Текст книги "Проклятый Лекарь. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6

Его паника была идеальным катализатором для новой вспышки аритмии, но симптомы, которые он описывал, вели совершенно в другую сторону.

Не сердце.

Мозг. Тревожный звоночек в моей голове превратился в оглушительный набат.

Интересно. Становится всё интереснее.

– Спокойно, ваше сиятельство, – мой голос прозвучал ровно и властно, разрезая его панические всхлипы. – Не двигайтесь. Дышите глубоко. Давайте проверим.

В то время как он терял контроль над своим телом, я брал этот контроль на себя. Я сел напротив него и поднял указательный палец.

– Ваше сиятельство, закройте левый глаз ладонью и смотрите правым мне прямо на переносицу. Я буду двигать пальцем, а вы скажете, когда его увидите, не отводя взгляда.

Я завёл свою руку далеко в сторону, за пределы его видимости, и начал медленно вести пальцем от периферии к центру.

Сначала сверху.

– Вижу, – сказал он, когда палец был под правильным углом. Снизу – норма. Со стороны носа – норма. А вот сбоку…

Я завёл руку далеко со стороны его правого виска и начал медленно приближать палец к центру. Сорок пять градусов… тридцать… двадцать… Тишина.

Граф напряжённо всматривался вперёд, его зрачки были расширены.

– Вижу! – отчаянно выкрикнул он, когда мой палец был уже почти прямо перед его глазом.

Я повторил тест для другого глаза, попросив его закрыть правый. Результат был идентичным. Чёткое, симметричное выпадение височных, боковых полей зрения с обеих сторон.

Вот оно. Битемпоральная гемианопсия.

Классический, хрестоматийный симптом, который любой студент-третьекурсник видел на картинках в учебнике, но почти никто – вживую.

Причина могла быть только одна – что-то физически сдавливало перекрест зрительных нервов. Прямо в центре его черепа, у основания мозга, росло нечто, что не должно было там находиться.

Физический осмотр дал мне направление. Теперь нужно было заглянуть «под капот» и увидеть всё своими глазами.

Я активировал некро-зрение, чтобы подтвердить свои подозрения. Потоки Живы в теле графа были в целом ровными, но в голове… там была катастрофа. Мутное, тёмное пятно, которое искажало и пережимало энергетические каналы, идущие от глаз.

Но что это было? Опухоль? Киста? Аневризма? И как это связано с его тиреотоксикозом? Я был отличным диагностом, но не ходячей энциклопедией.

Объём информации был слишком велик, чтобы мгновенно проанализировать и связать воедино две настолько разные патологии. Голова гудела от напряжения.

Я знал, где проблема. Но я пока не понимал, что это за проблема. А в медицине разница между «где» и «что» – это разница между жизнью и смертью.

– Что-то… что-то серьёзное, доктор? – граф внимательно следил за моим лицом, пытаясь прочитать в нём свой приговор. Сейчас он был не уверенным в себе, а испуганным мужчиной, чья жизнь оказалась в руках молодого лекаря.

– Мне нужно кое-что проверить, – уклончиво ответил я. Говорить ему правду сейчас было всё равно что подлить масла в огонь его паники. – Не волнуйтесь, я обязательно разберусь в причинах вашего недомогания. А пока продолжайте принимать все назначенные препараты и старайтесь сохранять спокойствие.

– Но… мои глаза… что с ними⁈ – в его голосе звенела паника. – И голова… раскалывается. Прямо за глазами, вот здесь, – он неосознанно коснулся пальцами переносицы. – Давит, словно тисками сжимает…

Добавились еще симптомы. Интересно.

– Доверьтесь мне, – я шагнул вперёд и положил руку ему на плечо. Этот жест был не жестом сочувствия, а жестом собственника, успокаивающего ценный, но взбунтовавшийся актив. – Я найду причину и устраню её. Обещаю. А сейчас главное – спокойствие. Любое волнение вам вредит.

Я вышел из палаты, оставляя его наедине со страхом и моей туманной надеждой.

Ситуация изменилась кардинально. И изменилась в мою пользу. Раньше у меня был только один рычаг давления на него – его дочь.

Теперь появился второй, куда более мощный – его собственная жизнь, висящая на волоске из-за опухоли в его мозгу.

Я не бежал. Я нёсся.

Паника графа не передалась мне, наоборот – она зажгла во мне холодный, исследовательский огонь. Наконец-то достойная загадка!

Не рутинная сердечная недостаточность, а элегантная, сложная головоломка, состоящая из, казалось бы, взаимоисключающих частей.

Я практически вломился в ординаторскую. К счастью, там был только Костик, который после вчерашней дуэли и своего выигрыша смотрел на меня как на ходячее божество от медицины.

– Доктор Пирогов! – он вскочил со стула, едва не опрокинув стопку журналов. – Чем могу помочь? Анализы срочные? Кофе принести?

– Бумагу и ручку, – бросил я, усаживаясь за стол Сомова. – И твои мозги. Нужно подумать.

Костик с благоговейной готовностью положил передо мной чистый лист и отточенный карандаш.

Я резко разделил его жирной чертой на две колонки. Мой почерк был не каллиграфическим, а быстрым, острым, каждая буква – удар. Я не писал, я препарировал проблему, раскладывая её на составные части.

Колонка 1 (Эндокринология):

Тахикардия, мерцательная аритмия (сердце бьётся как сумасшедшее).

Тремор рук.

Похудение, потливость (организм сжигает себя изнутри).

Тиреотоксикоз (подтверждено анализами, зашкаливающий уровень гормонов).

Колонка 2 (Неврология):

Битемпоральная гемианопсия (выпадение боковых полей зрения).

Головная боль (распирающая, за глазами).

Давление в области переносицы.

Два набора симптомов.

Две разные, казалось бы, вселенные, которые по какому-то дьявольскому капризу сошлись в одном теле. Огонь и лёд. Но я знал – мост между ними должен существовать. Нужно было только найти его.

– Интересная картина, – Костик заглянул через плечо, его голос был полон почтительного любопытства. – Может, это два разных заболевания? Простое совпадение?

– Совпадения – это оправдание для ленивых умов, Костик, – отрезал я, не поднимая головы. – В организме всё связано. Ищи связь.

Я не столько спорил с ним, сколько со своим собственным разумом, используя его как спарринг-партнёра. Он должен был набрасывать стандартные, очевидные теории, а я – отбивать их одну за другой, сужая круг поиска.

– А может, метастазы? – предположил он. – Рак щитовидной железы с метастазами в мозг? Это объяснило бы и то, и другое.

– Нет, – я покачал головой. – Неврология не та. При метастазах в мозг мы бы видели очаговую симптоматику – парез, нарушение речи, а не эту симметричную слепоту на виски. К тому же, анализы на онкомаркеры были чистыми.

– Тогда… может быть, аутоиммунное? – Костик явно старался произвести впечатление. – Системная красная волчанка может давать и эндокринные, и неврологические нарушения.

– Тоже мимо. Волчанка – это грязный, системный пожар. Она оставляет следы везде: характерная сыпь-бабочка на лице, поражение почек, суставов. А здесь – два точных, хирургических удара по двум разным системам.

Я взял со стеллажа толстый, пыльный том «Эндокринологии» и начал лихорадочно листать главы, посвящённые тиреотоксикозу. Все известные причины – Базедова болезнь, токсический зоб – не давали ответа на неврологические симптомы.

Костик тем временем, видя моё замешательство, притащил ещё три справочника.

– А что, если искать не в щитовидке? – вдруг робко сказал он, указывая на мой список. – Все эти симптомы – это следствие. А что, если причина не в ней? Что, если проблема выше? В голове? Есть же центральная регуляция всей эндокринной системы…

Я замер. Рука, державшая страницу, застыла в воздухе.

Выше. Конечно! Я копал не в том месте! Я искал причину в затапливаемом подвале, когда проблема была в прорванной трубе на самом чердаке! Центральная регуляция! Гипофиз! Турецкое седло! Хиазма! Чёрт возьми, Костик!

– Костик, молодец! – твердо сказал я. – Тьма не забудет тебя. Получишь шоколадку, – эта фраза была не похвалой, а констатацией факта, что он, сам того не понимая, дал мне последний недостающий фрагмент. Я отбросил эндокринологию и схватил справочник по неврологии. – Где же это было… где…

И вот она – глава «Опухоли гипофиза».

Схема расположения показывала крошечный гипофиз, уютно устроившийся в костном кармашке, который назывался турецким седлом. А прямо над ним, как натянутый гамак, проходил перекрест зрительных нервов – хиазма. А на следующей странице…

Я пробежал глазами по тексту.

Описание редкой опухоли, которая, разрастаясь, делает две вещи одновременно. Во-первых, она сама начинает вырабатывать гормон, который как кнутом хлещет щитовидную железу, заставляя её отравлять организм. Вторичный тиреотоксикоз. А во-вторых, растя вверх, она физически давит на перекрест зрительных нервов.

Пазл сложился. Каждая деталь встала на своё место с оглушительным щелчком.

– Вот оно! – я хлопнул ладонью по раскрытой странице, заставив Костика подпрыгнуть. – Аденома гипофиза! Она сидит в его голове, вырабатывает ТТГ и заставляет щитовидку работать на износ. И одновременно, разрастаясь, она давит на зрительные нервы сверху, вызывая его «слепоту»!

Костик присвистнул, его глаза округлились от восхищения.

– Красиво. Элегантно. Но как это доказать? – прищурился он.

Аденома гипофиза.

Редчайшая патология. Диагноз, который девяносто девять процентов врачей в этой Империи не поставили бы за всю свою жизнь. Этот диагноз был больше, чем просто медицинский триумф.

– МРТ головного мозга с контрастным усилением, – я уже закрывал книги и собирал бумаги со стола. Охота окончена, пора было разделывать тушу. – Срочно. И мне нужен Сомов. Немедленно.

В палату я вернулся уже совершенно другим человеком. Врачом, точно знающим, с чем он имеет дело. Карта его черепа теперь была ясна мне, как план моей собственной цитадели.

Каждый симптом, каждая жалоба встала на своё место.

Граф сидел в кровати, пытаясь читать газету на вытянутой руке, но я видел, как его взгляд не может сфокусироваться на строчках.

– Ваше сиятельство, – я присел на стул рядом, занимая позицию уверенного контроля. – Я знаю, что с вами происходит.

– Неужели? – он отложил газету, и в его голосе прозвучала смесь страха и надежды. – И что же?

– Говоря простым языком, у вас в голове есть небольшое образование. Оно находится в самом центре мозга и делает две вещи: заставляет вашу щитовидную железу вырабатывать слишком много гормонов и одновременно давит на нервы, идущие от ваших глаз. Отсюда и все проблемы разом: и с сердцем, и с внезапным ухудшением зрения.

Я намеренно упростил до примитивизма. «Небольшое образование» звучало куда менее страшно, чем «опухоль». Это был тактический ход, чтобы не спровоцировать новую волну паники, которая мне сейчас была совершенно не нужна.

Но граф был не из тех, кого можно обмануть эвфемизмами. Он побледнел.

– Опухоль мозга?

– Доброкачественная, – поспешил успокоить я, давая ему соломинку, за которую можно ухватиться. – И мы можем это исправить. Но сначала нужно снять отёк вокруг неё, чтобы защитить ваше зрение. Немедленно.

Не дожидаясь его вопросов, я нажал кнопку вызова медсестры на панели у кровати, одновременно доставая свой планшет. Через полминуты в палату почти бесшумно вошла дежурная сестра.

– Слушаю, доктор, – она посмотрела на меня с ожиданием.

– Графу Ливенталю. Срочно. Дексаметазон, восемь миллиграммов, внутривенно струйно. Затем подготовьте систему для капельницы. Назначения я сейчас внесу в систему, – произнёс я, не отрывая взгляда от экрана планшета.

Молодая медсестра удивлённо подняла на меня брови. Она привыкла, что назначения для ВИП-пациентов делает лично Сомов, а не какой-то ординатор.

– Ещё назначения для графа? Но ведь Пётр Александрович…

– Срочно, – перебил я, мой голос был холодным и не терпящим возражений. – Каждая минута на счету.

Я видел её удивление. Правила, протоколы, иерархия… Всё это не имело никакого значения, когда речь шла о времени.

А время было ресурсом, который я не мог позволить себе тратить на препирательства с младшим медперсоналом. Она кивнула и, не смея больше спорить, побежала в процедурную.

Я быстро внёс назначения в электронную карту. Убрав планшет, я снова повернулся к графу. Он всё так же сидел, вцепившись в подлокотники, и смотрел на меня с отчаянной надеждой.

– Сейчас вам сделают укол, – сказал я спокойным, размеренным тоном. – Он снимет давление в голове и прояснит зрение. Вам станет легче, обещаю. Я же тем временем соберу консилиум, и мы решим, что делать дальше. Главное – никакого волнения. Вы под моим личным контролем.

Он молча, с трудом кивнул. Слово «контроль», кажется, подействовало на него куда лучше, чем любые пустые утешения. Аристократы понимают язык власти.

Только после этого я вышел из палаты, оставляя его в руках медсестры. Теперь можно было переходить к следующему этапу – штурму административной машины в лице заведующего терапией.

Кабинет Сомова находился в конце коридора. Я постучал и, не дожидаясь ответа, вошёл.

– Пирогов? – заведующий поднял голову от бумаг. – Что-то срочное?

– Пётр Александрович, у графа Ливенталя аденома гипофиза, – с серьезным лицом сказал я, не тратя времени на предисловия. – Вероятнее всего, ТТГ-секретирующая, с компрессией хиазмы. Мне нужна экстренная МРТ головного мозга с прицельным сканированием турецкого седла.

Сомов медленно отложил ручку. Его лицо выражало сначала рутинное недовольство тем, что его отвлекли, а затем – чистое недоумение.

– С чего вы взяли? Аденома гипофиза? Пирогов, это одна из редчайших патологий…

Я молча положил перед ним лист бумаги, на котором были выписаны две колонки симптомов, и провёл пальцем по линии, соединяющей их.

– Тиреотоксикоз неясного генеза плюс классическая битемпоральная гемианопсия. Что ещё это может быть?

Сомов не мигая изучал мои каракули.

– Я уже начал противоотёчную терапию дексаметазоном, – добавил я, нанося финальный удар. – Но нам нужно увидеть точные размеры и локализацию опухоли. Чтобы понимать, с чем мы имеем дело.

Сомов молча изучал мои записи. Я видел, как на его лице недоумение сменяется изумлением, а затем – шоком и профессиональным восхищением. Он понимал, какую интеллектуальную работу я проделал за последние пару часов.

– Это… блестящая диагностика, – наконец произнёс он, поднимая на меня взгляд, в котором больше не было снисхождения. – Просто блестящая. Хорошо. Я лично позвоню в радиологическое отделение. Они сделают МРТ в течение часа. Вне очереди.

– Спасибо, – я коротко кивнул и развернулся к выходу.

– Пирогов, – окликнул меня Сомов, когда я уже был в дверях. – Если вы правы… это будет диагноз года.

«Диагноз года»… Как мелко.

Он видит в этом публикацию в «Имперском медицинском вестнике» и новую строчку в резюме. А я вижу впереди совсем другое.

Операция на мозге у не самого последнего человека в Империи.

Нет, диагноз – это самое простое.

Если я прав, то я только что открыл ящик Пандоры. И это было восхитительно.

Кабинет лучевой диагностики встретил нас приглушённым светом и мерным, низким гулом работающей аппаратуры. Воздух был холодным и пах озоном.

Это был храм современной медицины, святилище, где безжалостные технологии позволяли заглянуть в самые сокровенные тайны человеческого тела, вытаскивая на свет любую аномалию.

Мизансцена была выстроена идеально.

Граф, бледный и осунувшийся после введения контрастного вещества, сидел в кресле-каталке, укутанный в больничный плед.

Когда его положили внутрь аппарата, он больше не был хозяином жизни, а лишь хрупким пациентом, ожидающим приговора.

Сомов стоял за спиной радиолога, напряжённо вглядываясь в экран – поза начальника, который контролирует процесс, но чей исход зависит не от него.

Радиолог, жрец этого храма, со спокойным лицом управлял машиной.

А я стоял чуть в стороне, скрестив руки на груди. В позе отстранённого наблюдателя.

Я не нервничал. Не суетился. Просто ждал визуального подтверждения того, что уже знал.

На огромном мониторе начали появляться изображения. Слой за слоем, срез за срезом томограф проникал вглубь черепа графа, выстраивая детальную карту его мозга.

Сначала – неясные тени, серое и белое вещество. Напряжение в комнате нарастало, становилось почти физически ощутимым.

– Вот, – наконец произнёс радиолог, указывая курсором на центр экрана. Он сделал паузу, словно сам был удивлён тому, что увидел. – Турецкое седло. И в нём…

На срезе чётко визуализировалось белое, почти светящееся на тёмном фоне образование. Хищная, уродливая жемчужина, распустившаяся в самом сердце его мозга.

Аденома гипофиза размером около двух сантиметров. Она не просто сидела в своём костном гнезде, она уже выходила за его пределы, поднимаясь вверх и заметно деформируя тонкую пластинку перекреста зрительных нервов.

Молчание в кабинете стало оглушительным. Мерное гудение томографа, казалось, заполнило всё пространство. Никто не дышал. Все смотрели на экран, на это неопровержимое, уродливое доказательство.

– Невероятно, – прошептал Сомов, первым нарушив тишину. Он медленно повернул голову и посмотрел на меня. – Вы увидели это… без томографа. По косвенным признакам, по одной только логике вычислили опухоль в центре мозга.

Он смотрел на меня, и в его взгляде я видел не просто уважение или профессиональное восхищение.

Я видел страх. Страх перед интеллектом, который он не мог понять и, следовательно, не мог контролировать. С этого момента я перестал быть для него просто ценным, гениальным сотрудником.

Я стал опасным, непредсказуемым союзником.

Я молчал. Кричать «я же говорил» – удел истеричек и базарных торговок. Мой триумф был в этой тишине. В его потрясённом взгляде. В неопровержимом изображении на экране.

Подтверждение было получено. Этого было более чем достаточно.

Когда Ливенталя вытащили из аппарата, вернули в каталку и показали опухоль, он едва слышно икнул.

Граф перевёл взгляд с экрана на меня. Он смотрел на изображение своего «врага» со странной смесью ужаса и… облегчения. Неопределённость закончилась. Враг обрёл имя и форму. Теперь он знал, с чем бороться.

– Значит, теперь вы знаете, что со мной, – его голос был слабым, но твёрдым. – Это… это можно вылечить?

Все его деньги, вся его власть в этот момент были бессильны. Он полностью, без остатка, зависел от моего ответа.

– Можно, – кивнул я. Мой голос прозвучал спокойно, уверенно и окончательно. Как приговор, но со знаком плюс. – Это операбельная опухоль. После её удаления все симптомы, и с сердцем, и со зрением, должны полностью исчезнуть.

Я видел, как изменилось его лицо.

Как вернулся цвет на бледные щёки, как расслабились сведённые напряжением плечи. В этот момент он готов был отдать мне всё. Не только сто тысяч за дочь.

Потому что я только что подарил ему то, что он не мог купить ни за какие деньги – надежду. А вместе с ней – и его жизнь.

В этот момент он перестал быть моим пациентом. Он стал моим будущим должником.

Осталось только удалить эту опухоль.

Первым делом я повернулся к Сомову.

– Пётр Александрович, мне нужен срочный консилиум. Вы, я и заведующий хирургией Краснов. Обсудить тактику лечения графа Ливенталя.

– Конечно, – кивнул Сомов, уже привыкший к моему стилю работы. – Но нас двоих будет достаточно. Я сам все обсужу с Красновым.

Он ушёл, а я повёз Ливенталя обратно в палату. Решил это сделать самостоятельно.

Граф сидел в кресле, и страх в его глазах сменился почти детским, доверчивым ожиданием.

– Доктор, я… я вам так благодарен… – начал он. – Всё, что вы скажете… я готов.

– Я знаю, ваше сиятельство, – прервал я его. – Сейчас главное – спокойствие. Мы найдём лучшего нейрохирурга в Империи. Я лично прослежу за этим. А теперь отдыхайте.

Я говорил с ним с той абсолютной уверенностью, с которой полководец обещает победу своим солдатам перед решающей битвой. Для него это было утешение. Для меня – постановка новой боевой задачи.

Доставив графа, я пошёл в кабинет Сомова.

Атмосфера там резко изменилась.

Я ожидал увидеть облегчение, может быть, даже тихое восхищение после подтверждения диагноза. Но вместо этого меня встретила тишина, густая и тяжёлая, как могильная плита.

Заведующий сидел за столом, обхватив голову руками, и смотрел на светящиеся на негатоскопе снимки МРТ. Они висели, как рентген призрака, как неопровержимая улика в деле, у которого не могло быть счастливого конца.

– Что ж, Пирогов, – начал он, не поднимая головы. Его голос был глухим и усталым. – Ваш диагноз подтвердился с пугающей точностью. Я снимаю перед вами шляпу. Но боюсь, наша радость была преждевременна.

– В чём дело? – я сел на стул напротив, чувствуя, как холодный огонь азарта в моей груди сменяется ледяным предчувствием. – Опухоль доброкачественная. Локализована. Операбельная. В чём проблема?

Сомов тяжело вздохнул и ткнул пальцем в один из снимков.

– Проблема в деталях, Пирогов. Всегда в деталях. Посмотрите внимательнее.

Я подошёл ближе.

И тут я увидел. Увидел то, на что не обратил внимания в кабинете МРТ. Уродливые, похожие на щупальца отростки, которые уходили от основного, чётко очерченного тела опухоли в сторону… в кавернозный синус.

Дьявольское сплетение артерий и нервов.

Внутренняя сонная артерия, несущая кровь к мозгу.

Глазодвигательный, отводящий, блоковый нервы – всё то, что управляло движением глаз. Одно неверное движение скальпеля в этой зоне, один задетый сосуд – и мозг графа превратится в кровавую кашу.

Сомов был прав. Это была не просто операция. Это была попытка разминировать бомбу с часовым механизмом, которая уже вросла в стенки порохового склада.

– Но в «Белом Покрове» есть нейрохирурги, – возразил я.

– Есть, – кивнул Сомов. – Хорошие хирурги. Для стандартных операций. Они могут удалить грыжу или клипировать аневризму. Но это? – он покачал головой. – Одно неверное движение – и граф либо умрёт от кровотечения прямо на столе, либо навсегда останется «овощем» с парализованными глазами. Наши на такое не возьмутся. Никто не поставит на кон свою лицензию и свободу.

– Тогда нужно искать того, кто возьмётся. В Империи должны быть такие специалисты.

– Такой человек есть, – Сомов откинулся в кресле, его взгляд был устремлён в потолок. – Один. Профессор Абросимов. Лучший нейрохирург страны, возможно, и всей Европы. Он оперирует то, за что другие не берутся в принципе. Его называют «золотыми руками Империи». Только он сможет провести такую операцию.

Надежда, яркая и острая, на мгновение пронзила пелену безнадёжности.

– Так в чём проблема? – развел руками я. – Деньги? Связи? Граф Ливенталь оплатит любой счёт, он подключит все свои ресурсы, чтобы попасть к нему!

Сомов поджал губы.

– Я уже связался с ним, Пирогов. Пока вы отвозили графа, я позвонил его личному ассистенту. Знаете, что мне ответили? Запись на плановые операции к Абросимову – на полгода вперёд. На экстренные – живая очередь из пациентов.

– Но это же граф Ливенталь, – нахмурился я. – Нужно найти «окно»!

– Нужно, – кивнул Сомов. – Его ассистент, сжалившись, сказал, что самое раннее «окно», если кто-то умрёт или откажется от операции в последний момент, может появиться через три недели. Но скорее всего – через месяц.

– Не подходит, – мотнул головой я. – К тому времени Ливенталь умрет.