Текст книги "Штандарт"

Автор книги: Александр Лернет-Холения

Боттенлаубен быстро шагнул к ним и пинком сбросил этот жуткий клубок в канал. С громким плеском крысы упали в воду, а мы двинулись дальше. Через несколько минут каменный свод закончился, а канал расширился до высокой пещеры неправильной формы, потолок которой был из естественного, сплошного камня. Вода внизу образовала пруд или небольшое озеро. У нас не было возможности осветить все помещение сразу, однако, пройдя по краю водоема, мы увидели противоположную стену. Пол постепенно поднимался из воды и вел в гору. По нему вперед бежали крысы. Возникла надежда, что скоро мы сможем выйти к Дунаю.

Высота пещеры подсказывала нам, что мы находимся под замковой скалой, на которой стояла крепость, и, следовательно, совсем недалеко от реки. По бокам пещеры были гроты, но мы решили в них не заходить, заключив, что и крысы побегут прятаться туда. Мы пошли вдоль воды, а потом – по насыпи, поднимающейся к скале.

Скала была почти белой, лишь изредка виднелись красные вкрапления. Стены были неправильной формы, но не с острыми выступами, а с округлыми. Кое-где вода сотворила фантастические скульптуры. Каменные занавесы, казалось, падали на гроты сверху, словно желая скрыть зверей или демонов, которые превратились в камень. Трудно было поверить, что эти каменные формы – всего лишь творение природы. А еще, недалеко от воды мы наткнулись на две небольшие каменные фигуры, которые, несомненно, были сделаны человеческими руками: одна изображала собаку или львенка с бородатой человеческой головой, другая – что-то похожее на летучую мышь, которая растопырилась в приступе похоти самым отвратительным образом. Из-за воды, которая капала с потолка и то и дело падала в озеро, фигуры были мокрыми и покрыты слоем замшелых водорослей.

Наконец мы заметили, что идем уже по настоящей тропе. На крутом склоне в скале были вырублены ступени, они вели к узкой щели.

Было похоже, что когда-то этими ступенями пользовались часто – они были истертые и очень гладкие. С потолка по-прежнему капала вода. В нишах в скале мы заметили небольшие фигурки, вырезанные из мягкого камня: приземистых существ, похожих одновременно и на людей, и на животных. На некоторых из них угадывалась шерсть или рыбья чешуя, они стояли в странных позах, выступая из темноты. И было неясно, творения ли они человека или природы. Вся гора была населена окаменевшими демонами-зверями-людьми. Мы поднимались уже три или четыре минуты, когда расщелина, по которой мы следовали, внезапно расширилась и открылся вход в еще одну пещеру. Только пол и две стены в ней были высечены в скале, потолок и остальные стены были сложены из кирпича, а наверху мы увидели ряд зарешеченных люков, через которые проникал лунный свет. Это был первый проблеск верхнего мира, вновь явившийся нам по прошествии долгих часов, когда мы почти поверили, что уже не сможем выбраться наружу. Похоже, мы были в одном из подвалов крепости. Кирпичная лестница, усыпанная каменной крошкой, вела к стене со смотровыми люками и заканчивалась наверху железной дверью.

Мы переглянулись, давая понять друг другу, что, чтобы нас не обнаружили, придется снова быть очень осторожными. Нетрудно было предположить, что англичане в первую очередь займут крепость. Итак, мы потушили свечи, затем поднялись по лестнице. Железная дверь, как и ожидалось, была заперта. И, похоже, она вела не наружу, а в очередное помещение: сквозь щели между дверью и рамой не проникал свет. Немного подумав, мы решили хотя бы попытаться выглянуть в один из люков. Мне удалось наклониться в сторону так, чтобы одной рукой ухватиться за решетку люка; потом я схватился за нее и другой рукой, подтянулся и выглянул наружу. Передо мной в свете луны лежал крепостной двор. Он был полон лошадей и людей. Английский кавалерийский отряд расположился в крепости, солдаты стояли, спешившись, группами рядом со своими лошадьми. Я с трудом развернулся и спрыгнул на лестницу. Боттенлаубен и Антон подхватили меня, не дав упасть.

– Ну? – спросил Боттенлаубен.

– Англичане, – сказал я.

– Этого следовало ожидать.

Так что здесь нам было не пройти. Мы спустились по лестнице обратно и огляделись. Прямо рядом с нами на кирпичном основании, как на катафалке, лежало каменное изваяние. Скульптура была большая, даже в тусклом свете читались грубоватые черты лица и старинное облачение. Ноги были скрещены, одна рука лежала под головой, другая на груди. Догадаться, кто это, было невозможно. Никаких надписей не было.

Намного позже я узнал, что в прошлом эта каменная фигура лежала на валу крепости и волшебным образом ее защищала, из-за чего у крепости была слава неприступной. Но когда принц Евгений наконец взял эту крепость, он приказал перенести скульптуру в подвал. С тех пор крепость переходила из одних рук в другие. В любом случае, наше открытие нам ничего не дало. Мы зажгли еще одну свечу, стараясь, чтобы ее свет не попал в оконные люки, и осветили стены. Стены были толстыми, но пористыми, словно из губки. Впрочем, большинство отверстий были слишком маленькими, чтобы попытаться пролезть через них наружу. Мы нашли только одно, в которое можно было протиснуться. За ним начинался естественный проход, и не было никаких признаков того, что кто-то раньше им пользовался. Проход сперва расширялся, но затем вновь сузился.

Почва у нас под ногами состояла теперь из крупной и мелкой гальки, по которой стекала вода. Над головой пролетело несколько летучих мышей. Мы были словно внутри губки, в стенках было множество пор, которые смотрели на нас тысячами пустых глазниц.

Сквозь эти поры, вероятно, могли бы проникать те странные существа, фигурки которых мы успели разглядеть, – маленькие полулюди-полузвери, демоны, ныне окаменевшие и притаившиеся в нишах стены на нашем пути вверх.

Позднее я много раз мысленно возвращался к загадочным интерьерам этого скального замка. Очевидно, они имели сходство с так называемыми кальвариями. Кальварий считают последними обитателями демонического, доисторического мира, который по сей день выглядывает иногда в наш мир из морских скал. Считается, что там эти допотопные сморщенные лемуры, карликовые зверолюди, рыболюди и уродливые похотливые отпрыски демонов продолжали жить до тех пор, пока сверху не воздвигали крест, а у подножия таких гор строили часовни, чтобы демоны и чудовища навеки уснули в камне.

Проход, по которому мы шли, сузился наконец настолько, что нам пришлось ползти. И когда мы уже подумывали, а не повернуть ли назад, перед нами возникло голубоватое мерцание, подобное лунному свету.

Через двадцать или тридцать шагов мы оказались сперва на скале, а в следующий момент уже шли по рыхлой земле, продираясь через заросли ежевики. Внезапно для самих себя мы очутились на открытом воздухе. Мы стояли на середине склона крепостной горы, которая здесь круто спускалась к Дунаю. В лунном свете сквозь туман проступала огромная блестящая лента реки, а за ней открывался вид на бескрайнюю, расплывающуюся вдали равнину.

11

В полном изнеможении мы сидели у выхода из пещеры, и Боттенлаубен сказал, что нам не стоит идти дальше по склону. Предположительно, стены крепости над нами охраняются английскими часовыми, которые должны наблюдать за подступами. Сейчас от их взоров нас скрывали кусты ежевики.

Было около трех часов утра, мы несказанно устали после всех наших приключений. Мы радовались свежему воздуху.

И с облегчением вздохнули, когда спустились с горы и, оглядевшись, спрятались в кустах. Отсюда хорошо было видно часть города и причал. Нужно было придумать, как нам добраться до другого берега. Мы знали, что мосты заняты англичанами. Оставался только один способ переправиться через Дунай – вплавь, на лодке.

Позавчера, когда мы переходили реку, мы видели лодки, большие и маленькие, и еще несколько грузовых судов и барж, вытащенных на берег. Между городом и крепостью находились две небольшие пристани, и там мы тоже видели баржи и лодки. Вопрос был только в том, как незаметно спуститься и заполучить такую лодку. Мы предполагали, что кроме часовых, наблюдавших из крепости, на берегу реки могли быть посты либо пешие или конные патрули. Но, конечно, ничего этого мы не увидели, все было тихо, и никого, даже местных жителей, не было.

После стольких трудностей нам очень не хотелось подвергать себя риску попасть в руки англичан. Мы начали придумывать план, как завладеть лодкой, когда внезапно произошло событие, избавившее нас от раздумий. На венгерском берегу, недалеко от лодок, вдруг раздались несколько выстрелов, за которыми вскоре последовал треск пулеметных очередей. В то же время мы заметили какое-то движение на крепостных стенах над нами, с городского берега тоже начали стрелять, но огонь с венгерской стороны только усилился, отдельные пули долетали до нас и впивались в склон.

Мы не понимали, что случилось, и узнали обо всем лишь позже. Когда гусарская дивизия в Эрменьеше получила известие о том, что английские части вышли на венгерский берег, гусары двинулись вверх по реке, спешились для перестрелки и, располагая примерно полутора тысячами карабинов и пулеметами, атаковали плацдарм. Перед лицом подавляющего огня, ведущегося из камышей, англичане очень скоро поняли, что не смогут удержаться. Чтобы избежать нависшей опасности попасть в плен, они своевременно оставили позицию и отступили по мосту назад. Но в дело вмешалась гусарская артиллерия. Англичане, решив, что венгры намереваются их преследовать, решили разрушить за собой мост. Они без труда разобрались в его устройстве и просто расцепили понтоны, которые поплыли вниз по течению.

Железнодорожный мост они взорвали. Не зная, с какими силами они столкнулись, англичане на всякий случай разрушили оба моста, чтобы не подвергать опасности свои позиции в так быстро захваченном городе. Нельзя было не воспользоваться этой общей неразберихой. Мы сбежали к реке, к пристаням, нас никто не остановил, хотя рядом с нами регулярно свистели пули. На берегу мы нашли несколько лодок или, скорее, барж. Конечно, они были пришвартованы к причалам цепями и заперты на замки. Прыгнув в одну из барж, мы перебили цепь веслами, найденными на дне лодки. Через мгновение течение подхватило нас и понесло вниз. Венгры перестали стрелять. Судя по всему, очистив берег от англичан, они достигли своей цели. Облака тумана, приведенные в движение множеством выстрелов, скрыли нас в нужный момент. Мы плыли между остатками понтонного моста, затем под взорванным местом, уносясь вниз по течению все дальше и дальше от города, и спустя полчаса оказались на венгерском берегу возле Панцовы.

Панцова – небольшой город. Но все-таки город, и на его жизни в полной мере отразилась общая катастрофа. Здесь было много военных, которые все еще рассчитывали уйти на судах по реке, крестьяне, мелкая буржуазия и беженцы всех мастей. Все они стремились спастись от приближающихся войск противника. Одного взгляда на всех этих людей было достаточно, чтобы понять, что если здесь все так безрадостно, то подобная же ситуация и в других городах.

Солдаты, некоторые без вещмешков, другие, наоборот, навьюченные всяким хламом, который они где-то подобрали, по большей части без оружия, забыв о дисциплине, куда-то шли. Они принадлежали к разным полкам и даже разным армиям. Глядя на них, можно было понять, какие огромные массы войск уже распущены. Улицы были усыпаны брошенными противогазами, патронами, лопатами и шлемами. Никто из этих солдат больше не думал воевать, они просто хотели вернуться домой, заняться своими делами, они были стадом без пастуха, пролетарий одержал верх над солдатом, это был конец.

Было нелепо искать здесь командиров, чтобы поступить в их распоряжение. Нам удалось сбежать из английского окружения только для того, чтобы оказаться внутри хаоса. Венгерские части, конечно, остались на своих местах, но все остальные – поляки, чехи, хорваты, румыны – вдруг забыли, что до сих пор у них было общее, единое государство, они бросили все, что им больше было не нужно, взяли то, что, по их мнению, им могло пригодиться, и отправились по домам.

Мы сказали друг другу, что для нас самым разумным будет вернуться в Австрию. Колонии были потеряны. Мы это видели. Люди вокруг кричали друг на друга на всех своих языках, которых мы не понимали.

Оставалась старая Австрия. Ее царство было священно. Оно не могло пасть.

Когда около шести утра подошел поезд, состоящий из нескольких грязных, неосвещенных вагонов третьего класса без единого целого стекла, на вокзале сразу стало тесно. Нам удалось попасть внутрь в основном благодаря энергичным движениям рук рослого Боттенлаубена, который шел впереди, тогда как мы с Антоном прикрывали Резу с флангов. В конце концов, мы оказались в одном из вагонов – давка в нем была неописуемая. Булавка не могла бы упасть на пол. В тамбурах было не лучше. Несколько штабных офицеров ворвались в уборную, засели в ней и никому не давали туда войти.

Поезд стоял на станции два часа. Начался день, и влажный зловонный туман, смешанный с сажей и дымом, окутал все. О каком-либо удобстве пассажиров речи не было. Люди сидели на своем багаже. Мы были без багажа, поэтому мы стояли. Народу набилось, как сельдей в бочке. Все другие запахи перекрывал запах неделю не мытых тел, терпеть его помогали разбитые окна. Боттенлаубен смотрел на нас и качал головой. Было непонятно, почему он это делает. Он просто качал головой. Это была единственная возможность делать хоть что-нибудь – качать головой. Просто поразительно, что все остальные не качали головами. Но они этого не делали. И вроде бы даже не думали об этом. Никто не ругался, казалось, люди даже довольны происходящим: они просто ехали домой. И, вместе с ними, мы тоже ехали домой. В какой-то момент мы даже заметили, что начинаем привыкать к новым условиям.

Наконец, когда поезд уже очень долго стоял на вокзале, нам стало ясно, что наше путешествие займет гораздо больше времени, и просто купили четыре места в одном из купе и сели. Мы не пожалели за них сотню крон. Правда, Антон сказал, что мы могли бы получить места и за меньшие деньги. В конце концов, мы были людьми старой эпохи. Те, кто продал нам свои места, устроились на полу в общем проходе; они, казалось, чувствовали себя там вполне комфортно. Тем временем все больше людей залезали через окна, потому что не могли попасть внутрь обычным путем, некоторые забирались на крышу вагона. Наконец, поезд тронулся.

До Сегеда мы добирались целые сутки, и нам очень повезло, что поезд подолгу стоял в Надь-Бечкереке и Надь-Кикинде. В обоих случаях нам удавалось раздобыть немного еды и сигарет. Люди в купе были очень добродушными и делали вид, что не замечают наши с Ботгенлаубеном офицерские знаки различия. Но симпатичнее всех была женщина с маленьким ребенком. Она со всеми болтала и сказала, что она-то вообще никуда не торопится, просто бабушка и дедушка ее ребенка живут в Кошице, и они ни разу не видели внука, а поскольку ее муж – рабочий-железнодорожник, она может путешествовать бесплатно и теперь едет в Кошице, чтобы показать внука бабушке и дедушке. Она не замечала никаких неудобств, и происходящее в мире ее не впечатляло. В общем, наши попутчики отнюдь не переживали из-за того, что ситуация грозила вот-вот превратиться в хаос. Антон чувствовал себя обязанным уделять внимание ребенку. Каждый раз, когда мать выходила за чем-нибудь из купе, он мог полчаса или даже час подряд развлекать малыша. Ребенку было полтора года, но он уже пил кофе, который его мать время от времени варила на спиртовой горелке. Реза сказала, что он милый. Но очень грязный. Мы все были очень грязными. Реза тоже играла с ребенком, он смеялся и тянул к ней ручки. Но особенно его радовала борода Антона, а вот Антона больше всего интересовало, как у малыша с зубами, видимо потому, что свои у него повыпадали. Он заглянул ребенку в рот, затем снял перчатки и проверил, крепко ли сидят зубы. Потом он полез в рот к себе, сравнить, как обстоят дела у него самого. Я сказал ему так не делать. Он смутился.

– Простите, господин прапорщик, я просто хотел убедиться, что с зубами все в порядке.

Женщина спросила, есть ли у него жена и дети.

– Нет, госпожа, – ответил Антон, – я не женат, я старый солдат, с оружием в руках некогда заводить детей. Но я многих качал на руках, например, вот господина прапорщика, с зубами которого у меня было много хлопот. Когда у него резались молочные зубки, он так кричал, что мне приходилось носить его по комнате и петь. Помните, господин прапорщик?

И пока я угрожающе смотрел на него и мотал головой в ответ, женщина повернулась к Резе и спросила, есть ли у нее дети, что Резу очень смутило, а я, увидев ее смущение, ощутил прилив крови к лицу. Реза посмотрела на меня, ее взгляд смутил меня еще сильнее: мне вдруг показалось, что я вижу уже не девушку, а женщину, и я пробормотал:

– Давайте закроем эту тему!

На что Антон весело сказал:

– И не говорите, господин прапорщик!

И, повернувшись к Резе, добавил:

– Надеюсь, что еще смогу понянчить детишек.

Похоже, что как бы мало он ни был знаком с Резой, он чувствовал к ней привязанность.

Между тем мы со штандартом прибыли в Сегед. Поезд пришел рано утром. Большую часть пути мы проспали, не заботясь о том, что происходит вокруг. Изрядно измученные, мы вышли из вагона, пожелав женщине и ребенку удачи в пути, и она поехала дальше в Кошице. Мы попытались найти гостиницу, чтобы помыться и выспаться. Но нам сказали, что мест в гостиницах нигде нет. Как ни странно, нас это не слишком расстроило. Все случившееся сильно изменило всех нас. Когда рушится государство, совсем не обязательно мыться. Хотя наш вид уже несомненно бросался в глаза.

Шинель Боттенлаубена после наших блужданий под белградской крепостью была измазана землей. Наши лица были все в саже. Волосы Резы спутались. Но ей было все равно.

В конце концов, мы умылись водой из колонки, где брали воду для хозяйственных нужд и вокруг которой толпился народ. Железнодорожная станция была полна войск, шедших из Румынии. В знак национального восстания по всей Венгрии были вывешены красно-бело-зеленые флаги.

Мы стояли на платформе и смотрели на проходящие поезда. Это были вагоны для скота, набитые людьми. Лошадей и артиллерии видно не было. Их оставили на границе. Пассажирских поездов тоже почти не было, а те немногие были переполнены. Попасть внутрь вряд ли было возможно.

Большинство полков уже расформировали, случайным образом перемешанные бригады просто ехали домой. Но были и полки, которые не разошлись: венгерский, польский и чешский. Солдаты украсили вагоны и ехали с песнями. Они надеялись на будущую Венгрию, Польшу, Богемию. А на что надеялись мы? Думаю, уже тогда мы вновь надеялись на империю. Империя – это было святое. Ее необходимо было воскресить.

Чешские полки были из тех, кто не хотел разоружаться. Мы стояли и наблюдали за отправкой чешских солдат, которые вели себя дисциплинированно, и у них было достаточно места – очевидно, им было выделено необходимое количество вагонов, а офицеры ехали в двух отдельных. Один подполковник стоял у окна такого вагона и смотрел на нас. Наконец он спросил, чего мы ждем.

Мы сказали, что ждем возможности уехать.

Он ответил, что так можно долго ждать. Продолжая смотреть на нас, особенно на Резу, он, казалось, о чем-то задумался. Наконец он спросил, что с нами делает молодая дама. Мы сказали, что она путешествует с нами.

– И куда вам нужно? – спросил он.

Мы сказали, что в Вену. Он опять задумался и отошел от окна. В то же время Боттенлаубен разглядывал офицерский вагон, а затем сказал, что, по его мнению, там еще достаточно места и что нам нужно туда попасть.

Но Антон, хотя его вообще-то не спрашивали, сразу сказал, что в один вагон с чехами он не сядет. Я только собирался заткнуть ему рот, как подполковник спустился из вагона и подошел к нам.

– Прошу вас, – сказал он, – от своего имени и от имени остальных офицеров присоединиться к нам.

В это же время из окон вагона выглянули еще несколько офицеров.

Мы поблагодарили его, я подтолкнул Антона, и мы поднялись в вагон.

Подполковник, фамилия которого была Моравец, сказал, что поговорил с офицерами и они не против, чтобы он пригласил нас сесть в поезд. Он немного помялся, но затем познакомил нас со своими офицерами. Поезд, объяснил он, идет прямо в Богемию, но немецкоязычные солдаты и некоторые офицеры отправятся в Австрию, предположительно из Будапешта.

Нас приняли, конечно, благодаря Резе, и приняли радушно. К нам подходили молодые офицеры, которые разглядывали Резу, но сразу же опускали глаза, как только она смотрела на них в ответ. Мы с Боттенлаубеном получили одно купе на двоих, Реза – отдельное купе. Нам срочно освободили места. В основном, все старались для Резы. Мы сидели, хотя нам очень хотелось растянуться на мягких сиденьях, и поддерживали разговор. Вскоре беседу вела только Реза, а мы просто смотрели в окна.

Это был прекрасный день.

Наконец поезд тронулся.

Путь до Пресбурга[6]6
  Немецкое название Братиславы.


[Закрыть] занял три дня. Путешествие в целом было спокойным и проходило без осложнений. Из Будапешта большинство полкового начальства отправилось в Богемию, но состав с солдатскими и офицерскими вагонами пошел к австрийской границе.

Нам много пришлось разговаривать с офицерами; ухаживая за Резой, они и думать забыли о ситуации, в которой оказались. Однако когда мы оставались одни, мы почти все время молчали: мы с Боттенлаубеном время от времени смотрели друг на друга, а Реза просто сидела рядом со мной и держала меня за руку. Теперь в ее глазах часто стояли слезы, и один раз она опять сказала, что больше ничего для меня не значит.

Я смог выдавить из себя несколько примирительных фраз. Я гладил ее по волосам, но на самом деле не знал, что сказать. Иногда, когда я оставался один, я вытаскивал из-за пазухи штандарт и расстилал его на коленях. Рассматривал его, закрывал глаза, касался пальцами вышивки, как это делают слепые. Я представлял, что он снова в бою ведет за собой эскадрон за эскадроном. Я мечтал о том дне, когда его вернут на древко и поднимут перед полком. Я должен был вернуть его, и тогда он снова поведет за собой.

В дороге мы просмотрели письма, которые Реза нашла у Аншютца, и решили отправить их вместе с часами погибшего фрау фон Аншютц (которая позже сообщила мне, что через несколько месяцев англичане также передали ей остальную часть его вещей). Письма, которые оказались у нас, были написаны женой Аншютца, и мы сразу перестали их читать, когда заметили, что они очень личного свойства. Но тут же оказались и письма, написанные самим Аншютцем, они были совсем иного содержания, которое задело нас за живое и вызвало горячий спор. Одно письмо касалось разговора ротмистра Хакенберга с Хайстером незадолго до гибели прапорщика. Аншютц, несомненно, много думал об этом в последние дни. Странно, но письмо было написано поэтическими строфами. И человек, от лица которого говорилось в этом стихотворении, похоже, был не Аншютц, а кто-то другой, как будто бы Хакенберг. Строки гласили:

 
В пути на восток.
Солдат видел я,
Под шлемами лица,
С ними был человек
На коне, с двумя псами.
На зайца
Указал я собакам,
Побежали они напрямую.
А он наутек, в чащу,
Сбросил я всадника с лошади.
 
 
Я стоял, где он пал,
Я взял его одежду и обличье,
Сел на его коня,
Свистнул его собакам,
Вернулся к солдатам.
 
 
Я проскакал по кругу,
Сотворил колдовство,
Дунул в пустую ладонь,
Мост рухнул,
И шлемы затянули
Мертвых в реку.
 

За этим следовали, без каких-либо переходов, еще девятнадцать строк, которые, как я позже выяснил, принадлежали не самому Аншютцу, а представляли собой отрывки из старинных песен. Они звучали так:

 
Я часть пятнадцати богов
И четырнадцати богинь.
Первым был Скиф.
Он был мой сын.
В пятнадцатом колене
Я вновь породил себя.
 
 
Гримом меня звали,
Меня звали Гангматтом,
Правителем и воином,
Повелителем желаний и магом,
Носителем плаща,
Обманщиком армий.
 
 
Теперь я Хар,
Иггом звали раньше,
Несколько дней назад
Меня звали Тунд.
Имени не было у меня,
Когда я пошел в народ.
 

Не иначе безумие завладело Аншютцем, решившим, что Хакенберг, которого он считал виновником нашей судьбы, был вовсе не самим собой, а демоном или призраком, вселившимся в тело Хакенберга. А может, то были четыре демона, которые завладели телами Хакенберга, его лошади и двух его собак, чтобы уничтожить нас. Действительно, Аншютц однажды пытался рассказать нам о своих фантастических предположениях, но, когда Боттенлаубен спросил, не сошел ли он с ума, Аншютц не стал продолжать. Теперь-то, будучи уже по ту сторону, он точно знал, как все обстоит на самом деле. Между тем Боттенлаубен долго держал листок в руках, задумавшись, казалось, не только об Аншютце: позже он несколько раз перечитывал эти строки.

– Все это, – сказал он наконец, – очень странно… Если Аншютц знал Хакенберга раньше и заявляет здесь, что человек, которого мы видели, был вовсе не Хакенберг, он должен был предположить, что мертвый Хакенберг все еще находился где-то… в чаще, так это здесь называется.

– Вовсе нет, – сказал я. – Он просто говорит, что кто-то другой вселился в его тело.

– Но долго он в нем не проходил. Довольно скоро он оставил его… Бедный Аншютц! Если бы он не погиб, он бы действительно сошел с ума. А может, уже сошел. Он так странно говорил… в конце концов: не исключено, что этот старик… – тут он замолчал и вернул мне лист.

После Боттенлаубен говорил совсем о другом. Но у меня создалось впечатление, что он думал о так называемом старике больше, чем готов был признать. В любом случае, все это оставалось таким же неясным и неопределенным, как и многое другое, что произошло с нами. Вокруг разворачивались неслыханные события. Почему бы в такой момент чему-то таинственному не коснуться каждого из нас. Империя уходила. Но когда она вернется, она будет править во всех нас.

9 ноября в одиннадцать часов утра мы были в Пресбурге.

Погода все время стояла прекрасная, венгерские офицеры на вокзале грелись на солнышке и заявили, что им приказано забрать у нас оружие, потому что нам не позволено пересекать границу с оружием.

Боттенлаубен разбушевался и кричал, что лучше бы они так переживали за Австрию, как за наше оружие. Однако я отстегнул кобуру и положил ее с пистолетом на стол, на котором уже лежало оружие других. Затем бросил взгляд на Боттенлаубена, и, как ни странно, он тоже положил свой пистолет.

– Нам нужно добраться до места, – сказал я ему. – Нет смысла пререкаться с этими людьми.

Но наша неожиданная покладистость, очевидно, вызвала какие-то подозрения. Во всяком случае, двое подошли к нам, чтобы обыскать. Конечно, они больше не нашли никакого оружия, но тот, кто осматривал меня, заметил, что у меня что-то спрятано за пазухой. Штандарт. Прежде чем я успел остановить венгра, он уже оторвал две или три пуговицы на моей рубахе и в глаза ему сверкнула золотая вышивка. По его словам, я должен был оставить им и штандарт.

Я был совершенно готов схватить один из пистолетов, лежащих на столе, и застрелить его, но вместо этого очень спокойно сказал, что штандарт – это не оружие.

– Его нужно оставить, – ответил он.

– Я так не думаю, – сказал я.

– Думаете или нет, его нужно оставить здесь.

– Тогда позовите сюда коменданта станции, чтобы он подтвердил это.

– Вряд ли он придет сюда из-за вас.

– Значит, ведите меня к нему, – потребовал я.

Венгр переглянулся с остальными и сказал, что готов это сделать.

А я ждал. Меня беспокоило, что Боттенлаубен может впасть в гнев и все быстро закончится. Но Боттенлаубен сдержался, а я кивком попросил его и Резу пойти со мной. Оценив силы офицера, который должен был нас сопровождать, я решил, что легко справлюсь с ним.

Когда мы покинули платформу и спускались по лестнице, я сказал Резе по-французски:

– Ты поедешь в Вену с Антоном, а Боттенлаубен и я попробуем пересечь границу в другом месте, чтобы попасть на Северную железную дорогу. Так мы сможем добраться до Вены. Приедем ночью или самое позднее завтра утром. Пусть Антон встретит нас на вокзале. Ты поняла?

– Да, – сказала она.

– Стой на месте.

– На каком языке вы там говорите? – спросил офицер.

– Это итальянский, – сказал я. – Мы из Триеста.

Тем временем мы с ним уже поднимались по другой лестнице. Реза осталась на месте.

– Нет, – сказал офицер, когда мы шли вверх по ступеням, – это не итальянский язык. Это было по-французски. Ты думаешь, я настолько неграмотен, что не пойму?

Я оглянулся на Резу, но она уже исчезла из виду.

– Разве? – ответил я. – Французский? Ты уверен? Ты просто не понял.

Он заколебался, прежде чем что-то сказать.

– Теперь ты и сам понимаешь, что это был итальянский.

С этими словами я сбил его с ног. Я вложил в удар всю злость, которую чувствовал к этому человеку. В любом случае, он упал. Он скатился по ступенькам, сильно ударившись головой. Не беспокоясь о нем, мы сразу побежали вверх по лестнице. В этот момент там было еще несколько человек. Но они не знали, что происходит, и пока они смотрели на нас, мы уже вошли в здание вокзала. Здесь мы замедлили шаг, как ни в чем не бывало пересекли зал ожидания и вышли на улицу. Теперь нужно было спешить, чтобы успеть затеряться в городе.

Если кто-то и последовал за нами, то нас все равно не поймали. Сбитый мной с ног офицер вряд ли мог так быстро прийти в себя, а остальные, скорее всего, не помнили наших лиц. Меня беспокоило то, что они могут заставить говорить Резу или Антона. Но Антон вообще остался в поезде, на момент сдачи оружия у него давно уже не было карабина. Что касается Резы, то позже выяснилось, что она, разумно рассудив, спряталась в вагоне с рядовыми, пока поезд не пересек границу. Офицеры в нашем вагоне сразу поняли, что что-то произошло, но только пожимали плечами, когда их допрашивали. Они сказали, что не знают, кто мы такие. Мы просто ехали с ними, но подробностей о нас они не знают, они из других полков.

В любом случае, Реза и Антон добрались до Вены. Мы с Боттенлаубеном какое-то время бродили по городу, проверяя, не идет ли кто-нибудь за нами. Но, не заметив ничего такого, мы отправились искать транспорт.

Мы намеревались проехать на север так далеко, насколько возможно, и пройти между венгерскими постами, которые, несомненно, стояли на границе повсюду. Нам нужно было попасть на северную железнодорожную линию, а по ней уже можно было добраться куда угодно.

Однако большинство извозчиков и владельцев машин не соглашались на такую дальнюю поездку. Лошадей трудно будет кормить по дороге, а деньги, которые раньше решали дело, теперь теряли свой вес день ото дня. Иными словами, везти нас никто не хотел. К тому же мы не говорили прямо, куда нам нужно, опасаясь выдать себя возможным преследователям.