Текст книги "Сторожка у Буруканских перекатов (Повесть)"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Да ну! – обрадовался Колчанов. – Значит, приехали. Это экспедиция из Москвы. Может, кто-нибудь из друзей или знакомых. Поехали! Спокойной ночи, Филимоныч.

– С богом, Петрович, удачи тебе!

Колчанова и Филимоныча связывало не только соседство по озеру Чогор. Знакомясь с окрестностями Чогора, Колчанов объезжал однажды на лодке протоки и заливы, прилегающие к озеру, Неподалеку от Амура на лугу он заметил человека, который с ведром в руках шел к берегу реки. Подойдя к Амуру, человек выплеснул из ведра в воду какую-то жижу и снова зашагал в луга. Где-то во впадине он исчез, а вскоре снова появился с ведром и проделал то же, что в первый раз. Колчанова заинтересовало, чем он занимается. Алексей оставил свою лодку и поспешил в направлении впадины. И вот перед ним картина: длинная кочкастая ложбина, видимо заросшая старица какой-то протоки; на дне ее – небольшая и неглубокая, по щиколотку, мутная лужа, по ней бродит могучий старик, ловит пригоршнями мелкую рыбешку, которая здесь кишмя кишит, и бросает в ведро. Колчанову стало ясно: старик спасает молодь, оставшуюся в обсыхающем озерке. Не долго думая, Алексей разулся, засучил штаны и принялся помогать старику.

Так они познакомились и вскоре стали друзьями. С тех пор то Колчанов, то Филимоныч нередко заглядывали друг к другу в гости. Зимой бакенщик жил вдвоем со старухой. Во время же летних отпусков у него становилось людно: приезжали с женами и детьми сыновья (у Филимоныча их было шестеро), две дочери-учительницы с мужьями и тоже с детьми, и тогда на Шаман-косе возникал целый пионерский лагерь. Все попытки сыновей и дочерей переманить стариков в город пока не имели успеха. Филимоныч, избродивший в молодости весь Дальний Восток, испытавший труд и золотоискателя, и зверобоя, и рыбака, не хотел расставаться с привольными просторами Амура. Он превосходно знал здесь каждый уголок поймы, глубины и отмели в озере и окрестных протоках и был незаменимым советчиком в исследовательской работе Колчанова.

8. На распутье

От Шаман-косы моторку повел Шурка. Волшебной иллюминацией переливались в темной блестящей глади воды хороводы синевато-серебристых звезд. Любуясь ночным Чогором, Колчанов кутался в плащ-накидку и думал, думал о том, как трудно ему придется разрешать свой конфликт с профессором Сафьяновым, а может быть и с институтом. Не сдаться ли? Не отступить ли?

Почему-то вспомнилось, как по пути в райком до слез обидел Лиду Гаркавую. Ему стало жаль девушку и стыдно за себя – даже не извинился перед ней. Он ни разу не пытался разобраться в своих взаимоотношениях с этой, в общем-то превосходной, девушкой. Он как-то привык к ее мелким услугам, к молчаливому обожанию. Да она, во-первых, неравнодушна к нему – он это видел, хотя никогда не придавал ее чувству серьезного значения. Во-вторых, она, как ихтиолог, не пошла далеко, и ее преклонение перед настоящим ученым воспринималось им, как само собой разумеющееся. Сейчас, взвесив все объективно, Колчанов как бы впервые прозрел. Он спросил себя, почему он не считает ее настоящим ихтиологом? И, к своему удивлению, не нашел ответа на этот вопрос. Напротив, все, что она сделала на рыбоводно-мелиоративной станции до того, как ее избрали секретарем райкома, – организовала расчистку нескольких ключей на Бурукане, разработала характеристику обсыхания некоторых озер в пойме Амура и способы борьбы с этим бедствием, – говорило о ее умении решать главные проблемы естественного размножения промысловых рыб. А теория инкубации лососевой икры в городских условиях, которую исподволь разрабатывает она? Ведь в этой теории учитывались все факторы современного состояния рыбоводной науки. Икру действительно можно добывать и оплодотворять непосредственно на нерестилищах, а вертолет вполне может обеспечить ее быструю доставку в город и весной отвезти вылупившихся мальков в ту же речку. Что касается инкубации икры в городе, то для этого имеются идеальные условия – возможность получать чистую воду, поддерживать нужную температуру. Помещением может служить любое, в том числе и жилое здание.

Анализируя таким образом характер Гаркавой, Колчанов как-то в новом свете увидел и ее идею рыбоводно-рыболовецкой – и именно молодежно-комсомольской – школы. В сущности, ею решалась давно назревшая задача – соединить в труде рыбаков функции сеятелей и жнецов подводных полей. Взять того же скотовода или хлебороба; он тоже прошел когда-то эту стадию, – сначала был собирателем диких плодов или охотником. Когда естественные ресурсы в природе оказались недостаточными для удовлетворения его потребностей, человек вынужден был взять на себя заботу об организованном воспроизводстве этих ресурсов. Если рыбаки до сих пор не прошли эту стадию, то только потому, что водная среда оставалась труднодоступной. Теперь, когда на помощь человеку пришла техника, настал черед и рыбаку заняться воспроизводством рыбных запасов.

Так как же поступить: уйти в «чистую» науку, как настаивает на том шеф, или действительно принять предложение Лиды Гаркавой и взяться за обучение молодых рыбаков-рыбоводов основам ихтиологической науки?

Занятый этими мыслями, он не заметил, как лодка пересекла озеро и приблизилась к устью Бурукана.

Показался светлый четырехугольник крыши домика биологического пункта. В стороне, слева, темнел силуэт дома бригады, а поодаль, в заливчике, Колчанов разглядел у берега очертания большого катера. Чувство приятного успокоения, свойственное путнику, возвращающемуся домой, овладело Колчановым. Как он любил это свое прибежище под утесом! С ним было связано все, чем он жил последние три года: и радость находок, и увлекательные раздумья в долгие осенние вечера, и горечь неудач и ошибок. Да и сама природа собрала в этом уголке, кажется, все, чем могла очаровать человека. Над крышей – каменный утес, а за ним – непролазные таежные дебри. Прямо перед домиком – привольная ширь озера Чогор, оконтуренного со всех сторон густым валом тальника. Тут же рядом – устье Бурукана, прорезавшего широкую долину среди сопок. День и ночь несет Бурукан прохладные, чистые, как слеза, воды из таежных далей в озеро Чогор. Их шум и перезвон, ни на минуту не умолкая, навевают в часы отдыха приятные думы.

Заглушив мотор, путники вытащили лодку на берег.

– Алексей Петрович, а катер-то незнакомый, – сказал Шурка.

– Видимо, экспедиционный.

Шурка попрощался и ушел, а Колчанов долго стоял, вслушиваясь в звуки ночи. Из леса невнятно доносились пугающие шорохи; со стороны Бурукана, из непроглядной тьмы плыл далекий шум воды на перекатах; рядом, у самого устья речки, звенел и звенел колокольчиком родничок, бивший из-под самой подошвы утеса. А над всеми этими скорее угадываемыми, чем слышимыми звуками распростерлась чуткая ночь, пропитанная холодком и лесной влагой с терпким запахом молодой зелени.

Колчанов неслышно поднялся на крылечко, долго искал в темноте ключом замочную скважину. Вот он и дома! Пахнуло нахолодалостью нежилья. Он зажег лампу-«молнию» с веером пластин вместо абажура – термоэлектрогенератором и с облегчением опустился на раскладушку. Усталость сразу навалилась на Колчанова с такой силой, что ему стоило большого труда удержаться от соблазна и не привалиться на подушку – сод пока еще не входил в его планы. Превозмогая усталость, Колчанов поднялся, подключил радиоприемник к лампе, и вскоре в этот уголок глухого безмолвия, затерянный в безлюдных далях дальних, ворвался голос диктора: Хабаровск заканчивал передачу вечернего выпуска последних известий. Потом в домик вошла музыка – звуки Богатырской симфонии Бородина. Ничто в эту минуту так не соответствовало настроению Колчанова, как эта музыка. Сразу вернулась утраченная бодрость.

Наскоро перекусив, Колчанов зажег фонарь и отправился в лабораторию проверить аквариум. Там было все в порядке: тихо журчала вода, поступающая в стеклянные прямоугольные банки из родника от скалы и сбегающая по желобку в подпол. Рыбки – мальки гибридов, торопливо шевеля плавниками, двинулись на свет и стали тыкаться носами в стеклянные стенки. Вот две самые крупные рыбешки сошлись рядом, как бы о чем-то советуясь. Бока их поблескивали бронзовым отливом. Эти гибриды сазана и карася, полученные нынешней весной, почти вдвое обогнали в росте своих контрольных сверстников-негибридов.

Колчанов долго стоял возле банки с тремя продолговатыми темными шустрыми рыбками. Это были самые ценные из всех находившихся сейчас у него в аквариумах – гибриды черного амура и озерного гольяна. Вывести их стоило огромного труда. Оставалась неменьшая трудность – вырастить их. Первая попытка не удалась – в прошлом году погибли пять таких гибридов.

Порадовала его и третья банка, в которой, здоровые и невредимые, носились мелкие веретенообразные рыбешки – гибриды пескаря и амурского коня.

Величественные звуки Гимна Советского Союза заполнили одинокий домик под утесом, когда Колчанов управился со всеми делами. Еще раз оглядев лабораторию, он вернулся в спальню, выключил радио и погасил лампу. Нет, он не покинет этого так полюбившегося ему уголка, не может так просто оторвать от сердца все, что его роднит с этим домиком, с царством природы, полной неразгаданных тайн.

…И снится Колчанову огромный университетский вестибюль. В нем полно народу – все студенты. Они поют – удивительно слаженно и красиво – и качаются в такт песне. Какая же это песня? Стройная, мощная мелодия гремит где-то в вышине там, за стенами вестибюля. Ба, да это же «Подмосковные вечера»! Колчанову очень хочется прослушать ее всю, он напрягает слух, но слова все время ускользают, песня слышится где-то далеко-далеко. Он делает усилие, и все вдруг исчезает. Колчанов открыл глаза. В окне – утренняя голубизна, стены комнаты позолочены отсветом первых лучей солнца. Неужели утро? А ведь кажется, будто он только что уснул. А мелодия не исчезает, она гремит за окном, над озером.

Колчанов вскочил с постели, распахнул окно. И замер, очарованный благодатью теплого весеннего утра. Над гладью озера – белые невесомые прядки пара. Небо, озеро, дальние левобережные увалы сопок и сам воздух – все пронизано светом. А неподалеку, уткнувшись носом в берег, стоит большой катер – белый, нарядный, и на нем – репродуктор.

За окном послышались голоса и чьи-то шаги, а потом – стук в дверь. Наскоро одевшись, Колчанов бросился в коридор, открыл дверь. Перед ним стояли двое: высокий длинноногий молодой человек с тонкими усиками на бледном лице горожанина и девушка с копной льняных волос, одетая по-экспедиционному. У нее чуть скошенные васильковые глаза, стройная фигура, точеная белая шея. Надя Пронина! Когда Колчанов уже заканчивал университет, она училась только на третьем курсе. Это была приметная на всем факультете девушка. Не раз Колчанов заглядывался на нее, а незадолго до окончания университета даже познакомился с нею.

– Входите, – растерянно пробормотал он, не зная, как вести себя с Надей в присутствии молодого человека.

– Здравствуйте, Алеша, – первой произнесла Пронина. – Не узнаете? – она шагнула к нему, протягивая белую пухленькую руку.

– Узнаю, – лицо Колчанова покрылось румянцем. – Здравствуйте, Надя. Прошу заходить в мое логово. Извините за беспорядок, – говорил он, открывая перед гостями дверь в свою комнату. – Ночью приехал, не успел прибрать.

– А мы слышали, как вы приехали, – приподнято звенел голос девушки, – спорили даже, пойти или не пойти к вам. И решили, что неудобно… А вот сейчас встали и попросили шкипера, чтобы специально для вас поставил «Подмосковные вечера». – Вся сияющая, она радостно рассмеялась. – Думали, скорее проснетесь…

– Спасибо. Я как раз и проснулся от этой мелодии. А вообще-то стоило бы зайти еще ночью. С экспедицией?

– Да, – ответил молодой человек. – Давайте познакомимся. Геннадий Хлудков, заместитель начальника экспедиции. – Он протянул узкую влажноватую ладонь, проницательно вглядываясь в лицо Колчанова глубоко посаженными глазами. – А скажите, где вы разминулись с Николаем Николаевичем? Он ведь отправился разыскивать вас.

– Я с ним не разминулся. – Колчанов сел на раскладушку, указал гостям на табуретки. – Короче говоря, он сегодня будет здесь.

Ему бы хотелось поговорить с Надей о многом, расспросить о друзьях, знакомых, но темные с прозеленью глаза Хлудкова мешали найти нужный тон. Поэтому Колчанов задавал лишь самые обыденные вопросы: где работает Надя, чем занимается в экспедиции, какое впечатление произвел Амур? Надя учится в аспирантуре по первому году, специализируется по подводной энтомофауне, Амур очаровал ее.

– Вы, говорят, уже три года живете здесь, – вмешался в разговор Хлудков. – Неужели так нравится?

– Да, тут интересный уголок, – равнодушно отвечал Колчанов. – Привык, знаете. За работой как-то не замечаю оторванности.

– И зимой здесь? – спросила удивленная Пронина. – Да ведь это же героизм, Алеша!

Колчанов повернул лицо к окну и мельком глянул на Хлудкова. Да, тот по-прежнему смотрел на него проницательно и, кажется, с подозрительностью. Этот человек с франтоватыми усиками начинал раздражать Колчанова своим нагловатым и немного высокомерным взглядом. Чтобы скрыть неловкость, Колчанов предложил:

– Хотите посмотреть лабораторию? Там у меня есть кое-что интересное.

– И по энтомофауне? – с живым любопытством спросила Пронина.

– К сожалению, Надя, почти ничего нет. В этом отношении Чогор еще «белое пятно»…

– Все равно очень интересно! – воскликнула Пронина. – Как вы, Геннадий Федорович?

У Колчанова сразу отлегло: «Геннадий Федорович» да еще на «вы»… Но, может быть, это маскировка?

– Что ж, возможно это действительно интересно, – без энтузиазма согласился Хлудков. – Но нам предстоит решить прежде всего деловые вопросы, Алексей… э-э, простите, Алексей Петрович. Я хотел бы согласовать с вами задание, которое имеется для вас, как члена нашей экспедиции, в нашей научной тематике.

– Не будем опережать события, – спокойно ответил Колчанов. – Я пока еще не член вашей экспедиции.

– Как? Разве Николай Николаевич не говорил вам, что вы включены в нашу экспедицию?

– Говорил, но я не принял его предложения. До тех пор, пока я не побываю в Хабаровске, вопрос остается открытым.

– Но ведь это же распоряжение профессора Сафьянова, вашего шефа, и оно согласовано в Хабаровске! – повысил голос Хлудков.

– И тем не менее вопрос остается открытым.

– А вы, я смотрю, излишне смелый человек, – Хлудков с недоброй иронией посмотрел на Колчанова.

– Смелость тут ни при чем. На мне много обязанностей здесь, на Чогоре, которые пока не на кого возложить.

– Что ж, будем ожидать Николая Николаевича, – растягивая слова, холодно сказал Хлудков.

9. Идет-гудет Зеленый Шум…

После ледохода на Амуре земля долго выглядит прозябшей. Нахолодает она за зиму – и много дней еще сочится холод из-под кочек и коряг, из-под обрывчиков и из ямин. Неприветлив бывает в такую пору Чогор – дуют холодные пронизывающие ветры, гуляют на широких просторах гривастые волны. Но где-то во второй половине мая установится тишь и вдруг хлынет тепло – обильное, мягкое, благодатное. И запоет, засвиристит все живое. Над лугами в блеклой голубизне неба день-деньской звенят жаворонки, в дремучей молодой зелени тальников над протоками на все лады выщелкивают камышовки, в шелковисто-мягких молодых травах, словно звон в ушах, висит назойливый хор цикад.

В такие дни медвежья дудка растет по целой четверти в сутки, почти на глазах вытягиваются в рост стрельчатые листья пырея; буйным соком наливаются молодые побеги и с жадностью тянутся к щедрому солнцу. А в заливах, на мелководье, среди кочкарников, где вода, как парное молоко, начинается сазаний бой – время икрометания.

Для Колчанова эта пора была самой горячей и счастливой. Целые дни проводил тогда он среди природы, носился на своей моторке по Амуру, протокам, заливам, озерам, наблюдая пробуждение подводного царства. Вот и сегодня, проводив гостей, он сразу заторопился, чтобы не терять драгоценного времени. Уж несколько дней в Амуре наблюдалась небольшая прибыль воды, стало быть, сазан пошел на затопляемую траву и вот-вот начнет нереститься. Наступала самая лучшая пора для отлова сазанов-производителей и запуска их в нерестовики. По этому случаю еще неделю назад собирались начать заполнение водой главного нерестовика.

Колчанов решил сходить на нерестовики, проверить, не пропускает ли сооружение воду. Возле дома бригады его встретил самый веселый обитатель рыбацкого стана – Шарик – лохматая коротконогая дворняга, которая охотно откликалась и на кличку Мальбрук. Эту вторую кличку Шарик приобрел в начале минувшей зимы. Неподалеку от устья Бурукана ребята из бригады обнаружили свежий след медведя-шатуна. Прихватив ружья, Колчанов, Шурка Толпыгин и бригадир Владик Стариков решили его выследить. Позвали с собой и Шарика. Разнюхав след, Шарик вдруг поджал хвост, жалобно взвизгнул и со всех ног бросился к рыбацкому стану. Охотники тотчас же констатировали: Шарик заразился «медвежьей болезнью», даже не войдя в контакт с медведем. Так он получил новую кличку – Мальбрук. Никакими усилиями больше нельзя было заманить его в тайгу. Сейчас он делал головокружительные прыжки перед Колчановым, намереваясь лизнуть его в лицо. Обнаружив однако, что тот держит путь в сторону сопок, Шарик постоял в раздумье и с чрезвычайно деловым видом затрусил к дому.

Через полчаса Колчанов был уже на плотине главного нерестовика. Земляная плотина, высотой метра три и в длину около сотни метров, отсекала самый верхний угол заболоченной ложбины. Выше по ее склонам были созданы небольшие плотинки, отгораживающие более мелкие – опытные нерестовики – одиннадцать небольших, пока сухих бассейнов.

Сооружение нерестово-выростного хозяйства производилось по рекомендациям Колчанова. Ему никогда прежде не приходилось заниматься столь ответственным делом, поэтому он был серьезно озабочен каждой мелочью в этом несложном, но довольно прихотливом хозяйстве. Он придирчиво осматривал щит водоспускного отверстия – не пропускает ли воду, долго, бродил среди кочек по колено в воде, высматривая опасных для икры обитателей – ротана-головешку, гольяна, косатку. Но все было хорошо – вода накапливалась довольно быстро и уже начинала затоплять молодую траву, а среди кочек ему не удалось обнаружить пока ни одной рыбешки. У верхнего края образующегося озерка, где в него вливался ручей, бегущий со стороны мари, из-под самых ног Колчанова взлетела большая кряковая утка. Неужели гнездо? Так и есть: на широкой кочке в центре осокового веера – полдюжины зеленоватых яиц в еще теплом, аккуратно свитом из травы и пуха гнезде. Через два – три дня эта кочка будет на дне озера. Переносить гнездо в новое, безопасное место – бесполезно, утка уж больше не вернется к яйцам, даже если и найдет гнездо. Колчанов аккуратно срезал охотничьим ножом торфяную макушку кочки, чтобы отнести в препараторскую, где по инициативе ребят создавался природоведческий музей бригады. Там уже хранились заспиртованные рыбы, змея, свившаяся в клубок и так засохшая, несколько осиных гнезд и полдюжины чучел местных птиц.

Когда Колчанов вернулся на стан, бригада рыбаков-рыбоводов купалась. Несмотря на довольно ощутительную утреннюю свежесть, парни и девушки бултыхались в озере. Завидев Колчанова, Владик Стариков скомандовал вылезать из воды. Владика можно было назвать красавцем. Правильное смуглое лицо с мягким нежным овалом подбородка, прямые черные волосы, откинутые назад и спадающие на уши, тонкие дуги бровей, наконец, большие, то веселые, то задумчивые и мечтательные глаза, – все это придавало его облику что-то поэтическое. У него была стройная высокая фигура с хорошо развитой мускулатурой.

– Что это у вас, Алексей Петрович? – спросил он, указывая на веер осоки и заглядывая в гнездо. – Яйца дикой утки?! Какая прелесть! Ребята, скорее сюда, посмотрите! Разрешите, Алексей Петрович…

Взяв кочку с гнездом, он осторожно положил ее на землю. Через минуту у гнезда толпились голоспинные мокрочубые рыбоводы.

– Вот бы под домашнюю утку! – сказал Шурка, прозванный в бригаде Толпыгой.

– Яичницу зажарить… – заметил коренастый увалень Степан Ферапонтов.

– Дундук он и есть Дундук! – презрительно бросила в его адрес Верка Лобзякова, быстроглазая, как коза.

– Это для музея, Алексей Петрович? – по-петушиному кричал Гоша Драпков, щупленький скуластый паренек, приглаживая на широком лбу жиденький вихор.

– А что если и в самом деле подложить их под домашнюю утку? Выведутся утята?

– Конечно, выведутся, – объяснил Сергей Тумали – стройный симпатичный нанаец. – Мой отец выводил. Но они улетают, не приручаются.

– Посмотрели – хватит, – решил Владик. – Быстро одеваться – и на завтрак!

Через минуту Владик был уже в лаборатории Колчанова.

– Алексей Петрович, вам сегодня нужны будут ребята? – спросил он.

– На полдня – вся бригада, производителей будем ловить.

– Добро. Скоро поедем?

– Позавтракаем и отправимся.

– Завтракать с нами будете, Алексей Петрович?

– Да, я сейчас приду.

Нравились Колчанову эти ребята. Вчерашние десятиклассники, почти одного года выпуска, они с первого дня существования бригады – с осени прошлого года – сложились как дружная и очень дисциплинированная коммуна. На стене в столовой у них висел распорядок дня – когда и чем заниматься. Каждое утро назначался дежурный по стану. В общежитии и столовой поддерживалась идеальная чистота. Но главное – дисциплина: она как-то сама по себе поддерживалась и на работе и в общежитии. В сущности, на глазах Колчанова рос, формировался коллектив подлинно коммунистического труда. Как же хорошо придумала Лида Гаркавая – создать эту бригаду именно здесь, на нерестово-выростном хозяйстве, где нужны только энтузиасты!

Что касается результатов их труда, то они превзошли даже самые оптимистические ожидания: за зиму бригада в полтора раза превысила сезонный план вылова рыбы и почти на сто центнеров обставила лучшие промысловые бригады Средне-Амурского колхоза. К Первому мая каждый член бригады получил премию – отрез на костюм, а фотографии молодых рыбоводов уже красовались на районной Доске почета.

Взламывая глянец озера и разрезая надвое жиденькое кисейное покрывало пара, по Чогору ходко шел лодочный караван. Впереди – колчановская моторка, за нею на буксире – бригадный кунгас – большая лодка с высоко поднятыми острым носом и кормой, за кунгасом – почти такая же лодка – живорыбница. След каравана прочерчивал озеро, удаляясь в направлении Верхней протоки. Вел моторку сам Колчанов. Он, как всегда, сидел, чуть подавшись вперед.

Вскоре караван пересек озеро и пошел по Верхней протоке, направляясь к Кривому заливу.

Этот залив стал для Колчанова самым верным барометром, предсказывающим те или иные биологические процессы, совершающиеся в жизни рыб. Залив был довольно глубоким, с длинной кочкастой отмелью на конце. Сюда при любом уровне воды заходили рыбы на кормежку, а в нерестовый период – на икрометание. Колчанов знал, что в этом заливе нерестятся в разное время щука, сом, сазан, карась и даже озерный гольян, который обычно мечет икру в озерах. Щука и сом уже отнерестились, и теперь очередь была за сазаном и карасем.

Пристав к берегу, Колчанов велел ребятам перегородить залив ставной сеткой, а сам отправился осматривать отмель. Здесь он разделся, оставшись в одних трусах, и осторожно, чтобы не колоть ноги об траву, пошел по самому бережку, пристально вглядываясь в буровато-прозрачную толщу воды.

Способность специалиста-ихтиолога, как и иного опытного рыбака, видеть в воде скрытую там жизнь, бывает нередко поразительной. Там, где несведущий человек ничего не обнаружит или в лучшем случае заметит лишь серебристое поблескивание, ихтиолог разглядит целые тучи мальков и даже определит их породу, будет долго наблюдать за карасем-сеголетком, почти слившимся с цветом дна и что-то выкапывающим из ила, заметит, как откуда-то из-за кочки торпедой вылетит щучка-травянка и врежется в стаю мальков – несколько рыбешек, считай, уже очутились у нее в пасти.

Колчанов с ненасытной жадностью всегда наблюдал эту таинственную жизнь подводного мира. Он мог часами простаивать или просиживать где-нибудь в укромном прибрежном уголке и смотреть, смотреть в воду. Сейчас ему нужно было выяснить, зашел ли сазан в залив и как он себя ведет. Чутье у рыб к предстоящему спаду или подъему воды настолько развито, что пока они лучше человека ориентируются в этом. Еще только завтра или послезавтра начнет убывать вода, а крупный сазан уже покидает заливы, мелкие протоки или озера, которым угрожает отшнурование. Правда, в разгар нереста это чутье изменяет, например, сазану: порой он выметывает икру на траву, которая – на гибель икре – завтра обсохнет. Это связано, по-видимому, с тем, что рыба не может прекратить нерест, не выметав всю икру, иначе икра набухает, закупоривает выходной канал, и рыба может погибнуть.

Колчанов уже поравнялся с отмелью, а ни одного сазана пока не обнаружил. Значит, нерест еще не начался. Колчанов как раз и опасался того, что сазан начал нереститься, – такой производитель уже неполноценен для искусственного нерестовика. Но плохо, если он вообще еще не зашел в залив. Будет впустую потрачен труд.

Среди кочек его внимание привлек характерный бурун на глади воды, похожий на след сазаньего горба. Рыбацкая страсть захватила Колчанова: осторожнее стали движения, острее глаза. Эта никогда не притупляющаяся страсть рыбака счастливо сочеталась у него со страстью ученого-исследователя, и, может быть, это качество и было самым сильным в его характере, придавая ему ту цельность, без которой немыслим большой успех в любом деле. Потом он заметил, как еще один бурун неторопливо прошел через залив и растаял недалеко от противоположного берега. Вскоре в той стороне послышался громкий всплеск. Взыграла вода и неподалеку от того места, где стоял Колчанов. Значит, сазан есть!

Колчанов облюбовал крупную кочку посреди отмели, по пояс в воде добрался до нее, решив устроить здесь наблюдательный пункт. Усевшись поудобнее в буйный веер осоки, растущей из кочки, как из вазона, он опустил ноги в воду и замер, приблизив лицо к самой воде. Как хорошо бы иметь сейчас маску и дыхательную трубку! Только вряд ли Сафьянов теперь подарит ему обещанное ныряльное снаряжение…

Приходилось пока изучать подводную жизнь так же, как испокон веков ее изучали ихтиологи: пристально всматриваться в толщу воды, стараясь различить в ее сумраке хоть какое-нибудь движение живого существа. Вот он разглядел стайку карасиков. Они торопливо бежали у самого дна, потом остановились неподалеку от его ноги, видимо разглядывая незнакомый предмет. Те, что посмелее, осторожно приблизились, а вскоре и вся стайка доверчиво стала кружиться у ноги. Потом вмиг все шарахнулись в разные стороны и исчезли. Что случилось? Ах, вот оно что: поводя багряно-зеленоватыми плавниками, сюда медленно двигался огромный красавец сазан. Он тоже остановился неподалеку от ноги Колчанова и долго смотрел на нее, едва заметно открывая и закрывая рот. За его хвостом из бурого сумрака вскоре показался второй сазан, покрупнее. Этот оказался смелее – он подошел почти к самой ноге и вдруг, сверкнув бронзой, резким рывком кинулся в сторону. В ту же минуту позади Колчанова что-то громко бултыхнулось, обдав его спину каскадом брызг.

Сомнений больше не оставалось – сазан пришел на нерест. Нужно звать ребят и начинать облов кочкарника. До Колчанова все время доносились со стороны протоки их шум, смех. Но ребята не развлекались, как думал он, прислушиваюсь к их гвалту.

Как только караваи пристал к берегу и звеньевые Шурка Толпыга и Сергей Тумали вместе с Владиком принялись перетягивать сеть через залив, Верка Лобзякова с разбега бросилась в воду и поплыла.

– Что ты делаешь, коза, ты же нам всех сазанов распугаешь! – закричал на нее Шурка Толпыга. Но та, не обращая внимания на него, легкими сажёнками пошла через залив.

– Беда с нею, – говорил Владик, наблюдая за красиво изгибающейся тонкой фигурой девушки. – Вот уж, поистине, от черта шмат.

Они поставили сеть и вернулись к берегу, а Верка все не вылезала из воды. На той стороне залива она залезла в кочкарник и стала бултыхаться в нем.

– Я вам сейчас сазана загоню в сеть! – кричала она.

Потом подплыла к сети и, перебираясь по верхней подборе за балберы, двинулась к берегу. Вдруг, завизжав так, что перепугала всех на берегу, девушка бросилась прочь от сети.

– Рыба! Скорее поднимайте сеть!

Через минуту Толпыга и Гоша были с лодкой там, где плясали балберы. Верка подплыла к ним и с мальчишеской расторопностью перевалилась через борт в лодку. Ребята тем временем, перегнувшись через корму, боролись с какой-то крупной рыбиной. Они кряхтели, чертыхались, стараясь поднять сеть в лодку, но она вырывалась из их рук, тянула в стороны.

– Верка, дьявол, да помоги же! – закричал на нее Толпыга. – Подержи вот эту балберу.

– Ты не кричи на меня, а то сейчас за ноги – и в воду, – бойко огрызнулась Верка и уцепилась за балберу обеими руками.

– Щучища! – исступленно заорал Гоша, почти касаясь лбом воды и заглядывая под днище лодки.

Тем временем Толпыга собрал в горсть всю капроновую стенку сети до самой нижней подборы и перевесил ее через угол кормы.

– Теперь отходи, Верка, мы сами управимся…

– То помоги, то отойди, – обиделась Верка. – Сами не знаете, чего вам нужно…

Оставшись вдвоем на корме, Толпыга и Гоша с усилием подняли сеть. Под бортом лодки с урчанием взыграла вода и там показался широкий, в две ладони, щучий хвост.

– Помогай, Верка! – заорал Гоша. – Уйдет же, помогай!

Работая изо всех сил, они перевалили рыбину через борт в лодку. Это была почти двухметровая щука с черной, в прозелени, спиной и огромной пастью, густо усеянной зубами, словно отточенными шильями. Верка в восторге так запрыгала, что лодка резко качнулась и Гоша, стоявший на корме, зашатался, побалансировал и, запрокинув вверх ноги, упал в воду.

– Гошенька, миленький, прости, я нечаянно, – запричитала Верка, когда из воды вынырнула голова Гоши с широко раскрытом ртом. – Я нечаянно, Гошенька, прости! – Верка помогла ему залезть в лодку.

А Толпыга уже сидел верхом на опутанной сетью щуке и, прижав ее голову к днищу лодки, старался просунуть ей через пасть лодочную цепь. Вскоре ему удалось это сделать с помощью палки. Посадив щуку на цепь подлиннее, как на кукан, он замкнул ее петлей и сказал с облегчением:

– Теперь не уйдешь! Ну, что, нажралась сазанчиков?

Ребятам еще никогда не доводилось видеть такую гигантскую щуку.

– Такая ногу может запросто откусить, вон какая пасть, голова пролезет, – говорил Степан Ферапонтов, которого все ребята иначе не называли, как Дундуком. – Как это она не цапнула тебя, Верка?