Текст книги "Сторожка у Буруканских перекатов (Повесть)"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
6. Предложение Гаркавой
Тяжело переживал и Колчанов размолвку со своим шефом. Он терял больше, чем научного руководителя и наставника: он терял друга, хорошего старшего товарища, умного, заботливого покровителя, готового всегда прийти на помощь.
Вчера вечером перед сном они встретились в гостинице, но Сафьянов даже не взглянул на своего ученика.
Чтобы хоть как-то отвлечься, Колчанов с утра ушел вместе с Шуркой Толпыгиным в ремонтно-механическую мастерскую рыбозавода заклепать пробоины в днище лодки, хотя эту работу с успехом мог бы выполнить и один Шурка с помощью слесаря. Во втором часу дня, когда все пробоины были заклепаны и Колчанов с подручным замазывали заплатки суриком, в мастерской появилась Лида. Шумно здороваясь на ходу с молодыми рабочими, она прошла в угол, где возился с лодкой Колчанов, и, как всегда улыбающаяся, жизнерадостная, пышущая завидным здоровьем, долго по-ребячьи трясла ему руку. Все нравилось Алексею в Лиде – ее броская красота, искренность и прямодушие, наконец, живой, практический ум; не нравилось одно – некоторая грубоватость, в чем-то похожая на манеры залихватских парней.
– Я за тобой, Алеша, – говорила она бойко. – Иван Тимофеевич послал, он еще с утра ищет тебя.
– Что случилось?
– Мой руки и пойдем, по дороге расскажу.
– Шура, – обратился Колчанов к Толпыгину. – Ты кончай с лодкой, а потом столкнете ее на воду. Жди меня у лодки.
Когда они вышли на улицу, Лида не сразу сказала, зачем потребовался Колчанов Званцеву.
– Ты молодец, Алеша, – проговорила она серьезно.
– Я не для похвалы поступил так.
– Да разве я не знаю тебя! Конечно, не для похвалы, за это и молодец. А то, что разладилось с Николаем Николаевичем, – не беда, не век тебе быть при нем в учениках.
– Так-то оно так, но мне жаль Николая Николаевича. Обидел я, кажется, старика…
– Ничего ты не обидел его. Просто он не привык терпеть возражений, а тут вдруг верный ученик, а главное, незаменимый помощник, – подчеркнула она, – нате-ка, встал на дыбы! Он не о твоей диссертации печется, а о своей монографии «Рыбы Амура».
– Кончим об этом, Лида, ты все не так понимаешь.
– Это еще надо разобраться, кто не так понимает…
– Ты искала меня, чтобы поссориться?
– Ну ладно, Алеша, не сердись. Я понимаю, что тебе нелегко. Ты вот что скажи мне: какие у тебя сейчас планы?
– Ехать в Хабаровск и там все решить.
– Что именно?
– А то, чтобы не включали меня в экспедицию Николая Николаевича и утвердили мне как плановую тему испытание аппарата Вальгаева непосредственно на Бурукане.
– А если не утвердят? – девушка испытующе посмотрела в лицо Колчанову.
– Буду добиваться, чтобы утвердили.
– Не утвердят, – убежденно сказала Гаркавая. – Ты же знаешь отношение к аппарату Вальгаева в институте. Да и не только в институте. В Амуррыбводе тоже не считают его перспективным. Кстати, я – тоже.
– Не утвердят – буду проситься, чтобы оставили по-прежнему заведующим биологическим пунктом. Теперь его не ликвидируют, поскольку на Чогоре работает нерестово-выростное хозяйство. А попутно испытаю аппарат Вальгаева на Бурукане.
– Один, своими силами?
– Ребята из бригады помогут. Я уже договорился с ними.
– А не принял бы ты вот такой план, – заговорила Лида решительно и напористо; видно, она давно подготовила это и только теперь подобрала подходящий момент. – Ты, конечно, поезжай в институт и добивайся там своего. Одна только просьба к тебе – не отступаться от озера Чогор.
– От Чогора не отступлюсь ни при каких условиях, – решительно произнес Колчанов. – Пусть это будет мне стоить чего угодно, вплоть до увольнения из института…
– Думаю, что до этого не дойдет, – возразила Гаркавая. – Так вот, слушай самое главное. У нас в райкоме возникла интересная идея – превратить Чогорскую молодежную бригаду в районную рыбоводно-рыболовецкую школу. А тебя привлечь в качестве директора или руководителя этой школы. На общественных началах. Составим программу, учебный план, и мы с тобой будем читать лекции по ихтиологии.
– Нет, Лида, – Колчанов решительно замотал головой, – от этого меня уволь. Ты же знаешь, что я заканчиваю аспирантуру, мне нужно писать диссертацию – материал для нее уже готов. А ты хочешь превратить меня в самого натурального практика-рыбовода!
– Ты утрируешь, Алексей, – серьезно сказала Гаркавая. – Я прошу помочь делу, в котором в одинаковой степени заинтересованы и теоретики, и практики, и все мы, советские люди.
– А я не хочу, понимаешь, – упрямо твердил Колчанов. – Не хочу и не могу заниматься этим делом.
– А ты не забыл, что в кармане у тебя комсомольский билет?
– Это что, угроза?
– Нет, Алеша, я просто хочу напомнить тебе еще кое о каких твоих обязанностях, кроме науки.
– Ну, знаешь! – возмутился Колчанов. – Кому что дано! Некоторым, например, нравятся чины…
– Ты на что это намекаешь? – Лида повысила голос, зло сощурила свои красивые глаза: они потемнели и стали еще выразительнее. – Значит, гениям – неука, а бездарным – комсомольская работа? Да как тебе не стыдно, Алексей! Ты же превосходно знаешь, что и как привело меня в райком комсомола…
Лида умолкла, тяжело дыша. Угрюмо молчал и Колчанов. Они подходили к зданию райкома партии.
– Не знала я, что ты можешь быть таким жестоким и несправедливым, – полным горечи голосом проговорила Лида, когда они поднимались на крыльцо. – Для него же делала все, хотела добра ему… – Последние слова она произнесла почти шепотом – что-то сдавило ей горло. Она торопливо достала платочек, беззвучно всхлипнула, вытерла слезы, стараясь сделать это незаметно. Колчанов настороженно посмотрел на нее.
Поистине, всему бывает предел. Разве мог он понять сейчас все, что происходило в душе Лиды? Горечь безответной любви, обида за унижения, которые она – гордая, с достаточным запасом собственного самолюбия – все время стоически переносила во имя хотя бы одного доброго взгляда Колчанова, – все сейчас вдруг обнажилось для нее во всей своей сути. Непостижимым усилием воли она сумела взять себя в руки, лицо ее сделалось столь же суровым, сколь и красивым в своей строгости, глаза вмиг высохли. Нет, она никогда не простит Колчанову!
– Что с тобой, Лида? – испуганно спросил Колчанов, озабоченно заглядывая ей в глаза. – Неужели это мои слова так обидели тебя?
– Слова? – Гаркавая презрительно усмехнулась. – Если бы только слова! Хватит об этом, – властно произнесла она, решительно открывая дверь в приемную секретаря райкома партии.
Иван Тимофеевич Званцев принял их не скоро – кто-то уже был у него. Они отсидели более получаса. Гаркавая не произнесла ни одного слова. Напрасно Колчанов бросал многозначительные реплики о погоде, о затянувшихся сроках межени на Амуре, – девушка молчала, уткнувшись в газету. О деле он даже не заикался: мог снова возникнуть спор.
Но вот дверь из кабинета Званцева отворилась. Из нее вышел профессор Сафьянов. Вслед за ним показалась сухощавая, слегка сутулая фигура секретаря райкома.
– Ну, где пропадал? – как ни в чем не бывало про гудел профессор, с напускной строгостью хмуря свои белесые широкие брови. – Нам, братец, пора уж и на Чогор.
Немного обескураженный столь резкой переменой в поведении шефа, Колчанов вскочил:
– Моторка готова, Николай Николаевич.
– Вот и хорошо, будем собираться. Я жду тебя в гостинице.
– Вы, Николай Николаевич, моторкой? – удивился Званцев. – Нет уж, мы не так бедны, чтобы для вас не сумели организовать катер. Кстати, мне тоже нужно взглянуть на нерестово-выростное хозяйство. А моторку Алексея Петровича возьмем на буксир.
– Я бы хотел своим ходом идти, Иван Тимофеевич, – возразил Колчанов. – Нужно проверить одно наблюдение. Кажется, я нашел интересное место выпаса толстолоба…
– Добре, – согласился Званцев. – Прошу заходить, – весело пригласил он Колчанова и Гаркавую. – А вам, Николай Николаевич, я позвоню в гостиницу, как только будет готов катер. – И он легкой походкой направился в кабинет. – Давно ждете? Час, два? – озабоченно спросил он гостей. – Засиделись мы тут с профессором.
К его моложавому лицу удивительно шла седина на висках и полоса седины по самой середине аккуратно зачесанного назад былого чуба. Она придавала его живой, подвижной фигуре не то что солидность, а скорее говорила об умудренности большим жизненным опытом, вызывала невольное чувство симпатии к нему. И не только это привлекало симпатии к Званцеву – одному из первых строителей Комсомольска-на-Амуре. Сам он был удивительно добр и приветлив, тактичен даже в гневе; о нем часто можно было слышать: «Редкой души человек!»
Он внимательно вгляделся в лицо Гаркавой, спросил:
– Лидия Сергеевна, вы не в духе? Что молчите?
– Да нет, ничего я, Иван Тимофеевич. Вот Колчанов отказывается от предложения взять на себя руководство бригадой-школой…
– Ну что же, давайте это дело обмозгуем.
Усадив гостей в кресла друг против друга, он еще долго продолжал ходить по кабинету.
– Проминку делаю, – объяснил он, – я ведь – лошадь скаковая, а не тяжеловоз, не могу долго быть без движений.
Первой он попросил высказаться Гаркавую. На этот раз Лида была предельно лаконична: рассказала только о той части беседы с Колчановым, где речь шла о ее предложении и его отказе.
Столь же краток был и Колчанов.
– Та-ак, – проговорил Иван Тимофеевич. Он молча прошелся до двери и обратно к столу, сел в кресло и в упор задумчиво посмотрел на Колчанова. – Я, конечно, понимаю, наука – вещь важная, – заговорил он тихо. – Без теории практика слепа, как сказал вчера Николай Николаевич. Но есть и другое, не менее правильное положение: без практики теория – пустой звук. Вот я и думаю Алеша… Ты не обижаешься, что я так назвал тебя?
– Напротив, Иван Тимофеевич.
– Вот и хорошо, ведь у меня сын почти твоих лет. Итак, я думаю, Алеша, – продолжал он, – не выиграет ли твоя диссертация, если ты обогатишь ее таким интересным материалом, какой даст тебе практика работы рыбоводно-рыболовецкой да еще молодежно-комсомольской бригады-школы, а? Подумай, а потом скажешь. Что касается моего мнения, если оно что-нибудь значит для тебя, так вот оно: пре-вос-ход-нейшая диссертация может получиться! Живая практика по живой теории, и все – новое, еще нигде, наверное, не испытанное… Прекрасную вещь придумала для тебя Лидия Сергеевна!
Колчанов почему-то смутился, и, как всегда, бронзовые скулы у него при этом потемнели, а уши сделались пунцовыми. Горбясь, он мельком взглянул на строгое, даже суровое сейчас лицо Гаркавой, спрятал глаза под насупленными бровями, заговорил:
– Видите ли, Иван Тимофеевич, все это, конечно, очень хорошо, если не считать, что такую диссертацию вообще трудно, а то и невозможно написать. Ведь здесь две несовмещающиеся теории – наука о рыбах и наука об организационных формах работы бригад. Но дело даже не в этом. Ведь я работаю над диссертацией о нерестилищах Бурукана – «Влияние естественной среды на нерест лососевых», тогда как бригада будет работать над воспроизводством частиковых пород.
– Ах, вот оно что, – разочарованно проговорил Званцев и вздохнул. Помолчав с минуту в раздумье, он поднял глаза на Алексея: – А что это за аппарат Вальгаева? Что сие означает?
– Это простейший инкубатор для лососевой икры, – пояснил Колчанов, исподлобья поглядывая на Гаркавую. – Для него не требуется дорогостоящих сооружений рыбоводного завода. Он может быть заложен в любом ключе подручными средствами.
– Да что ты говоришь?! – с энтузиазмом воскликнул Иван Тимофеевич; лицо его просияло при этом, глаза оживились, заблестели, лучики веселых морщинок заиграли у прищуренных век. – И давно эта штука изобретена? Почему она не дошла до нас?
– Да вот недавно.
– Разрешите мне, Иван Тимофеевич, – вмешалась Гаркавая. – Аппарат этот еще изобретается. Алексей Петрович тут несколько опережает события. Но главное в том, что аппарат как бы имитирует естественный нерестовый бугор. Сама по себе эта идея не нова. В свое время ряд крупных ихтиологов, работавших на Амуре, и в их числе такие светила, как профессора Кузнецов и Солдатов, делали попытки воспроизвести искусственным путем нерестовый бугор, но ничего из этого не получилось – вся икра погибла. До сих пор никто не смог соорудить искусственный нерестовый бугор.
– А теперь мне разрешите, – нетерпеливо проговорил Колчанов, с недовольным беспокойством наблюдавший за Гаркавой. – Лидия Сергеевна, по-видимому, не в курсе дела. Аппарат Вальгаева – имитация не бугра, как говорит она, а заводского инкубатора, приспособленного не к идеальным, можно сказать, почти тепличным условиям рыбоводного завода, а к естественным условиям живой природы. В естественном бугре, который закладывает кета, отход икры в среднем составляет девяносто процентов. Из трех тысяч икринок выходит триста мальков. В заводских условиях гибнет десять-двадцать процентов икры. А в опытных образцах аппарата Вальгаева гибнет всего два-пять процентов икры. Теперь о степени готовности аппарата. Думаю, его уже можно пробовать в производственных условиях. Сам Вальгаев говорил мне об этом прошлой осенью.
– Так. Дело ясное, что дело темное, – скучновато произнес Званцев, когда Колчанов умолк. – У меня вот какой к вам вопрос, друзья: как относятся к этому аппарату, во-первых, профессор Сафьянов, а во-вторых, сведущие научные сотрудники института?
– Почти все отрицательно, – ответила Гаркавая. – Позавчера профессор Сафьянов назвал этот аппарат профанацией науки. Я сама слышала, как директор института назвал его бесперспективным.
– М-да, – раздумчиво произнес Иван Тимофеевич. – Заманчивая идея… Изобрести бы, в самом деле, такой аппарат да заставить им все нерестовые реки – огрузились бы мы кетой! Лидия Сергеевна, – обратился он к Гаркавой, – а наша рыбинспекция знает об этом аппарате?
– Понятия не имею.
– А ну-ка, позвоню я сейчас Кондакову.
Он долго крутил ручку телефона, с ожесточением дул в трубку, стучал пальцем по рычагу.
– Космические корабли с человеком запускаем, – вполголоса со вздохом произнес он, – к звездам скоро полетим, а вот телефон еще допотопный. Ну, ничего, – утешил он себя, – мы сразу перейдем потом на видеофон. Так, кажется, называется этот аппарат, в котором, как в телевизоре, видишь собеседника? Вот тогда я сразу узнаю, когда Севастьянов врет – по глазам увижу! – и он с удовольствием рассмеялся собственной шутке. Потом стал серьезным, закричал так, как будто догонял кого-то: – Станция? Станция! Где же вы пропадаете, девушка?! Как не было звонка – целый час кручу! Кондакова мне. Давайте… Трофим Андреевич! Слушай, ты знаешь о существовании такого аппарата – Вальгаева? Да нужно мне тут решить один вопрос. Та-ак. Слушаю, слушаю.
Он долго молчал, отрешенно поглядывая то на Гаркавую, то на Колчанова, сочувственно кивал головой словам невидимого собеседника, потом коротко сказал:
– Все ясно. Спасибо, – и устало положил трубку. – Рыбинспектор утверждает, что этот аппарат принесет только вред, так как может загубить и без того обедневшие нерестилища. Он говорит, что не разрешит применять его у нас в районе. А скажите, производителей надо ловить там, на месте нереста? – спросил он Колчанова.
– Конечно, там, – угрюмо проговорил Колчанов.
– Значит, Кондаков правильно говорит, что никто никому не разрешит ловить кету на нерестилищах. Да-а, – разочарованно протянул он. – Профессор Сафьянов – против, директор института – против, районный рыбинспектор – против, инженер-рыбовод Гаркавая – против. За – один Алексей Петрович Колчанов, молодой способный специалист. Извини меня, Алеша, но я при всем моем уважении к тебе отдаю предпочтение авторитетам и большинству. Я думаю, ты не назовешь меня консерватором, я руками и ногами за такой аппарат, которым можно было бы заменить нерестовые бугры. Оно так вернее дело, когда человек берет в свои умные руки управление природой, а не созерцает ее слепую работу. Но… сам видишь… – Он безнадежно развел руками.
Гаркавая, почти не смотревшая до сих пор на Колчанова, взглянула грустными глазами на его прямо-таки трагически сгорбленную фигуру.
– Я не понимаю, почему ты, Алексей Петрович, ухватился за этот аппарат. Наука не признает беспочвенного пристрастия и пустого фантазирования. Она признает только объективную реальность. Почему ты не хочешь считаться с этим? Ты же способный специалист. Как в тебе все это совмещается?
– Ладно, Лидия Сергеевна, не будем об этом говорить, – мрачно сказал Колчанов.
– Да, давайте о деле, – поддержал его Званцев. – Ну так как насчет директорства в школе-бригаде?
– Иван Тимофеевич, – Колчанов посмотрел на секретаря райкома, – разрешите мне ответить на этот вопрос после того, как я побываю в Хабаровске?
– Идет! – согласился Званцев. – Обдумаешь на досуге все, как следует, да в институте поговоришь. Тогда-то и придет постепенно правильное решение. Кстати, выдам тебе, Алеша, маленький секрет: профессор Сафьянов намерен посидеть на Чогоре, чтобы хорошенько познакомиться там с твоими делами. А уж после этого он решит вопрос о том, отзывать тебя с Чогора или нет. Но это – между нами, – подмигнул он Колчанову. – Ну, что же, товарищи, – Званцев встал, – не смею больше задерживать вас. Так ты когда в Хабаровск? – спросил он Колчанова, пожимая ему на прощание руку.
– Сначала нужно съездить на Чогор. Там будет видно…
– Тогда желаю тебе счастливого пути.
Колчанов и Гаркавая молча шагали рядом по коридору, а потом по лестнице вниз. Только у выхода Лида сказала:
– До свидания, Алексей, я пойду к себе в райком.
– До свидания, Лида, – рассеянно буркнул Колчанов. Он холодно поклонился Гаркавой и решительно направился к выходу. Отчуждение, кажется, стало теперь взаимным. А может быть…
7. На Чогор!
Разное говорили о Колчанове, когда речь заходила о том, что удерживает этого молодого человека в уединении на озере Чогор. Одни судили о нем, как о человеке, вообще любящем уединение и отшельническую жизнь среди природы и поэтому избравшем профессию ихтиолога. Другие рисовали его как заядлого охотника и рыбака, для которого нет на свете ничего дороже тишины лугов и задумчивого шелеста трав, утренних карасиных зорек и страстного утиного кряка на вечерней заре в пору весеннего перелета дичи.
Может быть, правы были частично и те и другие, потому что Колчанов действительно легко переносил уединение и любил в свободную минуту поохотиться за дичью или поудить карасей, не говоря уже о том, что, как и всякий человек, он любил природу. Но все-таки не это было главным.
Колчанов был коренным москвичом, хотя детство провел на Сахалине и в Приморье, куда возил за собою семью отец геолог. Постоянные разговоры в семье о проблемах изучения дальневосточной природы, вероятно, сказались на выборе профессии: серьезный и вдумчивый мальчик еще в средней школе выбрал свой путь. Труд отца и его коллег всегда был для него живым примером того, каким должен быть исследователь природы: он изучает именно то, что видит своими глазами, берет своими руками. Он презирал кабинетных сидней, не считая их за ученых. Все это не могло не сказаться на формировании характера молодого специалиста. Когда он получил диплом выпускника Московского университета, цель его жизни и средства для достижения этой цели были ему совершенно ясны: как можно больше собрать живых наблюдений, чтобы разгадать потом как можно больше тайн, которыми так богат подводный мир каждой реки, а тем более Амура. А для этого нужно быть там, где лучше всего можно вести поиски.
Именно эта страсть исследователя удерживала Колчанова на озере Чогор и властно манила его на Бурукан. Но он столкнулся здесь с тем, что не входило в его планы, когда родные и друзья провожали его на Ярославском вокзале: с необходимостью, как он потом говорил, хирургического вмешательства в природу. Мысль о попытке восстановить нерестилища на Бурукане пришла к нему еще в прошлом году, когда было в основном закончено обследование русла и поймы Бурукана и когда стало ясно, что без немедленного вмешательства человека Бурукан погибнет как нерестовая речка. С этим Колчанов не мог мириться. Но что можно сделать помимо строительства рыбоводного завода, он тогда не знал. Дальнейшая же задержка строительства завода могла привести к гибели последних нерестилищ на Бурукане, тем более, что здесь вовсю хищничали браконьеры.
Еще в прошлом году, весной, а потом осенью, Колчанов побывал на Бирском рыбоводном заводе и там подробно познакомился с аппаратом Вальгаева. Этот аппарат разрабатывался для инкубации икры непосредственно в местах нереста кеты и не требовал капитальных сооружений. По идее изобретателя, его можно было построить из подручных средств. Колчанов, хотя и видел его несовершенства, уверовал в будущее этого аппарата. Уже тогда родилась у него идея испытать его на Бурукане. Он опасался одного: вдруг здесь не хватит местных производителей – лососей; возить их из других речек было ему не под силу. Прошлогодняя и нынешняя поездки на Бурукан были предприняты для проверки нескольких мелких ключей, впадающих в Бурукан и неизученных ихтиологами в период основного обследования. Читателю уже известно, чем кончились эти поездки: Колчанов обнаружил вполне достаточную базу для сооружения там аппарата Вальгаева. Теперь он мог смело приступать к осуществлению своей идеи. Но сначала надо было решить, что предпринимать: либо окончательно рвать свои отношения с профессором Сафьяновым, а может быть и с институтом, и надолго связать судьбу с Буруканом, либо отказаться от мечты воскресить Бурукан, вернуться в институт и целиком отдаться научно-исследовательской работе.
Этим, однако, не исчерпывалась вся сложность положения Алексея Колчанова. На пути вставало еще одно препятствие – запрет рыбинспектора Кондакова ловить производителей кеты на месте нереста, хотя Колчанов и догадывался, что Кондаков руководствуется отнюдь не соображениями охраны естественных нерестилищ…
…Было немногим более пяти часов, когда Колчанов вышел из райкома партии. Дел в Средне-Амурском больше не оставалось, и он решил немедленно отправляться на Чогор. Шурка Толпыгин был давно готов, погода стояла хорошая – тихая, ясная, довольно теплая. Не беда, что они доберутся поздно. В конце концов можно переночевать у бакенщика на Шаман-косе и заодно завезти ему пса, который вот уже третьи сутки сидит на привязи во дворе гостиницы и до чертиков надоел ее обитателям тем, что бесконечно скулит.
Как ни торопился Колчанов, но меньше чем за полчаса собраться в путь не удалось. Наконец все готово, Шурка оттолкнулся от берега. Колчанов завел мотор и хотел уже включить скорость, когда увидел Лиду Гаркавую. Она махала рукой, по-видимому, что-то кричала, но голоса се Колчанов не слышал: мешал шум мотора. Пришлось снова подъехать к берегу и заглушить мотор.
– Ты что же, Алексей, даже не зашел попрощаться? – еле переводя дыхание, спросила она, садясь на нос моторки.
– Извини, Лида, – Колчанов мягко и искренне улыбнулся, – спешим засветло добраться до Чогора.
– Как же успеете засветло, когда на дворе уже вечер, а впереди почти сто километров! Да еще хочешь искать толстолобов. А впрочем, смотри сам, дело твое. Я вот с чем: звонили из института и просили передать тебе и Николаю Николаевичу, что первого июня заседание Ученого совета, твое присутствие обязательно. Это первое. Второе – Иван Тимофеевич и Николай Николаевич поедут на Чогор завтра, потому что вечером Николаю Николаевичу предстоит разговор с Москвой. С ними поеду я и Петр Григорьевич Абросимов. Знаешь, бывший директор школы, пенсионер? Он согласился руководить школой-бригадой.
– Ну что ж, хорошо. Буду ждать вас.
– И прошу тебя, Алеша, подумай, пожалуйста, насчет программы и лекций для ребят.
– Ладно, подумаю.
Гаркавая долго провожала взглядом моторку. Легкая, стремительная лодочка, казалось, летела над самой поверхностью воды, навстречу вечерним лучам солнца, прочерчивая длинную пенящуюся борозду. Создавалось впечатление, что она берет разгон, чтобы подняться в воздух и вот-вот взлетит – уже оторвалась от воды вся ее передняя часть, и только корма, на которой сидит, подавшись всем корпусом вперед, Колчанов, еще царапает поверхность воды. Колчанов то и дело придерживал козырек своей старенькой кепчонки, поглубже натягивая ее на глаза, чтобы не сдуло встречным потоком воздуха. Он застыл в этой напряженной позе, будто изваянный скульптором. Грустная уходила с берега Лида: хоть бы раз повернул лицо в ее сторону!
Через полтора часа путники были уже более чем в пятидесяти километрах от Средне-Амурского. Там Колчанов свернул в тихую старицу Амура, глубоко вдающуюся в правобережье поймы. На излучине старицы начинался и уходил в луга большой залив, связанный системой озер и проток с Чогором. В этом огромном водном лабиринте в летнее время держался на выпасе толстолоб – одна из удивительнейших рыб Амура.
Пожалуй, в Амуре, да и не только в Амуре, нет рыбы из семейства карповых жирнее толстолоба. В копченом виде – это деликатес, который по вкусу можно сравнить разве только с осетровыми. Между тем и ихтиологи и рыбаки очень мало знают об образе жизни толстолоба. Известно, что он размножается пелагической икрой: одна рыбина выметывает непосредственно в толщу воды до полумиллиона икринок; икринки быстро набухают, а их прозрачную оболочку очень трудно различить в воде. В оболочке и происходит развитие зародыша, при этом довольно быстрое – в течение нескольких дней. Известен и характер питания толстолоба; пищей ему служит планктон. В размножении и в питании толстолоб не зависит от режима воды в Амуре. Казалось бы, при этих условиях запасы его должны быть очень большими. На самом же деле толстолоб занимает далеко не первое место среди промысловых рыб. Эта загадка связана с тем, что никто не знает, где и когда он находится. Если карася и сазана, щуку и сома летом нужно искать в стоячей воде, поближе к траве, а леща, верхогляда и желтощека – на течении, то о толстолобе ничего определенного не могут сказать ни ученые, ни рыбаки. Только зимой можно найти яму, где толстолоб отлеживается, часто вместе с другими карповыми рыбами.
Колчанов давно заметил, что между излучиной старицы Амура и Чогором кочует большое стадо толстолобов. Уже около десяти точек поставил молодой ихтиолог на карте лабиринта, изучая маршрут и закономерности движения стада. Теперь ему хотелось попутно найти еще одну такую «точку».
Над безбрежной амурской поймой царил первозданный покой. Замерли травы на лугах, зеленые купы тальника гляделись в зеркало воды, повсюду разлилась вечерняя дремотная тишь. Амур словно отдыхал после многодневных штормов. Только иногда показывалась тяжелая и ленивая в полете цапля, изредка оглашая всю округу своими зычными, похожими на стон воплями.
В этой тиши звук мотора напоминал нескончаемый звон огромной струны, натянутой где-то от края и до края над просторами лугов. Колчанов давно уже так не отдыхал душой, как сейчас, весь отдаваясь упоению стремительным движением.
Они мчались протокой. Чуть правее лодки из воды вдруг выпрыгнула огромная серебристая рыбина. Толстолоб! Потрепетав плавниками в воздухе и весь изогнувшись, он бухнулся обратно в воду, подняв каскад изумрудных брызг. Это было как бы сигналом: через мгновение такие же серебристые красавцы замелькали в воздухе повсюду вокруг лодки. Колчанов мгновенно сбавил бег моторки и стал выписывать крутые виражи: придуманный им еще в прошлом году способ выловить несколько рыбин. Не успел Колчанов, пряча голову и пригибаясь, сделать и двух кругов, как на дно лодки, перепугав пса, с грохотом упал полупудовый толстолоб. Едва Шурка прикрыл рыбину пологом палатки, как ощутил тупой, довольно увесистый удар по спине – в лодку влетел второй толстолоб. Хватит, нужно скорее выскакивать из «опасной зоны»! И лодка понеслась своей дорогой: новая «точка» выпаса толстолоба найдена!
Под впечатлением встречи с толстолобами Колчанов – уже в который раз – принялся обдумывать способ постановки опыта для выяснения причин, которые заставляют выпрыгивать из воды эту любопытную рыбу. Одни утверждают, что толстолоба пугает тень лодки или катера, другие – внезапный звук. Но Колчанову хотелось выяснить главное: почему только толстолоб при встрече с лодкой или катером выпрыгивает из воды? По рассказам старожилов Приамурья, в старину, когда рыбы в Амуре было гораздо больше, рыбакам случалось встречаться с такими стаями толстолобов, что они опрокидывали лодку.
Задержка с Лидой Гаркавой на берегу и встреча с толстолобами, тоже отнявшая несколько минут, привели к тому, что сумерки застали путников километрах в тридцати от Шаман-косы в довольно сложном лабиринте проток и тальниковых зарослей. Пока догорала заря, Колчанов мог вести лодку на самой большой скорости, хотя протока, по которой они ехали, делала одну петлю за другой. Но вот в небе потухли последние отсветы зари, и густая темень окутала пойму Амура. Свет карманного фонарика почти не пробивал темноту – села батарейка. Колчанов сбавил обороты мотора до самых малых. Пригнувшись к самому борту лодки, он, как и Толпыгин, изо всех сил напрягал зрение. И все-таки в одном месте лодка с такой силой наскочила на затопленный сухостойник, что едва не опрокинулась. К счастью, тальниковый коридор вскоре кончился, и перед путниками открылась широкая, усеянная отраженными звездами гладь воды. По расчетам Колчанова это было Песочное озеро, от которого отходит к Амуру широкая протока. Он не ошибся: через четверть часа позади остались последние купы тальников, и лодка выскочила в русло Амура. Или он привык к темноте, или ярче заблестели звезды, подсвечивая воду сверху и снизу, из глубины, но он стал видеть гораздо лучше. Теперь Колчанов выжимал из мотора всю силу, на которую только тот был способен. Так они мчались с полчаса, пока наконец не увидели впереди огоньки знакомых створ на Шаман-косе. А еще минут через десять лодка ткнулась носом в песчаный берег неподалеку от хижины бакенщика.
– Кого бог принес? – послышался густой хрипловатый бас от порога избы. – Уж не Алексея ли Петровича?
– Он самый, Филимоныч! – отозвался Колчанов. – Принимай Верного!
Но пес уже выскочил на берег и теперь радостно скулил и тявкал возле хозяина.
– Ну, задал ты мне, паря, головоломку, – старик подошел к лодке. – Только утром от рыбинспекторов узнал, что ты, слава богу, жив и здоров. Заходь чайку-то попить, а то, может, и переночуешь?
– Недосуг, Филимоныч, завтра у меня будут гости, – говорил Колчанов, нащупывая рыбину. – На вот, на уху! – Под ноги бакенщика, сверкнув серебром, шлепнулся толстолоб.
– Благодарствую, Петрович, – крякнул старик, поднимая полупудовую рыбину. – А там уж, паря, и сейчас у тебя гости. Большой да нарядный катер, из Хабаровска, должно…
