Текст книги "Сторожка у Буруканских перекатов (Повесть)"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– А что, ребята, она ведь и в самом деле могла поймать меня за ногу? – Вопросительный взгляд Верки пробежал по лицам рыбоводов. – Как вы думаете, а?
– Вполне, – отозвался кто-то.
– Нет, не могла, – уверенно заявил большелицый коренастый Кеша Гейкер, пряча в узких щелках глаз-угольков веселую лукавинку.
– Правда, не могла? – с запоздалым страхом допытывалась Верка.
– Конечно, нет, – успокаивал ее Кеша. – Побоялась бы, что обзовешь ее паразитом…
Ребята захохотали. «Паразит» – это было излюбленное ругательство Верки Лобзяковой. Как ни боролись в бригаде с этим вульгарным ее словечком, Верка упорно продолжала повторять его, когда злилась. А злилась она часто и по любому поводу.
Пришел Колчанов. Он тоже немало подивился случайному улову бригады, потом стал прощупывать брюхо хищницы.
– Сазан, ребята, – объявил он, – пощупайте.
Под скользкой эластичной брюшиной и в самом деле ясно прощупывался еще совсем твердый полуметровый сазан, видимо недавно проглоченный.
– Подкарауливала сазанов, – сказал Колчанов, выслушав историю о том, как попалась щука. – Такая хищница, – пояснил он, – за время нереста истребляет не только сазанов, но вместе с ними и десятки миллионов икринок, больше, чем мы собираемся высеять в своих нерестовиках. Вере Лобзяковой благодарность, это она загнала щуку.
Верка смутилась, под бронзой ее щек широко разлился горячий румянец. Она всегда почему-то смущалась, когда к ней обращался Колчанов.
Вскоре ребята перетащили лодки в глубь залива, отгородили там кочкарник ставной сеткой и принялись гонять сазанов. Но загнать сазанов в сетку оказалось не так-то просто. Они стремились в сторону, обратную той, куда их хотели направить. И только когда вода стала мутной, они сами начали попадать в сеть, стараясь уйти на чистую воду. Через час в живорыбнице уже ходило до пяти десятков стремительных бронзовых красавцев. А заодно ребята выпутали из сетки с дюжину щук и три крупных, сильных, словно из чугуна отлитых змееголова.
10. День сюрпризов
В знойный полдень, когда лодочный караван уже миновал середину Чогора, из Нижней протоки в озеро вошел катер, стройно вытянутый, с голубой нарядной надстройкой. Вздымая форштевнем огромный пенный вал, он быстро шел в направлении стана. Еще издали разглядел Колчанов на палубе высокую фигуру Сафьянова, окруженного толпой спутников; вскоре катер поравнялся с караваном, сбавил ход. Приглушил мотор и Колчанов. Среди спутников Сафьянова он увидел Званцева, Лиду Гаркавую, старого учителя-пенсионера Петра Григорьевича Абросимова – крепкого старика с курчавой седой головой и изящной бородкой. По ту сторону надстройки видны были грузный председатель колхоза Севастьянов, краснолицый рыбинспектор Кондаков, директор рыбозавода Клюкач – щуплый, с благородной осанкой украинец.
– Цепляйтесь на буксир, – крикнул из рубки шкипер, указывая на корму.
– А ты, Алексей Петрович, полезай сюда, – распорядился Званцев.
Через минуту Колчанов пожимал руки гостям. Его приятно поразила новая перемена в отношении к нему Сафьянова – шеф был весел и, как всегда, дружелюбен к нему.
– Ну вот, Алешка, теперь ты не отвертишься, – бубнил он, лукаво щуря глаза. – Имею распоряжение сдать тебе руководство экспедицией…
– А вы, Николай Николаевич?..
– Выезжаю в Японию, парень, – он многозначительно прищелкнул языком, – воевать за кету для твоего Бурукана. Так-то оно будет вернее… Крутиться тебе некуда – команда из Москвы. Ночью вызывали.
Колчанов был сбит с толку этой новостью. Теперь уж окончательно рушились все его планы на лето: опыты по гибридизации, дальнейшее изучение нереста карповых – сазана и карася – в различных вариантах органобиологических условий, поездка к Вальгаеву для обстоятельного изучения его аппарата, наконец, экспедиция в верховья Бурукана для окончательного выбора мест закладки аппаратов и для сооружения там зимовья.
– Ну, что приуныл? – говорил меж тем Сафьянов. – Ты не поглядывай на Ивана Тимофеевича, – усмехнулся он, – не поможет.
– А как же с нерестово-выростным хозяйством, Иван Тимофеевич? – спросил Колчанов секретаря райкома.
– Вот, Лидии Сергеевне решили поручить наблюдение, – Званцев кивнул на Гаркавую. Видно, и его не очень устраивало новое назначение Колчанова.
– На какой срок рассчитана программа экспедиции, Николай Николаевич? – уныло спросил Колчанов, все еще надеясь выкроить время для осуществления своих планов.
– Вот это уже другой разговор, – весело ответил тот. – Об этом и следует потолковать. Сейчас высадимся на берег, и там я тебя, как говорят, введу в курс дела…
Караван между тем уже подошел к берегу. Ребята расторопно снялись с буксира, пристали к берегу и приняли с катера трап. Здесь Сафьянова уже поджидали все участники экспедиции – Хлудков, Пронина, еще две девушки и четверо парней-студентов.
– Николай Николаевич, разрешите мне сначала выпустить сазанов в нерестовик? – попросил Колчанов, когда они сошли на берег.
– Что ж, это правильно, – охотно согласился Сафьянов. – Заодно посмотрим твое хозяйство.
Гости вместе с ребятами толпились у лодок, любуясь щукой и сазанами, крутившимися в прозрачной воде кунгаса.
– Вот живорыбница. Видишь, товарищ Севастьянов? – назидательно говорил Званцев, подергивая предколхоза за лацкан нарядного пиджака. – Почему бы тебе не завести такую штуку? У вас в колхозе, пожалуй, целый десяток найдется старых кунгасов. Молодцы, ребята, ловко придумали!
– Мудрость не велика, Иван Тимофеевич, – подчеркнуто равнодушный Севастьянов ухмыльнулся так, словно эти тайны были ему давно известны, – да только эта штука у нас не пойдет. Пока ее притартаешь за двадцать километров от тони до рыбозавода, – вся рыба в ней подохнет…
– А вы пробовали?
– Пробовать нечего, и так видно, – самоуверенно отвечал предколхоза.
– Ох уж это мне ваше всезнайство, товарищ Севастьянов! – с горечью воскликнул секретарь райкома. – Говорят, что вы до войны были стахановцем, знатным рыбаком. Но почему у вас отсутствует чувство нового?
– Ничего, сделаем, Иван Тимофеевич, – заметил Клюкач, скромно слушавший их разговор. – Это Григорий Андрианович из зависти, я его знаю…
Клюкач действительно хорошо знал Севастьянова. В довоенное время они оба были рядовыми рыбаками, потом стали бригадирами, постоянно соревновались между собой, а когда возникло стахановское движение, выступили его зачинателями в Средне-Амурском районе. Первыми применили ставные невода – тогда новинку в рыбном промысле на Амуре, потом стали внедрять гигантские закидные невода, до пятисот метров длиной, и брать такие уловы, каких никто не брал раньше. Одновременно им вручили награды в Кремле: Клюкачу – орден Ленина, Севастьянову – орден Трудового Красного Знамени. Так и шли рядом эти два замечательных человека, виски которых уже изрядно посеребрила седина.
Но они с самого начала не были похожи друг на друга и еще более непохожими стали теперь. И все оттого, что по-разному восприняли трудовую славу, в ореоле которой вдруг оказались почти четверть века назад, еще почти малограмотными парнями. Севастьянов менялся внешне, заважничал, ходил с выпяченной вперед грудью, говорил начальственно. Потом, когда стал председателем колхоза, появилось брюшко. Однако он по-прежнему папиросы называл «папирёсами», фуфайку – «тюфайкой», не прочитал ни одной книги и даже не научился хоть мало-мальски грамотно писать.
Иные перемены происходили в характере Остапа Ивановича Клюкача. Внешне он остался таким же – сухопарым, скромным, даже тихим, с веселой хитринкой; не было ни одного лодыря, разгильдяя или жулика среди его подчиненных, кого бы он не перехитрил и не вывел, как говорят, на чистую воду. Но самой сильной его чертой была и осталась какая-то удивительная любовь к людям. Она-то и покоряла всех, с кем он имел дело. Однажды на рыбалке он снял с руки часы и наградил ими рыбака за спасение тонувшего товарища. Рыбацкое дело он, несомненно, знал гораздо лучше Севастьянова, потому что был вообще беспокойнее, умнее его. Еще в то памятное время, когда они с Севастьяновым получали ордена в Кремле, из Москвы вернулись с различным грузом: Севастьянов – с чемоданами, полными всяких тряпок, Клюкач – со стопами книг. Книголюбом он был и прежде, а теперь книги стали его второй страстью. В селе трудно было найти еще одного человека, у которого была бы такая библиотека, как у Клюкача. Он и сам был автором небольшой брошюры об орудиях и способах лова рыбы, применявшихся на реках Дальнего Востока.
Между Клюкачом и Севастьяновым была давнишняя взаимная неприязнь, хотя в общем-то они работали дружно. Севастьянов недолюбливал Клюкача из зависти к его непререкаемому авторитету на селе, к его эрудиции; Клюкач же – этот честнейший человек – не терпел грубого севастьяновского нахрапа, с каким тот вершил хозяйственные дела, его вечной манеры строить из себя этакого самородка, излюбленной фразы, которую Севастьянов, правда, давно уже не повторяет: «Мы академиев не проходили!» После того как прошлой осенью Клюкача наградили вторым орденом Ленина, болезненное самолюбие Севастьянова и вовсе разделило их пропастью.
Причиной того, что Севастьянов оказался сейчас на Чогоре, был хитроумный замысел Клюкача убедить этого заскорузлого в своем консерватизме рыбака в том, насколько он отстал от времени, от нового, что совершается в рыбном промысле. У Севастьянова и в мыслях не бывало, что рыбу нужно не только ловить, но и разводить, что теперь не он решает судьбу рыбного промысла, не ему принадлежит рыбацкая слава, а вот этим юнцам, на которых он и его дружок Кондаков смотрят с высокомерной снисходительностью. И уж если говорить откровенно, то Клюкач попросту решил немного сбить севастьяновскую спесь. Предколхоза не был на Чогоре ни разу после того, как здесь возникло нерестово-выростное хозяйство и поселилась бригада молодых рыбаков-рыбоводов.
Вскоре живорыбницу доставили почти к самой плотине главного нерестовика – полуголые ребята всей гурьбой толкали ее по узкому руслу в кочкарнике, проделанному ручьем. Сюда собрались все гости и все участники экспедиции. Многие изъявили желание таскать сазанов, но вода в живорыбнице стала мутной от ила, поднятого днищем лодки, поэтому Колчанов попросил гостей не пачкаться. Он сам, неуклюже шагая по грязной жиже, ловил сачком сазанов и бережно опускал их вниз головой в ведра с чистой водой, которыми вооружились ребята. Молодые рыбоводы бегом несли ведра к нерестовику и осторожно опрокидывали их, предварительно опустив в воду. Долго потом вышагивал Колчанов по берегу нерестовика, когда сазанов пересадили туда, вглядываясь в буроватую толщу воды, – не всплывет ли какой из них после такого путешествия. Но переселенцы чувствовали себя, по-видимому, нормально: все они бесследно исчезли среди кочкарника и травы – своей родной стихии.
– Такими вот прудами с идеальными условиями для размножения рыбы надо усеять всю пойму Амура, – говорил Званцев, когда все собрались уходить с нерестовика. – А почему бы не так?! – воскликнул он, хотя никто ему не возражал. – Ведь это хозяйство требует совсем небольших затрат. Но зато сколько выйдет отсюда сазанов! Алексей Петрович, – обратился он к Колчанову, – вы не подсчитывали? Тридцать миллионов? Это примерно? Ну, пусть двадцать, пусть пять миллионов выживут и станут взрослыми. Может быть так? Может. Возьмем промысловый вес за три килограмма, – наседал он на Севастьянова, словно чувствуя возможные его возражения, которые давно привык встречать со стороны этого бывалого рыбака, когда речь заходила о рыбацких делах. – Григорий Андрианович, – въедливо повторил он, – сколько будет? – И воскликнул: – Сто пятьдесят тысяч! Сто пятьдесят тысяч центнеров! Это в пять раз больше плана всего нашего района! Вот где ваша рыбацкая слава и ваши колхозные богатства, Григорий Андрианович! Вот где ваше сырье для переработки, Остап Иванович, – обратился он к Клюкачу. – Вот в чем великий смысл замечательного труда этих скромных юношей и девушек! Спасибо вам, ребята! – закончил секретарь райкома.
– Так оно и будет, Иван Тимофеевич, – поддержал его Клюкач. – Лиха беда – начало!
Только Севастьянов молчал и думал. За всю дорогу до рыбацкого стана он так и не проронил ни единого слова.
11. Новые знакомства
По предложению Званцева решено было устроить общий обед под открытым небом на берегу Чогора. Кухне бригады была заказана большая уха, камбузам обоих катеров – закусочные блюда и дано задание мобилизовать всю наличную посуду.
А пока готовился обед, Сафьянов пригласил Колчанова и Хлудкова в кают-компанию экспедиционного катера, чтобы передать свои полномочия Алексею и познакомить его с планом предстоящей работы.
Перед входом в кают-компанию Колчанова остановила Пронина. Она отвела его в сторонку, смущенно шепнула на ухо, заглядывая снизу вверх ему в глаза:
– Алеша, вы меня извините, пожалуйста, у меня к вам две маленькие просьбы: помогите раздобыть утюг, если есть такой в ваших владениях, и разрешите воспользоваться вашей комнатой, чтобы там переодеться.
– С удовольствием, Наденька! Обе просьбы легко выполнимы, – добродушно ответил Колчанов. Он вытащил блокнот и авторучку и стремительно стал писать. – Эту записку передайте Вере Лобзяковой, найдете ее в доме бригады. Она вам все организует и принесет в мою комнату. Комната в вашем распоряжении, она открыта.
– И еще два вопроса, Алеша, – продолжала Надя шепотом, приблизив к нему лицо. – Первый. Это правда, что Николай Николаевич уезжает и вместо себя оставляет вас начальником экспедиции?
– Да. Так, по крайней мере, он мне сказал…
– Боже мой, Геннадий Федорович теперь с ума сойдет от зависти! – Лицо Прониной покрылось румянцем. – И второй вопрос, Алеша. Та девушка в темно-синем платье, что все время вертится возле вас, она не училась на нашем факультете?
– Да, это Лида Гаркавая, она годом раньше вас кончила университет.
– Вот я и вижу – очень знакомое лицо. Ну, я больше не задерживаю вас, Алеша, – заторопилась Пронина и порывисто пожала ему руку.
«Геннадий Федорович теперь с ума сойдет от зависти», – с этой неприятной мыслью входил Колчанов в кают-компанию, где его уже ожидали Сафьянов и Хлудков. Колчанов мельком взглянул на Хлудкова и не заметил ничего такого, что указывало бы на зависть или на плохое настроение. Тот сидел, самодовольно откинувшись в кресле.
– Итак, друзья мои, – заговорил профессор Сафьянов, когда Колчанов сел за круглый стол, накрытый белоснежной скатертью, – приступим к делу. Геннадий Федорович, – он строго посмотрел на Хлудкова, – я уже сообщил Алексею Петровичу, а вам еще не успел: сегодня ночью меня вызывала по телефону Москва. Я должен выехать вместе с делегацией в Японию. Предстоят серьезные переговоры о регулировании промысла лососевых в Тихом океане. Сколько я там пробуду, пока неизвестно. Не исключено, что оттуда мне придется ехать в Москву для доклада. А это значит, что фактически я отстраняюсь от руководства экспедицией…
Хлудков выпрямился в кресле. Колчанов мгновенно уловил это его движение, потому что все время краем глаза наблюдал за ним.
– В связи с этим, – продолжал профессор Сафьянов, посматривая то на Колчанова, то на Хлудкова, – я принял и согласовал с Москвой следующее решение: на время моего отсутствия экспедицию возглавит Алексей Петрович со всеми вытекающими из этого правами и ответственностью. Геннадий Федорович, – обратился он к переменившемуся в лице Хлудкову и эффектным жестом указал на Колчанова, – вы переходите в подчинение Алексея Петровича. Программа работы экспедиции остается неизменной: изучение видового состава ихтиофауны в географическом разрезе, оценка запасов основных промысловых рыб, изучение нереста и сборы подводной энтомофауны. Вам понятно, Алексей Петрович?
– Понял вас, Николай Николаевич.
– И эпизодические задания, – продолжал профессор. – Первое: ареал распространения нового вида амурской рыбы – обской стерляди и выявление выпасов толстолоба. Маршрут, Алексей Петрович: озеро Чогор – озеро Болонь – устье Амгуни. График работы будете регулировать сами в зависимости от хода выполнения программы экспедиции. Поскольку вы связаны с Чогором своей тематикой, да и у Надежды Михайловны здесь много работы, разрешаю вам примерно половину времени провести в районе этого озера. Катер находится в вашем распоряжении до первого сентября. К этому сроку научная программа должна быть выполнена. Функции ваши, Геннадий Федорович, остаются прежними: работа над темой, хозяйственные вопросы, наконец, контроль за дипломной практикой студентов. Обо всем, что я вам сейчас сказал, сегодня мной будет издан соответствующий приказ.
Да, по-видимому, Надя Пронина хорошо знала Хлудкоза. Как он переменился за эти несколько минут! Он сразу как-то осел, лицо его сделалось серым и скучным.
Верка Лобзякова, за которой неслучайно ходили давнишние клички «Вырви глаз» и «От черта шмат», никогда не робела перед своими сверстниками, всегда оставаясь дерзкой задирой. Если кого она и стеснялась, то только Колчанова, и робко потупляла взор, когда он с ней заговаривал. Трудно понять: была ли эта остроязыкая непоседливая девчонка прирожденной актрисой или, может быть, что-то пробуждалось в ней под пристальным взглядом молодого ученого, но каждое его слово для нее было законом. И сейчас, прочитав его записку, она немедленно стала действовать.
Редчайшее из самых глазастых существ, Верка почти все видела и поняла, когда Пронина и Хлудков ходили к Колчанову: возвратившись с рыбалки, она все время не спускала глаз с Колчанова и Прониной. Теперь она сгорала от нетерпения скорее познакомиться с этой хорошенькой москвичкой и разглядеть ее всю, до каждой складки платья; так она всегда делала, если кто-нибудь привлекал ее внимание.
Очутившись в комнате Колчанова с глазу на глаз с Прониной, она говорила робко и тихо, смущенно отводила глаза, а между тем от ее внимания не ускользнули даже застежки на модных туфлях Прониной, не говоря уже о платьях, сорочках, брючках, шляпках и других предметах туалета, разложенных сейчас повсюду. Это не была зависть – Верка даже не смела завидовать всей этой недоступной ей роскоши, – она попросту была в восторге от всего увиденного. Не без интереса рассматривала и Пронина диковатую собеседницу, слегка улыбаясь своими васильковыми глазами в аспидно-черной оправе ресниц. Поблагодарив за утюг, она тоном старой барыни, знакомым Верке по кино и потому показавшимся ей смешным, спросила, растягивая слова:
– Ну, а как тебя зовут, милая?
Верке вовсе не понравилось то, что Пронина называла ее на «ты», да еще «милая»; похоже, что она принимает ее за деревенщину. Но Верка не осуждала красивую «научницу», как уже окрестили ребята Пронину, да и простенькое Веркино ситцевое платьице и косы, по Веркиному понятию, немодные, не могли сказать большего этой столичной гостье. Не без чувства достоинства Верка ответила:
– Меня зовут Вера Лобзякова.
– Чем же ты, Вера, занимаешься здесь? – все тем же тоном, но уже как-то между прочим спрашивала Пронина. Коснувшись мокрым пальчиком сверкающей глади утюга, она начала гладить дорогое лиловое платье.
– Как чем? – Верка жадно смотрела на платье. – Тем же, чем и все: состою в рыбоводно-рыболовецкой бригаде. Зимой и весной ловим рыбу, а сейчас на нерестовиках работаем.
– Ну и как, трудно быть рыбаком-рыбоводом?
– Когда – трудно, когда – нет, в зависимости от времени. Зимой трудно – очень холодно на льду, но мы уже привыкли. А вот сейчас легко и очень интересно. Вы видели, какую щуку мы сегодня поймали? Это я ее вспугнула в кочках и загнала в сеть, – не без гордости сообщила Верка. – Алексей Петрович благодарность объявил мне за это. Простите, а как вас зовут? – спохватилась она.
– Хочешь – зови Надей, хочешь – Надеждой Михайловной. – Пронина улыбнулась, снисходительно взглянула на Верку. – Сколько тебе лет, Вера? Какое образование у тебя?
– Только десять классов, – горестно вздохнув, ответила Верка.
– Почему же «только»? Это ведь вполне приличное образование – десять классов. Не – всем же обязательно иметь высшее образование.
– Как так не всем? – удивилась Верка. – Только и слышишь везде, и газеты пишут об этом каждый день, что каждый человек при коммунизме должен иметь высшее образование…
– Ха-ха-ха! – неожиданно рассмеялась Пронина. – Это же наивно, милая! До коммунизма-то еще далеко-далеко… Впрочем, оставим лучше этот разговор. А скажи мне, Вера, ты пошла бы ко мне в лаборанты?
Верка, конечно, понимала, что Пронина еще продолжает смотреть на нее, как на деревенщину. Но она сообразила и выгоду, которую сулит ей работа с этой, в общем-то, должно быть, неплохой «научницей». А выгода эта ей представлялась в том, что она научится у Прониной городским манерам, срисует фасоны ее платьев, которые сейчас дразнили Веркин взор, особенно вон то – сине-голубое, расправленное на колчановской раскладушке, и сразу же сошьет себе такое, когда приедет домой.
– Я с удовольствием пошла бы, Надежда Михайловна, – скромно сказала Верка, – но не знаю, справлюсь ли? Что я должна делать?
– Мы будем собирать хирономид. Знаешь, что это такое?
– Конечно, знаю. Это личинки комара, ими питаются рыбы.
– Ну, совсем чудесно! – восторженно воскликнула Пронина. – Тебя, я смотрю, и учить уже не надо?
– А мы всю зиму изучали ихтиологию, – сообщила Верка. – Алексей Петрович читал нам лекции.
– Тогда по рукам, моя дорогая?
И они ударили по рукам.
…Примерно через час пришли Владик и Кешка Гейкер приглашать Пронину обедать. Постучавшись, ребята застали довольно любопытную сцену: у стола сидела Верка, а над ее головой, как заправский парикмахер, хлопотала Пронина – она заканчивала укладку Веркиных волос в замысловатую прическу. Новоиспеченные подруги торопились управиться к обеду. Верку было не узнать из-за новой прически, но на ней немного мешковато сидела сильно декольтированная ярко-желтая блузка и вся в оборочках юбка канареечного цвета из гардероба Прониной.
– Мы готовы, – сказала Пронина, уложив и пришпилив последний локон на голове у Верки.
Верка встала с табурета и, подражая артистке, прошлась по комнате. Да Верка ли это Лобзякова? Тонкие черты ее чуть тронутого загаром нежного лица светились истинной одухотворенностью, иссиня-зеленоватые быстрые глаза весело поблескивали.
– Кешенька, миленький, – обратилась она к Гейкеру точь-в-точь, как Пронина, – сбегай, дружочек, в нашу комнату и принеси мои бежевые туфли, они под моей кроватью.
Пока Кешка бегал за туфлями, Верка вертелась у небольшого зеркальца, накладывая на лицо пудру и на губы – сиреневую помаду; Пронина, которая теперь была в лиловом узком платье с большой черной брошью в серебряной оправе, во всем своем блеске стояла перед Владиком и, смущая его пристальным взглядом васильковых глаз, кокетничая, расспрашивала его таким же тоном, как Верку час назад. По-видимому, и на этот раз ее сбила с толку одежда – Владик был в своем неизменном лыжном костюме, хотя и аккуратно отутюженном, но заштопанном на локтях и на правом плече. Узнав, однако, что Владик закончил два курса педагогического института и продолжает учиться заочно, она сама заметно стала тушеваться. Что касается Владика, то он в первую минуту опешил при виде нарядной Прониной.
За столом рассаживались, кто как хотел, но поскольку скамеек и табуреток хватило только для половины присутствующих, ребята уступили их гостям, а сами расселись на досках, сделав некоторое подобие скамей. Пронина скромно примостилась в конце стола рядом с Веркой в окружении ребят, весьма польщенных этим соседством; особенно, конечно, была польщена Верка. Эта коза уже переняла все манеры своей соседки: сидела царственно, поворачивала голову неторопливо, грациозно, говорила, растягивая слова. Ребята, разумеется, давно бы осмеяли ее, не будь рядом Прониной; сейчас они лишь хитро перемигивались между собой, изредка прыская в кулак.
