Текст книги "Проклятый Лекарь. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12

– Папа! – крикнула Аглая, бросаясь к своему отцу.

Это было лишнее.

Граф Ливенталь уже медленно приходил в себя после эмоционального потрясения. Это была лишь реакция на стресс, а не новый приступ, связанный с его опухолью.

Я подошёл к графу, игнорируя слёзы и объятия его дочери.

Проверил пульс – учащённый, но ритмичный. Зрачки реагировали на свет нормально, дыхание выровнялось.

Первичная реакция на стресс прошла. Синкопальное состояние, вызванное резким эмоциональным всплеском, было купировано. Гемодинамика стабильна. Пациент вне физической опасности.

Но физиология была лишь верхушкой айсберга.

Под ней, в невидимом для обычных глаз спектре, происходило настоящее чудо. Я активировал некро-зрение. Потоки Живы в его теле, ещё утром тусклые и прерывистые, теперь пульсировали ярким, ровным светом.

Воссоединение с дочерью подействовало как мощнейший стимулятор, как прямое вливание жизненной силы в его ослабленную энергетическую систему.

– Папа, – Аглая не отпускала его руку, слёзы радости блестели на её щеках. – Прости меня. Я была такой глупой.

– Тише, дочка, – граф погладил её по голове дрожащей рукой. – Главное, что ты здесь. Что ты жива и здорова.

Семейная идиллия. Трогательная до зубовного скрежета. Слёзы, объятия, прощения…

Весь набор стандартных человеческих эмоций, разыгранный как по нотам. Но за этой сентиментальной шелухой я видел главное – мощный, измеримый терапевтический эффект.

Потоки Живы между ними сплетались в почти видимую, сияющую сеть, которая окутывала графа, питая и укрепляя его изнутри. Эмоциональная поддержка. Самое недооценённое лекарство в этой примитивной медицине.

Я отступил к двери, давая семье побыть наедине. Моя работа здесь была закончена. По крайней мере, на сегодня.

Я доставил лекарство. И оно начало действовать.

Теперь оставалось дождаться, пока оно стабилизирует пациента достаточно, чтобы передать его в руки хирурга.

А затем – получить свой гонорар. И за лекарство, и за его доставку.

В ординаторской царила привычная суета конца рабочего дня. В воздухе висела усталость, пахло крепким кофе и бумажной пылью. Сомов сидел за своим столом, просматривая отчёты.

В дальнем углу, демонстративно игнорируя всех, что-то строчил в своем блокноте Волков. Остальные врачи уже потихоньку расходились. Варя не преминула подмигнуть мне на выходе.

– Пирогов, где вы пропадали? – Сомов поднял голову от бумаг, когда я вошёл и направился к чайнику. – Вас искали из приёмного покоя, какой-то срочный больной.

– Воссоединял семью Ливенталей, – спокойно ответил я, наливая себе чай. – Дочь нашлась. Эмоциональная стабильность ускорит выздоровление графа и значительно повысит шансы на успех послеоперационной реабилитации.

Я представил свою сложнейшую многоступенчатую операцию по возвращению Аглаи как стандартную терапевтическую процедуру.

«Воссоединение семьи с целью стабилизации психоэмоционального фона пациента перед сложным хирургическим вмешательством».

Звучало убедительно и профессионально. Сомов не должен был знать правду. Ему нужен был результат, и я ему его предоставил, упаковав в красивую обёртку врачебного долга. Он удовлетворённо кивнул, принимая моё объяснение без лишних вопросов.

Когда последний ординатор покинул комнату и мы остались втроём, тишина стала напряжённой.

Сомов медленно закрыл папку с отчётами, встал и застегнул верхнюю пуговицу на своём идеально отглаженном халате. Его движения были прелюдией к экзекуции. Он подошёл к столу Волкова.

– Егор, – голос Сомова был холоден как скальпель. – Не знаю, каким чудом Морозов вытащил тебя из той грязной истории с промедолом. Не знаю и, честно говоря, знать не хочу. Но запомни раз и навсегда – это моё отделение. И здесь ты будешь работать по моим правилам. С этого дня ты на строжайшем испытательном сроке. Один косяк, одна жалоба от пациента, один косой взгляд в мою сторону – и ты вылетишь отсюда так, что тебя даже в уездные фельдшеры не возьмут. Я понятно излагаю?

Волков медленно поднял взгляд от своего блокнота, и в его глазах плясали злые, недобрые огоньки. Он не был напуган. Он чувствовал за своей спиной незримую силу Морозова.

– И ещё одно, – добавил Сомов, понижая голос. – Пирогову мешать не вздумай. Держись от него и его пациентов подальше. Он приносит этому отделению больше пользы за одну неделю, чем ты принёс за весь последний год.

– Да я и сам с ним справлюсь, Пётр Александрович, – заметил я, отпивая чай. Мои слова были адресованы не столько Волкову, сколько Сомову. Я давал понять, что не нуждаюсь в его защите. Что я – самостоятельная фигура.

Сомов понял мой посыл. Он повернулся ко мне, и его взгляд изменился.

– У вас полный карт-бланш, Святослав, – сказал он, впервые обратившись ко мне без отчества, почти по-дружески. – Любые пациенты, любые методы в рамках разумного. Результаты говорят сами за себя. Если этот, – он кивнул в сторону Волкова, – будет мешать, вы также можете надеяться на мою протекцию.

Он не просто хвалил и защищал меня. Он официально передавал мне часть своей власти, делая меня неприкасаемым в стенах терапии.

Наш негласный союз был скреплён. Союз прагматичного заведующего и гениального врача, который, впрочем, уже начинал в полной мере осознавать свою собственную волю.

Волков усмехнулся, но промолчал.

Он усмехнулся словам Сомова и моему заявлению. Он видел перед собой удачливого коллегу, выскочку, соперника в больничных интригах. Он понятия не имел, что смотрит на существо, которое командовало легионами мёртвых и обращало в пыль целые города.

Наверняка Волков думал, что это игра в карьеру.

Как забавно. Он был мышью, которая решила помериться силами со змеёй, не зная, что перед ней не змея, а дракон, который просто притворяется змеёй.

Зря он не боится. Очень, очень зря.

Сомов ушёл первым, оставив нас с Волковым наедине в звенящей тишине. Я молча направился к выходу, намереваясь начать этот интригующий день. Но, разумеется, так просто меня не отпустили.

Волков потащился за мной до самого выхода из отделения. Он шёл с видом человека, которому больше нечем заняться, кроме как портить мне воздух.

На его лице была натянута дешёвая, плохо сидящая маска дружелюбия, которая совершенно не доходила до его глаз.

– Ну что, коллега, начнём наш рабочий день, – произнёс он с тем же фальшивым радушием. – Александр Борисович Морозов распорядился – теперь работаем в паре. Так что привыкай. Буду учиться у лучшего, так сказать. Все ведь только об этом и твердят!

Я проигнорировал его пассаж. Пускай довольствуется игнором.

Учиться? Чему? Он уже опытный врач. Куда мне, ординатору, до него!

Хотя этот идиот не смог бы научиться диагностировать обычный насморк, даже если бы вирус размахивал перед его носом белым флагом капитуляции.

Нет, это было не обучение. Это был надзор. Морозов приставил ко мне персонального тюремщика, наряженного в белый халат.

Тем не менее работа не ждала. Нужно было проверить своих.

Куда бы я ни пошёл, Егор всюду следовал за мной, как репей. Я не хотел общаться со своими пациентами при нём. Нужно было как-то от него отвязаться.

План Морозова, на первый взгляд, был примитивен до смешного. Приставить ко мне соглядатая, чтобы выведать секрет моих диагнозов? Неужели он всерьёз думал, что у меня есть какая-то волшебная формула, которую Волков сможет подслушать и записать в свой блокнот?

Но его поведение не вязалось с этой целью. Шпион наблюдает. Студент учится. А Волков – мешал.

Он не пытался понять, как я работаю. Он активно и целенаправленно препятствовал моей работе. И не всей подряд. Он отсекал меня от моих же пациентов.

И тут я всё понял.

Бестужев, Воронцова, Ливенталь, теперь Акропольский… Все мои громкие успехи, все мои «чудеса» были связаны с влиятельными, богатыми, а главное – искренне благодарными пациентами. Для Морозова это был мой путь к власти и влиянию в клинике. Но для меня… для меня это был способ питания. Источник моей силы.

Морозов не хотел знать, как я это делаю. Он хотел помешать мне это делать.

Он не пытался украсть мой рецепт. Он пытался меня уморить голодом.

Он методично и целенаправленно перекрывал мне доступ к источникам Живы.

Это была уже не просто слежка. Это была осада. Если это и был его план, то пока он работал.

В тот день, когда он увидел столб света от артефакта, у него была возможность многое осознать. Вот только нужно понять, действительно ли Морозов так умён.

Решив отвязаться от надоедливого Волкова, я пошёл в единственное возможное для этого места.

Приёмный покой «Белого Покрова» был местом, где сходились все социальные слои империи, настоящим Вавилоном, ярмаркой болезней и тщеславия.

По закону, даже такая элитная клиника, как наша, была обязана проводить первичную диагностику бесплатно. Хитрая лазейка для аристократии, позволяющая им сохранять лицо перед императором, демонстрируя мнимую заботу о народе.

На деле же это был просто фильтр. Диагноз тебе, конечно, поставят, а вот счёт за лечение потом выкатят такой, что придётся продать и дом, и семью в придачу. Но многим пролетариям хватало и правильного диагноза из элитной клиники.

Очередь, как всегда, впечатляла. Мелкие купцы с багровыми от подагры носами сидели рядом с бледными рабочими, держащимися за поясницу.

Я получил инструкции от заведующего, который оказался невероятно рад моему приходу, и устроился в одном из свободных кабинетов. Волков немедленно последовал за мной и занял стул в углу с видом надзирателя, демонстративно достав свой блокнот и ручку, готовясь «записывать» мои великие секреты.

– Будешь помогать или только наблюдать? – спросил я, принимая первого пациента.

– Учиться, – ухмыльнулся он.

Первые несколько случаев были удручающе рутинными.

Кашель – бронхит, выписал отхаркивающее. Боли в животе – гастрит, назначил диету и антациды.

Головная боль – банальное перенапряжение, посоветовал массаж воротниковой зоны.

Я работал как хорошо отлаженный диагностический автомат, выдавая стандартные диагнозы на популярные жалобы. Это была не медицина, а конвейер.

Их благодарность была такой же мелкой и незначительной, как и их болезни. Так за целый день едва наберётся капля Живы. Но сейчас это было неважно. Это была лишь прелюдия. Разминка перед главным представлением.

Я выглянул в коридор, оценивая оставшуюся очередь. И тут же её увидел. В дальнем конце, на широкой банкетке, восседала тучная женщина в ярком, цветастом платье, похожая на расписной самовар.

Она обмахивалась веером, как императрица, и голос её гремел на весь коридор, перечисляя свои многочисленные недуги так, словно это были боевые награды.

Идеально. Она была не просто пациенткой. Она была оружием.

– Волков, – обратился я к нему с самой невинной и дружелюбной улыбкой. – Кажется, твоя очередь принимать. Работаем же в паре, как велел главврач.

– Что? – он дёрнулся, отрываясь от своего блокнота. – Но я же наблюдаю… я учусь…

– Следующий! – крикнул я в коридор, не давая ему опомниться, и указал прямо на Волкова. – Этот доктор вас примет.

Женщина в цветастом платье величественно поплыла к нашему кабинету.

Как только она зашла и, не дав Волкову вставить ни слова, начала красочно описывать свои двадцать семь различных недугов, начиная от «ломоты в мизинце левой ноги» и заканчивая «мигренью от дурных мыслей», я выскользнул в коридор.

– Внимание! – объявил я оставшимся страждущим громко и торжественно, как глашатай. – Доктор Волков – специалист по самым сложным, редким и запутанным случаям! Все, у кого действительно серьёзные и непонятные проблемы – к нему!

Очередь, уставшая от долгого ожидания у соседних кабинетов, радостно зашевелилась и, как единый организм, устремилась к двери кабинета номер три. Это было похоже на то, как стая голодных пираний бросается на кусок свежего мяса.

Я стоял в стороне и с глубоким, искренним наслаждением наблюдал, как волна страждущих захлёстывает кабинет, в котором заперся мой надзиратель.

Волков оказался в ловушке. Он не мог отказаться – приказ Морозова о «совместной работе» связывал его по рукам и ногам. Он не мог работать эффективно – поток сложных, скандальных и ипохондрических пациентов просто парализовал бы и более опытного врача.

Он хотел быть моей тенью? Что ж, теперь ему придётся немного поработать на благо пациентов.

Избавившись от Волкова, я первым делом достал планшет. Нужно было проверить свой самый «горячий» и рискованный актив – графа Акропольского.

Я открыл его электронную карту. Данные подтвердили мои опасения: «Статус: состояние тяжёлое, стабильное. Психомоторное возбуждение купировано. Находится в медикаментозной седации на фоне проводимой пульс-терапии. Сознание угнетено до уровня сопора. На внешние раздражители реагирует слабо».

Я на мгновение представил себе этот момент. Его разум, затуманенный психозом, всё сильнее проясняется.

Ужас от содеянного, шок от осознания своей болезни, благодарность за спасение из пучины безумия… Все эти эмоции, сконцентрированные в одном мощном всплеске, хлынули бы в мой Сосуд.

И это было бы катастрофой.

Сейчас мой Сосуд был заполнен на восемьдесят три процента.

Стабильный, комфортный, почти идеальный уровень. Благодарность Акропольского и его семьи легко добавила бы недостающие пятнадцать, а то и все двадцать процентов, снова заполнив его до краёв. Хоть и объём Сосуда увеличился в два раза, измерял я его содержимое всё ещё от одного до ста процентов.

И тогда всё началось бы сначала. Переполнение. Неконтролируемый выброс энергии.

Необходимость срочно «сбрасывать» излишки. Я снова стал бы уязвимым, загнанным в угол собственным проклятием.

Нет.

Акропольский был моим «золотым запасом», моим стратегическим резервом. Использовать его сейчас, чтобы просто долить бак до полного, было бы верхом расточительности.

Я мысленно пометил дело Акропольского как «высокодоходный, но высоковолатильный актив». Требовалось дождаться стабилизации. Этот фрукт должен был созревать медленно.

Пришлось переключиться на более предсказуемую инвестицию.

Палата Воронцовой встретила меня солнцем и улыбкой. После операции, которую провели хирурги, она восстанавливалась на удивление быстро. Она выглядела посвежевшей, в глазах появился здоровый блеск. Болезнь ушла, оставив после себя лишь лёгкую усталость.

– Доктор Пирогов! Как хорошо, что вы зашли. Чувствую себя прекрасно, почти как новенькая.

Я действовал как мастер, проверяющий свою работу. Осмотрел швы – заживали чисто, без малейших признаков воспаления. Дренаж можно будет убрать уже завтра. Но хирурги и без меня это отлично знают.

Её благодарность была иной.

Не взрыв, а ровный, тёплый поток. Не спекулятивный скачок, а стабильные дивиденды с надёжной инвестиции. Сосуд принял эту энергию с тихим, довольным гулом, пополнившись ещё на несколько процентов.

Теперь он заполнен на восемьдесят шесть процентов. И это была последняя благодарность от Воронцовой. Приятно.

Я закончил осмотр и уже собирался уходить, когда Воронцова меня остановила.

– Доктор, ещё одна минутку, простите, – сказала она немного виновато. – Мне тут звонила Лиза Золотова. Она снова легла в вашу клинику, в неврологию. У неё опять… приступ её ужасной мигрени. Она умоляла меня попросить вас заглянуть к ней, как только у вас будет время. Говорит, вы единственный врач, который по-настоящему её понимает.

Золотова. Ну конечно. Имя всплыло в памяти мгновенно. Моя первая по-настоящему богатая пациентка в этой клинике. Ходячая энциклопедия мнимых болезней.

Женщина, у которой болело всё, от кончиков волос до ногтей на ногах, но анализы при этом были как у имперского гвардейца.

– Я передам ей, что вы зайдёте? – с надеждой спросила Воронцова.

– Конечно, Марина Вячеславовна. Непременно загляну, как только закончу обход, – заверил я её с самой профессиональной улыбкой.

Работа лекаря империи, похоже, никогда не заканчивается. Придётся навестить старую знакомую и выслушать очередную лекцию о её уникальной, неповторимой и, разумеется, смертельной мигрени.

С точки зрения Живы, она была абсолютно низкодоходным активом. Её благодарность всегда была поверхностной, смешанной с капризами и новыми жалобами.

Но с точки зрения социального капитала… она была золотой жилой. Её муж был вхож в самые высокие кабинеты Империи. Поддерживать с ней хорошие отношения было не вопросом медицины, а вопросом политики. Ещё один щит, ещё одна фигура на моей доске.

Палата люкс в неврологическом отделении встретила меня запахом дорогих французских духов, отчаянно пытающихся перебить стерильный запах антисептика.

На столике у окна стоял букет роз размером с небольшое дерево, а на прикроватной тумбочке – не стакан с водой, а бутылка дорогой минералки из альпийских источников.

Золотова полулежала на кровати, обложенная подушками, как императрица на троне. Рядом с ней в кресле сидел мужчина лет пятидесяти – подтянутый, с умными, цепкими глазами и в костюме, который стоил больше, чем годовая зарплата ординатора в государственной клинике.

– Доктор Пирогов! Наконец-то! – защебетала Золотова, всплеснув руками. – Николай, милый, это тот самый чудо-доктор, о котором я тебе все уши прожужжала!

Мужчина встал и протянул мне руку.

– Николай Золотов. Очень приятно. Много слышал о вас от супруги. Говорит, вы единственный, кто по-настоящему понял её сложные недуги.

Рукопожатие было крепким, уверенным – рукопожатие человека, привыкшего заключать сделки, а не желать здоровья.

Его взгляд был не дружелюбным, а оценивающим.

Наконец-то. Разумное существо в этом царстве ипохондрии. Он не верил в «чудо-доктора». Он оценивал нового человека, в которого эмоционально верила его жена. В его глазах я был не целителем, а… новой дорогой игрушкой, которую следовало проверить на прочность.

– Интересно будет познакомиться с вами поближе, – добавил он, и это была не светская любезность, а приглашение к будущему, возможно, деловому разговору. – Но, к сожалению, сейчас я должен спешить на заседание правления. До свидания, доктор.

Он коротко поцеловал жену в лоб и вышел, оставив меня наедине с её «недугами».

Не успела за ним закрыться дверь, как Золотова начала свой спектакль. Она драматически закатывала глаза, прикладывала руку ко лбу и щебетала о своих новых, уникальных симптомах.

Я взял её карту и углубился в чтение, используя это как щит от потока её жалоб.

Это был не анамнез. Это был скверный медицинский роман.

«Колющая боль в левом мизинце, иррадиирующая в правое ухо», «внезапная слабость после просмотра грустной мелодрамы», «ощущение, что череп сейчас треснет, но только по вторникам».

Половина симптомов противоречила друг другу, остальные были явно вычитаны из дешёвого справочника «Сам себе диагност».

Классическое соматоформное расстройство. Её тело кричало о проблемах, которых не было, потому что душа молчала о тех, что были на самом деле.

В этот момент дверь палаты открылась без стука.

На пороге стояла молодая женщина. Высокая, статная блондинка в строгих очках в роговой оправе.

Пышная грудь, которую не мог скрыть даже строгий медицинский халат, казалось, спорила с её профессиональным видом. На бейдже значилось: «Серебрякова М. В., врач-невролог». Но что действительно привлекало внимание – это не её внешность, а аура абсолютной, ледяной компетентности.

– Что вы делаете с моей пациенткой? – её голос был холодным, как сталь скальпеля. Она сразу обозначила границы и право собственности.

– Навещаю, – спокойно ответил я, закрывая карту. – Я лечил Елизавету Андреевну ранее, поэтому просто интересуюсь её состоянием.

– Теперь я её лечащий врач. И я сама разберусь в её состоянии.

– Доктор Серебрякова Маргарита Владимировна, – тут же встряла Золотова, – но доктор Пирогов такой внимательный! Он единственный, кто…

– Елизавета Андреевна, – мягко, но твёрдо прервала её Серебрякова, даже не повернув головы. – Слишком много врачей только запутает картину лечения и помешает поставить верный диагноз. Доктор Пирогов, прошу вас покинуть палату.

Интересно. Очень интересно.

Молодая, но с характером. Не боится ставить на место ни меня, ни влиятельную пациентку. Я активировал зрение. Потоки Живы вокруг неё текли ровным, сильным, уверенным потоком.

Признак компетентного врача, который искренне хочет помочь пациенту, а не просто отработать смену. Она не была пустышкой вроде Волкова. Она была игроком.

– Конечно, коллега, – я направился к двери, но у самого порога обернулся. – Чисто профессиональный совет, если позволите. Учитывая полиморфность симптоматики, стоит проверить ей уровень тиреотропного гормона. Иногда проблемы с щитовидной железой могут давать очень причудливую картину.

Она молча кивнула, но я увидел, как в её глазах за строгими очками мелькнул не просто интерес. Там было уважение равного к равному.

Я мог бы просто уйти. Но это было бы слишком просто. Нужно было оставить ей подарок. Намёк, который покажет ей мой уровень.

Для любого другого врача это был бы обычный совет проверить гормоны. Но она была умной. Она поняла истинный посыл.

Я не говорил о щитовидке. Я говорил о психосоматике.

«Проверьте ТТГ» на нашем профессиональном языке означало: «Пациентка симулирует, ищите психологическую причину, но сделайте это так, чтобы она не догадалась, проведя сначала все необходимые физические тесты, чтобы исключить органику и завоевать её доверие».

Я не просто дал ей диагноз. Я предложил ей сыграть в одну игру.

Она не просто поняла намёк. Она приняла вызов.

Так, что у нас дальше? Ливентали, а дальше можно было приступить к работе над Сосудом.

Войдя в палату, я увидел картину, сошедшую с полотен старых мастеров – «Возвращение блудной дочери». Приглушённый свет, граф, тихо читающий вслух какой-то роман, и Аглая, сидящая у кровати и держащая отца за руку.

Я активировал зрение. Картина была впечатляющей.

Потоки Живы между ними двумя сплетались в единую, сияющую сеть. Энергия свободно перетекала от здоровой дочери к ослабленному графу, окутывая его тёплым, исцеляющим коконом. Она бессознательно лечила его своей любовью. Примитивная, но на удивление эффективная форма магии.

– Доктор! – граф заметил меня и попытался привстать.

– Лежите, – остановил я его жестом. – Как самочувствие?

– Прекрасно! – в его голосе появились нотки былой силы. – Дочь вернулась, что ещё нужно для счастья?

Его слова были подкреплены делом.

Как только он произнёс их, я почувствовал двойной поток благодарности – от него и от Аглаи.

Спокойная, почтительная благодарность за возвращённое счастье. Сосуд с удовольствием принял эту качественную, «выдержанную» энергию, пополнившись ещё на несколько процентов. Восемьдесят девять процентов

– Я останусь с отцом на ночь, – неожиданно сообщила Аглая, обращаясь скорее к нему, чем ко мне.

Странно. Очень странно.

Ещё вчера она рвалась на свободу, к своему бандиту. Её дом был там, с ним. А теперь она добровольно остаётся в клетке, от которой так хотела сбежать. Что это? Вспышка дочерней любви? Внезапно проснувшаяся совесть?

Или… она увидела, что её отец – это не просто тиран, а её главный ресурс.

Она учится. Очень быстро учится играть в эту игру. Интересно. Эта девочка может оказаться куда более сложной фигурой на доске, чем я изначально предполагал.

Впрочем, пока это было мне только на руку. До операции отца она будет под надёжной охраной. А её постоянное присутствие здесь – лучший стабилизатор для графа.

Пусть остаются. Семейная терапия полезна для всех участников. Особенно для их врача, который получает с этого свои стабильные дивиденды.

После обхода я решил закончить этот день там, где ему и положено заканчиваться – в царстве тишины и порядка. Вместо обеда, потому что Сосуд ждать не собирался.

Но на полпути к моргу меня перехватил Волков. Он вынырнул из-за угла, как привидение, которому только что наступили на хвост.

Волков был взъерошен. Галстук съехал набок, волосы на голове стояли дыбом, а в глазах метались злые, униженные огоньки. Он выглядел как человек, которого несколько часов подряд макали головой в ушат с помоями.

– Ты! – зашипел он, преграждая мне путь. – Ты специально меня подставил!

– Я предложил тебе поработать в паре, Егор, – спокойно ответил я, даже не останавливаясь и вынуждая его пятиться передо мной. – Как того и требовал главврач.

– Эта… эта корова в цветастом платье! – его голос срывался. – Она два часа без умолку рассказывала про свои мнимые болячки! Два часа! А за ней выстроилась очередь из таких же городских сумасшедших!

– Ты сам с энтузиазмом согласился «учиться у лучшего», – я позволил себе лёгкую, едва заметную усмешку. – Или ты думал, что обучение заключается только в том, чтобы стоять у меня за спиной с умным видом и записывать в блокнот?

Он захлебнулся воздухом, не находя ответа. Я обошёл его и продолжил спускаться.

– В морг я с тобой не пойду, – бросил он мне в спину. – Хватит с меня на сегодня сумасшедших, живых или мёртвых.

– Как знаешь, – я пожал плечами, даже не оборачиваясь, и продолжил свой путь вниз.

Он отказался. Как предсказуемо.

Он думал, что работа врача – это чистые палаты, благодарные аристократы и восхищённые взгляды медсестёр. Он боится грязи, боится смерти, боится той неприглядной правды, которую можно увидеть только на секционном столе.

Зря.

Именно здесь внизу, в тишине и холоде, происходит всё самое интересное. Здесь болезни показывают своё истинное лицо, а не прячутся за жалобами ипохондриков.

Но это его проблемы. Пусть остаётся наверху, в своём стерильном мире иллюзий.

Мне он здесь точно не нужен.

Я спустился в своё царство. Холодный, чистый запах формалина смывал с меня суету и интриги верхнего мира. Здесь всё было просто и честно.

Доктор Мёртвый ждал меня, и на его лице было нечто, отдалённо напоминающее профессиональный азарт.

– А, Пирогов. Думал, ты уже забыл дорогу в наши скромные чертоги, – сказал он, кивая на секционный стол. – У меня тут для тебя подарок. Мужчина, тридцать два года. Лёг спать абсолютно здоровым, а утром жена нашла уже холодным. Ни анамнеза, ни жалоб, ни истории болезни. Чистый лист. Люблю такие ребусы.

Он удалился, оставив меня одного. А я надел перчатки и фартук.

Процесс вскрытия был для меня ритуалом, медитацией. Секционный нож двигался с привычной, отточенной за столетия грацией. Точный разрез по линии грудины, раскрытие грудной клетки, аккуратное извлечение органов.

Я осмотрел его сердце своим некро-зрением. Сильный, здоровый орган. Мышца плотная, упругая. Ни малейшего признака инфаркта, миокардита или кардиомиопатии. Коронарные артерии были чистыми, как у юноши. Клапаны идеальны, без стенозов и пролапсов.

Этот человек не должен был умереть. Но он умер. Абсурд.

Скальпель был бессилен. Глаза не видели ничего. Но что, если посмотреть иначе? Я всегда использовал некромантию, чтобы «оживить» мёртвую ткань, заставить её рассказать свою историю. Но некромантия была сейчас слаба, почти недоступна.

А что, если… попробовать наоборот?

Что, если использовать не энергию смерти, а энергию жизни? Что покажет Жива в мёртвом теле? Это было нарушением всех мыслимых правил, извращением самой сути моего проклятия. И именно поэтому это было так соблазнительно.

Я сосредоточился, потянулся к тёплому, золотистому резервуару в груди и пустил тончайшую, почти невидимую струйку Живы в мёртвую сердечную мышцу.

Не чтобы оживить. Чтобы «прозвонить» её, как инженер прозванивает оборванный кабель, ища место разрыва на энергетическом уровне.

И тут произошло невозможное.

Под моими пальцами мышца… дёрнулась.

Едва заметный, почти воображаемый спазм.

Я замер, уставившись на орган в моих руках.

Показалось. Посмертный мышечный спазм. Рефлекс. Что угодно, но не…

Тук.

Ещё один удар. Уже не спазм. Слабый, но отчётливый, ритмичный толчок, который я почувствовал всей ладонью.

Тук. Тук.

Сердце в моих руках, вырванное из грудной клетки мертвеца, начало биться.

А мертвец… открыл глаза!