Штандарт

Текст добавлен: 17 июля 2025, 23:28

Текст книги "Штандарт"

Автор книги: Александр Лернет-Холения

Жанры:

Исторические приключения

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Упражнения продолжались недолго. Наш полковник, фон Владимир, появился только ближе к концу и, курсируя взад-вперед между эскадронами, разговаривал то с тем, то с другим, а за ним следовал Хайстер со штандартом.

Штандарт привлекал внимание, хотя казался маленьким на фоне бескрайнего пейзажа: время от времени свет отражался от его позолоченного наконечника ослепительными молниями. Парча была так обильно расшита, что сам штандарт сливался с древком и лентами в единое целое. В какой-то момент, когда полковник пришпорил коня, а Хайстер последовал за ним, штандарт полностью развернулся и развевался над ними.

Во время упражнений Боттенлаубен несколько раз подмигнул мне, а когда эскадрон спешился, чтобы поправить седла, махнул мне рукой.

– Ну, юнкер, не скромничайте. Как все прошло? – спросил он.

Я слегка улыбнулся и пожал плечами.

– Ничего не было, – сказал я.

– Ничего?

– Нет, кроме долгого разговора.

– Какого содержания?

– И содержание и результат отрицательные.

– Боже мой! И это все, что вы можете рассказать?

– Да. Но я бы и так ничего не рассказал.

– А я бы и не просил. Только не принимайте это близко к сердцу, юнкер! Возможно, вы не очень хорошо начали.

– Возможно. И закончил тоже не очень.

– До какой степени?

– До такой, что пообещал снова приехать в Белград этой ночью.

– Чтобы снова только поговорить?

– Наверное.

– Юнкер, – воскликнул он, – это значит либо слишком много, либо слишком мало!

– Согласен.

– И вы угробите своих лошадей.

– Надеюсь, что нет. У меня их три.

– Не забывайте про сон.

– Мне удалось поспать еще два часа.

– Поспите еще пару часов днем.

– Благодарю.

– А ночью вы снова хотите поехать?

– Да, и прошу вашего разрешения, граф Боттенлаубен.

Он посмотрел на меня, покачал головой и сказал:

– Если ты думаешь, что на этот раз тебе повезет больше!..

– Я не очень-то на это надеюсь, – сказал я. – Это должно быть своего рода прощание.

– Ну, – сказал он, – не падайте сразу духом. Может, еще повезет. Что-то еще? – поинтересовался он.

– Да.

– А именно?

– Я слышал артиллерийские залпы.

– Когда? Где? В Белграде?

Я рассказал ему. Поглаживая свою лошадь, он задумчиво смотрел под ноги.

– Я поспрашивал тут, – сказал он, – о настроениях в полку. Но унтер-офицеры не могут сказать ничего определенного. Утверждают, что настрой хороший. Но они могут не знать или не признавать, что в полку не все благополучно. Ведь если бы я заметил хоть малейший след такого дурного настроя, я бы лично поставил этого солдата на место. Уж поверьте!

С этими словами он приказал садиться в седла. Мы вернулись обратно через час. Полковник и Хайстер оказались в деревне раньше, и я вновь не узнал, где хранится штандарт.

После обеда Боттенлаубен остановил меня и сказал:

– Юнкер, я тут подумал. Я не верю тому, что вы рассказали мне о поездке в Белград. Вы нарочно сказали, что вам не повезло ночью.

– К сожалению или к счастью, не повезло.

Он рассмеялся и сказал:

– В любом случае, повеселитесь следующей ночью!

С этими словами он хлопнул меня по плечу и отпустил. По дороге на квартиру я подумал о его словах и очень рассердился на себя. Но сразу забыл об этом, когда обнаружил у себя на столе уведомление, в котором говорилось, что меня наконец-то зачислили в полк Марии-Изабеллы. То же относилось к Антону и Георгу.

– Антон, – сказал я, – я ложусь спать, а ты тем временем отнеси мой мундир к полковому портному, чтоб нашил черные галуны. На твой мундир и Георга их тоже нужно нашить. Теперь мы часть этого полка.

– Еще и это! – проворчал Антон, и было не понять, сказал ли он это из сожаления по своим красным галунам или из-за плохого настроения. Только когда я уже засыпал, мне пришло в голову, что его слова могли иметь другое значение. Как если Антон успел заметить, что в этом полку уже совсем не так спокойно. Но у меня не было сил звать его и спрашивать, что он имел в виду. Я заснул, а когда проснулся, то обо всем этом уже не вспомнил.

Я проснулся от того, что Боттенлаубен сидел на краю моей кровати и тряс меня за руку. Было темно, Антон стоял со свечой в руке.

– Юнкер, – сказал Боттенлаубен, – случилось!

– Что случилось? – спросил я.

– Завтра утром, в семь часов, мы уходим. Тебе повезло, юнкер. Мы идем к Белграду. Потому что только там мы можем перейти через реку. Ночуем под Белградом. Вы сможете попрощаться, со всеми вытекающими последствиями. Понимаете, юнкер? Но сегодня вечером, конечно, я не могу позволить вам поехать в сербскую столицу. Не могу позволить снова загнать лошадей. Они понадобятся вам в ближайшие дни. Если можете, то пошлите туда человека с известием, чтобы вас не ждали напрасно. Это все, что я хотел вам сказать. Мне нужно идти, у меня еще есть дела. До встречи!

С этими словами он ушел. Антон, уже с черными галунами, со свечой в руке и моим обновленным мундиром стоял посреди комнаты безмолвным обвинением. Брови его были преувеличенно приподняты, седые бакенбарды – и те выглядели возмущенными.

– Что ж, господин прапорщик, – начал он, – как я понял из слов графа, вы действительно собирались в Белград этой ночью? Господин прапорщик, ты две ночи подряд хочешь скакать на лошади, спать в седле или еще где, где я даже не хочу себе представлять! Подумайте, господин прапорщик! Я, хотя я несу за вас всю ответственность, к сожалению, не имею власти удерживать вас, но господин граф – как бишь его зовут? – похоже, намерен помешать вам снова уехать. Из поездки в Белград ничего не выйдет, сам Господь Бог и граф сошлись во мнениях, чтобы положить этому конец, господин прапорщик! Неужели в твоей голове одни только женщины? Неужели не замечаешь, что в полку…

– Молчать! – прогремел я. – Я запрещаю продолжать. Бог и граф не закрыли передо мной дверь на ключ, так что я все же еду в Белград! Иди, позови Георга!

Он остановился, как громом пораженный моим окриком и моим решением, которое он не мог принять.

– Как? – пробормотал он. – Господин прапорщик хочет ехать в Белград, хотя граф явно…

– Да! – крикнул я. – Хочу! Иди за Георгом! Марш!

Он закачал головой, и качал ей все сильнее, затем бросил мундир на мою кровать, поставил свечу на стол, резко развернулся и выбежал из комнаты прочь.

Я посмотрел ему вслед, пытаясь собраться с мыслями и осознать слова Боттенлаубена – ведь решение отправиться в Белград я принял только что. На мгновение я даже подумал о том, чтобы остаться, но отбросил эту мысль – кто мог знать, увижу ли я Резу снова? Вскоре вошел Георг, и я спросил его, который час. Он ответил, что уже больше семи.

Нельзя было терять время. Я приказал ему немедленно собираться, на Фазе рысью ехать к дунайскому мосту и ждать меня там. Я предвидел, что мне понадобится Мазепа, чтобы быстро добраться до Дуная. На обратный путь, вероятно, у меня будет больше времени.

Антона, которого только угрозами можно было удержать от громких причитаний и демонстративного заламывания рук, я отправил к крестьянам за овсом для лошадей. В девять вечера он обычно занимался Мазепой.

Я рассчитывал вернуться к половине шестого утра. Затем примерно до семи коня нужно было расседлать и привести в порядок.

Было где-то четверть девятого, когда Георг уехал, но не по улице, а через поля позади. В восемь я был в столовой эскадрона. Боттенлаубен, похоже, решил дать короткую прощальную вечеринку. Он поднимал за здоровье двух императоров и всех немецких князей чашку черного кофе, обильно смешанного с ромом, и поскольку князей было довольно много, а кофе у нас был хороший, то мы успели выпить за властителей Липпе-Детмольда, Брауншвейг-Вольфенбюттеля и за младшую ветвь Ройссов. Боттенлаубен был в отличном настроении. Он был глубоко удовлетворен тем, что после известия об отходе ни наши эскадроны, ни другие не выказали ни малейшего признака недовольства.

Около двенадцати, когда я уже сидел как на иголках, он наконец решил отпустить нас спать. Он сказал, что завтра мы должны быть свежими. Ему не приходило в голову, что я собираюсь сделать.

Я побежал к себе на квартиру, потом в конюшню. Антон сидел на соломе рядом с оседланным Мазепой и кивнул. Мазепа тихонько заржал, увидев меня. Не обращая больше внимания на Антона, я вывел лошадь, вскочил в седло и поскакал. Мазепа в ту ночь шел быстро. Была половина третьего, когда мы добрались до Дуная. Конь дышал как огромная машина. Но к концу пути был уже весь в мыле.

Стояло полнолуние. Луну украшал двойной ореол из цветов радуги. Более того, на несколько минут на небе показалось удивительное явление. Слева и справа от Луны образовались облачно-красные, почти черные вторые луны, тоже окруженные радугами. Длилось это довольно долго, достаточно, чтобы вызвать у меня жутковатые предчувствия. И на этот раз, приближаясь к Дунаю, я снова услышал приближающийся шум в тишине ночи, но это был не артиллерийский огонь, это был скрежет, лязг и звуки движения.

Я увидел огромные вереницы транспорта, переправляющегося по обоим мостам через Дунай. Это могли быть только обозы, посланные вперед перед отступающей армией. Я изо всех сил пытался их обойти. Все они были нагружены под завязку и с трудом продвигались вперед, но все же двигались в идеальном порядке. По двум мостам беспрерывно полз транспорт.

Георг с Фазой стоял слева от въезда на мост, рядом с охраной, люди молча смотрели на тянущиеся колонны. Часовой что-то крикнул одному из водителей, спросил о чем-то, но тот только пожал плечами и поехал дальше. Он тоже мог мало что знать: вероятно, это были грузовики с багажом и провизией, а не военный эшелон, прибывший с прифронтовой полосы.

Я спешился и приказал Георгу немедленно вести Мазепу обратно. Затем пересел на Фазу. Как сказал мне Георг, они ехали быстро, потому что он боялся, что опоздает. Но потом пришлось ждать час до моего приезда. Колонны идут давно, но никто не знает откуда и куда. Пока Георг садился на Мазепу, чтобы ехать обратно, я пытался попасть на мост рядом с обозами. На нем почти не было места, и прошло много времени, прежде чем я оказался на другом берегу. Доскакав до Конака, я привязал Фазу за поводья к оконной решетке и поспешил ко входу.

С охраной проблем не возникло, появился давно поджидавший меня лакей и повел дальше. Встреча с Резой была очень короткой. Я увидел слезы в ее глазах – она уже решила, что я не приду.

– Прости меня, – сказал я, – что я пришел так поздно, но я едва смог выехать из Караншебеша до двенадцати. Я здесь без всякого разрешения и только для того, чтобы попрощаться с тобой. Мне было непросто приехать, и кто знает, вернусь ли я. Но я не хотел уезжать, не попрощавшись с тобой. Сегодня утром мы уходим.

Она слушала молча.

– Как? – наконец выговорила она. – Вы действительно выступаете?

– Да. Мы пройдем через Белград. Сегодня днем мы пересечем город и встанем лагерем. Так что, возможно, я смогу прийти к тебе еще раз. Но это не точно. Что-нибудь запросто может измениться. Мы можем просто пойти дальше. Вероятно, положение на фронте усугубилось. Вчера уже была слышна стрельба, а сегодня много транспорта проходит по мостам на другой берег. Скорее всего, теперь и ты здесь ненадолго. Я не понимаю, почему вы еще не уехали. Может быть, мы увидимся завтра снова, а может быть, позже или, может быть, никогда. В любом случае: до свидания!

С этими словами я обнял ее и поцеловал. Вдруг она прижалась ко мне и зарыдала.

Она не хотела верить, что нам придется проститься, теперь она все поняла, и ей было страшно, ведь понимание пришло слишком поздно.

Я погладил ее по волосам.

– Реза, – сказал я, – завтра я приду снова. Если смогу, то я вернусь к тебе завтра ночью. Жди меня, я сделаю все возможное, чтобы прийти. И если получится, то смогу остаться дольше, чем обычно. Потому что путь будет не так далек.

Она плакала, целуя мои щеки и губы. Ее плечи вздрагивали, как крылья пойманной птицы.

– Приходи, – попросила она, – обязательно! Будет ужасно, если я тебя больше не увижу. И я пойду с тобой, куда хочешь. Ты сможешь отвезти меня к Багратиону или куда угодно еще. Я люблю тебя!

– Реза, – сказал я, – я так рад, что ты это сказала. Для меня эти твои слова дороже, чем если бы ты пошла со мной вчера, не желая того. Я постараюсь передать сообщение Багратиону завтра, когда мы будем проходить через город, и сделаю все, чтобы быть здесь завтра вечером. А теперь мне пора. До свидания, до встречи!

С этими словами я снова поцеловал ее, она не хотела меня отпускать, обвив мою шею руками. Мне пришлось вырываться чуть ли не силой, и, когда я выходил из комнаты, она упала в кресло у двери, закрыла лицо руками и зарыдала. Как же трудно мне было уйти в ту секунду! Я смотрел на нее еще миг, а потом пошел прочь. В тот момент я любил ее почти так же сильно, как она любила меня.

Когда я вышел во двор, было почти три часа, обозы на мосту здорово меня задержали. Я вскочил в седло и поскакал к реке. Мне снова пришлось долго пропускать колонны, ехать медленно, но я добрался до другого берега. Затем – по тропинке, опасаясь случайно опрокинуться в болото на краю. Ночь была темной, луну скрыли облака.

Было уже без малого четыре утра, когда я наконец оставил позади вереницы транспорта, сворачивавшие налево. Мы галопом неслись по песчаной дороге. Около пяти я заметил, что Фаза задыхается. Ее нельзя было сравнивать с Гонведгусаром, не говоря уже о Мазепе, и время от времени мне приходилось переходить на рысь. Галопом она могла идти недолго, один раз она даже оступилась. Я очень боялся, что не смогу вовремя добраться до Караншебеша.

Но к рассвету мы добрались. Солдаты уже выводили навьюченных лошадей из конюшен. Порывы холодного западного ветра и капли дождя приветствовали меня и усталую лошадь. У дверей дома стояли Антон и Георг с двумя другими оседланными и навьюченными лошадьми. Антон заметно нервничал, но не посмел меня упрекнуть. Он лишь вздохнул с облегчением, когда увидел меня. Терять время было нельзя. Пока Антон пытался спешно накормить и напоить измученную лошадь, Георг переседлал ее для себя, потому что он был самым легким из нас, растер ей шею и круп. Его вещи были сложены в мешки, он быстро свернул плащ и одеяло. Оставалось надеяться, что Фаза сможет немного передохнуть во время марша, когда все, скорее всего, будут идти шагом. Главное, чтобы Боттенлаубен не увидел лошадь. Их с Георгом место было во втором звене.

Мы сложили все, что еще не было упаковано, надели шлемы, затем я забрался в седло Мазепы, а Антон – на Гонведгусара. Антон, надувая щеки, продолжал демонстрировать свое неудовольствие. Он отвернулся от меня и качал головой, потому что явно не желал меня видеть.

Мы подошли к голове эскадрона. Кавалерийские шлемы сверкали своими дубовыми листьями. Как только я занял место перед своими людьми, появился Боттенлаубен, и мы обнажили сабли.

7

Боттенлаубен, похоже, намеревался пережить сложившуюся ситуацию достойно и деятельно. Громким голосом он приказал убрать сабли в ножны и трогаться. Эскадроны перестроились в колонны и, гремя оружием и снаряжением, стали покидать деревню.

Крестьяне стояли перед своими домами и смотрели на нас. Я за спиной Боттенлаубена тайком жевал хлеб в качестве завтрака. Граф тем временем смотрел то прямо перед собой, то налево и направо, но, к счастью, ни разу не обернулся. С облегчением я заметил, что Мазепа намного свежее, чем я того боялся после поездки на Фазе. Он упруго шагал подо мной. Порывы ветра утихли. Но небо было очень пасмурным. Дивизия сливалась в единую массу – все эскадроны двинулись бок о бок к месту встречи между Караншебешем и Чепрегом, а наш фронт был обращен на юг. Орудия следовали позади, а пулеметные эскадроны слева от каждого полка.

Полки с грохотом двигались навстречу. Полк Марии-Изабеллы занял правый фланг дивизии, за ним следовали тосканские уланы и драгуны полка Кейта, и, наконец, Германский Королевский полк. Поскольку я командовал первым взводом первого эскадрона нашего полка, то оказался стоящим впереди и справа от западного крыла всей кавалерийской массы. Отдельно от своих солдат, лицом к эскадронам, выстроились их командиры, дальше – полковники, а справа, сразу позади них – четыре прапорщика со штандартами.

Рядом с каждым из полковников слева стояли верхом адъютант и капеллан в облачении. Облачения блестели золотом и переливались на свету. Командир дивизии и его штаб остановились напротив центра. Было видно, как сверкает алая подпруга седла генерала.

Когда построение завершилось, на несколько минут воцарилась тишина.

Затем прозвучала труба, и командиры эскадронов, а также полковники со своими штабами и командир дивизии со своей группой подъехали к нам.

Штандарты, слегка наклонившись вперед, двинулись к своим полкам. Наконечники их древков сверкали. Они замерли на некотором отдалении. Поступила команда воздерживаться от длинных речей и напомнить солдатам об их долге. Полки заново произнесли присягу.

Командиры взводов тоже развернули лошадей и посмотрели своим людям в глаза. Затем полковые адъютанты стали громко и четко произносить слова клятвы, духовенство подняло распятия, и так, глядя на распятого Христа и на знамена, солдаты должны были повторять за ними. Адъютанты начали:

– Клянемся перед Всемогущим Господом священной клятвой…

Солдаты механически повторили:

– Клянемся перед Всемогущим Господом священной клятвой…

– …что будем верно и преданно служить Его Величеству, нашему Наисветлейшему Князю и Господину…

– …что будем верно и преданно служить Его Величеству, нашему Наисветлейшему Князю и Господину… – повторили солдаты.

И так предложение за предложением.

Каждый раз, когда солдаты заканчивали говорить, по рядам проносился еле слышный ропот. Офицеры и командиры взводов наблюдали за подчиненными, чтобы убедиться, что все повторяют. Все повторяли.

Некоторые офицеры повторяли то, что говорили адъютанты, на языках своих солдат. И солдаты повторяли эти слова на своих языках.

Клятва была принесена.

– Да поможет нам Бог! Аминь.

– Да поможет нам Бог! Аминь, – повторили солдаты, и снова по рядам как будто волной пронесся ропот. Потом наступила полная тишина. Где-то заржала лошадь. Священники медленно опустили распятия, офицеры мгновение молча смотрели солдатам в глаза, затем развернули лошадей.

Пока приносилась присяга, я заметил, что какой-то офицер на сером коне с черной гривой и хвостом проехал между колоннами – немецкой рысью, слегка наклонившись вперед. Как ни странно, впереди него бежали две собаки с густой серой шерстью. Казалось, он хотел убедиться, что солдаты исправно повторяют клятву. Я подумал, что ему следовало бы оставить собак дома. Присутствие этого офицера вызвало волнение: где бы он ни проезжал, внезапно огибая крылья колонн, лошади ему уступали, даже шарахались, – скорее, наверное, от собак, которые бежали, опустив головы и хвосты. В общем-то, лошади не боятся собак, даже тех, к которым они не привыкли. Все действия этого офицера казались вычурными, и он явно был не из нашего полка. Вскоре он скрылся из виду.

Тем временем труба дала сигнал начать марш. Командир дивизии и наш полковник приблизились к моему крылу, Боттенлаубен громким голосом повторил приказ, галопом прискакал к нам и повторил приказ двум ротмистрам передо мной. Оттуда, где остановился наш эскадрон, полк, а за ним вся дивизия начали движение шеренгами по четыре человека. Мы следовали за штабом дивизии. Образовалась огромная колонна, из-под копыт поднималась пыль. Передо мной ехали полковник со своим штабом и Хайстер, несший штандарт, затем следовал Боттенлаубен, а за ним я перед своими людьми. Штаб дивизии был в сотне шагов впереди нас.

Подъехали Кох и Аншютц, мы поздравили друг друга с удачной позицией нашего крыла: нам хотя бы не нужно было глотать пыль. Оглянувшись назад, мы увидели, что колонна окутана пылевой тучей. Подобно дыму от огня, она поднималась из-под копыт лошадей и почти скрыла значительную часть тех, кто шел за нами. Трубачи заиграли марш под названием «Отбытие из Трюбау», а потом и другие подобные марши.

– Кто это был, – спросил я, – всадник, который проскакал между колоннами во время присяги? Вы, наверное, тоже его видели, с ним еще были две большие собаки. Что за нелепость брать с собой таких зверюг, да еще во время присяги!

Аншютц рассмеялся и сказал:

– Это офицер из ставки дивизии, из резерва, ротмистр барон Хакенберг. Он отвечает за связь с командованием корпуса. Очевидно, он хотел проследить, все ли приносят присягу. С ним всегда собаки, и с ними никто не будет ничего делать, потому что, во-первых, они никого не кусают, а во-вторых, с ним никто не хочет связываться. Вероятно, у него есть некое влияние. В любом случае, это непростой человек и такие мелочи сходят ему с рук.

– Лошади его испугались, – сказал я.

– Ну да, – сказал Аншютц.

– Что ж, – произнес Боттенлаубен, – что вы скажете о том, верно ли произносили клятву? Все в порядке?

– Пока что да, – сказал Кох.

– Пока что да?

– Пока что да.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего, – ответил Кох. – Я просто хотел сказать, что барышни в деревне рассказывали, что рядовые решили без колебаний произносить присягу.

Он немного покраснел, возможно, потому, что мы снова проходили через Караншебеш и на улицах стояли крестьяне с женами и их дочери. Но когда поднялась пыль, они немедленно попрятались по домам. Огромные облака песчаной пыли тянулись из-под копыт нескончаемой кавалькады. Деревня наполнилась стуком копыт и колес орудий, ржанием лошадей, которые наивно радовались, полагая, что возвращаются в конюшни, и звуками труб. Я спросил Аншютца, знает ли он лично ротмистра Хакенберга.

– Нет, – сказал он, – я с ним не знаком. Но, – добавил он, поскольку у него были обширные познания обо всех, кто служил в армии, – у него есть младший брат из капрарских драгун, он капитан, и он огромного роста. Также говорят, что он необычайно силен. Я немного знаком с ним.

– Почему с ним собаки?

– С нашим?

– Да.

– А почему нет? Что еще ему с ними делать? Это его собаки, и ему просто некуда их деть.

– Они всегда с ним?

– Да.

– И он, – спросил я не сразу, – из резерва?

– Раньше он был профессиональным военным.

– И что он делает сейчас?

– Сейчас?

– Да, чем он занимается, когда не присматривает за солдатами и не пугает собаками лошадей?

– Не знаю. Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду: откуда он вообще взялся?

– Тоже не знаю. Кроме него и его брата, я не знаю никого из его людей.

– Он давно здесь?

– Несколько недель.

Боттенлаубен сказал, что знает в центральной Германии одну семью с фамилией Хакенберг. Они могут быть родственниками. Он довольно долго рассказывал про этих немцев, но я вскоре перестал слушать его рассказ. Караншебеш остался позади, путь стал однообразным, и я начал клевать носом в седле. Сказывалась усталость от бессонных ночей. Поступила команда ускориться, и мы минут двадцать шли рысью, но в конце концов вновь сбавили темп. Остальные продолжали болтать, но я больше не участвовал. Только в Эрменьеше я снова выпрямился. Гусары стояли перед своими квартирами и с интересом смотрели на нас. Боттенлаубен, качая головой в своем большом кивере, проехал мимо них, не выказав никакого внимания.

После Эрменьеша дорога поворачивала на юг. Снова подул западный ветер, и теперь пыль уносило в сторону от нашей колонны. Я задремал. Я действительно очень устал.

Глаза мои были открыты, но на самом деле я ничего перед собой не видел. Трубачи перестали играть, и лязг оружия, топот копыт по песку и приглушенные разговоры вокруг меня слились в один сонный звук. Вокруг тянулась плоская равнина, я ездил здесь только ночью, но и теперь, при свете дня, ничего интересного вокруг не наблюдалось. Небо было темно-серым, низко провисшие кучевые облака вуалями пролетали над нами. В полях бродили вороны. Когда мы приближались, они с карканьем уносились прочь.

Передо мной размеренно покачивались лошадиные крупы и спины офицеров полкового штаба, казалось, они будут двигаться так вечно. Хайстер прислонил древко штандарта к плечу, скрестив руки, в которых держал поводья. Он ехал, наклонясь вперед, над его головой колыхался квадрат штандарта, связка лент раскачивалась, словно метроном, взад-вперед при каждом шаге его лошади. Иногда лошадь ступала не в такт, и штандарт повторял за ней это движение. Я подумал о Фазе, ход которой был очень похож на ход лошади Хайстера. Я хотел оглянуться, чтобы посмотреть, как там Фаза, но тут же почувствовал, что не могу повернуть голову от усталости. Я снова следил за движениями штандарта, это было единственное, что на фоне хмурого неба осталось в поле моего зрения. Я подумал, что плохо, когда штандарт так бессмысленно качается из стороны в сторону. Как болванчик, который просто кивает головой. Затем мне подумалось, что люди могут потерять уважение к штандарту из-за того, что Хайстер несет его так небрежно. Я бы нес его совсем по-другому. А он качается как маятник. Не хватало только характерного звука: тик-так, тик-так, тик-так…

Я вздрогнул: мне вдруг показалось, что я заснул. Ветер усилился, порыв подхватил штандарт и развернул его. Сверкнул двуглавый орел. Сзади послышалось беспокойное ржание лошадей. Рядом с копытами Мазепы показались две большие серые собаки с опущенными головами и хвостами, а мгновение спустя рядом со мной возникла черноволосая голова. Человек, сидящий на коне, был немногим выше среднего роста, очень стройный и худощавый. Ему было чуть больше пятидесяти, форма была изношена, а меховой воротник и золото аксельбантов потерлись. Кожа лица была смуглая, лицо очень узкое, щеки и подбородок тонули в темной бороде. Однако в тени шлема глаза казались такими синими, что мерцали даже сквозь веки, когда он их опускал. Он обратился ко всем нам и представился:

– Хакенберг.

При этом между обесцвеченной перчаткой из оленьей шкуры и меховым рукавом обнажилось запястье: это был самый тонкий сустав, который я когда-либо видел у мужчин. В довольно старомодной манере он спросил, может ли он иметь удовольствие стать частью нашей компании. Боттенлаубен ответил, что для нас нет ничего лучше. Глаза графа весело сверкнули, как будто он ожидал развлечения от присутствия этого старика. Но если бы мы знали, каких развлечений мы можем от него ожидать, мы бы послали его подальше как можно скорее.

Тем временем его буланый конь вытянул голову вперед, втянул ноздрями воздух и двинулся вперед с той же небрежностью, что и собаки, которые теперь бежали перед нами.

Поначалу наших лошадей беспокоило присутствие этих собак, но вскоре они как будто привыкли к их обществу.

Хакенберг говорил о самых разных вещах, остальные ему отвечали, а я тем временем заметил, что вдали уже показались крепость и холмы за Белградом. Я, должно быть, долго дремал в седле, потому что у меня вдруг возникло ощущение, что уже совсем поздно, уже давно за полдень. В самом деле, оказалось, что уже половина второго. Мы спешились, переседлали лошадей. Задымили походные кухни, солдаты и офицеры принялись за обед. Офицерам подали куриные консервы на жестяных тарелках. Появилось венгерское столовое вино. Вокруг походного стола для штаба дивизии поставили несколько стульев; генерал попросил полковника фон Владимира сесть с лейтенантом Кляйном и принять участие в трапезе.

Хайстер, воткнув штандарт древком в песок, подошел к нам с жестяной тарелкой в руке. Хакенберга пригласили быть нашим гостем. Ели стоя. Хакенберг рассуждал о том и о сем, а Кох протянул объеденные куриные кости его собакам. Собаки сперва недоверчиво прижали уши, но затем принялись за кости. Боттенлаубен сказал, что собак нельзя кормить длинными костями, они могут ими подавиться, на что Хакенберг ответил, что его собаки не подавятся ни при каких обстоятельствах. Теперь и Хайстер бросил им кости. Но когда он захотел подойти к ним ближе, они оскалили зубы и зарычали. Собаки производили впечатление совершенно диких и злобных тварей. Хайстер отступил, а Хакенберг крикнул: «Тихо!», после чего собаки вернулись на свое место. Хакенберг быстро взглянул на Хайстера и, пока мы закуривали, сказал:

– Прапорщик, кажется, вы не понравились собакам.

Хайстер возмущенно ответил, что весьма сожалеет об этом.

– Как зовут собак? – спросил Боттенлаубен.

– У них нет имен, – сказал Хакенберг. – Я всегда называю их собаками. Мне нет нужды их различать, они и так всегда вместе.

Тем временем собаки сели и внимательно смотрели на Хакенберга. Оба были самцами, взрослыми животными с густой и длинной шерстью. Когда мы вновь засобирались в путь, Хайстер прошел вперед, сел на лошадь и выдернул штандарт из земли. Хакенберг остался стоять с нами.

– Тот прапорщик, – спросил он, имея в виду Хайстера, – самый старший в полку?

– Да, – сказал Аншютц.

– А этот прапорщик, – указывая на меня, – моложе?

– Да, – сказал Боттенлаубен. – Ему тут особо нечем заняться, так как есть другой прапорщик старше, – казалось, он не воспринимал старика всерьез.

– Есть ли еще в полку прапорщики? – спросил Хакенберг.

– Нет, – сказал Аншютц.

– Соответственно, – заметил Боттенлаубен, – этот прапорщик здесь второй по возрасту.

– То есть, – сказал Хакенберг, взглянув на Боттенлаубена, – это также значит, что этот прапорщик, – он указал на меня, – должен будет взять штандарт, если первый, – указывая на Хайстера, – скажем, куда-то денется.

– Совершенно верно, – ответил Боттенлаубен.

Должен признать, что у меня возникло очень странное чувство, когда Хакенберг вдруг заговорил о неких обстоятельствах, при которых я мог бы нести штандарт. Внезапно я понял, что и сам об этом думал, но не хотел себе признаваться. И когда Хакенберг сказал о такой возможности, я уже знал, что думал об этом раньше. Хакенберг повернулся ко мне.

– Ты хочешь нести штандарт? – спросил он.

В тот момент я не знал, что на это ответить. Наконец я сказал:

– Да, почему нет. Но как я могу его нести? Хайстер старше меня. Это его право.

– Ну, – сказал Хакенберг, – может, он отдаст его тебе.

– Мне?

– Да.

– Но почему он должен отдавать его мне?

– Потому что это вполне вероятно. Давай спросим у него?

– Спросим?

– Да.

– Отдаст ли он мне штандарт?

– Да.