Текст книги "Штандарт"
Автор книги: Александр Лернет-Холения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
3
Орбелиани и штабисты, которые звонили по телефону и передавали распоряжения, ушли, и мне тоже ничего не оставалось, кроме как в дурном настроении пойти к себе на квартиру, находившуюся в местечке под названием Космайска. Дверь в дом открылась с усилием, я поднялся в темноте по лестнице и с шумом споткнулся обо что-то в прихожей.
– Антон, – крикнул я, – вставай! Собирайся и седлай коней! Мы уезжаем!
Антон – это был мой слуга, ранее служивший верой и правдой Фердинанду Кренневилю. Антона повторно призвали в армию во время войны – и по особой просьбе Кренневиля отправили мне под начало, хотя прапорщику ординарец не полагался. Но в моем случае требовалась определенная помощь из-за ранения. Кренневиль питал к Антону особое доверие, он знал его очень давно, к тому же это назначение подразумевало, что я всегда буду под присмотром человека, на которого можно положиться. Антон, на самом деле, знал меня с юных лет и часто напоминал мне о том, что я «сидел у него на коленях». Он был интересным человеком. После военной службы с Кренневилем, которую он добровольно продлевал несколько раз, он был слугой в некоторых хороших домах и приобрел там достойную репутацию. Во всяком случае, с тех пор он считал себя многоопытным слугой, которому теперь приходилось некоторое, недолгое, время выполнять несложные обязанности денщика офицера. Он чувствовал свое превосходство не только над другими денщиками, но и над большинством окружающих. Все, что ему поручалось, Антон выполнял очень добросовестно, но с некоторым высокомерием, подчеркивавшим, что он считает себя мудрее других. Однако, несмотря на весь свой опыт, иногда он пускался в длинные рассуждения, подробно описывал места или неожиданно забывал имена. В этом случае он делал эффектную паузу, щелкал пальцами и указывал на того, кто, по его мнению, должен был знать забытое имя. У него были седые, почти белые бакенбарды и чисто выбритый подбородок. Антон прислуживал мне так обстоятельно, что обычно это занимало втрое больше времени, чем должно было. Нередко он обращался ко мне на «ты», потому что ему совсем не нравился тот факт, что мне уже отнюдь не пять лет.
После того, как я выкрикнул распоряжение, разбуженный Антон наконец-то появился, одетый в рубашку, бриджи и тапочки. Шел он медленно, поскольку был убежден, что причина, из-за которой я разбудил его посреди ночи, совершенно бессмысленна. Он включил свет – в темноте я не нашел выключатель.
– Где ты пропадаешь? – воскликнул я. – Ты оглох?
– Нет, – ответил он. – Я слышу. Господин прапорщик кричал очень громко, я слышал очень отчетливо, и господину прапорщику не следует наступать на игрушки маленького Милана, чтобы не наделать еще больше шума.
Я посмотрел под ноги и понял, что стою посреди множества игрушек: маленького поезда, рельсов, фигурок людей, мостов и вокзалов.
– Что это? – спросил я. – И кто такой маленький Милан?
– Ребенок нашей хозяйки, – ответил он. – К сожалению, господин прапорщик разбудил и его, хотя он, должно быть, очень устал, потому что сам захотел идти спать. После ужина мне пришлось играть с ним в железную дорогу, и он никак не хотел останавливаться, потому что очень ко мне привязался. Дети всегда доверяют мне, я и вас держал на руках, господин прапорщик. Со временем, к сожалению, все меняется.
– Ну? – спросил я. – И почему ты ничего не убрал?
– Мы хотим продолжить игру завтра.
– В темноте тут можно шею свернуть!
– Только если ты не знаешь, куда идти, господин прапорщик! И если, конечно, не выпил лишнего.
– Ерунда! – сказал я. – Довольно. Начинай паковать вещи, а затем седлай коней. Мы уезжаем самое позднее через час.
Антон смотрел на меня, сохраняя невозмутимое выражение лица. Я понял, что он убежден: я нетрезв и несу чушь. Эта уверенность, похоже, постепенно утвердилась в его голове. Еще он мог подумать, что, подвыпив, я собираюсь совершить прогулку верхом для развлечения. Прикрыв рот рукой и откашлявшись, он сказал:
– Поначалу я удивился, еще, так сказать, в полусне, что господин прапорщик приказал мне собирать вещи и седлать коней. И теперь я удивлен еще больше, что господин прапорщик повторяет свое распоряжение, но продолжает стоять среди игрушек маленького Милана…
Своими словами он давал понять, что приказ, отданный в комнате с игрушками, нельзя воспринимать всерьез. Было похоже на то, что он обращается со мной не как слуга с господином, а как господин с господином. Он никогда не был строг ко мне, он вел себя достойно, его нельзя было упрекнуть. Он старался, чтобы у меня было хорошее настроение. Но, желая довести до него серьезность происходящего, я отступил назад, подальше от игрушек, и сказал:
– Можешь удивляться или нет, мой дорогой Антон, но сейчас мы соберемся и оседлаем коней. Нужно срочно ехать. Завтра утром мы должны быть в Караншебеше. Мы больше не служим при штабе армии в Белграде. Вот уже полчаса, как нас приписали к драгунскому полку Марии-Изабеллы. Так что я ничем не могу тебе помочь.
Когда я это сказал, его надменный и веселый вид испарился, и он как будто стал ниже ростом. Он хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова. В конце концов Антон произнес:
– Что?
– Антон, – сказал я, – сколько раз повторять, у меня нет на это времени: мы едем. Итак, собирай вещи. Вперед!
– Но куда? – пробормотал он.
– В Караншебеш, я тебе уже сказал.
– И зачем мы туда едем?
– Таков приказ.
– Но почему?
– Потому что идет война. Так что не спрашивай. Солдат не задает вопросов. Ты, похоже, позабыл об этом, работая в уютных домах. Пакуй вещи! Бегом!
Но Антон, кажется, все равно не понимал.
– Но мы здесь всего-то с полудня, – сказал он. – Как же мы можем откомандироваться снова, в это место… как оно называется…?
– Караншебеш.
– …в Караншебеш. Господин прапорщик, вероятно, совершил что-то не совсем правильное, стратегический просчет или что-то в этом роде. Его превосходительство, – он имел в виду моего двоюродного дедушку, – всегда говорил, что вы больше подходите для гражданской профессии, господин прапорщик…
– Тихо, – крикнул я, – что ты в этом понимаешь!
– Конечно, – причитал он, – что-то, должно быть, случилось с вами, вероятно, оплошность по службе, если не что-то хуже…
– Прекратить спор! – воскликнул я. – Я приказал тебе собираться, и ты должен выполнять, или я тебя пристрелю! Тогда увидишь, знаю я что-нибудь о войне или нет!
С этими словами я толкнул дверь в свою комнату и включил свет. Лампа осветила стол, на нем лежало письмо. Я подошел, взял письмо и рассмотрел его. Оно пришло не по почте, обычной или полевой, потому что на нем не было марок. Должно быть, доставил посыльный. Конверт был большой, из плотной бумаги цвета слоновой кости, и, перевернув его, я увидел тиснение – корону эрцгерцога с витиеватой монограммой.
– Откуда взялось это письмо? – крикнул я.
Антон появился из-за двери и жалобным и в то же время упрямым голосом сказал:
– Его принесли. Не хочет ли господин прапорщик сказать наконец, почему господину прапорщику нужно…
– Молчать! Кто принес?
– Лакей. В ливрее с золотыми аксельбантами.
– Когда это было? – перебил я его. – В какое время он приходил?
– В половине двенадцатого, когда я в первый раз проснулся. Лакей не знал точного адреса и сначала звонил в другие квартиры. Его привели соседи, позвонили в дверь и разбудили нас всех. И все это за одну ночь!
– Он что-нибудь еще сказал?
– Нет.
– Разве он не сказал, от кого письмо?
– Нет. Но письмо определенно связано с тем, что мы должны сейчас убираться отсюда в этот… как называется это место?
Он щелкнул пальцами и посмотрел на меня, желая услышать название места, куда нам предстояло ехать. Но я не ответил. Я раскрыл письмо. Оно было от Резы. Написано было явно на скорую руку, несколько слов она вычеркнула и сделала несколько описок. В письме говорилось: «Прошу вас поверить мне, что примененная к вам мера действует на меня не меньше, чем на вас. Даже если я не могу принять на себя вину в происшедшем, меня очень огорчает тот факт, что это из-за меня вас отсылают так далеко. И я не хочу, чтобы вы уезжали из Белграда, не приняв ничего на память обо мне и о баронессе М. – Р.Л.».
Я опустил письмо и некоторое время смотрел перед собой. В следующее мгновение меня охватило чувство счастья, которое подсказывали мне эти строки. Я сразу же принял решение. Перед отъездом из Белграда мне нужно вновь увидеться с Резой. Потому что это письмо было не просто знаком сочувствия. Во всяком случае, в моем понимании. Я сунул письмо в карман и распорядился:
– Антон, собирайся, потом ступай в конюшню, оседлай всех трех лошадей и веди их сюда, к дому. Собирай все и жди. Я сейчас уеду, но, когда вернусь, все должно быть готово. Мы сразу же выезжаем.
С этими словами, не слушая его расспросов, я ушел. Я быстро добрался до дома Багратиона – я был у него перед тем, как мы отправились в оперу, но не помнил точный адрес. Мне пришлось позвонить в несколько дверей, прежде чем я нашел его.
– Послушайте, – сказал я, пока он, сидя в постели, протирал глаза, – послушайте, мне нужно немедленно узнать, где живет Реза Ланг. Я должен ее увидеть. Я должен поговорить с ней.
– Боже мой! Опять! – воскликнул он. – Вы уже получили выговор за вторжение в ложу. Тебя переведут в другое место.
– Меня уже перевели, – сказал я. – И мне придется уехать. Но перед этим я должен поговорить с Резой. Она написала мне письмо.
– Она написала тебе письмо?
– Да. Так где она живет?
– Где она живет?!
– Да, где она живет? – уже почти кричал я.
– Я не знаю! Наверное, тоже в Конаке.
– Что это?
– Дворец королей Сербии. Это Хофбург, Кремль, Букингемский дворец, только в Белграде. Эрцгерцогиня поселилась там, так что она тоже там.
– Багратион, – сказал я, – немедленно вставай, иди в этот Конак, поговори с ней и договорись о встрече.
– Что – сейчас? Посреди ночи? В Конак? Чтобы и меня куда-нибудь перевели? Ты, должно быть, совсем не в себе!
– Багратион, – сказал я, – я не могу спросить там о ней сам, иначе меня бы тут не было. Но ты можешь. Тебя ни в чем не заподозрят. Ты должен сделать это для меня! Пойти туда, поговорить с ней и спросить ее, где я смогу ее увидеть, но немедленно, сейчас же, потому что на рассвете я должен быть в пути!
– Но она уже спит.
– Разбудишь ее. Это важно.
– А если Ее Императорское Высочество…
– Что?
– Если она узнает?
– Она не узнает. Все зависит от тебя, сделаешь ли ты все достаточно разумно.
– Но я недостаточно разумен, чтобы это сделать, то есть я не настолько глуп, чтобы это сделать.
– Ты должен это сделать, Багратион!
– Это совершенно необходимо?
– Да.
Он еще некоторое время сидел в постели, затем сказал:
– Ты принесешь мне несчастье!
И встал.
– Ужасно, – жаловался он, надевая форму, – просыпаться среди ночи от сообщения, что два полка уничтожены, а не от ваших дурацких любовных историй. Меня разжалуют, это будет конец.
– Все будет хорошо, Багратион, – сказал я. – Ты мой друг. Ты сделаешь это для меня. Я с самого начала знал, что могу на тебя положиться.
Он проворчал что-то нечленораздельное, заканчивая одеваться.
– Пойдем, – сказал я, – возьми сигарету. Мы сейчас вместе идем туда, я подожду снаружи, а ты войдешь и сделаешь то, что я просил. И сразу же вернешься домой. Пойдем!
– Звучит уже лучше, – пробормотал он, а я уже выпихивал его из комнаты.
Мы вышли на улицу. Из-под темных облаков показалась луна, город был окутан тишиной, наши шаги эхом разносились по улицам. До Конака было всего несколько минут пешком. Старый город в Белграде небольшой. Конак тоже небольшой. Здание в стиле барокко восьмидесятых.
Окна были темны, только с подъездной дорожки падал свет. Перед входом стояли два охранника. Отблески фонарей играли на их шлемах. Мы остановились примерно в пятидесяти шагах, в тени дома.
– Ты войдешь, – сказал я Багратиону, – и попросишь кого-нибудь из слуг разбудить ее. Может, там будет тот самый лакей. Но ни в коем случае не столкнись с офицером или с кем-либо из управляющих – если они вообще там есть. Обращайся только к слугам. Дай хорошие чаевые, – я вложил ему в руку банкноту, – и скажи, что нужно разбудить госпожу Ланг, что тебе срочно нужно с ней поговорить. Затем скажешь ей, что я сегодня ночью должен уехать, но очень хочу перед этим поговорить с ней. Спроси, как и где это возможно. Дай ей понять, что я обязательно должен поговорить с ней. Если она откажется, скажи ей, что я не уеду из Белграда, пока с ней не поговорю, и тогда это будет ее вина, если я нарушу приказ и понесу за это наказание, понимаешь? Короче, я должен с ней поговорить. Теперь иди!
Он помолчал мгновение, затем сказал:
– Можно подумать, что ты только и делаешь, что пробираешься в королевские дворцы!
– Почему?
– Ты точно знаешь, как это делать.
– Это еще одна причина, – сказал я, – чтобы ты точно следовал моим инструкциям.
С этими словами я вытолкнул его в лунный свет, и он, качая головой, пошел через площадь ко входу в Конак.
Но не успел он подойти близко, как стража остановила его. Он сказал что-то, я не понял, что именно, но дальше его не пропустили. Он снова им что-то сказал, ему ответил один из охранников, мне показалось, что спор идет на так называемом солдатском славянском языке, он длился две-три минуты, потом Багратион вернулся.
– Что, черт возьми, случилось? – возмутился я. – Почему ты вернулся?
– Меня не пускают, – сказал он. – Нужен пропуск.
– Пропуск?
– Да.
Я на мгновение задумался.
– Охрана у ворот – славяне?
– Боснийцы или что-то в этом роде.
– Ты им сказал, когда уходил, что идешь за пропуском?
– Нет.
– Стоило бы сказать. Но, может быть, и так сработает.
– Что ты имеешь в виду?
– Вот, – сказал я и достал свое предписание. – Скорее всего, они не умеют читать, по крайней мере, по-немецки. Ты покажешь им это предписание и скажешь, что это пропуск.
– И ты думаешь, они мне поверят?
– Да.
– А если там будет офицер? Он увидит, что это не пропуск.
– Офицера там не будет, в худшем случае будет унтер-офицер. Они просто сторожат вход. И унтер-офицер по-немецки тоже не читает. Так что вперед!
Он взял мое предписание, сказал, что теперь его точно расстреляют, и пошел обратно. У входа он показал «пропуск». Один из охранников подозвал на подъездную дорожку унтер-офицера. Пропуск – это ведь сравнительно небольшой листок бумаги, а предписание – большой лист, который никоим образом не спутаешь с обычным пропуском, даже унтер-офицер не должен был перепутать. Но он довольно долго рассматривал бумагу, и я убедился, что, во-первых, он в самом деле не умеет читать по-немецки, иначе понял бы, что держит в руках командировочный приказ; во-вторых, он, похоже, решил, что документ такого размера дает даже большее право войти в Конак. Такой документ мог значить нечто важное и срочное, а значит, унтер-офицер рисковал нарваться на неприятности. Наконец, он сложил документ, протянул Багратиону, почтительно поприветствовал его, щелкнул каблуками и пропустил его внутрь. Багратион скрылся из виду и не появлялся почти час. Я тем временем курил одну сигарету за другой, луна смещалась все дальше по небу, иногда прячась за облаками, ее свет падал на фасад Конака, отражаясь от окон. Я уже начал терять терпение, представляя, что случится, если Багратиона поймают. Но наконец он вышел. Охранники отдали ему честь, и он вернулся ко мне.
– У меня ноги дрожат, – произнес он.
– Почему? – спросил я. – Что это значит? Почему они вдруг дрожат? Ты поговорил с Ланг? Что она сказала?
– Послушай, – сказал он. – Это значит – держи свое проклятое предписание, – и он сунул его мне в руку. – Итак, рассказываю. Первым, кого я встретил, когда добрался до ворот, был унтер-офицер, который явно не читает по-немецки.
– Я знаю, – перебил я его. – Я видел.
– Видел? – сказал он. – Хорошо. Он пропустил меня, путь оказался открыт. Справа и слева от этой подъездной дорожки видны большие стеклянные двери, а за ними лестница. Я собирался подняться по ней, но не знал, куда идти дальше. Я прошел во двор, из которого сразу несколько дверей ведут внутрь, в самом конце – большой лестничный пролет, ведущий на террасу.
– Мне не интересно, – сказал я, – сколько там дверей и лестниц, рассказывай, что тебе удалось. Не тяни!
– Ты дашь мне договорить или нет? Ты же не знаешь, что случилось!
– Так что же с тобой случилось?
– Слушай. Сначала я поднялся по большой лестнице на террасу, но обнаружил, что дверь наверху, которая ведет внутрь, заперта. Тогда я спустился по лестнице вниз и оглядел двор, потому что я не мог спросить у охраны, ведь это вызвало бы подозрения…
– Почему? – спросил я. – Даже если тебе приказали отправиться в Конак, ты мог оказаться там впервые и не разобраться, что к чему. Было бы естественно спросить.
– Но охранник, вероятно, не смог бы ответить. Ведь боснийцы, которые дежурят у входа, постоянно сменяются?
– Так, – согласился я.
– Ну вот. В итоге я решил попробовать другую дверь во дворе. Она тоже оказалась заперта.
– Ты долго будешь меня морочить? – воскликнул я. – Что за ерунду ты несешь?! Ты поговорил с Ланг или нет?
– Нет, – сказал он. – Не говорил.
– Что?
– Нет. Но я говорил с Мордакс.
– С Мордакс?
– Да, с Мордакс.
– Рассказывай! – чуть не кричал я. – Время идет, мне уже давно пора быть в пути! Что она сказала?
– Ты не заслуживаешь, – ответил он, – чтобы я тебе рассказывал, мне было чертовски трудно добиться этого разговора…
– Верно, не заслуживаю. Я просто хочу знать, что она сказала! То есть продолжай!
– В самом деле, – сказал он, – ты ведешь себя так, что мне хочется замолчать и вообще не говорить о том, что я для тебя сделал. Я пытаюсь рассказать тебе все. Мне пришлось разбудить трех или четырех слуг, пока я не нашел того, который знал, где спят молодые женщины.
– Молодые женщины? Они в одной комнате?
– Да. Или тебя это не устраивает? Ты ожидал, что все будут спать отдельно?
– Я ничего не ожидал, – ответил я, – и меня не очень волнует, как они спят – отдельно или нет. Дальше!
– В коридорах, – продолжил он, – я никого не встретил. На тот момент никого. Но кое-кого я все же встретил. Но об этом позже.
– Да, – согласился я, – позже. Но что случилось?
– Лакею, – продолжал он, – я по твоему совету дал денег и сказал, что должен поговорить с Ланг. Конечно, он ни за что не хотел к ним входить. Но в конце концов я уговорил его разбудить их. Тем временем он провел меня в небольшую гостиную и оставил ждать. Тебе, конечно, опять будет неинтересно, если я скажу, что он несколько раз возвращался и говорил, что девушка не желает говорить, а я заставлял его возвращаться к ним и спрашивать Ланг еще раз. Все осложнялось тем, что он тоже вел переговоры не напрямую, а через горничную, которую тоже пришлось разбудить. Сколько народу из-за тебя перебудили этой ночью! Короче говоря, наконец появилась Мордакс.
– Ну и… – торопил я.
– Ну и вот. Она спросила меня, чего я хочу от Резы. Я сказал ей, что ничего, что хочу спать, а не бродить по Конаку и рисковать своим положением, но есть ты, который, как я сказал, хочет поговорить с Резой. Новые переговоры, которые тебя, конечно, тоже не интересуют, меня уже начали раздражать. Так что я скажу тебе прямо. Мордакс в конце концов подтвердила, что Реза с тобой встретится.
– Браво! – воскликнул я. – А где?
– В той же комнате, где я говорил с Мордакс. Лакей ждет тебя во дворе, чтобы проводить. Но, видит Бог, ты должен быть предельно осторожен, понимаешь? Потому что на обратном пути меня чуть не поймали. Когда мы, лакей и я, шли обратно по коридору, одна из дверей внезапно открылась – лакей тут же затащил меня за портьеру – и появилась странная фигура в халате. Лакей прошептал мне, что это старый его превосходительство, который никак не может заснуть и всегда бродит по ночам, и я увидел…
– Мне все равно, – перебил я его. – Значит, лакей ждет меня во дворе? Хорошо. У тебя все получилось, Багратион, хоть это и было так утомительно. В любом случае большое тебе спасибо. Было ужасно мило с твоей стороны сделать это все для меня. Ты мой друг. Я признателен тебе. До свидания!
Сказав это, я быстро пожал ему руку и устремился во двор. Не поступи я так, он, вероятно, продолжил бы рассказывать о причинах дрожи в ногах и тому подобном. Однако я понял, что нужно избегать бессонного его превосходительства, слоняющегося по коридорам.
– Стой! – крикнул мне вслед Багратион. – Послушай меня!
Но я не слушал. У меня действительно не было времени. Я подошел к охране и помахал своим предписанием. Меня поприветствовали и пропустили. Возможно, они даже не заметили, что я не Багратион. Я прошел по подъездной дорожке и вошел во двор. Лакей вышел из тени и помахал мне рукой. Позолота его аксельбантов и ливреи ярко поблескивала. Я подошел и узнал в нем того, кто был в театральной ложе. Возможно, он же и доставил мне письмо. Не говоря ни слова, он взял меня за руку и повел через один из входов в дом. Мы поднялись по тускло освещенной лестнице и наверху вошли в длинный коридор. Должно быть, это был тот самый коридор, где бродил его превосходительство, потому что лакей осторожно выглядывал из-за углов, и я тоже постоянно оглядывался. Но никого не было. Мы быстро пересекли его и вошли в дверь напротив, в темную комнату – только лунный свет, падающий снаружи на собранные портьеры, рассеивал по комнате свои молочные лучи. Из этой комнаты мы перешли в другую и далее в анфиладу комнат и залов. В полутьме нам открывались фантастические, помпезные декорации. Мы подошли к залу, портьеры в котором не были задернуты, луна все так же изливала потоки серебра и освещала трон, над которым возвышался мрачноватый балдахин. Мы пересекли зал, и, хотя мы ступали тихо, наши шаги и скрип паркета невероятно долгим эхом отражались от высоких стен и звучали как щебет бесчисленных голосов. Затем мы миновали еще несколько темных комнат, повсюду царил особый запах старой мебели и картин. Наконец лакей открыл дверь в комнату, в которой горел свет. Это, как я понял, и была та самая маленькая гостиная. Реза стояла посредине, прислонившись к столу, а Мордакс сидела на шелковом диване позади нее. Лакей впустил меня и ушел.
На девушках были легкие пледы, совсем мало украшений, туфли на высоком каблуке. И ноги без чулок. У них было время немного приодеться. Я подошел к Резе и поцеловал ей руку.
– Простите меня, – сказал я, – что я вторгся сюда. Но я не мог уехать, не увидев вас снова.
Затем я повернулся к Мордакс.
– Не могли бы вы оказать милость, баронесса, – сказал я, – и оставить нас одних на несколько минут?
– Нет, – ответила она. – Уже достаточно безответственно с моей стороны согласиться на вашу с Резой встречу. Вас могут обнаружить в любой момент, и ситуация станет совершенно невозможной, тем более если вы будете с Резой наедине. Говорите ей то, что желаете сказать, и потом, пожалуйста, уходите.
– Я не нахожу, – ответил я, – эту ситуацию такой уж невозможной. С другой стороны, не вижу, чем лучше, если мы будем говорить в вашем присутствии. В том, что мы встречаемся в таких обстоятельствах, виноваты обстоятельства, а не я.
– Не забывайте, – сказала баронесса, хмурясь, – что это вы создали эти обстоятельства. Вполне возможно, что вы бы познакомились с Резой и в других условиях, а не в тех, которые имели столь серьезные последствия.
– Возможно, – сказал я. – Но вам лучше поблагодарить того штабного офицера за скандал, а не меня. Я никак не ожидал, что столкнусь с таким ослом. И, наконец, не могли бы вы также сказать мне, почему вам пришлось решать, будет ли Реза встречаться со мной или нет.
Мордакс уже хотела было ответить мне что-то резкое, но Реза опередила ее:
– Причина – дружба, которая и побудила баронессу дать мне совет в этой ситуации. Я сама поступила бы точно так же, касайся дело ее. Баронесса здесь по моей просьбе.
– Но она бы могла и уйти, вопреки вашей просьбе.
Эта моя грубость была настолько ошеломляющей, что Мордакс не нашлась, что ответить. Последовала пауза, потому что Реза тоже ничего не сказала. Я пришел к выводу, что Мордакс была здесь не по воле Резы. Реза, казалось, успела понять, что нам нужно остаться наедине. Мои слова возымели действие. Мордакс покачала головой и, наконец, сказала:
– Вы действительно удивительно наглый человек!
– Послушайте, баронесса, – ответил я, – вы, должно быть, так хорошо воспитаны, что не можете понять, что иногда можно оставить девушку одну, если она хочет с кем-то поговорить. Это как раз такой случай. Вам действительно не нужно повсюду ее сопровождать. Мое уважение к ней так велико, что я не сомневаюсь в том, что она прекрасно знает, как ей должно вести себя. Или вы не согласны?
– Конечно! – воскликнула она. – Но я знаю и то, что вы не умеете себя вести!
– Баронесса, – ответил я, – вы говорите не как молодая подруга, а как старый каноник. Это же смешно!
Я подошел к дивану и встал напротив нее.
– Прошу вас, – сказал я. – Уверяю вас, что мы с Резой будем вести себя так же, как если бы вы оставались здесь. И мне очень неприятен тот факт, что вы нас контролируете. Пожалуйста, доставьте нам удовольствие и уйдите. Уверяю вас, что расстаюсь с вами с чувством сожаления. Не волнуйтесь. Реза вернется к вам через десять минут.
Сказав это, я сопроводил ее до двери. Она позволила себя проводить и, подойдя к двери, повернулась ко мне, пожала плечами и потянулась к ручке. Так, постояв немного, она сказала:
– Хорошо. Как хотите. Но Резе следует вас остерегаться.
Сказав это, она распахнула дверь и вышла. Я посмотрел ей вслед, затем повернулся к Резе и встретился с ней глазами. Она отвела взгляд. Я подошел к ней, взял за руки и поцеловал их:
– Я должен поблагодарить вас за то, – сказал я, – что вы простили мне мою назойливость, за сочувствие, которое вы проявили ко мне, за вашу доброту, с которой вы подарили мне эту встречу. Я действительно не смог бы уехать отсюда, если бы не увиделся с вами снова.
– Вам не нужно меня ни за что благодарить, – ответила она. – Мне жаль, что я стала причиной вашего перевода.
– Возможно, – сказал я, – это потому, что вы столь прекрасны, и я ничего не мог поделать, кроме как сразу подойти к вам. Возможно, вы чувствуете вину. Но я был бы счастлив взять на себя любые последствия, какими бы они ни были, только бы увидеть вас снова.
– Мне так жаль, – сказала она, и румянец залил ее лицо.
Я сжал ее руки.
– Не стоит так думать. Вам решать, встретимся мы снова или нет.
– Что вы имеете в виду? – спросила она.
– Украинские полки, – сказал я, – в которые я должен отбыть, больше не на Украине. Они сейчас в Банате, всего в нескольких часах езды отсюда. Вместо того, чтобы быть в сотнях часов от вас, я буду на расстоянии недолгой дневной поездки. Судьба, кажется дает нам шанс. Мы не должны его упустить, но принять то, что она предлагает нам по одной из своих прихотей. Фортуна не всегда бывает благосклонна.
Она подняла глаза. Если бы она могла тогда знать, что судьба желает не ее счастья, а нематериальной, но не менее болезненной гибели ее любви, она бы приказала мне немедленно уйти. Вместо этого она промолчала, и я продолжил:
– Полк, к которому я теперь приписан, находится в деревне под названием Караншебеш. Оттуда, если скакать быстро, меняя лошадей, вечером можно при быть в Белград, особенно сейчас, в длинные осенние ночи, остаться здесь ненадолго и вернуться обратно до рассвета. Если вы захотите меня видеть, мы можем встретиться завтра вечером.
– Нет, – быстро ответила она, – вы не должны этого делать! Вас отправили туда как раз для того, что бы мы больше не встретились. Подумайте, что вас ожидает, если вас снова здесь увидят.
– Меня не увидят, – сказал я. – Так же, как они не знают сейчас, что я все еще здесь, они и завтра не узнают.
– Но с вами может что-то случиться в дороге! Может случиться несчастье, или по какой-то другой причине вас задержат, и если вы не вернетесь утром… И вы не сможете так быстро добраться туда и обратно за одну ночь!
– Почему нет? У меня три лошади. Я отправлю одну в Белград днем с моим конюхом, и она будет ждать меня здесь. На второй я покину Караншебеш ночью, как только смогу уехать, и мое отсутствие не заметят. Я буду здесь около часа ночи. А ближе к трем я сяду на первую лошадь и до рассвета вернусь в Караншебеш. Лошадь, на которой я приеду, спокойным шагом вернется назад. Они легко выдерживают такое напряжение. Охотники часто скачут часами; и расстояние не такое уж большое. Днем мы идем преимущественно шагом или короткой рысью; а что может случиться со мной по дороге? Лошадь – это не машина, которая может сломаться. Конечно, она может захромать. Но если такое произойдет на пути сюда, то я попросту не доеду, а приеду уже следующей ночью. А если на обратном пути – мне придется смириться. Кроме того, лошади обычно не хромают во время галопа: если мышцы теплые, это значит, что хромота не выйдет наружу. Она проявляется только тогда, когда они какое-то время побудут в конюшне. Когда вы выводите их наружу, то замечаете, что что-то не так. Я очень люблю лошадей, но должен признаться, что ради вас я бы извел целый эскадрон. Вы понимаете меня?
Она молчала.
– Так что же? – спросил я, все еще держа ее руки в своих.
– Вы можете догадаться, – сказала она наконец, – что я тоже хочу увидеть вас снова. Но я не могу просить, чтобы вы отважились на такое ради меня.
– Можете или нет, – сказал я, – но я определенно отважусь. Даже если бы вы не хотели этого, я бы вновь и вновь пытался увидеть вас. Я обязательно вернусь в Белград завтра вечером. И если вы откажетесь видеть меня, вы тем самым не предотвратите опасность, в которой я окажусь, а создадите ее. Потому что если вы примите меня, то опасности нет. Здесь мы можем говорить друг с другом без того, чтобы нас заметили. Опасность возникнет, только если мне придется искать доступ к вам против вашей воли. Тогда я рискну разбудить всех здесь, в Конаке, пока не увижу вас. Было бы лучше, если бы мы встречались не здесь, а где-то в другом месте. Когда вы покидаете дворец, это не так заметно, как замечают меня, входящего сюда. Если позволите, я попрошу Багратиона предоставить нам его квартиру, чтобы мы могли там встретиться. Потому что в моей квартире завтра уже поселят кого-то другого…
– Нет, – воскликнула она, – это невозможно!
– Почему?
– Я не смогу отлучиться так надолго. Мордакс – моя подруга, но я убеждена, или, вернее, поэтому я убеждена, что она не позволит, чтобы я… отсюда куда-то ушла. Она определенно что-нибудь сделает. Я смогу… только здесь… и только на несколько минут… увидеться с вами.
Она сказала это, не глядя на меня. Я решил удовлетвориться этим обещанием. Мне показалось бестактным не заметить усилий, которые она делала над собой, принимая это решение.
