Текст книги "Проклятый Лекарь. Том 4 (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 16

Рудаков не принял всерьез мои слова. А зря!

Он демонстративно щелкнул крышкой карманных часов и наслаждался моментом. Прислонился к стене, скрестив руки на груди, часы держал так, чтобы я видел бегущую по кругу секундную стрелку. Его ухмылка была полна предвкушения моего провала.

Примитивная психология мелкого интригана.

Он думает, что давление времени выбьет меня из колеи. Не понимает, что для хирурга или некроманта три минуты – это целая вечность, за которую можно успеть принять десяток решений, от которых зависит даже не одна жизнь. Или смерть.

Я начал с классики: стетоскоп в уши, холодная мембрана на грудь пациента. Вдох… выдох…

Тоны сердца приглушены, но ритмичны. Тахикардия, сто десять ударов. Неспецифический симптом, как и повышенная температура у простуженного.

Пусто. Дыхание везикулярное, ослабленное, хрипов нет. Отёка лёгких нет. Тоже мимо.

– Две минуты сорок пять секунд! – услужливо напомнил Рудаков, его голос сочился ядом.

Я проигнорировал его, переходя к пальпации. Руки положил на живот.

Методично ощупывал пациента, квадрат за квадратом. Правое подреберье: печень не увеличена. Левое – селезёнка не чувствуется.

Это уже что-то, но слишком размыто. Может быть гастрит, панкреатит, язва… Десятки вариантов, и ни одного точного.

Стандартные методы не давали результата. Это было ожидаемо.

Рудаков не идиот, он бы не стал подсовывать мне случай с очевидным диагнозом, который можно поставить, просто взглянув на пациента. Значит, ключ к разгадке в деталях. В том, на что обычный врач в спешке не обратит внимания.

Я на долю секунды изменил фокус восприятия. Мир на мгновение потерял краски, превратившись в полотно из серых и чёрных потоков.

Картина была ясна: системная интоксикация. Потоки Живы были загрязнены, вялые, с тёмными сгустками, как река, в которую слили промышленные отходы. Не магия. Химия. Яд.

Я оставил живот и грудь. Подошёл к изголовью кровати.

Рудаков усмехнулся. Он, видимо, решил, что я сдался и просто проверяю зрачки для проформы. Но я сделал другое. Аккуратно, но твёрдо я надавил на подбородок пациента, открывая ему рот.

Запах. Первое, что ударило в нос – лёгкий, едва уловимый, но характерный запах прелых яблок.

Ацетон. Признак кетоацидоза. Уже теплее.

Я оттянул нижнюю губу пациента. И вот он. Ответ на все вопросы, начертанный прямо на слизистой.

Шах и мат, Фёдор Андреевич.

Они смотрят, но не видят. Диагноз практически готов, но для чистоты эксперимента и для максимального унижения Рудакова нужно собрать полный анамнез.

– Две минуты! – его голос стал резче. Услужливый тон исчез, уступив место плохо скрываемому раздражению. – Вы собираетесь ставить диагноз или проводить стоматологический осмотр?

Он начинает нервничать. Прекрасно.

Ожидал моей паники, моих метаний от живота к груди, судорожных попыток нащупать пульс. А я стою и рассматриваю зубы. Это ломает его сценарий. Он не понимает, что игра уже закончена.

Он всё ещё думает, что управляет процессом.

Я отпустил голову пациента и взял его правую руку. Кисть была холодной, кожа сухой. Я повернул её ладонью вверх и внимательно осмотрел ногти. Вот и второе доказательство.

Для окончательного подтверждения – неврологический тест. Я поднял его предплечье и попробовал разогнуть кисть в лучезапястном суставе. Никакого сопротивления. Рука безвольно повисла, как у сломанной марионетки.

Классическая «свисающая кисть» – результат токсического поражения лучевого нерва. Симптом, который ни с чем не спутать.

Триада симптомов. Полная и неоспоримая. Диагноз ясен.

На всё ушло чуть больше минуты. Оставалось ещё почти две, чтобы насладиться выражением лица моего оппонента.

Я выпрямился, намеренно отходя от пациента. Сделал вид, что протираю стетоскоп, демонстрируя, что осмотр закончен.

– Фёдор Андреевич, – я повернулся к нему. – Признаюсь, случай сложный. Я в некотором замешательстве. У вас, как у более опытного коллеги, наверняка уже есть какие-то версии? Может, опухоль мозга? Менингит? Или какая-нибудь редкая форма вирусного энцефалита?

Я подбросил ему наживку. Самые очевидные и самые неверные диагнозы, которые первыми приходят на ум при виде пациента в коме. Он должен был клюнуть. Его эго не позволило бы ему упустить шанс поучить «выскочку».

Рудаков расцвёл. Его лицо озарилось самодовольной, покровительственной улыбкой. Он подошёл ближе, похлопал меня по плечу – жест, полный снисходительного превосходства.

– Эх, Пирогов, Пирогов… – он покачал головой. – Талант у вас есть, не спорю. Но опыта, опыта не хватает! Очевидно же, что это опухоль в терминальной стадии! Посмотрите на кахексию, на кому! Это же стандартная картина раковой интоксикации с метастазами в головной мозг! Что ещё тут может быть? Всё по учебнику! Мы ждем результаты для подтверждения…

Попался.

Он озвучил самый примитивный и поверхностный диагноз, подтвердив свою полную некомпетентность. Он видит то, что лежит на поверхности, не пытаясь заглянуть глубже. Он бы понял свою ошибку, когда получил результаты МРТ.

Я посмотрел на его часы.

– Осталось тридцать секунд. Более чем достаточно, – тишина в палате стала оглушающей, нарушаемая лишь прерывистым дыханием пациента и тиканьем часов в руке Рудакова. – Ваш диагноз, Фёдор Андреевич, в корне неверен. И опасен для пациента, – мой голос был холодным и безэмоциональным, как у судьи, зачитывающего приговор. – У этого человека нет никакой опухоли. У него острая свинцовая энцефалопатия на фоне хронического сатурнизма. Проще говоря – отравление свинцом с поражением центральной нервной системы.

Лицо Рудакова за долю секунды прошло через всю палитру эмоций. Сначала недоумение. Затем шок. И, наконец, чистый, незамутнённый гнев человека, чью гениальность только что растоптали.

– Что за бред⁈ – взвизгнул он. – Откуда в Москве двадцать первого века свинцовое отравление⁈ Это вам не восемнадцатый век! Он что, работает на заводе по производству свинцовых белил⁈ Или ест из оловянной посуды?

Классическая реакция ограниченного ума. Он не может опровергнуть симптомы, поэтому атакует. Он не думает о пациенте, а лишь о том, как спасти своё лицо. Жалкое зрелище.

– Фёдор Андреевич, а вы пробовали смотреть на пациента, а не только на свои часы? – мой тон был спокойным, почти дружелюбным, что сделало его ещё более оскорбительным. Я подошёл к койке и лёгким кивком головы пригласил Рудакова последовать за мной. – Предлагаю потратить оставшееся время с пользой. На небольшой образовательный семинар.

Я снова открыл рот пациента.

– Урок первый: стоматология для терапевтов. Вот это, на дёснах, – я указал на тонкую линию, – свинцовая кайма, она же линия Бертона. Патогномоничный, то есть стопроцентно специфичный признак хронического отравления свинцом. Описан, кстати, ещё в тысяча восемьсот сороковом году. Элементарные знания, Фёдор Андреевич.

Я отпустил голову больного и взял безвольную руку.

– Урок второй: дерматология. А вот это, – я указал на ногти, – линии Мееса. Поперечные белые полоски. Появляются через два-три месяца после начала интоксикации тяжёлыми металлами.

Я поднял его предплечье.

– И, наконец, урок третий: неврология. Вот это – паралич лучевого нерва, та самая «свисающая кисть». Свинец избирательно поражает двигательные волокна периферических нервов.

Рудаков молчал.

Он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, но не мог произнести ни звука. Его мир, где он был гениальным интриганом, рушился на глазах, погребая его под обломками собственного невежества.

– Это классическая триада сатурнизма, – заключил я лекторским тоном. – Её знает любой студент третьего курса, который не прогуливал занятия по токсикологии. Если забыли, освежите память: учебник профессора Крамаренко, страница двести семнадцать. Там даже есть иллюстрации для тех, кто с трудом воспринимает текст.

– Но… но как… – это всё, что он смог выдавить из себя.

– Лечение элементарное, – я уже развернулся к двери, диктуя план через плечо, словно медсестре-ассистентке. – Хелаторная терапия. Капельница с тетацин-кальцием связывает и выводит свинец. Десять миллилитров десятипроцентного раствора на двести миллилитров физраствора, внутривенно, медленно. Дважды в день, курс – пять дней. И немедленно взять кровь на анализ. Содержание свинца будет превышать норму в десять, а то и в пятнадцать раз.

Я остановился в дверях, но не обернулся.

– Вы хотели диагноз и лечение за три минуты – вы их получили. За одну минуту и пятьдесят секунд, если быть точным.

Я вышел из палаты, но не успел сделать и десяти шагов, как услышал за спиной топот торопливых, сбивающихся шагов.

– Стойте!

Рука Рудакова вцепилась в мой рукав. Грубое нарушение личного пространства.

Я остановился. Медленно, очень медленно опустил взгляд на его пальцы, сжимающие ткань моего пиджака. Затем так же медленно поднял глаза и посмотрел на него.

Не исподлобья. Прямо. Взглядом, который я приберегал для демонов и зарвавшихся королей.

Он инстинктивно отдёрнул руку, словно обжёгся. Его лицо, ещё красное от гнева и унижения, начало бледнеть. Он ищет оправдание своему провалу.

Ему нужно поверить, что я сжульничал, потому что его раздутое эго не может принять факт, что его просто превзошли в интеллекте и компетенции.

– Что это был за фокус? – выпалил он. – Как вы смогли так быстро поставить диагноз? Вы что, заранее знали про этого пациента?

– Давайте начистоту, Фёдор Андреевич, – мой тон был спокойным, почти скучающим. – Ваша проверка – это примитивная интрига, скроенная на скорую руку. Шаг первый: найти нерешаемую задачу – умирающего пациента без истории болезни. Шаг второй: устроить публичный экзамен с невыполнимыми условиями. Шаг третий: в случае моего провала немедленно бежать с докладом к покровителям, к роду Бестужевых, и доложить о моей вопиющей некомпетентности. Я ничего не упустил?

– Я не… – начал было Рудаков, но я поднял руку, один указательный палец. Жест, который в прошлой жизни останавливал легионы нежити. На Рудакова он подействовал не хуже.

Он захлопнул рот на полуслове.

– Вы слышали обо мне слухи, Фёдор Андреевич? – я понизил голос, заставляя его напрячься. – Уверен, что слышали. В этой клинике стены тоньше папирусной бумаги. Шепчутся в ординаторской, в курилках, в столовой… О моих необычных диагностических методах. О странных, почти чудесных выздоровлениях пациентов, от которых отказались другие. О том, что я всегда появляюсь там, где должен быть умирающий…

Я сделал паузу, глядя ему прямо в глаза.

– И знаете что? Они все правдивы. Каждый. До единого, – закончил я.

Он не просто сглотнул. Он попятился назад, пока не упёрся спиной в стену.

Его взгляд метался по моему лицу, пытаясь найти хоть намёк на шутку, на блеф. Но находил лишь ледяное, безэмоциональное спокойствие.

Он понял, что пытался играть в свои жалкие интриги не с коллегой-конкурентом, а с чем-то другим. С чем-то, чего он не понимал и что внушало ему первобытный, животный ужас.

Теперь он будет бояться.

Как непредсказуемую силу, которая видит его насквозь. Это гораздо эффективнее любого административного ресурса. Страх – лучший поводок. И я только что надел его на шею своему новому заведующему.

Я понизил голос, возвращаясь к спокойному, почти скучающему тону лектора, закончившего свой семинар. Это действовало на него сильнее любого крика.

– Вы совершили ошибку, Фёдор Андреевич. Вы решили сыграть в игру, правил которой не понимаете, с противником, природу которого не можете даже вообразить. Вы проиграли. Это не страшно, все проигрывают. Главное – вовремя сделать выводы, – пожал я плечами.

И предложил ему простой и понятный договор:

– Я не трогаю вас, а вы не лезете ко мне. Мы просто коллеги. Вы – заведующий на бумаге, я – лечу пациентов. Этого достаточно для мирного сосуществования. Вам понятны условия?

Уничтожить его прямо сейчас было бы слишком… грязно. Скандал, расследование, лишнее внимание со стороны Бестужева. Нет. Гораздо эффективнее превратить его из врага в нейтрализованный, запуганный актив.

Полезного из него уже не выйдет, но по крайней-мере, он не будет мешать.

Он выглядел как человек, которому только что объяснили, что змея, которую он пытался погладить, была ядовитой. На его лице был страх от осознания масштаба своей ошибки.

– Да… да, конечно. Я просто… я думал… – забормотал он.

– Вы думали, что я слабое звено, – продолжил я, разбирая его психологический портрет, как скучный анамнез. – Выскочка-бастард, которого можно легко сломать административным ресурсом. Человек без связей, без поддержки, которого можно раздавить и не понести за это никакой ответственности.

Я усмехнулся.

– Этот пациент должен был стать вашим козырем. Рычагом давления. «Сделай, как я говорю, Пирогов, или я расскажу всем, как ты опозорился, не справившись с простейшим случаем». Примитивная, но в теории рабочая схема шантажа. Только вот незадача – опозорились вы, а не я.

– Я больше не буду, – пробормотал Рудаков. Это прозвучало не как обещание, а как лепет напуганного ребёнка, пойманного на краже варенья.

– Вот и отлично, – я перешёл на свой обычный врачебный тон. Тон, которым я отдаю распоряжения ординаторам. – Идите, займитесь пациентом. Это теперь ваша прямая обязанность.

Я остановил его уже у двери и закончил:

– И кстати, когда будете собирать анамнез, выясните источник интоксикации. Он маляр? Гончар? Живёт в старом доме со свинцовыми трубами? Это важно для профилактики. И чтобы другие не пострадали. Не забудьте внести данные в историю болезни. Я проверю.

Он молча кивнул и почти бегом скрылся в палате.

Он подчинится. Не из уважения, а из страха.

Сегодня я приобрёл нового, абсолютно подконтрольного заведующего отделением. Иногда самый эффективный способ управления – это одна-единственная, но предельно наглядная демонстрация силы.

Дверь в палату Ливенталей я открыл без стука. Тишина, нарушаемая лишь мерным шелестом страниц и тихим, ровным дыханием.

Граф сидел в высоком вольтеровском кресле у кровати дочери. На его коленях лежал томик в кожаном переплёте – Мопассан, судя по обложке.

Аглая спала, укрытая лёгким одеялом, её волосы разметались по белоснежной подушке. Идиллическая картина, если не знать, какую бурю мы пережили всего несколько часов назад.

Динамика была положительной. Граф уже не выглядел как умирающий старик. Он – патриарх, глава рода, вернувшийся к своим обязанностям. Аглая… её лицо было спокойным. Никаких признаков внутреннего кошмара.

Это был хороший знак.

– Доктор! – он не просто вскочил. Он отбросил книгу, которая с глухим стуком упала на ковёр, и бросился ко мне. В его глазах, ещё недавно тусклых, горел огонь искренней, почти религиозной благодарности. – Вы… вы чародей! Вы вернули мне дочь! Я ваш вечный должник! Любое моё состояние, любое влияние – всё к вашим услугам!

Он полез во внутренний карман сюртука и достал телефон с таким трепетом, словно это был не инструмент для перевода, а орден высшей степени. Он спросил номер моей карты.

– Вот. Как и обещал – перевод на сто тысяч рублей. За спасение Аглаи. И это только начало!

Мне на телефон пришло уведомление от банка. Ровная, аккуратная сумма с пятью нулями. Неплохое вознаграждение за одну ночь работы.

– Я лишь выполнял свою работу, ваше сиятельство, – ответил я.

А окончательный счёт мы выставим, когда вы и ваша дочь будете полностью здоровы. И поверьте, он будет не только финансовым.

– Посмотрите сами, – граф отошел от кровати. – Она приходила в себя утром, была очень слаба, но узнала меня. Сейчас спит уже третий час.

Я подошёл к кровати. Мои движения были точными и отстранёнными.

Два пальца положил на сонную артерию. Пульс – шестьдесят восемь, ритмичный. Стетоскоп прислонил к груди. Тоны сердца ясные, шумов нет. Лёгочные поля чистые, дыхание везикулярное.

Проверка зрачкового рефлекса. Базовые показатели в норме.

Я активировал некротическое зрение.

Потоки Живы в её теле, ещё недавно напоминавшие высохшее русло реки, начали наполняться. Медленно, но уверенно. Как весенний ручей. Организм начал процесс самовосстановления. Моё вмешательство дало ему необходимый толчок. Ритуал прошёл чисто.

Физическое восстановление займёт три-четыре дня. Психологическое дольше. Но она справится. В ней есть стержень её отца. Главная задача сейчас – обеспечить ей полный покой и правильную терапию. И не подпускать к ней никого, кто мог бы нарушить хрупкое равновесие.

Вечная благодарность одного из самых влиятельных людей Империи. Полный контроль над ситуацией. Сегодняшний день определённо приносит свои дивиденды. Теперь нужно убедиться, что никто не помешает мне их получить.

– Лечение Аглаи, – я указал на капельницу, которую как раз меняла медсестра, – работает по плану. Продолжайте курс строго по схеме, которую я оставил Ярку. Никаких самовольных отмен или изменений дозировки. Сейчас её организму нужен покой и стабильность.

– А что с той… костяной кошкой? – осторожно спросил граф. – В нашем роду ещё такого не было.

Разумеется, Ярк рассказал ему абсолютно всё! Но на то и был мой расчет.

– В вашем роду много чего не было, граф. Но времена меняются. Считайте это… эксклюзивной системой безопасности, настроенной персонально на вашу дочь. Ни один наёмный убийца не ожидает встретить на своём пути одушевлённый скелет, который невозможно убить пулей. Это не проклятье. Это привилегия.

– Фамильяр из костей… – граф покачал головой, но в его взгляде я уже видел не страх, а задумчивость.

– Зато оригинально. И очень эффективно для защиты.

Я вышел из палаты, и волна чистой, концентрированной благодарности ударила в Сосуд. Не просто слова, а искреннее чувство могущественного человека, обязанного мне жизнью дочери. Ещё пять процентов.

Всего – двадцать пять. Комфортный оперативный резерв.

День потек по привычному руслу: обход, осмотры, методичный сбор урожая. Два процента с купца с подагрой за снятие болевого синдрома, три – с барышни с мигренью за точный диагноз.

Мелкие, но стабильные поступления – как налоги с подконтрольных территорий. К обеду Сосуд заполнился до тридцати процентов. Энергетическая стабильность достигнута. Можно работать спокойно, не думая о голоде.

Но затем система дала сбой.

Я нигде не мог найти Свиридова. Никто не мог дать конкретный ответ где он находится. Я даже к Сомову ходил, но тот как назло уехал на какую-то конференцию. Что ж… ему же хуже.

Надо узнать, кто под него копает, потому что крот в больнице мне не нужен.

В четыре часа дня, когда я как раз заканчивал осмотр купчихи с ожирением третьей степени, телефон завибрировал. Я достал аппарат.

Короткое сообщение:

«В „Славянском базаре“ погром. Встреча переносится. Пречистенка, 17. Жду в восемь. А. Б.»

Погром. Мягко сказано.

Скорее, поле битвы после столкновения двух небольших армий. Логично, что она не хочет ужинать среди обломков мебели и следов когтей на стенах.

Но новый адрес… Пречистенка, 17. Не помню чтобы там был ресторан.

Вечером я покинул клинику раньше обычного. Заходить в морг, чтобы подпитаться энергией смерти, не стал. Анна Бестужева – девушка с тонким обонянием. Запах формалина и тлена не лучший парфюм для встречи с ней.

– Я ем грунт? – встретил меня Костомар у двери. «Готовитесь к выходу, милорд?»

– На важную встречу. Дипломатическую, – ответил я.

– Я ем грунт! – он указал на мой лучший костюм, уже идеально выглаженный и висящий на резной вешалке. Рядом – начищенные до зеркального блеска туфли и свежий шёлковый галстук.

Он – идеальный адъютант. С течением жизней ничего не меняется.

– Спасибо, друг. Ты незаменим.

В этом мире встречают по одёжке. Мой внешний вид должен быть безупречен. Не для того, чтобы произвести на Анну впечатление, а для того, чтобы соответствовать статусу и не давать противнику ни одного повода для снисходительного отношения.

Я должен выглядеть не как бедный лекарь, а как равный.

Подошёл к переноске. Кошка сидела спокойно, наблюдая за мной своими зелёными огоньками. Она уже не буйствовала. Она ждала.

– Мяу? – её беззвучный вопрос был полон ожидания.

– Скоро увидишься с хозяйкой. Терпение – добродетель. Даже для фамильяров.

Я не спеша оделся: идеально сидящий костюм, белоснежная рубашка, туго завязанный галстук.

Проверил содержимое карманов. Телефон. И маленький, но очень острый хирургический скальпель в специальном кожаном чехле.

Никогда не знаешь, когда понадобится провести экстренную трахеотомию. Или вскрыть артерию зарвавшемуся собеседнику.

Ровно в половине восьмого чёрный седан бесшумно подкатил к подъезду. Сергей, как всегда, был на месте за пять минут до назначенного времени.

Профессионал. Я сел в тёплый, пахнущий дорогой кожей салон.

– Пречистенка, семнадцать.

– Пречистенка, дом семнадцать? – переспросил водитель. Его вопрос прозвучал не как сомнение, а как уточнение данных, как у штурмана, сверяющегося с картой. – Это жилой дом, доктор. Доходный дом князя Оболенского. Там частные апартаменты.

Вот как. Интересно.

– Я в курсе, Сергей. Везите, – я пресек дальнейшие вопросы.

Машина плавно тронулась с места.

Итак, Анна сменила публичное пространство на частное. Резкий тактический ход.

Вариантов несколько. Первый, самый очевидный: она хочет полной конфиденциальности для обсуждения дел, которые не должны услышать лишние уши.

Второй, более вероятный: проверка. Она хочет посмотреть на меня вне привычной среды, вне больницы. Оценить, как я держусь, как говорю, как реагирую.

Третий, самый интригующий: это не деловая встреча. Это приглашение иного рода.

И, наконец, четвёртый, прагматичный: это ловушка. Засада. Она заманивает меня на свою территорию, чтобы нейтрализовать. Необходимо быть готовым ко всем четырём сценариям.

Мы прибыли. Пречистенка, 17. Массивный доходный дом в стиле модерн, построенный для столичной аристократии и богатых промышленников.

Идеальное место для деловых переговоров. Или для засады.

Я достал телефон. Набрал её номер. Три долгих гудка… и сброс.

Она видит мой вызов, но не отвечает. Вместо этого короткое сообщение: «2-й подъезд, 6-й этаж».

Она контролирует коммуникацию. Не даёт мне возможности задать вопросы, услышать её голос, оценить интонацию.

Интересно. Это повышает вероятность четвёртого сценария.

Что ж. Игра становится всё более захватывающей. Красивая и, без сомнения, опасная девушка приглашает в свою квартиру в элитном доме.

Грех отказываться.

В прошлой жизни я принимал подобные приглашения от королев, демонесс и верховных жриц. Обычно это заканчивалось… ну там тоже сценарии были разные…

Посмотрим, какой вариант выберет Анна Бестужева.

– Сергей, – я повернулся к водителю. Его лицо было непроницаемо, но я видел, как напряглись мышцы на его челюсти. – План действий. Вы остаётесь здесь. Двигатель не глушить. Если через час я не выйду или не пришлю сообщение с кодовым словом «пациент стабилен», – немедленно уезжаете. Никаких попыток зайти за мной внутрь. Просто уезжаете и сообщаете Ярку о том, что случилось. Он всё поймёт.

– Вас понял, доктор. Буду ждать, – он не задал ни одного вопроса. Идеальный исполнитель.

Я вышел из машины. Поправил костюм. Проверил, легко ли достаётся скальпель из внутреннего кармана. Сделал глубокий вдох холодного вечернего воздуха.

Итак, занавес поднят. Время для первого акта.

Посмотрим, какую пьесу для меня приготовила дочь графа. Трагедию, комедию или, что более вероятно, напряжённый триллер с эротической развязкой.

Я направился ко второму подъезду.

Подъезд встретил меня прохладой полированного мрамора и тишиной. Идеальное место для тихой беседы. Или для тихой ликвидации.

Поднимаясь по лестнице, я был начеку.

Моё второе зрение, некромантское, текло впереди меня, как невидимый туман. Оно облизывало ступени, просачивалось сквозь стены, «пробуя на вкус» остаточные эманации.

Я искал не только активные ловушки, но и следы недавнего магического вмешательства, следы чужого присутствия.

Третий этаж. Четвёртый. Пятый. Ничего.

Ни одной магической «сигналки», ни одной руны-ловушки, ни даже простейшего амулета-наблюдателя на дверях соседей.

Неестественно.

В домах такого класса магическая защита – норма, как замок на двери. Отсутствие следов – это не признак безопасности. Это признак профессиональной зачистки.

Кто-то позаботился о том, чтобы я ничего не нашёл. Это повышает ставки.

На шестом этаже лестничная площадка заканчивалась одной-единственной дверью. Массивной, из тёмного дуба.

Без номера, без имени на табличке. Логично.

В здании такого класса верхний этаж – это пентхаус, корона здания. Она не просто живёт здесь. Она здесь правит.

Я «ощупал» дверь своей силой в последний раз, более тщательно. Ничего.

Никаких грубых магических печатей, никаких нажимных пластин под ковриком. Конечно. Анна Бестужева слишком умна для таких примитивных методов.

Ловушка была не на двери. Дверь и была входом в ловушку.

Я протянул руку к кнопке электрического звонка. Но не успел коснуться. Замок щёлкнул и дверь бесшумно пошла внутрь сама.

И тут ударил свет. Не просто яркий. Белый, хирургический, абсолютно поглощающий.

Тактический приём. Сенсорная атака, рассчитанная на то, чтобы ослепить и дезориентировать на несколько критических секунд. А за ней…