Текст книги "Штандарт"
Автор книги: Александр Лернет-Холения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
– Спасибо вам, – сказал я. – Вы не представляете, насколько счастливым меня делаете. Завтра я снова буду здесь, около часа ночи. Меня беспокоит только, что ситуация может быть рискованной. Вдруг кто-нибудь в этом доме случайно…
– Надеюсь, что нет, – сказала она. – Спальня эрцгерцогини отделена от нашей только одной комнатой, но не стоит предполагать, что она войдет в нашу или в эту комнату ночью. Но, даже если бы это случилось… я бы что-нибудь придумала, чтобы вы… чтобы вас… не заметили… я бы взяла все на себя… Но теперь я буду все время думать о тех неприятностях, с которыми можете столкнуться вы…
– Реза, – сказал я, – я и не думал, что уйду отсюда с таким легким сердцем!
На мгновение мы встретились взглядами.
– А теперь идите, – попросила она. – Я должна остаться, а вы должны уйти. Скажите лакею ждать вас завтра в положенный час. Я буду ждать вас здесь с часу ночи.
– Но без Мордакс, – сказал я, и она коротко рассмеялась.
– Хорошо, – сказала она, – без Мордакс. До свидания, – добавила она.
Я поцеловал ее руки, крепко сжал их и вышел. Она проводила меня взглядом. За дверью ждал лакей. Он взял меня за руку и повел обратно, но на этот раз выбрал другой путь. Он, казалось, знал, что бессонный его превосходительство уже вернулся в свою постель. Когда мы оказались во дворе, я сказал ему ждать меня следующей ночью с половины одиннадцатого. И не поскупился на чаевые. На том я покинул Конак. Стража – уже сменившаяся – приветствовала меня и пропустила. Я быстро свернул в сторону своей квартиры. Издалека в свете уличного фонаря я увидел лошадей, стоящих перед домом. Когда конюх заметил, что я иду, он немедленно принялся проверять седло. Антон, держа мою портупею и пистолет, подошел ко мне. Весь его вид выражал неудовольствие, но, скорее всего, он действительно устал.
– Который час? – спросил я.
– Почти половина шестого, – сказал он, – мы уже думали, что господин прапорщик снова попал в историю и вообще не вернется.
– Не переживай, – ответил я. – Мы едем сейчас же. Мы будем в полку не позднее девяти. И тогда ты сможешь, наконец, спокойно поспать, старина Антон. И я определенно не стану тебя будить всю следующую ночь.
С этими словами я похлопал его по плечу. Он что-то пробурчал, протягивая мне ремень и пистолет. Казалось, он тронут моими словами. Между тем конюх затянул седло, проверил подпруги и стремена.
– Когда же господин прапорщик, – сказал Антон, – расскажет мне, что случилось?
– Ничего, – ответил я. – Ничего не случилось. Нас перевели. Вот и все.
Я обошел лошадей, оглядывая, все ли с ними в порядке. Они тихонько фыркнули. Это были мой собственный большой гнедой конь по имени Мазепа и две казенные лошади – Фаза и Гонведгусар. Все три были основательно навьючены, сверху торчали наши походные одеяла и шлемы. Справа с седел свешивались сабли. Конюх и Антон были в шинелях, за спиной – карабины, на шее у каждого висел мешок с хлебом, по бокам позвякивали штык, кинжал и лопата. Ведь на самом деле они были никакими не слугами, а такими же драгунами, назначенными мне в качестве ординарцев. Антон с его седыми бакенбардами выглядел как знатный старик, который зачем-то серьезно вооружился. Я поднял меховой воротник и обмотал аксельбанты вокруг шеи. Невозможно было предугадать, выскажет ли кто-нибудь недовольство, если они будут болтаться туда-сюда, не говоря уже о полковнике, к которому мы в конце концов должны будем явиться. Ведь мной и так уже были недовольны. Я проверил снаряжение у слуг. Все было в порядке. Антон повесил мне на шею бинокль и подсумок с противогазом, после чего я влез в седло. Рядом в седло Фазы взбирался конюх. Мазепа слегка покачнулся, почувствовав вес, и фыркнул, как большая, мощная машина. Затем мы шагом двинулись по мостовой к Дунаю.
4
Ниже по течению, возле крепости, через реку были наведены два огромных понтонных моста, от которых через болота дальше на север тянулись узкие, недавно проложенные дороги. Войска и военная техника доставлялись в город по этим мостам после того, как был взорван железнодорожный мост, ведущий из Землина на большой остров, через реку Саву. Железнодорожный мост тем временем ремонтировали. Понтонные мосты все еще были забиты транспортом. Они считались чрезвычайно важными для связи с Банатом, потому что иначе осталась бы только одна переправа.
Мосты состояли из огромных пустых цистерн, которые ставились на якорь, а сверху на них клали толстые доски. Дунай в этом месте очень широкий. Постройка этих понтонных мостов была выдающимся достижением. Один проходил в двухстах шагах от другого. Первоначально мост был только один, но он оказался слишком узким, чтобы пропустить такое количество транспорта, и потребовалась вторая переправа.
Ветер, дувший нам в лицо, когда мы ехали к реке, был теплым и влажным, мостовая, там, где она еще оставалась, все ярче блестела от влаги, капли падали с крыш и собирались в сверкающие полосы на тротуарах, оседали на стенах домов. Заходящая луна наполняла лежащий над рекой туман бледным вишневым сиянием, и надо всем этим медленно таяла огромная бледная радуга.
Западный мост, к которому мы подошли, на ночь оказался закрыт, стоявший там постовой направил нас к другому мосту. Я показал свое предписание. Нас пропустили, и мы ступили на мост. Доски гулко отдавались под копытами лошадей. Луна, которая вот-вот должна была погрузиться в беспросветную тьму, осветила воду последним светом и исчезла. Было слышно, что течение под нами быстрое.
Нам пришлось ехать шагом почти десять минут, прежде чем мы добрались до другого берега. Начал накрапывать дождь, и как будто поднимался утренний ветерок. Потребовалась еще четверть часа, чтобы миновать узкие дороги, затем мы перешли на рысь.
Мы ехали по освещенной стороне, а кругом темные поля уходили в темную неизвестность. Около шести начался рассвет. Теперь мы не могли больше терять время и пустились галопом.
Дорога была песчаной и мягкой и постепенно расширялась. В деревнях, через которые мы проезжали, земля была твердой и гладкой, словно утрамбованной, так что казалось, что дома стоят на своего рода естественных площадях. Пару раз мы переходили на рысь, но потом снова пускались в галоп. Солнце взошло в семь часов. В восемь мы добрались до Эрменьеша.
Здесь, в самой деревне и в ее окрестностях, стояла гусарская дивизия, состоявшая из полков Королевы, Палфи, Пеячевича и Графа Фландрского. Рядовые уже выводили лошадей из конюшен и седлали их.
– Куда-то отправляемся? – спросил я у вахмистра.
– Нет, – ответил он, с подозрением глядя на меня, – дивизия точно никуда не идет, нам просто приказали выйти на строевую подготовку.
– Вот как? – сказал я, удивляясь чему-то странному в его поведении.
Но по какой-то причине, о которой я не мог дать себе отчет, я не стал больше задавать вопросов. Я только спросил, далеко ли до Караншебеша.
– Чуть больше часа езды, – сказал он.
На окраине села мы проследовали мимо группы офицеров, которые стояли возле своих лошадей и курили. Мы поскакали дальше, а они смотрели нам вслед.
Темная земля теперь чередовалась с пастбищами, лугами и полями, рядами акаций и чего-то еще, кукурузными полями, на которых все еще щетинились высокие подгнившие стебли. Засохшие подсолнухи перевешивались через забор одной-единственной усадьбы – мы проехали мимо ее флигеля. Усадьба стояла справа от дороги, к ней вела аллея из тополей. Мы миновали большое стадо белых и серых пасущихся коров. То и дело попадались колодцы, несколько ветряных мельниц. Над нами нависало серое осеннее небо. Но воздух уже понемногу теплел.
Около девяти впереди показался Караншебеш, а через несколько минут мы уже достигли въезда в деревню. Лошади были покрыты пятнами свежей и несвежей грязно-белой пены и пота. Мы перешли на шаг. Дорога была широкой, что необычно для деревни, – шагов в сто пятьдесят. Рядовые бродили возле домов.
– Какой полк? – спросил я у капрала.
Он ответил, что здесь расквартированы тосканские уланы, а дальше – драгунский полк Марии-Изабеллы; еще одна бригада расположилась в соседнем Чепреге: полки драгун Германский Королевский и Графа фон Кейта.
– А командование? – спросил я.
– В особняке на другом конце деревни.
– Полки уже выступили? – спросил я.
Он сказал, что уланы выступают на марш, но на короткое время, так что пока они осматривают лошадей и проверяют оружие и вьюки, так как вскоре они должны будут уйти отсюда. Он бросил на меня странный взгляд, как до этого вахмистр в Эрменьеше.
– Вот как? – спросил я. – Когда?
– Не знаю, – сказал он, пожимая плечами.
Такое поведение меня очень удивило, и я заметил ему, что не следует пожимать плечами, разговаривая с офицером.
– Где драгуны?
По его словам, полковник как раз осматривал некоторые эскадроны.
Я не сводил с него глаз еще мгновение, затем снова пришпорил лошадь. Я слышал, как звякнули шпоры. Странные у них тут унтер-офицеры, подумал я. Меня обеспокоило, что полки скоро уходят. Кто мог знать, куда теперь отправят! Во всяком случае, еще дальше от Белграда. Я мог больше вообще не увидеть Резу. Меня так поглотила эта тревожная мысль, что я заметил эскадрон драгун, только когда мы оказались совсем рядом.
Эскадрон – в шлемах и шинелях, и, очевидно, в полном вооружении – выстроился длинной шеренгой спиной к ближайшему ряду домов, а полковник с еще двумя всадниками остановился перед ним и, привстав в стременах, осматривал личный состав. Я вместе с ординарцами подъехал к нему и доложил, что меня направили в его полк. Несколько секунд он смотрел на меня, потом на наших лошадей, потом снова на меня. Наконец он пожал мне руку.
– Вас, – сказал он, – не просто направили ко мне, вас перевели в мой полк. Вы шли галопом?
– Я получил приказ, – ответил я, – прибыть сюда как можно скорее.
Он очевидно уже был уведомлен по телефону о моем прибытии, и вдобавок ко всему, ему сообщили, что я не только отправлен к нему в полк, но и зачислен в него. Но, по всей видимости, ему не назвали причину моего перевода. Полковнику явно не терпелось ее узнать, потому что он испытующе смотрел на меня, хотя не хотел спрашивать прямо.
– Как его превосходительство генерал Кренневиль? – спросил он наконец.
Значит, он уже знал о моих родственных связях. Видно, решил сперва прозондировать почву.
– Большое спасибо, господин полковник, – сказал я. – Его превосходительство в порядке.
Я не видел Кренневиля несколько месяцев, так что мой ответ был малоинформативным.
– Что это за лошади? – спросил полковник.
– Моя собственная, – сказал я, – и две казенные.
– А ординарцы?
– Ординарцы – из состава сицилийских драгун и приписаны ко мне.
– Их мы тоже принимаем? – спросил он у адъютанта.
– Так точно, – сказал адъютант.
Наступила пауза. Я смотрел на полковника. Он был высоким, худым и выглядел нездоровым. Пару раз он встряхнул поводья, затем позволил им упасть на шею лошади. Казалось, он о чем-то думал.
– Знакомьтесь, – сказал он мне наконец.
Меня представили коменданту эскадрона ротмистру князю Чарторыйскому, стоявшему рядом с полковником, адъютанту лейтенанту Кляйну и прапорщику графу фон Хайстеру. У прапорщика в руках был странный предмет, какого я никогда раньше не видел. На копьеподобном шесте, который он держал в правой руке, наверху, висела выцветшая тряпка, поблескивающая металлической вышивкой, а поверх нее – привязанные обветренные ленты, целая связка. Полковник тем временем двинулся дальше, прапорщик последовал за ним, а Чарторыйский отдал эскадрону команду спешиться. Я спросил у адъютанта, что это держит прапорщик.
– Штандарт, – ответил он.
– Штандарт?
– Да.
Эскадрон спешился, и Чарторыйский приказал рядовым показать полковнику лошадей.
Я посмотрел на штандарт, и кончик его древка, украшенный позолоченным листом, сверкнул молнией. Пока рядовые один за другим показывали своих лошадей полковнику, называя каждую по имени, а тот внимательно осматривал снаряжение, я спросил адъютанта, почему штандарты опять стали брать с собой. Он сказал, что этот штандарт всегда с ними.
– Да, но все-таки большинство остались в штабах.
– Нет, – сказал он, – их уже привезли.
– И почему, – спросил я, – мы снова его носим?
– Чтобы солдаты видели то, чему они должны быть верны.
– Ладно, – продолжал я. – Все же почему?
– Потому что солдаты, – ответил он, – честно говоря, уже не очень надежны.
Я посмотрел на него с удивлением.
– Кто они?
– Поляки и русины.
– Кто-то уже дезертировал?
– Да.
Я уже слышал, что это стало происходить чаще, чем раньше. Тем временем смотр эскадрона продолжался. Я снова взглянул на штандарт. Он был маленький, квадрат из двух кусков парчи. Невозможно было разглядеть, что на нем вышито.
– А что это за ленты наверху? – спросил я.
– Просто ленты, – ответил он. – Посвящения полку от князей и так далее. На них вышиты девизы и изречения.
– А на самом штандарте?
– С одной стороны – двуглавый орел, с другой, думаю, Богоматерь.
– Штандарт, – сказал я, – должно быть, очень старый.
– Очень. Лет сто пятьдесят, если не больше.
Когда он это сказал, я внезапно почувствовал какой-то легкий укол в сердце. Этот клочок ткани взвивался над тысячами людей в момент их гибели в стольких битвах!
– Это кирасирский штандарт, – продолжил адъютант. – Изначально мы были кирасирским полком, а потом нас преобразовали в драгун. Штандартов кирасир когда-то в каждом полку было по десять, потом по три, наконец, только один. Они были квадратными, а гусарские и уланские – двухконечными в форме вымпела. Изначально у драгун были знамена. Поэтому наших прапорщиков, которые несут их, еще называют знаменосцами. Позднее штандарты носили унтер-офицеры. А теперь старейший прапорщик полка снова несет штандарт.
– Хайстер?
– Да. Он старше тебя. Возможно, потом тебе будет поручено носить штандарт.
– И все же? – спросил я, внезапно не зная, что еще сказать. – Когда марш? Скоро ли полк отправится…?
– Куда? – удивленно спросил он. – На фронт? Нет, пока нет. То есть, конечно, это произойдет. Но не сейчас. Приказ еще не поступал.
Я был удивлен, что он, похоже, не знал того, что уже знали унтер-офицеры других полков. Или, может быть, это было просто их ожидание. Что-то странное происходило в этих полках: рядовые теперь раньше офицеров знали, что должно было произойти. Возможно, они только догадывались, но в основном были правы. Догадаться, что полки скоро выступят, было нетрудно. Они уже требовались на фронте. Тем не менее некоторые части не вводились неделями.
Я подумал, что все же смогу поехать в Белград этой ночью.
А пока смотр продолжался. Пару раз раздавался окрик, когда полковник при выборочной проверке обнаруживал, что солдаты уже съели что-то из припасов, или когда выяснялось, что кто-то взял с собой что-то совершенно ненужное, что он считал полезным, и перегрузил свой вещмешок. Люди тащили все, что находили: гнутые гвозди, пустые банки из-под сардин, старые подковы и тому подобное, и, если бы вы спросили их, в чем смысл нести все это с собой, они бы ответили: пригодится дома. Но полковник нарочито объявил, что рядовые не вернутся домой так скоро, а только после победного исхода кампании. Затем он угрожающе замолчал; рядовые пристально смотрели на него, как и положено, но было очень трудно сказать, что выражали их лица.
Я еще раз посмотрел на штандарт. Теперь он заинтересовал меня совсем иначе, чем раньше. Конечно, я видел штандарты, особенно много знамен пехоты, например, на плацу или в залах, стены которых были украшены трофеями. Несомненно, среди них могли быть и штандарты. Когда мы были детьми, вид этих крошащихся кусков старого шелка говорил нам только о том, где прошла шрапнель, в остальном в них было мало интересного. Но на этот штандарт – существующего полка, моего полка, я смотрел совсем другими глазами. Эта простая, славная грязно-белая ткань, которой оказывали почести, олицетворяла кровавую славу, а теперь я и сам знал, что значит проливать кровь. Бесчисленное число людей, возможно, уже потеряли имущество, семью и жизнь, защищая этот штандарт и неся его к победе. Я посмотрел на руку Хайстера в перчатке, сжимавшую древко, и представил, что вижу многие другие руки в призрачных белых перчатках, держащие перед собой штандарт, руки, из которых древко выскользнуло, и руки тех, кто подхватил его, множество рук, державших этот символ чести.
Тем временем смотр подошел к концу, и пока Чарторыйский командовал садиться на коней, полковой трубач приложил к губам свою трубу, звук которой был приятнее и легче, чем у труб эскадронов. Сначала он дал простой одиночный сигнал, а затем сигнал «Вперед!». Я понял, что теперь к нам должен подойти эскадрон, обозначенный в полку номером один. И действительно, эскадрон, который я видел стоящим первым, двинулся к нам.
– Чарторыйский, – сказал полковник, – у вас уже есть два офицера в качестве командиров взводов, а Шюсслер присоединится к вам завтра, не так ли?
– Так точно, – ответил Чарторыйский.
– Тогда передадим, – сказал полковник, – прапорщика, – он имел в виду меня, – в другой эскадрон.
После этих слов Чарторыйский двинулся прочь, а следующий эскадрон, по четыре всадника в шеренге, подошел к нам. Они вставали в линию лицом к полковнику. Но кого это я увидел издалека – высокую, худощавую фигуру, огромный кивер из меха опоссума со звездой – едущим впереди? Немецкий гусар Боттенлаубен, встреченный мной вчера в ложе эрцгерцогини! Когда эскадрон закончил построение, мой знакомый скомандовал обнажить сабли – они вышли из ножен пучком сверкающих лучей и уперлись в бедра всадникам – затем дал команду «смирно», приблизился к полковнику, приветствовал всех своей большой, сильно изогнутой саблей и сообщил количество солдат в своем эскадроне.
Он очень хорошо управлялся с австрийскими солдатами. Я был крайне удивлен, увидев его здесь. Полковник приказал убрать сабли в ножны, Боттенлаубен повторил его команду солдатам, одновременно убирая свое оружие. Полковник пожал ему руку. В это же время Боттенлаубен заметил меня, улыбнулся и кивнул мне. Полковник был изумлен. Я поздоровался.
– Вы знаете прапорщика? – спросил он.
– По Белграду, – ответил Боттенлаубен и вновь улыбнулся.
– Ах да, – сказал полковник, не узнав обо мне ничего нового. Он приказал всем спешиться и показать ему каждую лошадь. Боттенлаубен отдал соответствующие команды. Я наклонился к адъютанту и спросил его, почему этот немецкий гусар здесь.
– Это, – ответил адъютант, – граф Отто Боттенлаубен из немецкого гусарского полка Гросенхайн. Откомандирован к нам по офицерскому обмену, мы послали к ним ротмистра барона Дьедонне. Это саксонский гвардейский полк. Граф с нами уже несколько недель, то есть сначала он добирался поездом и не успел прибыть на Украину: наш полк как раз отвели сюда. Ты знаешь его? Вчера он действительно был в Белграде, эрцгерцогиня пригласила его в театр, потому что он из знатного рода, в родстве с императорами или что-то в этом роде, родственник нескольких королевских фамилий. Но он не только элегантен, но и весьма умен.
Тем временем смотр продолжался. Полковник провел еще несколько выборочных проверок, но на этот раз убедился, что все в порядке, Боттенлаубен поблагодарил его за замечание о том, сколь тщательно он подготовил своих людей. Полковник, который вообще обращался к Боттенлаубену с уважением, еще раз его похвалил.
– У нас есть распоряжение, – прошептал мне адъютант, – всячески его поддерживать. Дьедонне написал нам, что граф очень популярен среди гусар.
– Конечно, – ответил я. – Но он еще и замечательный человек, этот Боттенлаубен, – добавил я рассеянно.
Я снова взглянул на штандарт, точнее на Хайстера, а еще точнее – на его спину и на древко штандарта. Почему-то его спина раздражала меня – наверное, потому, что все время была у меня перед глазами.
Ничего другого я видеть не мог, потому что Хайстер должен был держаться за спиной полковника. Тем не менее я заметил, сколь надменные манеры у этого прапорщика. То есть мне показалось, что его манера нести штандарт – надменная. Я сказал себе, что он мог бы носить его скромнее. В конце концов, он ничего не мог поделать с тем, что оказался самым старшим прапорщиком в полку. Но вел он себя так, словно только у него лично было исключительное право носить штандарт. Он ни с кем не разговаривал, и я напомнил себе, что ему так положено, но этот факт все равно меня раздражал. Еще мне не понравился жест, которым он прижал к себе древко, протягивая мне руку при знакомстве.
В общем, мне казалось, что штандарт ему не подходит, нести штандарт нужно с удовольствием, а не с надменностью. Было что-то нежное и прекрасное в том, как шевелились на легком ветерке складки его парчи, словно женское платье. А этот, думал я, носит знамя как палку, на которой что-то висит и которую он должен охранять. Однако потом я сказал себе, что сужу о нем несправедливо и что он несет штандарт так, как следует его нести, вот и все. Но как бы то ни было, я должен признать, что штандарт произвел на меня сильное впечатление. Мне стало интересно, думают ли так же другие солдаты. «Может, и нет, – сказал я себе. – Потому что в строю не только прапорщики, самый старший из которых должен нести штандарт…»
Даже погрузившись в эти мысли, я смог заметить, что не я один был озабочен теми же материями или чем-то подобным и даже говорил об этом. Потому что внезапно я услышал слово «штандартенфюрер». Это Боттенлаубен как раз говорил полковнику: поскольку он передал в штаб полка прапорщика графа Хайстера в качестве штандартенфюрера, то у него стало на одного офицера меньше, чем в других эскадронах, и он просил, чтобы меня назначили к нему. Полковник оглянулся на меня и сказал:
– Пожалуйста, граф Боттенлаубен! Забирайте к себе этого прапорщика.
Боттенлаубен махнул мне рукой, я подъехал к нему.
– Юнкер, принимайте первый взвод! – сказал он.
– Есть, господин ротмистр, – ответил я, отчасти еще поглощенный своими мыслями.
Я возглавил первый взвод, стоящий на правом фланге эскадрона, солдаты которого были уже в седлах. Вахмистр, стоявший перед строем, занял место позади взвода, а Антон и мой конюх рысью обогнули фланг и присоединились ко второму звену. Сразу после этого полковник отпустил Боттенлаубена. Тот скомандовал «направо», эскадрон повернул и тронулся, полковой трубач дал еще один сигнал, и подошел следующий эскадрон. Во время маневра первый взвод оставался впереди, поэтому я ехал во главе всех, а Боттенлаубен, попрощавшись с полковником, рысью скакал ко мне на своем длинноногом тракене. Поравнявшись со мной, он протянул мне руку в коричневой перчатке из наппы, какие обычно носили немецкие офицеры, и, улыбаясь, очень тепло пожал мою. При этом он наклонился ко мне, словно угрожающе нависшая башня, украшенная сверху мехом опоссума. В тот момент – да и позже, когда он был рядом – у меня возникло чувство, что все в порядке и что мы выиграем войну: такая уверенность исходила от этого большого человека, украшенного великолепными военными символами, которые мы почти все поснимали – аксельбанты, гвардейская звезда, меховой кивер, медали. Он носил все это уверенно, без опаски даже в сложных ситуациях, как будто это было само собой разумеющимся и не могло причинить никаких неудобств. У него была способность относиться к трудностям просто – так, как будто их не было. В его присутствии можно было себе представить, что если что-то пойдет не так, то двадцать тысяч гусар гвардейского полка Гросенхайн явятся на помощь и всех перемелют.
Он тряс мою руку, и я с удовлетворением отвечал ему, как будто все так и должно было случиться.
– Ну, юнкер, – сказал он, – вот мы и встретились! Вчера я отлично повеселился, слушая эрцгерцогиню, которая считает, что украинские полки все еще находятся на Украине, и когда майор, который вас остановил, подтвердил, что они все еще там. Эрцгерцогиня, когда она пригласила меня, понятия не имела, что я был с теми самыми полками, в которые она отправила вас. Но я им ничего не сказал. Я ожидал, что вы окажетесь где-нибудь здесь, юнкер, а не там, в Азии, и тем более рад, что вы теперь в моем эскадроне!
– Я тоже, граф Боттенлаубен, – сказал я. – Я очень этому рад. И должен поблагодарить вас за то, что вчера вы были так необычайно добры ко мне.
– А вы были весьма оригинальны, юнкер! – сказал он. – Чем-то вы мне сразу понравились. Но юная дама, которой я обязан вашим обществом, воистину прекрасна, и ведь она, не колеблясь, простила вам ваше нападение. Жаль, что вся эта идиллия продлилась недолго. Но ведь Белград не так уж далеко; и, может быть, мы еще увидим ее, эту фройляйн Ланг.
– Да, – сказал я, – возможно.
– Кстати, как долго вы добирались, юнкер? Я сам ехал в машине и по дороге пытался заснуть. Вы, должно быть, устали.
– Немного.
– После обеда я освобождаю вас от службы, вы сможете выспаться.
– О, спасибо большое!
– Главное, – заключил он, – что вы попали под мое крыло.
Затем он добавил еще одну фразу, смысл которой был в том, что мы «со всем справимся».
Тем временем вперед выступили офицеры других взводов. Это были обер-лейтенант фон Аншютц и лейтенант барон Кох. Аншютцу было около двадцати восьми или тридцати. Он был спокойным, симпатичным человеком из хорошей семьи с достатком: его жена, – они были женаты два или три года, – владела имением в Богемии, где разводили сахарную свеклу и был даже свой перерабатывающий завод. Боттенлаубен тоже был женат. Но о его жене мы узнали только, что она живет где-то в центральной Германии в лесном поместье и много гуляет. Аншютц однажды показал мне фотографию своего маленького ребенка. Дитя было очаровательное. Кох был из семьи государственных чиновников, не намного старше меня, говорили, что он прекрасно ладит с местными девушками.
Мы познакомились друг с другом, но поначалу наш разговор был коротким, так как эскадрон только что подошел к своим домам и был отдан приказ располагаться.
– Найдите себе квартиру, юнкер, – сказал Боттенлаубен, слезая с лошади. – Увидимся снова в половине первого.
Он помахал мне рукой и ушел.
С помощью Антона и конюха я приискал комнату на ферме, которая мне понравилась, да и конюшня рядом была отличная. Антон распаковал и разложил мои вещи. Он выглядел совершенно измученным. Ему было тяжело, он слез с лошади, тихонько застонав, но теперь он меня не ругал, как обычно, не винил во всем, а просто устал. Я велел ему поскорее поесть и лечь спать, сам немного привел себя в порядок, помылся и около половины одиннадцатого отправился в офицерскую столовую нашего эскадрона. Столовая, конечно, тоже помещалась в крестьянском доме. Боттенлаубен был уже там и встретил меня словами:
– Полковник вызывал меня к себе и хотел знать, почему вас на самом деле прислали сюда, юнкер. Мне пришлось рассказать ему всю историю. Он очень смеялся, хотя в остальном он довольно сварлив. Милый, но в целом довольно угрюмый человек! Думаю, у него больной желудок.
– Вот как? – сказал я. – Мне жаль. Я хотел бы спросить вас, граф Боттенлаубен, кое о чем в связи со вчерашней историей.
– Слушаю, юнкер.
– Разрешите мне съездить в Белград сегодня вечером. Лучше, если я скажу вам прямо, а не уйду тайно. Еще хочу попросить у вас пропуск на мосты через Дунай. Потому что мне абсолютно необходимо снова поговорить с фройляйн Ланг.
– Слушайте, юнкер! – воскликнул Боттенлаубен. – Вы не должны этого делать!
– Должен, граф Боттенлаубен! Ходят слухи, что мы скоро отправимся отсюда.
– Слухи?
– Да. Так что если я выеду вечером, то вернусь завтра утром, ведь мы, без сомнения, не выступим раньше завтрашнего дня. Я сменю лошадей и смогу вернуться сюда вовремя. Из-за меня у вас точно не будет проблем, граф Боттенлаубен.
– Они будут у вас, юнкер, потому что Ланг, если вы явитесь среди ночи, выгонит вас. Подумайте об этом!
– Нет, не выгонит. Граф, я знаю, что она будет ждать меня.
– Ланг?
– Ланг.
– У вас была возможность поговорить с ней?
– Да.
– Да? Когда же, молодой человек?
– Перед отъездом из Белграда.
– Эт-то мне нравится! – воскликнул он. – Как же вам удалось? Где вы с ней разговаривали?
– В Конаке. Она была так любезна, что приняла меня.
Мгновение он смотрел на меня, а затем сказал:
– Вот как? Она была так любезна?
– Да.
– Ну, тогда, – выдохнул он, – тогда вы, конечно, должны ехать, юнкер. Юную леди, особенно если она такая любезная, нельзя заставлять ждать.
– Вы очень добры, – сказал я. – В самом деле, очень добры! И вы никому не скажете?
– Нет, конечно же, нет. Но мне жаль, что вас не будет здесь вечером. Я хотел немножко отпраздновать ваше прибытие…
– Ox, – сказал я, – мы можем сделать это в другой раз, если вы не против.
– Вам, конечно, неважно, скучно нам здесь или нет, у вас лучшие планы. Но езжайте, ради Бога!
– Очень любезно с вашей стороны, граф.
– Конечно, очень любезно! По крайней мере, не угробьте лошадей, туда и обратно путь неблизкий.
– Да. Я позабочусь о них, о лошадях.
– И горе вам, если не вернетесь завтра утром!
– Я вернусь!
– Что за дела с этим юнкером! – воскликнул он. – Все ему удается! Видит девушку из хорошей семьи, заводит с ней знакомство и встречается с ней следующей ночью! Поразительно! Вот это эскадрон! Кох тоже мутит шашни со всеми барышнями здесь, в городке, а теперь и вы со своими любовными историями. Слава Богу, хоть Аншютц думает только о своей жене. Единственный, кто здесь безупречен, так это я. Потому что я думаю о жене только в самых экстренных случаях.
Казалось, он от души забавляется всем происходящим. Откровенно говоря, я ожидал чего-то подобного, иначе бы не признался ему, что уезжаю, а уехал бы тайно. Но Боттенлаубен был таким человеком, который мог позволить себе отпустить меня. Кроме того, думаю, он не слишком серьезно относился к этому австрийскому полку.
Кажется, он хотел добавить что-то еще, но не стал. Потому что вошли Кох и Аншютц.
