, значит, народ грамотный. Руководить школой-бригадой согласился их бывший учитель биологии, ныне пенсионер, всеми нами уважаемый Петр Григорьевич…
Взрыв рукоплесканий прервал Званцева; изо всех сил аплодировали не только члены бригады, но и все участники экспедиции, в том числе профессор Сафьянов.
Абросимов по-молодецки встал; его крепкая фигура, по-юношески ясные и быстрые серые с лукавинкой глаза, серебристые кудри, – весь его облик был дорог ребятам, знавшим своего учителя с самого детства. Они теперь не спускали с него влюбленных глаз, перешептывались и вновь начинали рукоплескать.
Среди тех, кто особенно горячо аплодировал, был и Колчанов. Он впервые встретил старого учителя в прошлом году, когда Абросимов во главе группы учеников старших классов совершал лодочный поход по Амуру. Ребята знакомились с протоками, озерами, заходили в устья некоторых таежных речек, а по Бурукану даже поднялись до перекатов. Абросимов не был ни заядлым рыбаком, ни охотником. Он, кажется, никогда не держал в руках ни ружья, ни рыболовных снастей, однако трудно было найти в районе рыбака или охотника, который так хорошо знал бы каждый уголок в округе. Он относился к природе не как добытчик, а как исследователь. Абросимов являл собою тип того старого русского интеллигента, который всю свою жизнь посвятил труду сеятеля «разумного, доброго, вечного». Он самозабвенно любил все русское – русский быт и русские песни, русские поля и леса, реки и горы. Но любовь эта не была созерцательной. Как рачительный и аккуратный хозяин, он никогда не проходил мимо бесхозяйственно брошенного предмета, не положив его на место. Комиссар полка в гражданскую войну, он так и остался комиссаром в жизни, был ли он директором школы или заведующим районо, преподавателем естествознания или депутатом районного Совета. Но, может быть, самой выдающейся его чертой был оптимизм. Поэтому, видимо, он и сохранил бодрость и завидную энергию в свои шестьдесят пять лет.
– Ваши аплодисменты, как принято говорить, – резюмировал Званцев, когда улегся шум, – разрешите считать за одобрение. Надеюсь, что какое-то время, и чогорцы станут хорошими техниками-рыбоводами. Алексей Петрович и Лидия Сергеевна, наши ученые, согласились прочитать курс лекций по ихтиологии.
И снова все зааплодировали.
– Я кончаю свою речь, – продолжал Званцев. – Второе счастливое обстоятельство, которое собрало нас за этот стол, – присутствие здесь наших дорогих московских гостей. Теперь всем ясно, что в наше время труд ученого и труд практика настолько сомкнулись, что существование их порознь немыслимо. В этом – один из главных источников нашего непреодолимого движения к светлому будущему – коммунизму, характерная черта поколения, которое будет жить при коммунизме…
– Сейчас чего-нибудь будет просить у вас, Николай Николаевич, – шепнул Колчанов на ухо сидящему рядом Сафьянову. – Я уже знаю Ивана Тимофеевича…
Сафьянов приглушенно засмеялся, обратив на себя внимание всех. Поняв свою оплошность и уловив на себе взгляд Званцева, он кашлянул и сказал:
– Извините, Иван Тимофеевич, это мы тут о своем с Алексеем Петровичем…
– Да, так вот что я хотел сказать, – прищурился Званцев. – У нас к вам просьба, Николай Николаевич. Собственно, не одна просьба, а две. Первая: чтобы ваша экспедиция, а потом, когда вернетесь в Москву, ваш факультет взяли бы шефство над нашими молодыми рыбаками-рыбоводами. Словом, чтобы помогли лекциями, литературой, – всем, чем возможно. Вторая просьба: я слышал, что вы привезли несколько комплектов подводного снаряжения. От имени молодежной школы рыбаков-рыбоводов я обращаюсь ко всей вашей экспедиции: научите, пожалуйста, наших ребят подводному плаванию, а когда будете уезжать, подарите на всю бригаду хотя бы два-три комплекта этого снаряжения. Ведь это же великолепная штука не только для изучения подводного царства, но и для промысла, для разведки скопления рыбы!
Ребята вскочили и стали бешено хлопать в ладоши.
– Ай хитер, ай хитер, стервец! – бубнил себе под нос профессор Сафьянов. – Он же ограбил нас посреди бела дня!
– А теперь попросим нашего дорогого Николая Николаевича, – говорил между тем Званцев. – Пожалуйста, прошу вас!
Сафьянову ничего не оставалось делать, как ответить. Он встал, окинул взглядом сидящих за столом.
– Я и мои коллеги, – заговорил он, – весьма тронуты гостеприимством, оказанным нам за этим столом, особенно со стороны всеми нами уважаемого Ивана Тимофеевича. Что же еще я могу сказать вам, друзья мои? По мере наших возможностей мы с удовольствием поможем вам в ваших благородных начинаниях. Сегодня обдумаем на досуге и решим. Что касается ныряльного снаряжения. Иван Тимофеевич, – он помолчал, обведя всех взглядом, – то, честно говоря, у нас всего пять аквалангов, не считая комплекта, который я привез для Алексея Петровича. Что ж, один акваланг со снаряжением и две ныряльные маски с ластами и дыхательными трубками мы сможем уступить вам…
И снова за столом гремели аплодисменты.
– А теперь – в атаку на уху! – скомандовал довольный Званцев.
Когда стали разливать уху, Званцев вдруг спохватился, заглянул в тарелку Кондакова и сказал:
– Э-э, одну минутку, Трофим Андреевич! А ну, сколько ты наливаешь себе ухи? Ребята, не давайте рыбинспектору больше одного половника! Он был самым неверующим в вашу бригаду. Честное слово, так и говорил: на уху не поймают.
Все засмеялись. Кондаков, которого все привыкли видеть развязным и грубым, сейчас выглядел скромным тихоней. Он смущался, чего с ним, кажется, никогда не бывало, во всяком случае на глазах у ребят.
Клюкач, сидевший рядом с Кондаковым, бесцеремонно забрал у него тарелку и с серьезным видом сказал:
– Пидожди, инспектор! Так як решимо, отберем излишки?
Смех еще сильнее загрохотал за столом. Смеялись не столько над выходкой Клюкача, сколько над поведением Кондакова: сначала он инстинктивно хотел удержать тарелку, потом рассвирепел, затем вымученно улыбнулся, с жалким, растерянным видом оглядывался по сторонам вечно припухшими глазами. Ребятам, видно, неловко стало за Кондакова – всегда такого уверенного, а сейчас вконец растерявшегося и жалкого. Со всех сторон раздались голоса:
– Пусть ест!
– Прощаем!
– Пускай остальное зачтется авансом!
– Ну, коли так, – ваша добрая воля.
Клюкач вернул Кондакову тарелку, сказал с укоризной:
– Чуешь? – и кивнул на ребят. – Скажи им спасибо. А то хотел вылить под стол. Другой раз знатымешь. – Он весело крякнул, берясь за ложку.
Когда все усердно занялись ухой, Званцев спросил, ни к кому не обращаясь:
– Ну, а что же будет делать бригада эти полтора месяца, пока установлен запрет на промысел рыбы?
– Уж мы ломали голову над этим, – ответила Гаркавая. – Штатных единиц всего пять: трое на нерестово-выростном хозяйстве и два лаборанта – один у Алексея Петровича, один на нерестовиках. Шестеро остаются без дела.
– А вы? – спросил Званцев Абросимова.
– Я не в счет, Иван Тимофеевич, – сказал тот, – у меня пенсия идет.
– Так вы что ж, Петр Григорьевич, и бригадного пая не думаете получать?
– Бригадный пай? Гм-м… Да как вам сказать? Оно, конечно… а зачем мне лишние деньги? – И он озорно взглянул на секретаря райкома.
– Петр Григорьевич сказал, что будет покупать на них книги для бригадной библиотеки, – выдала тайну Гаркавая. – Да еще шахматы и настольный бильярд думает купить.
– Вот оно что-о… – протянул Званцев, иронически глядя на старого учителя. – Нехорошо, Петр Григорьевич, нехорошо получается. Вроде благотворительности.
– Ладно, буду получать.
– Будьте свидетелями, ребята, – объявил Званцев. – Зачем покупать книги для бригады, когда можно в районной библиотеке брать библиотечку-передвижку и менять ее каждый месяц?
– Мы и берем, – сообщил Владик.
– Так вы что, едите, что ли, книги? – с искренним изумлением спросил секретарь райкома.
– Можно сказать, едят, – подтвердил Владик. – Особенно в зимние вечера.
– Слышишь, Григорий Андрианович? – Званцев многозначительно посмотрел на Севастьянова. Секретарь райкома знал, что Севастьянов не прочитал за свою жизнь ни одного романа или повести. – Вот откуда их уловы! Вот где их успех!
– Прикрепите к любой промысловой бригаде Колчанова – и там будут уловы не меньше, – ответил Севастьянов.
Этому ответу удивился не только Званцев, но и Колчанов. Уж кто-кто, а он-то очень хорошо знал, как Севастьянов относился к науке. Он прямо не отвергал ее, но всякий раз, когда речь заходила о научных основах рыбного промысла, со свойственной ему высокомерной усмешкой любил говорить: «Была бы рыбка, а как ее поймать мы и без науки знаем».
Вопрос о ребятах, оказавшихся без дела на полуторамесячный межпутинный период, был решен так, что они уйдут в отпуск на двадцать дней, а потом сменят тех, кто останется на Чогоре. Верка Лобзякова будет работать лаборанткой у Прониной, а Шурка Толпыга по-прежнему останется у Колчанова.
Но, когда речь зашла о том, кто первым пойдет в отпуск, желающих оказалось только трое – Степан Ферапонтов, Сергей Тумали и Лиза Колпина. Выход подсказали сами ребята. Они решили поделить зарплату поровну на всех и на весь межпутинный период. Так каждый побывает в течение этих полутора месяцев в отпуске, и бригада как единое целое сохранится и на межпутинный период.
Гаркавая спросила Кондакова:
– А что, Трофим Андреевич, не смогли бы ребята заниматься пока отловом хищников – щуки и крупных сомов? Ледник у них есть, добывать теперь тоже есть чем – подводными ружьями.
– Да и косатку и горчака можно было бы отлавливать на местах скопления этой сорной рыбы, – заметил Колчанов. – Благо у нас есть теперь верное средство для обнаружения ее скоплений – акваланг и ныряльные маски…
– Без контроля рыбоохраны нельзя, – ответил Кондаков тоном, не допускающим возражений.
– Подожди! – в изумлении воскликнул Званцев. – Ты что же, Трофим Андреевич, не доверяешь бригаде. Колчанову с Абросимовым?
– Не то, что не доверяю, – уклончиво ответил Кондаков, – порядок такой…
– Так мы же сами устанавливаем эти порядки по данным науки, а не по чьей-то прихоти. Вот что, – подумав, продолжал Званцев, – у нас существует в районе институт общественных инспекторов рыбоохраны, так? А почему бы этим ребятам не выдать удостоверения общественных инспекторов? Можно выдать?
– Можно-то можно, но я, как старший районный инспектор рыбоохраны, должен как следует изучить людей, которым доверяются удостоверения…
– Ну, а Колчанову ты можешь доверить такое удостоверение? – наседал Званцев.
Кондаков исподлобья взглянул на Колчанова.
– Запрошу Хабаровск, рыбвод, – сказал он глухо, – если разрешат – выдам…
– Ты что, о всех запрашиваешь Хабаровск? – недобрым голосом спросил Званцев. – На каком основании ты не доверяешь Колчанову?
На Кондакова теперь смотрели все сидящие за столом. Он старался казаться спокойным, но по тому, как у него побагровела шея, а потом пошли по лицу красные пятна, было видно, что рыбинспектор борется с собой.
– У меня прямых улик нет, – наконец заговорил он, – но до меня доходили слухи, что Колчанов ловил осетров…
– Это клевета! – сдерживая себя, возразил Колчанов. – Укажите, когда и где это было?
– В прошлом году у Дурала, – спокойно произнес Кондаков.
– Иван Тимофеевич, – обратился Колчанов к Званцеву, – в прошлом году я вообще не бывал в районе Дурала, все лето провел на Бурукане.
Мало кто знал истинную подоплеку этой взаимной неприязни между Колчановым и Кондаковым. Колчанов прямо-таки демонстративно не признавал Кондакова; он знал, что за десять лет работы районным рыбинспектором этот человек, по-видимому больше всего на свете любящий власть, до того привык отдавать распоряжения, что на всех смотрел свысока. Но даже не это было главным, что вызывало к нему антипатии Колчанова. Каждый выезд районного рыбинспектора по рыбалкам – Колчанов хорошо это знал – сопровождался пьянками и разгулом самодурства. Колчанов не раз слышал разговоры о том, что Кондаков покрывает браконьеров, облагая их за это данью – натурой. По-видимому, это была правда, иначе Кондакову при его скромной зарплате вряд ли удалось бы выкраивать столько денег на водку.
Обращаться этак свысока на «ты» к любому «неначальнику» – было характерно для Кондакова. Он любил повторять не без хвастовства, и этим был похож на Севастьянова: «Рыбный промысел – не детская забава, а суровый и тяжелый труд».
Была и другая причина – только Колчанов знал о ней: Кондаков давно добивался расположения Лиды Гаркавой. На этой почве, как однажды рассказала Гаркавая Колчанову, в его семье происходили частые раздоры. Пока Кондаков трезв, он не обнаруживает своих чувств к Гаркавой. Но стоит ему выпить, он начинает досаждать девушке своими ухаживаниями. Зная или, возможно, подозревая об отношении Лиды к Колчанову, он всячески третирует его, особенно когда выпьет. Колчанов давно привык к этому и не придавал значения грубостям рыбинспектора. Но сейчас он долго не мог успокоиться…
Видя, что за столом назревает серьезный конфликт, Званцев сказал, обращаясь к Колчанову:
– Вот что, Алексей Петрович: считай себя общественным инспектором. А вы, Петр Григорьевич, – обратился он к Абросимову, – организуйте отлов хищной и сорной рыбы, – и, помолчав, добавил, искоса глядя на Кондакова: – Не там вы ловите браконьеров, товарищ районный инспектор. А там, где их нужно ловить, вас что-то не бывает… Кстати, Алексей Петрович, и вы, Петр Григорьевич, составьте список ребят, кого вы рекомендуете общественными инспекторами рыбоохраны. Человек пять, думаю, достаточно будет. Мы утвердим этот список на бюро райкома партии.
Выпад Кондакова испортил всем настроение, но ненадолго. Вскоре на берегу озера зазвучала музыка. Это неизменное трио – Владик – на аккордеоне, Гоша – на гитаре и Шурка Толпыга – на балалайке давали концерт для гостей.
– А теперь, друзья мои, послушайте стихи нашего поэта Георгия Драпкова!
Это объявление Петра Григорьевича было неожиданным для присутствующих. Все посторонились, с любопытством разглядывая щупленькую фигуру в середине круга.
Тонкошеий, с угловатым лицом, на котором бросались в глаза большие скулы и широкий рот, Гоша Драпков выглядел невзрачным, незаметным. К тому же он был робок, застенчив.
– Товарищи! – по-петушиному закричал он и весь залился румянцем. – Товарищи, я пишу, так сказать, давно, но пока еще не печатаюсь. Для себя, так сказать…
И вот сменился тон, выше вскинулась голова.
За Чогором сгорают морозные зори.
По распадкам крадется холодный туман.
И луна одинокая ходит в дозоре, —
Стережет над тайгой облаков караван…
Стихи не вызвали бури оваций, не забросали поэта и цветами, но все же аплодисменты, которыми ответили слушатели, Гоша Драпков принял за одобрение и стал держаться увереннее.
– Это я давно написал, – прокомментировал он, – а вот только неделю назад, так сказать, недавно:
Шумит в ночи глухой прибой —
Суровой музы бог.
А я пленен одной тобой,
А я – у твоих ног…
Гоша так и не понял, почему вместе с аплодисментами раздался смех. Очень довольный, он поклонился во все стороны и мгновенно исчез в гурьбе ребят.
13. В гости к Вальгаеву
Ночью катер рыбозавода покинул гостеприимный Чогор. С ним уехали профессор Сафьянов, Колчанов и Пронина. Колчанов должен был участвовать в работе Ученого совета института, заседание которого, как известно, было назначено на первое июня. Пронину не приглашали на Ученый совет, она сама попросила Сафьянова разрешить ей эту поездку, которую объясняла необходимостью получше познакомиться с материалами института по подводной энтомофауне Амура.
Однако в Хабаровске они узнали, что Ученый совет откладывается на три дня из-за задержки важных материалов по исследованиям в низовьях Амура. Колчанов решил за это время съездить к Вальгаеву на Бирский рыбоводный завод. С ним поехала и Пронина.
Последний раз Колчанов был там прошлой осенью, во время страдной поры закладки икры на инкубацию. Он во всех подробностях помнил эту поездку.
Вальгаева он нашел в первом цехе – тот вылавливал сачком кету в огромном садке из толстых бревен, куда рыбины заходили прямо из ручья – притока Биры. Движимые инстинктом, они шли туда, где родились, – в озеро. Оказавшись в садке, они бились о бревенчатую стену, делали головокружительные прыжки, пытаясь перепрыгнуть через преграду, пробовали подкапываться под бревна.
Коренастый розовощекий здоровяк лет тридцати, в стареньком ватнике и стоптанных кирзовых сапогах, Вальгаев ничем не отличался от других рабочих, занятых обловом садка. У него были такие же загрубелые крупные руки с потрескавшейся кожей на ладонях, такое же продубленное солнцем и ветрами лицо, такая же манера держаться и говорить.
– A-а, Колчанов! Здравствуй, Алексей, – на ходу сказал он, волоча в сачке огромную рыбину. – Ко мне? Я сейчас.
Он принес рыбину в цех, там помял ей брюхо, а потом, взявшись за хвост, стукнул ее по голове деревянной колотушкой. Выпустив икру в таз, он взял уже лежащего здесь самца и принялся выдавливать из него молоки, поливая мутновато-белой жижицей икру.
– Вот видишь, все приходится делать самому, – говорил он при этом. – Людей не хватает…
Матвей Вальгаев был научным сотрудником института, заведовал биологическим пунктом при рыбоводном заводе. Работа по созданию упрощенного аппарата для инкубации икры не входила в запланированную ему научную тематику. Вальгаев делал ее на свой страх и риск и даже вопреки желаниям кое-кого из ведущих научных сотрудников института. Упорство, с которым он уже третий год производил эксперименты, вызывало у одних уважение, у других – насмешки, подчас едкие и оскорбительные.
Дело в том, что в характере Вальгаева были скрытность и подозрительность. Он словно боялся, что у него выкрадут секрет его изобретения. Когда Вальгаев докладывал на Ученом совете о своем аппарате, он характеризовал его такими общими словами, столько недоговаривал, что приобрел множество недоброжелателей среди специалистов. В сущности, толком никто не знал всех деталей и тонкостей его изобретения, а тот, кто хотел узнать, получал маловразумительный ответ: аппарат должен заменить рыбоводные заводы, так как очень прост, не требует капитальных затрат и может быть заложен на любой нерестовой речке любым мало-мальски сведущим человеком. Среди сторонников заводского рыборазведения кеты он тем самым приобрел себе ярых противников.
Управившись с икрой и ожидая, пока она «набухнет», Вальгаев подозрительно спросил Колчанова:
– Ты по какому делу?
– По самому важному, – ответил Колчанов, улыбаясь. Он уже знал характер Вальгаева. – Познакомиться с твоим аппаратом.
Вальгаев долго молчал, помешивая икру. Потом коротко бросил:
– Он еще не готов…
– Ты же летом говорил, помнишь, когда были на Ученом совете, что хотел испытать его в производственных условиях.
– Ну, говорил. Так что же? Я сам, что ли, не в состоянии испытать его? – он покосился на Колчанова.
– Ну ладно, Матвей, – примирительно сказал Колчанов. – Об этом потом, на досуге поговорим, а сейчас хоть покажи, как и где ты закладываешь икру.
– Хочешь, обижайся, Алексей, хочешь – нет, – решительно заявил Вальгаев, – а показывать тебе ничего не буду.
– Да ты это серьезно?
– А почему же не серьезно?
– Так это же смешно!
– Кому смешно, а мне нет. Я не понимаю, что тут смешного? – вдруг возмутился Вальгаев. – Изобретение мое, никто мне не помог, когда нужно было, а теперь…
С этими словами Вальгаев подхватил таз с икрой и по-медвежьи зашагал к выходу. У дверей оглянулся, увидел Колчанова, идущего следом, недовольно спросил:
– Идешь все-таки?
– Иду.
– Ну и черт с тобой, иди, все равно главного секрета не поймешь.
– Так я уже знаю его, Матвей, ты же летом сказал мне о нем.
– Разве?
– Ты что, не помнишь?
Вальгаев только громче засопел и ничего не ответил. У входа в следующий цех буркнул:
– Теперь помню. Но я в соавторы тебя не возьму, понял?
– Да мне вовсе не нужно это, Матвей, как ты не поймешь?
– Какая же тогда нужда пригнала тебя?
– А вот сейчас расскажу.
Вальгаев прошел со своим тазом в самый дальний угол цеха, и Колчанов увидел в полумраке штук тридцать небольших ящиков, стоявших в проточной воде. Одни были заполнены галечником, другие стояли еще пустыми. Вальгаев достал один из них. На дне ящика Колчанов увидел сетку, поверх которой из стенок торчали два кончика резинового шланга. Вальгаев быстрыми привычными движениями устелил дно песком, потом галечником и, захватив пригоршню икры, рассыпал ее по галечнику. Так он проделал несколько раз…
Выслушав тогда рассказ Колчанова о причинах, приведших его сюда, Вальгаев, как всегда, долго молчал. Потом сказал:
– Испытывать – это дело другое. Иди пиши расписку, что заимствуешь у меня этот метод и не претендуешь на соавторство. Переодевайся и будешь мне помогать, а заодно и изучишь все дело. Только учти, у меня еще не найдена одна важная штука. – Он засопел, опустил в воду ящик, до краев наполненный галечником. – До весны! – сказал он, словно прощаясь с икрой.
– А не раздавит икру, которая внизу находится? – спросил Колчанов.
– Ты не знаешь разве, что одна икринка выдерживает груз в девять килограммов? – Вальгаев недовольно покосился на Алексея.
– Знаю, и потому подумал, что груз-то большой слишком.
– Не-ет, тут все рассчитано.
– Так какая же штука не найдена, говоришь?
– Выход малька из ящика. Приходится освобождать его.
– Найдем, – уверенно сказал Колчанов. – Что-нибудь придумаем.
Почти неделю прожил в ту пору Колчанов на рыбозаводе, помогая Вальгаеву закладывать опыты и изучая все тайны его изобретения. А тайн этих оказалось немало. И главная из них состояла в том, что в производственных условиях, в натуре, аппарат должен был быть совсем не таким, как сейчас. Если в ящик закладывалась икра одной кеты – до трех тысяч икринок, то в аппарат, сооружаемый на нерестилище, предполагалось закладывать до одного-двух миллионов икринок. Интересно было решение и такого, можно сказать, главного элемента инкубации, как снабжение икры чистой проточной водой. Известно, что кета закладывает свой нерестовый бугор только там, где имеются родники, обеспечивающие поступление к икринкам чистой воды без механических примесей – ила, песка, мелкого мусора. Вальгаев в точности воспроизводил родник, который бил снизу, приспособив для этого надежный фильтр – слой чистого речного песка.
Но было и такое, что вызывало серьезные сомнения в пригодности аппарата вообще, когда он будет заложен в производственных условиях. Как уже сказал сам Вальгаев, еще не решен был вопрос самостоятельного выхода малька из аппарата. Если он не мог выйти из ящика сравнительно маленького, то вдесятеро труднее решить это в аппарате, вмещающем один-два миллиона икринок. Ведь в естественных условиях нерестовый бугор является не только «родильным домом» лосося, но и его убежищем в первый месяц жизни. Отсюда он выходит на поиски пропитания и здесь же укрывается при появлении опасности. Далее, неясно было, как организовать питание одного-двух миллионов мальков на маленькой площади. В естественных условиях нерестовые бугры, как правило, рассеиваются на сравнительно большой территории. Часто пищей малькам служат не только хирономиды, растительные крохи, но и разложившиеся тушки прошлогодних лососей. В новых условиях нужна будет искусственная подкормка. Из чего она должна состоять и в каком количестве потребуется, – этого не знал и сам Вальгаев. Наконец, не найден был способ защиты аппарата от промерзания.
И вот Колчанов вновь едет к Вальгаеву. Чем-то Матвей встретит его? Что теперь у него нового? Ведь прошла зима, закончена еще одна серия опытов. А вдруг техника инкубации икры уже отработана окончательно? Ведь тогда нужно немедленно начинать подготовку к закладке аппарата, а Колчанов связан по рукам и ногам руководством экспедицией. Да и после завершения ее работы ему придется немало повозиться с научным отчетом. Ах, как нескладно все получается!..
Поезд вышел из Хабаровска во втором часу дня. Прогрохотав по гигантскому мосту через Амур, он вырвался на бескрайний простор припойменных лугов и перелесков левобережья.
Колчанов и Пронина стояли у окна в коридоре, любуясь зеленым привольем березовых рощ, первыми цветами, пробегающими мимо вагона.
Когда позади осталась Волочаевка с ее знаменитой сопкой Июнь-Корань, увенчанной белым памятником – зданием и скульптурой красноармейца, поднявшего вверх винтовку, Колчанов неловко взял Пронину за локоть и предложил:
– А не пойти ли нам, Наденька, пообедать?
– С удовольствием, Алеша.
– Знаете, я удивительно хорошо чувствую себя, – говорил Колчанов. – Все вылетело у меня из головы, как только вырвался из города. Должно быть, первобытный человек, не обремененный науками, так же чувствовал себя, как я сейчас. Недаром у меня сразу появился зверский аппетит! – Он рассмеялся.
В вагоне-ресторане они выбрали столик и, сидя у окна друг против друга, болтали и смеялись. Колчанов почти не сводил влюбленных глаз с Прониной. Ему казалось, что нет больше на свете таких глаз, как у нее, – больших, переменчивых – от темно-синего до василькового; нет ни у кого таких красивых золотисто-льняных волос, собранных, как всегда, в большую копну, где каждый локон уложен замысловато и как-то особенно. И голос! Его даже ни с чем нельзя сравнить – он мелодичен и весь соткан из нежных переливчатых ноток, полон ласки, тепла.
– Знаете, Алеша, когда я узнала, что поеду на Амур, первой моей мыслью было: увижу вас здесь или нет? Мне так хотелось встретить вас!
Колчанов не заметил, как промелькнули эти четыре часа, пока поезд шел до рыбоводного завода, – он весь был поглощен Надей Прониной…
…Посреди живописной долины, зажатой крутыми грядами сопок, одиноко возвышаются постройки Бирского рыбоводного завода. Издали они похожи на маленький хутор или скромный санаторий, поставленный вблизи озерка.
Колчанову все было здесь интересно, особенно осенью, когда идет закладка икры на инкубацию; весной в шлюзах появятся тучи темно-фиолетовых глазастых мальков с круглыми оранжевыми животиками-икринками, «желточными мешочками», как их называют рыбоводы.
Вальгаева они застали в цехе. Вокруг него были разбросаны обрезки досок, кучи гравия, проволочная сетка, инструмент. Он сколачивал какой-то ящик.
Гостей он встретил без восторга, долгим изучающим взглядом посмотрел на Пронину, когда Колчанов представил ее ему. Потом, как ни в чем не бывало, принялся за свой ящик.
– Последний этап, – пояснил он, когда Колчанов спросил, чем он занимается. – Загадок больше нет. – Потом бережно положил инструмент, уселся. Закурил.
– Ну, что нового, Матвей? – спросил Колчанов.
– Нового-то? – Вальгаев затянулся папиросой, посмотрел на ее огонек. – Новое все. Закончил я свои опыты. Самый большой отход икры был пять процентов…
– А другие вопросы? – осторожно спросил Колчанов. – Выход малька, например…
– Вот, видишь? – Вальгаев указал на ящик. – Тут все решения… И закладка двух миллионов, и выход малька, – он указал на доски с отверстиями, поставленные на ребро между сетками. – А пустоты заложу крупным галечником. В нем и будет икра. Так-то вот…
– Выходит, закладывать можно? – Колчанов встал.
– Даже принципиальное разрешение начальства получил, – сказал тот равнодушно. – Григорий Афанасьевич так и заявил: «При научных опытах отрицательный результат важен так же, как и положительный, потому что он движет мысль ученого вперед». Видишь – «отрицательный». – Вальгаев усмехнулся. – Ничему не верят. Ну и черт с ними! – Он сердито плюнул. – Я им покажу «отрицательный результат»!
Колчанов посмотрел на Пронину, которая со скучающим видом осматривала цех и разбросанные повсюду предметы вальгаевского труда, сказал басом:
– Слушай, Матвей, давай вместе заложим твой аппарат в производственных условиях у меня на Бурукане. А?
– На Бурукане? – безразлично переспросил Вальгаев. – А мне хоть у черта на рогах. Лишь бы прок был.
– Значит, договорились?
– На Ученом совете договоримся. А сейчас пойдем обедать. Вы, наверное, проголодались? – И он снова долгим и пристальным взглядом посмотрел на Пронину.
Назавтра они все втроем выехали в Хабаровск.
