Текст книги "Штандарт"

Автор книги: Александр Лернет-Холения

13

Когда я пришел домой и Антон открыл мне дверь, он тут же попытался вместо приветствия обвинить меня в том, что я оставил его в полной неизвестности. Реза, по его словам, спрашивала обо мне. Но чем дольше он говорил, тем сильнее выражение моего лица заставляло его умолкать. Он покачал головой, а я прошел в свою комнату.

Старик прибрался в доме. Кренневиль все еще не вернулся. Я лег в чем был на кровать и уставился в потолок.

Через некоторое время раздался звонок в дверь. Я слышал, как кто-то вошел в прихожую и минуту или две разговаривал с Антоном. Сразу после этого он впустил ко мне Резу.

Я лежал так еще мгновение, затем встал и пошел ей навстречу. На ней была бобровая шубка и маленькая шапочка. Мы посмотрели друг на друга. Я сказал:

– Боттенлаубен мертв.

– Я знаю, – сказала она, глядя в пол. – Антон сказал мне. Мне его очень жаль.

Некоторое время мы не смотрели друг на друга. Затем она взглянула на меня и спросила:

– Где ты был? Почему ты не пришел ко мне?

– Я должен был, – ответил я, – кое-что сделать. Но на самом деле мне здесь больше нечего делать. Я хочу завтра поехать на могилу Боттенлаубена.

Она промолчала, затем спросила:

– Разве ты не хочешь прийти к нам?

– Прости меня, – сказал я, вместо того, чтобы ответить на ее вопрос, – прости, что не предложил сразу, присаживайся.

Она коротко кивнула, но не села.

– Твои родители знают, – спросил я, – что ты здесь?

– Нет, – ответила она. – Но я думаю, они будут рады тебя видеть. Разве ты не хочешь сегодня выпить с нами чаю? Будет несколько человек, ты можешь с ними поговорить… и тебе не придется много разговаривать со мной. Я… я пришла только потому, что к нам приходил Антон и спрашивал о тебе. Я просто хотела узнать, вернулся ли ты. Иначе я бы вообще не пришла. Потому что ты так давно не давал мне на это права. Ты меня больше не целуешь… Я очень несчастна. Мне кажется, что ты больше не думаешь обо мне, и всякий раз, когда мы снова встречаемся, ты смотришь на меня как на незнакомого человека. Что я сделала, что ты меня больше не любишь? Почему ты сначала притворился, что любишь меня, а потом, когда я влюбилась в тебя, не хочешь ничего обо мне знать? Почему ты зашел так далеко, что смог делать со мной все, что хотел, а потом притворился, что больше меня не знаешь? Ты заставил меня тебя ждать, а сам не пришел! Чего ты добиваешься, мучая меня? Как ты мог внезапно забыть все, что говорил мне о любви? Зачем ты все это делаешь, Боже мой, зачем? Я, – воскликнула она, – тоже хотела бы забыть тебя, но не могу! С моей стороны может быть совершенно неправильно говорить тебе это, я знаю, что тебе это безразлично, и теперь ты можешь даже ненавидеть меня, но я ничего не могу с собой поделать, я люблю тебя!

Она кричала, как человек, который потерял власть над собой, потом она уронила руки, снова подняла, снова опустила. И не двигалась с места. Я смотрел на нее и сам не понимал, как я мог стать так равнодушен к этой ослепительно красивой девушке. Но теперь это было так. В следующее мгновение я забыл большую часть того, что происходило, я чувствовал, что меня здесь вообще нет, я все еще был где-то и продолжал разговор, начатый несколько дней назад с людьми, которых больше не было в живых. О Резе я понимал только, что она все еще очень далека от меня, что мне каждый вечер нужно скакать к ней, а ночью, на улице за Конаком ждут мои лошади, а потом ехать обратно – туда, где днем меня ждут Боттенлаубен и Аншютц. Что здесь делала Реза?

– Послушай, – наконец сказал я с усилием, – если ты рассказала обо мне своим родителям… то теперь они знают, что мы вернулись вместе, и Антон был у вас дважды… То есть мне крайне неудобно, если ты думаешь, что я был груб или что у меня есть причина скрываться. Я приду к вам. Вы будете, ты говоришь, пить чай? Иди домой, я последую за тобой. Прости, если ты чувствуешь, что я больше не тот, кем должен быть для тебя, но я не могу тебе всего объяснить сейчас, я думаю, вообще не смогу объяснить, я, конечно, попытаюсь, но ты не поймешь…

– Я не хочу понимать! – воскликнула она. – Ты можешь объяснять мне это еще десять раз, еще сто раз, и я все равно не пойму. Я даже не хочу этого слышать! В конце концов, я всего лишь женщина. Об этом ты все время забывал…

Она так изменилась, что я посмотрел на нее с тревогой. В ее глазах горело негодование. На самом деле потребовалась эта вспышка, чтобы заставить меня понять, что у нас с ней много общего.

– Так что же ты хочешь, – наконец спросил я, глядя в пол, – чтобы я сказал? Я не могу сказать ничего больше.

– Я хочу услышать от тебя, – воскликнула она, – что мне нужно уйти и больше не приходить к тебе. Потому что тогда я больше не приду!

– Я не хочу тебя терять, – пробормотал я. – Дай мне время!

– Время? Зачем?

– Не знаю… Но я чувствую, что нахожусь в таком состоянии, что не могу ответить на вопрос даже самому себе… Я чего-то жду… но не знаю, чего именно. Ничего не кончено…

– Отнюдь! Все кончено. Что может такого случиться, чтобы ты вернулся ко мне?!

– Я ничего не могу сделать, – сказал я, – кроме как снова попросить тебя проявить немного терпения… Прости меня, если я тебя обидел, хорошо? Если ты думаешь, что я что-то пропустил, возможно, что я все пропустил… и боюсь, что никогда не смогу это исправить… но я ничего не могу с собой поделать…

Я замолчал, а она смотрела на меня с болью в глазах. Я ожидал, что она скажет что-нибудь еще. Она шевелила губами, но ничего не смогла произнести.

– Реза… – сказал я и хотел подойти к ней, но она покачала головой.

– Определенно нет оправдания тому, – сказал я, – что я не видел тебя с тех пор, как вернулся…

Она сказала, но это больше было похоже на чтение по губам:

– Тебе не нужно больше приходить, если ты не хочешь.

– Конечно, хочу, – сказал я.

Она молчала.

– Правда? – наконец спросила она.

– Конечно, – ответил я и с этими словами притянул ее к себе и поцеловал, и на мгновение ощутил биение ее сердца своей грудью – там, где я прятал штандарт.

У Лангов в гостях почти не было офицеров. Были промышленники, несколько банкиров, но в основном женщины, многие из них симпатичные, некоторые даже очень симпатичные. Мне почему-то казалось, что родители Резы меня разочаруют. Но они прекрасно выглядели, особенно мать, которая, как говорили, была из очень хорошей семьи. Отец Резы был человеком великодушным и космополитичным, и мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что он чужой в этом обществе. Я проговорил с родителями Резы несколько минут. Сначала они, казалось, хотели проигнорировать тот факт, что я и Реза вернулись вместе, – вероятно, потому, что с нами были и другие люди, они просто сказали, что им особенно приятно, что их дочь была с эрцгерцогиней. Позже Ланг отвел меня в сторону и поблагодарил за то, что я вернул им дочь. Затем он сделал паузу, возможно, ожидая какого-нибудь объяснения. Однако, во избежание недоразумений, я сразу сказал, что для нас, для меня самого и других, это возвращение с войны было очень болезненным. Я был из семьи, в которой сыновья, становясь офицерами, получали седло и сто гульденов, и это было все; и теперь у меня ощущение, что я утратил все и мне больше нечего терять. Он смотрел на меня несколько секунд, затем сказал, что я еще очень молод и не стоит делать ошибку, что конец миру еще не наступил, что мир как раз начинается. Если он может быть чем-нибудь полезен, я могу рассчитывать на него; и я ответил, что он очень добр. Потом я немного поговорил с Резой, но почти не слушал ее и смотрел на людей довольно рассеянно. Казалось, что депрессию войны здесь не замечают. Это был совершенно другой мир. Не тот, который был прерван с началом войны, это был новый, совершенно новый мир. Гости пришли в вечерних платьях, и вечер, казалось, будет долгим. Я увидел платья, которые, должно быть, прибыли из Парижа, платье из золотой парчи с алмазными зажимами на плечах, платья из расписного шелка и перчатки, вышитые бисером. Подавали виски, голландские ликеры и французское шампанское. Наконец я заметил, что некоторые из гостей поглядывают на меня. Сначала я списал это на свою военную форму, а потом сказал себе, что они, вероятно, заинтересовались Резой, потому что мы с ней разговаривали. Я кивнул ей, поговорил с другими гостями, но ни с кем не обсуждал то, что происходило вокруг, казалось, мы здесь в другом мире: люди говорили о литературе, путешествиях, о делах. Наконец, присев на диванчик, я некоторое время общался с очень красивой девушкой, позже назвавшейся Валери Кауфманн, мы сидели в маленькой гостиной, где играли и танцевали под «Salome» и бостонскую «Destinée», бывшую еще в моде. Девушка рядом со мной сказала несколько слов о том, какая Реза очаровательная, потом она говорила о других вещах, но, наконец, вернулась к Резе и упомянула, что они подруги, но теперь почти не видятся.

В этот момент я вновь услышал голоса. Снова заговорили голоса павших, сначала несколько, потом многие, бесчисленные. Они говорили медленно и торжественно, и разговоры рядом со мной и вокруг меня опять зазвучали как рев и гул под огромными сводами. Голоса произносили клятву. Они говорили: «Клянемся перед Всемогущим Господом» и далее – всю клятву, от которой их освободил император. Но они не отказывались от клятвы. Они были армией и были верны своему слову.

Они присягали не императору, они присягали себе. Штандарты, которым они присягнули, принадлежали императору, но император лишил их святости. Они вернулись к императору. А мертвым досталась слава. Штандарт, который я носил под мундиром, – штандарт мертвых, следовало вернуть императору: они возвращали его.

Я взглянул на собеседницу, затем встал и пробормотал несколько слов. Девушка посмотрела на меня с удивлением, я поклонился и вышел из гостиной. Я прошелся по комнатам, потом спустился в переднюю и попросил свою шинель. Когда я надевал фуражку и перчатки, рядом со мной вдруг оказалась Реза.

– Ты хочешь уйти? – спросила она, положив руку мне на плечо.

– Да, – пробормотал я.

– Куда ты идешь?

– Нужно закончить дело.

Она посмотрела на меня.

– Разве ты не хочешь сказать мне, – спросила она, – куда идешь?

– Я должен, – сказал я, глядя мимо нее, – вернуть то, что у меня есть.

– Что у тебя есть?

– Да.

– Штандарт?

Я коротко взглянул на нее, затем сказал:

– Да. Штандарт.

– Кому ты собираешься его отдать?

Я хотел что-то сказать, но не смог выговорить. Она спросила:

– Ты хотя бы позволишь мне пойти с тобой?

– Со мной?

– Да.

Я мог бы спросить, зачем ей это, что на самом деле она хочет знать. Она спросила, куда я иду. Я ответил. Но в общем, я был не против, чтобы она пошла со мной. Может быть, я не хотел идти один.

– Ну? – спросила она. – Ты позволишь мне пойти с тобой?

Секунду я колебался, потом сказал:

– Да. Пойдем.

Она взяла шубку и надела ее. Мы вышли из дома. Было около половины седьмого вечера.

На улице ждала пара взятых напрокат машин, видимо, для гостей. Я подошел к одному из шоферов, наклонился и тихо сказал, куда нас нужно отвезти.

Он с удивлением посмотрел на меня, и мы сели в машину.

Машина была такой же плохой, как и все остальные в те времена, она жутко громыхала на плохом асфальте. Шел дождь, и в тусклом свете фар дома отражались в воде. Мы ехали около получаса, сперва по предместьям, затем по длинным, плохо освещенным улицам, по которым, как тени, брели редкие прохожие. Наконец, мы свернули в аллею, засыпанную опавшими листьями, и остановились перед воротами с большими распахнутыми решетками.

Это был Шенбрунн.

Мы вышли из машины и попросили водителя ждать. В воротах стояли двое гвардейцев. Винтовки у них висели на шее, руки были в карманах, они курили. Они не пытались нас остановить, и мы зашагали через большой двор к дворцу. Мокрый штормовой ветер гнал облака. Дворец был ярко освещен. Свет лился изо всех окон. На подъездной дорожке стояло несколько темно-зеленых машин с работающими двигателями. Вокруг переминались стража и лакеи.

– Останься здесь и подожди меня, – сказал я Резе.

Затем я вошел внутрь. Здесь меня тоже никто не остановил. Я миновал весь коридор на первом этаже, затем две стеклянные двери. Несколько человек прошли мимо, как будто не заметив меня. Я поднялся по большой лестнице и вошел в антикамеру сада, там никого не было, я открыл двери в следующие два зала, это были залы для аудиенций, везде горел свет, но тоже никого не было. Я вернулся во двор, все было тихо, но слева до меня донеслось что-то вроде многоголосого бормотания. Сначала я решил, что мне вновь слышатся голоса, но потом понял, что на сей раз голоса настоящие. Я открыл дверь слева, вошел в огромный бело-золотой зал, но никого не увидел. Тем временем голоса стали громче, и звучали они, очевидно, откуда-то по соседству.

Я пересек зал, разделенный на два пространства рядом колонн, стены второго зала были обтянуты бордовым шелком, и повернул направо, на звук голосов. Это действительно было множество голосов, они приглушенно переговаривались друг с другом, они звучали повсюду, как если бы говорившие люди стояли сразу во многих местах. Теперь было ясно, что они доносятся из вестибюля, ведущего к трону. Я шел через бело-золотой зал и багрово-красный зал с шелковыми стенами, три или четыре пуговицы у меня на груди были расстегнуты, рука лежала на штандарте. Я был полон решимости пройти мимо всех этих людей, собравшихся в вестибюле, и не позволить, чтобы меня задержали придворные, стража или адъютанты, никто больше не вправе был отдавать мне приказы, император забрал у нас присягу, и я мог делать что хочу и идти куда хочу. Я собирался подойти к императору и сказать:

– Штандарт полка Марии-Изабеллы! Ваши мертвые возвращают Вам штандарт!

Мои шаги по паркету эхом отдавались в зале, а разговор многих людей рокотал по соседству. Вдруг он смолк, и наступила почти полная тишина. Я вступил в вестибюль и увидел длинную, двойную вереницу придворных, чиновников, офицеров, слуг. Она тянулась через анфиладу богато украшенных комнат, все двери которых были открыты. Огромные стеклянные люстры ослепительно сверкали.

Люди стояли молча и неподвижно. Когда я вошел и мои шаги отозвались эхом, никто не повернулся ко мне, все они смотрели в другую сторону. Я остановился, затем шагнул к ним. Присутствующие по-прежнему не замечали меня, они смотрели вперед, и на их лицах застыло удивление. Все молчали.

– Что здесь происходит? – спросил я господина в расшитом золотом парадном мундире и в пенсне, со шляпой под мышкой.

Он взглянул на меня, но ничего не ответил и отошел. Меня это удивило. Рядом со мной стоял старый слуга в шикарной ливрее, чем-то походящий на Антона. Вид у него был подавленный. Я наклонился к нему.

– Что здесь происходит? – тихо спросил я.

Он ответил не сразу.

– Их Величества, – наконец отозвался он, не поднимая головы, – покидают нас.

Я не сразу осознал смысл его слов, но тут все присутствующие пришли в движение. Справа послышались шаги: показались император и императрица, за ними несколько придворных. Люди кланялись. Императрица шла с достоинством, император натянул фуражку почти на глаза, он почти ни на кого не смотрел, только то и дело благодарил и кивал. Процессия быстро миновала меня и скрылась в большом зале слева. Собравшиеся снова выпрямились, но на месте оставались уже недолго. Снизу было слышно, как машины, вероятно, те самые, что я видел у подъезда, уезжают.

Люди расходились. Я стоял неподвижно – минуту или две. Затем выпрямился и пошел вперед. Я не последовал за теми, кто уходил, я продолжал идти в том же направлении, что и шел, как будто император все еще был там, а я шел к нему, чтобы вернуть штандарт. Он ушел, а я все равно шел к нему. Я прошел через желтый зал с огромными батальными картинами на стенах, затем через синий с изображениями пеших и конных полков на параде и через кабинет, в котором на небольших постаментах у стен стояли китайские фарфоровые вазы.

Наконец я оказался в зале, где в камине горел огонь. Несколько унтер-офицеров несли к огню флаги и знамена. Я смотрел на них секунду-другую, затем спросил, что они делают.

– Мы сжигаем флаги, – ответили они, – чтобы они не попали в руки врага.

Шелковые полотнища, которые они несли к камину, словно ветви волочились по полу и шуршали как сухие листья. Длинные ленты и хрупкий, древний окровавленный шелк хрустел и шелестел. Они жгли знамена всей армии: ломали расписанные и узорные древки об колено и бросали парчу, дерево, шелк и остатки венков в огонь. Пламя высоко взмывало в ответ. И пожирало всё.

Знамена, вокруг которых веками падали полки, орлов, олицетворявших честь империи. Полыхали знамена павших, трещали ломающиеся древки, все новые шелка летели в огонь. Император приказал сжечь флаги, которые вернули ему мертвые. Я вынул штандарт, который носил у сердца, и тоже бросил его в огонь.

В следующий миг мне захотелось выхватить его назад, как тогда, на мосту, Хайстер спасал штандарт от пуль, но было поздно. Пламя уже охватило его.

Знамена были сожжены, штандарты догорали, я, не отрываясь, смотрел на огонь, пламя вспыхнуло еще раз, и штандарты превратились в тлеющие кровавые угли. В самый последний момент показалось, что они вот-вот воспрянут. Как вспыхнувшее пламя, они вновь восстанут из углей. Я смотрел в огонь и видел, как сгорает лес знамен и штандартов и как он снова поднимается, воскрешенный ревущим пламенем. Но это были уже не старые штандарты из бархата, шелка и парчи, а новые! Это был молодой лес, взметнувшийся над людьми. Но огонь снова угас, видение исчезло, лишь небольшие огоньки еще мерцали кое-где в черной пещере камина, но вскоре погасли и они, оставив после себя лишь серый пепел.

Я вдруг осознал, что стою один перед этим пеплом, унтер-офицеры давно покинули зал. Сожжение завершилось; я развернулся и пошел прочь. Я снова прошел через зал, в котором стоял китайский фарфор, через синий зал, где висели картины парадных полков, через желтый зал с батальными сценами, через багрово-красный зал и через большой бело-золотой. Я спустился по лестнице и сквозь стеклянные двери увидел Резу.

Когда я увидел ее, я на мгновение остановился, а затем медленно пошел к ней. Она стояла и смотрела на меня. Она как будто ждала меня всегда, как будто знала, что я приду, когда все будет позади, и что она должна быть здесь, потому что у меня не останется ничего, кроме нее.

Я остановился перед ней и неуверенным движением обнял ее. Затем тихо попросил:

– Не оставляй меня одного.

Она положила голову мне на плечо, я поцеловал ее волосы и больше не отпускал. Мы стояли так долго.

Потом пошли обратно к машине.

Боги войны Александра Лернета-Холениа

Первая мировая война как для немецкой, так и для австрийской культуры стала тектоническим потрясением. Не меньшим потрясением оказалась она и для будущего писателя и драматурга Александра Лернета-Холениа (1897–1976). Александр происходил из аристократической семьи военных: отец писателя, Александр Лернет, был лейтенантом линейного корабля, дед, Норберт Лернет, – прапорщиком Ауэршпергского кирасирского полка. Для Лернета-Холениа память о предках и своем происхождении всегда имели основополагающее значение, о чем свидетельствуют сюжеты его прозаических произведений. Исследователи творчества писателя отмечали множество совпадений семейной истории автора с биографиями главных и второстепенных персонажей. Герой романа «Штандарт», Герберт Менис, оставшись сиротой, воспитывается двоюродным дедом, кавалерийским генералом. Отец Герберта – тоже военный, и тоже служил на флоте. И герой продолжает семейную традицию, в шестнадцать лет оказываясь на фронтах Первой мировой войны. Выбор жизненного пути Герберта во многом задан происхождением, как и путь самого Лернета-Холениа. Вторым определяющим фактором стала разразившаяся мировая война. Много лет спустя писатель вспоминал, как летом 1914 года увидел в витрине книжного магазина газету с заголовком «Мировой пожар» и как пытался осознать эти слова.

Александр окончил гимназию с так называемым «военным аттестатом» (Kriegsmatura) и поступил на юридические курсы Венского университета. Но к учебе он так и не приступил, поскольку в сентябре 1915 г. ушел добровольцем на фронт и был зачислен в драгунский полк эрцгерцога Альбрехта. В 1916 г. Лернет-Холениа получил звание прапорщика, в 1917-м – лейтенанта, воевал подо Львовом и Луцком на территории современной Украины. Окончание войны застало его в Венгрии. Как и герой романа «Штандарт», он был серьезно ранен, а когда в 1918 г. вернулся в Вену, это была столица уже другого государства. Молодой офицер оказался в совершенно иной реальности, в которой, в частности, необходимо было переосмыслить и собственную национальную идентичность. В 1920-е годы отставной лейтенант посвятил себя литературе. Сначала это была лирика, созданная под влиянием Райнера Марии Рильке и Гуго фон Гофмансталя. Затем Лернет-Холениа обратился к драматургии, в чем ему сопутствовал успех – в 1926 г. за комедию «Ольяпотрида» (Ollapotrida) он получил престижную премию Генриха Клейста.

Литература в Германии и Австрии отреагировала на итоги Первой мировой по-разному: в немецкой литературе переживание ее отразилось первоначально в лирике и драме, а в австрийской – в романе, единственном жанре, в котором возможно адекватно отобразить реальность. Ведь если поражение Германии не привело к ее распаду, то Австрия после войны превратилась в провинциальную, всеми забытую страну.

Поиск причин, приведших Австро-Венгерскую империю к гибели, оказался едва ли не главной темой литературы и философии новой, немецкой Австрии, выстроивших «габсбургский миф» – явление, характерное только для австрийской культуры. Этот феномен представлял собой обособившуюся идеологию, возникшую не под влиянием реальности, а из стремления эту реальность изменить, а зачастую и приукрасить. «Габсбургский миф», воспевавший императора и идиллический патриархальный строй, начал складываться еще в литературе XIX века. После Первой мировой войны ностальгия по прошлому настойчиво населяла литературу традиционными фигурами бюргеров, элегантных офицеров и т. п. Влияния этой ностальгии не избежал и Лернет-Холениа, создавший в своих произведениях ряд ярких образов героев благородного происхождения, прекрасных дам и верных слуг.

В 1930-е годы, когда в Германии уже строился новый рейх с новой идеологией, стремившийся захватить Австрию в свою орбиту, Лернет-Холениа, вероятно, почувствовал необходимость выразить свой военный опыт и свои переживания в крупной прозаической форме. Так появилось несколько больших произведений, сквозными темами которых стали падение империи, война и размышления о судьбе нации. Это новелла «Барон Багге»[7]7
  Лернет-Холения А. Барон Багге. Перевод В. Летучего. СПб., 2002.


[Закрыть] (1936), романы «Штандарт» (1934), «Красный сон» (1938) и «Марс в созвездии Овна» (1940–1941)[8]8
  Лернет-Холениа А. Марс в созвездии Овна. Перевод С. Балаевой. СПб., 2017.


[Закрыть].

В центре всех этих произведений – обстоятельства гибели старого мира. В романе «Штандарт» – это распад Австро-Венгрии и утрата общих культурных ориентиров; в «Бароне Багге», истории о сновидении, – потеря человеком смысла жизни, стремление вернуться в сон, в иллюзию счастья; в «Красном сне», посвященном русской Революции и Гражданской войне – ожидание конца света, пришествия антихриста, восприятие истории как цепочки роковых предначертаний; в «Марсе в созвездии Овна», повествующем о польской кампании 1939 года, – столкновение с необратимым ходом истории и ее мистическими совпадениями, ощущение пугающего одиночества и бессилия в противостоянии с реальностью, то и дело порождающей двойников.

История и исторические факты, неизменно являясь основой произведений писателя, использовались им не в привычном для романа ключе. Автор стремится передать не «дух эпохи», а глубоко личное переживание ее. Размышления об общих закономерностях истории занимали Лернета-Холениа еще в середине 1920-х, после прочтения «Заката Европы» Освальда Шпенглера. Картина грядущего конца западной культуры оказалась созвучной его собственному видению пожара Первой мировой. И в финале романа «Штандарт» сожжение знамен Австро-Венгерской империи становится метафорой уничтожения старого мира.

В произведениях Лернета-Холениа много отсылок к известным мифам, апокалиптическим легендам и литературным памятникам, не столько австрийским, сколько общеевропейским. Иногда его повествование прозрачно намекает, что в ход истории человечества вмешиваются высшие силы. В «Марсе в созвездии Овна» само название указывает на астрологическую констелляцию планет, предвещающую войну. В «Штандарте» все даже проще: здесь на сцену заглядывает ни много ни мало сам бог войны. Первая мировая, о последних днях которой идет речь, минула более десяти лет назад, и главный герой подробно и эмоционально рассказывает о них собеседнику. Памяти героя можно позавидовать: он сумел запомнить и воспроизвести не только мельчайшие подробности пережитых событий, но и стихи, напоминающие «Старшую Эдду», а именно «Речи Гримнира» (Гримнир – одно из имен бога войны Одина), в которых тот перечисляет свои 54 имени.

 
Звался я Грим,
звался я Ганглери,
Херьян и Хьяльмбери,
Текк и Триди,
Тунд и Уд,
Хар и Хельблинди…[9]9
  Речи Гримнира // Старшая Эдда. Перевод А. Корсуна. СПб., 2000, С. 92.


[Закрыть]
 

Стихи, которые герои находят у убитого товарища, заставляют их вспомнить о таинственном ротмистре Хакенберге. В романе он появляется неожиданно, зловеще, в сопровождении двух серых лохматых собак, в которых легко угадываются волки Одина Гери и Фреки. Ротмистр загадывает замысловатые загадки, предсказывает будущее и многозначительно исчезает перед главным побоищем – словно бог Один, готовый принять кровавое жертвоприношение. К слову, фамилия Хакенберг (Hackenberg) созвучна со словом «хакенкройц» (Hakenkreuz) – так Гитлер называл свастику, ставшую «арийским» символом.

Древние боги были очень популярны в Германии 1930-х – во многом благодаря моде на Вагнера и его оперный цикл «Кольцо нибелунга», одним из главных героев которого является верховный бог Вотан (Один). В своем романе Лернет-Холениа не делает сходство Хакенберга с верховным богом скандинавского пантеона очевидным. Да и побоище на мосту никак нельзя назвать героическим. Это именно мятеж, отражающий настроения в австро-венгерской армии и в многонациональном обществе империи в целом. Мятеж в 1918 году, вероятно, был неизбежен – слишком уж разными были населяющие империю народы.

В «Штандарте» Лернет-Холениа наглядно показывает, как и из чего складывался миф о единстве империи, о единстве армии, о непобедимости австрийского оружия. Штандарт – материальное воплощение этого мифа. И история, рассказанная в романе, на примере штандарта показывает постепенное разрушение веры в него. На мосту через Дунай погибает империя, рушится многонациональное единство, созданное более века назад. И хотя хроники Первой мировой войны ничего не говорят о столкновении полков на мосту у Белграда, оно становится наглядной литературной точкой в истории австро-венгерской монархии: ведь с этого же места в 1717 г. принц Евгений Савойский начинал осаду города во время Шестой австро-турецкой войны. Тогда же в народе сложилась песня о принце Евгении, описывающая осаду и взятие турецкого тогда Белграда австрийскими войсками. В балладной форме, в девяти строфах, песня рассказывает о битве, произошедшей на Дунае, и об особой роли в ней понтонного моста через реку.

 
Prinz Eugen der edle Ritter,
wollt dem Kaiser wied’rum kriegen
Stadt und Festung Beigerad!
Er ließ schlagen eine Brukken,
daß man kunt hinüber rukken
mit der Armee vor die Stadt.
Als die Brukken nun war geschlagen,
Daß man kunt mit Stuck und Wagen
Frei passir’n den Donaufluß, <…>[10]10
  Deutsche Volkslieder mit ihren Original-Weisen. Erster Theil. Berlin, 1840. S. 120.


[Закрыть]
 

 
Принц Евгений, благородный рыцарь,
Хотел вернуть императору
Город и крепость Белград!
Он повелел построить мост,
Чтобы можно было по нему пройти
С армией в город.
Когда мост был построен,
То пешему и конному можно было
Свободно перейти через Дунай <…>
 

Печальная ирония состоит в том, что Герберт Менис в обратном направлении повторяет путь принца Евгения, только в бою на дунайском мосту ему приходится биться со своими соотечественниками. Белград для него (и для империи) потерян навсегда, мосты рассыпаются, а штандарт погибшего полка сгорает в огне камина венского императорского дворца Шенбрунн.

Герберту Менису в 1918 году всего девятнадцать лет, он еще верит в любовь и долг, в империю и императора. Роман «Штандарт» – история о юноше, мировосприятие которого основывается на школьных знаниях и приключенческих романах. Поэтому и рассказ его подобен приключенческому роману: он спасает возлюбленную, с ним рядом верный друг и впереди у него важная цель – спасение символа империи. По ходу событий Герберт теряет своих друзей, обретает любовь и достигает цели, возвращая штандарт в императорский дворец. Но не обретает покоя, потому что в новом мире для него нет места.

Боги войны не отпускают героя и не отпускают писателя, который двадцать лет спустя возвращается на войну, посвящая этому опыту свой новый роман «Марс в созвездии Овна», где в тени приключенческого повествования скрыты отсылки к библейскому Откровению и аллюзии на Аваддона, демона войны и «ангела бездны». Эти аллюзии привели к тому, что роман был запрещен министерством пропаганды гитлеровского рейха. Та же участь постигла и «Штандарт», слишком пессимистично показывавший жизнь солдата после войны.

Но до и после нацистского десятилетия роман имел большой успех у читателей, его дважды экранизировали – в 1935 и 1977 годах. Александр Лернет-Холениа при жизни достиг огромной популярности как прозаик, драматург, сценарист и поэт, он стал лауреатом Большой государственной премии в области литературы и был избран президентом австрийского ПЕН-клуба. Памятная доска с перечнем его заслуг висит на стене Михайловского крыла венского дворца Хофбург, в котором писатель жил с 1952 года. Такой чести он удостоился, вероятно, потому, что сумел как никто другой создать образ австрийского офицера, не утратившего чести и достоинства в эпоху исторических катаклизмов.

Публикация «Штандарта» в 1934 г. совпала по времени с попыткой прогерманских сил сместить австрийское правительство Энгельберта Дольфуса. Но правительство устояло, хотя сам канцлер был убит. Этот неудавшийся переворот всколыхнул национальное самосознание австрийцев. Машина государственной идеологии развернулась и начала восстанавливать старые традиции. Были возвращены прежний герб – двуглавый орел – и военная форма габсбургской армии. Вновь была провозглашена государственная идея – стать «мостом» между нациями. Та же идея была основой идеологии Австро-Венгерской империи до Первой мировой войны.

Но теперь колеса истории повернулись иначе. Пожар мировой войны разгорелся вновь, в 1938-м Австрия была присоединена к германскому рейху, и боги войны покинули ее лишь в 1945 году. Только после окончания Второй мировой войны страна, наконец, стала самостоятельной. Началась история новой Австрии.