Текст книги "Штандарт"
Автор книги: Александр Лернет-Холения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Было около семи часов; мы сидели на ступенях в темноте, только отблеск света, который англичане зажгли в кладовке, пробивался сквозь основу ковра. Мы сидели не двигаясь, не решаясь что-либо предпринять. Реза взяла меня за руки и крепко вцепилась в них. Полную тишину нарушали только шорохи то тут, то там. Антон пробормотал, что это крысы. Я зашипел на него и велел замолчать.
Время от времени я чувствовал, как Реза сильнее сжимает мои руки, затем немного отпускает, но сразу же снова судорожно вцепляется в них. У нее был шок. Наконец, она приблизила губы к моему уху.
– Послушай, – прошептала она, – что ты собирался сделать с англичанином?
– С Сомерсетом? – тихо спросил я.
– Да. Если бы вы… если бы вы не застрелили его.
Я пожал плечами.
– Ты хотел его убить?
– Не знаю, – пробормотал я. – Но мы не знали, что он будет защищаться.
Она помолчала несколько секунд, затем спросила:
– Вы бы вообще вошли в комнату, если бы я не дала вам знак?
– Знак?.. Нет, наверное, или вошли бы позже. Мы не могли знать, как далеко ты собираешься с ним зайти.
Она молчала, и я добавил:
– Но ты действовала очень умело.
– Возможно, мне не следовало этого делать, – сказала она.
– Почему нет?
– Он же мертв.
– Аншютц, – сказал я, – тоже мертв.
Она поколебалась, затем прошептала:
– Но это же не из-за того, что я сделала…
– Что сделала? Что позволила поцеловать себя?
– …Да.
– Это было очень умно с твоей стороны. Он даже не заметил, что мы вошли.
– А что, если бы вы не вошли? Что мне тогда пришлось бы делать? Он становился все более навязчивым. Я не знала, придете ли вы. Я знала только, что ты все видишь. Подумай я больше, то не стала бы так поступать.
– О чем ты?
– О том, что он мог бы сделать.
– Я тебя не понимаю. Он ничего бы тебе не сделал, – сказал я, – …иначе бы…
– Что?
– Я бы вошел в комнату, и ничего бы не случилось.
– Ты? Уже случилось гораздо больше! Потому что теперь он мертв! Вы смотрели, как я делаю так, чтобы он ничего не заметил. А вы вошли и застрелили его… Ты мог бы приказать мне стать его любовницей, чтобы вы могли сбежать. Я бы сделала это для тебя. Но это из-за меня вы смогли его убить. А ты говоришь мне, что ничего не произошло. Случилось гораздо больше, чем если бы я пожертвовала собой ради тебя! То, что он мертв, – это гораздо больше, чем то, что я для тебя сделала. А ты смотрел на меня.
Она говорила все громче, ее голос переходил в крик.
– Говори тише, – сказал я.
Боттенлаубен и Антон шикали на нас.
– Я действительно не понимаю тебя, – прошептал я.
– Да, ты меня не понимаешь. Ты смотришь, как кто-то другой целует меня, говоришь мне, что все хорошо, но сам меня не целуешь. Отталкиваешь мои руки, когда я пытаюсь обнять тебя. Несколько дней я не знала, где ты и встретимся ли мы когда-нибудь снова…
– Реза, я не хотел тебя обидеть, но обстоятельства действительно были такие, что я не мог уделить тебе внимание.
Я притянул ее к себе, она обняла меня за плечи и поцеловала в губы. Я чувствовал слезы на ее щеках, она целовала меня резко и страстно. На мгновение, поскольку Боттенлаубен и Антон сидели рядом, мне захотелось убрать ее руки со своих плеч, но она не отпускала меня в темноте. Я вытер ей слезы и поцеловал, она снова взяла меня за руки и прижалась ко мне.
Мы сидели так долго, но больше не разговаривали. Несколько раз было слышно, как люди проходят по комнатам наверху; двери в отопительный коридор, вероятно, остались открытыми, потому что мы слышали шаги здесь, внизу. Я сидел и думал, сможем ли мы когда-нибудь выбраться незамеченными. Я думал о смерти Аншютца и о том, сколько человек в полку погибло и что полковник мертв, и Чарторыйский, и Брёле, и Хайстер, Кёметтер фон Трубейн и лейтенант Фабер; а остальные в плену. Мазепа был мертв, и Фаза тоже мертва. Они теперь плыли по реке, и сотни мертвых лошадей плыли вместе с ними. Чарбинский, должно быть, попал в плен, и Кляйн, и Салаи, и все мятежники. Мы остались одни. Мы и не были частью этого полка. Боттенлаубен – немец, а Антон и я из других драгун. При этом штандарт полка эрцгерцогини Марии-Изабеллы перешел к нам.
Я представлял себе эрцгерцогиню юной девушкой, которая жила очень давно и носила платье цвета слоновой кости с розовыми бантами; я видел ее перед собой: она стоит перед сверкающими белыми всадниками в черных доспехах с красными кожаными и бархатными ремнями, перед корнетами, такими же молодыми. Она передает им штандарт. Император стоит рядом и улыбается ей, небо становится нежно-голубым, и по нему проносятся маленькие облачка. Штандарт эскадрона, ставший впоследствии знаменем всего полка, был тогда тоже совсем юным, он еще не видел крови, его золотая вышивка блестела и волновалась на майском ветру. Я потянулся было за парчой, спрятанной под рубашкой, но тогда мне бы пришлось отпустить руки Резы, а я не хотел. Ей было бы больно…
Наконец Боттенлаубен чиркнул спичкой и посмотрел на часы. Было уже десять, и он прошептал мне, что пора попробовать открыть решетку. Очень осторожно мы подняли ковер и выглянули в кладовую. Мы никого не увидели. Нам необходимо было выломать эту решетку. Мы выбрали две крепкие кочерги и вернулись за ковер.
Итак, мы отступили за ковер. И уже собрались приступить к делу, как мне пришло в голову, что англичане, поскольку они не поняли, куда мы делись, могли выставить охрану и приказать ей соблюдать тишину, чтобы ввести нас в заблуждение. Я предложил проверить, и Боттенлаубен согласился.
Я уронил на пол железку. Она с лязгом ударилась об камень и заскакала вниз по ступенькам. Мы слушали, затаив дыхание. Если бы посты имелись, они бы себя выдали. Но было тихо. Мы наконец взялись за работу. Пока Боттенлаубен и Антон упирались в верхнюю часть решетки, чтобы хоть немного ее отогнуть, я просунул крюк кочерги между решеткой и рамой и отжал его как можно сильнее к замку. Затем мы протолкнули вторую кочергу и попытались отжать замок с другой стороны. Теперь над и под замком у каждого из нас было по рычагу, и мы поднажали. В конце концов, замок сломался. Мы изо всех сил давили на крюки, но дверь не двигалась с места. Напротив, крюки начали гнуться. Пришлось их вытащить, разогнуть и снова засунуть обратно. Раствор стены начал осыпаться, но решетка не поддавалась.
Мы бились почти четверть часа, все взмокли отчасти от напряжения, отчасти оттого, что всё больше боялись, что у нас ничего не выйдет. Время от времени мы прислушивались, затем возобновляли свои усилия. Наконец засов сломался, прутья заскрипели на ржавых петлях. Решетка подпрыгнула и открылась.
Пару минут мы стояли неподвижно, затем осторожно вошли в подвал. Вниз вели ступенек десять или двенадцать, с каждым шагом со ступеней сыпалась каменная крошка. Мы зажгли спичку и огляделись. Подвал был узким, с высоким сводом, похож на шахту, и повсюду валялся щебень. В спертом воздухе спичка горела тусклым красноватым светом, словно в пылевом облаке, и мы увидели, что стены подвала состоят из мелких кирпичей необычной формы, напоминающих пирожки, какого-то грязно-зеленого цвета. Верх свода терялся в темноте. В одном месте кладка пола переходила в стену, в которой имелся небольшой лаз. Судя по всему, когда-то это была дверь, позднее заваленная землей. Мы пробили верх и пролезли через получившийся проем. Вокруг нас на пол сыпалась щебенка.
Мы оказались в другом подвале, довольно большом, но с низким потолком. Щебня на полу не было, но он был покрыт толстым грязно-серым слоем песка или пыли, такой мелкой, что она едва ощущалась ногами. Кирпичи в стенах были той же странной формы. Мы решили, что эти подвалы вряд ли могут быть подвалами дворца. Они были слишком древние и, вероятно, относились к старому турецкому городу, на развалинах которого был построен новый.
В углу подвала мы увидели несколько неотесанных больших и маленьких глыб того же зеленоватого камня, что мы видели в стенах. Но в общем здесь было пусто. Формой подвал был не прямоугольный, скорее трапециевидный, а слева виднелся еще один проем – узкий, но достаточно высокий, чтобы через него можно было пройти. Более того, проем, похоже, был сделан не одновременно с подвалом, а пробит в уже готовой стене позже. Края его были зазубрены, у входа лежала куча битого кирпича и земли, а пол был выложен кирпичом. Этот проход, похоже, проделали не так давно. Он был около десяти шагов в длину, и чуть дальше внутри него мы увидели конструкцию из бревен и балок, которая, очевидно, служила опорой для грунта сверху.
Мы оказались в третьем подвале, края которого терялись в темноте. Мы рассчитывали, что уже скоро выберемся наружу, но нас постигло разочарование. Повернув налево, примерно через пятнадцать шагов мы обнаружили, что путь упирается в стену. Мы вернулись и увидели два дверных проема на другой стороне. Оба они, в свою очередь, вели в другие подвалы. Там мы снова не смогли обнаружить никаких признаков выхода. В стенах открывались все новые и новые проходы, которые вели в новые подвалы.
Мы посмотрели друг на друга. Спичка погасла, мы вновь оказались в кромешной темноте. Возникло опасение, что мы истратим их все раньше времени. Путь в верхний мир требовал больше сил, чем мы предполагали.
Казалось, что под дворцом какое-то бесконечное количество подвалов. Нужно было решать, двигаться ли дальше на свой страх и риск и израсходовать последние спички либо найти и зажечь что-то другое – щепу или стружку, чтобы подсветить себе путь. Что-то подходящее имелось в кладовке или в тех подвалах, по которым мы прошли ранее.
Антон сказал, что мы можем вернуться и взять во дворце свечей. Я хотел спросить его, не сошел ли он с ума. Но он быстро добавил, что в Конаке свечи есть во всех канделябрах. Все, что нужно сделать, это вытащить их. Теперь мы тоже вспомнили, что повсюду видели подсвечники со свечами, и, хотя это было рискованно, я предложил сходить за ними. Реза попыталась удержать меня и сказала, что будет лучше, если пойдет она, потому что она женщина, ее точно не схватят и не арестуют, даже если обнаружат. Ее там никто не знает, так что она всегда сможет сказать, что поднялась наверх из лазарета. Боттенлаубен высказался в том смысле, что все, кого заметят в комнатах, где был застрелен Сомерсет, обязательно будут арестованы, поэтому будет лучше, если пойдет он или я. Мы, по крайней мере, могли защищаться. В итоге решили, что пойдем я и Реза. Она выйдет из отопительного коридора, я подожду ее внутри, а она возьмет свечи из подсвечников. Если я увижу какую-нибудь угрозу для нее, то приду на помощь.
Мы приняли это решение в полной темноте. Реза и я забрали оставшиеся спички и двинулись в путь.
Мы миновали два подвала, когда Реза внезапно остановилась.
– Нам нужно поговорить.
– Ну? – спросил я и тоже остановился.
– Послушай, – сказала она, – я пошла с тобой не для того, чтобы взять свечи.
– В смысле? – я уронил свою спичку на пол, и мы оказались во тьме.
– Я просто хотела побыть с тобой наедине, – сказала она. – Я хочу поговорить с тобой без свидетелей.
– Говори, – сказал я. – О чем ты хочешь поговорить?
Она колебалась мгновение:
– Все больше не имеет смысла.
– Что больше не имеет смысла?
– То, что ты хочешь сделать. Пойми, нам отсюда не выбраться. Самое большее, что мы сможем, это – вернуться в Конак.
– Кто тебе сказал?
– Даже если ты выберешься, тебя тут же поймают.
– Ты думаешь?
– Да. Зачем тогда искать длинный путь? В тот момент, когда вы выйдете на улицу, вас все равно арестуют.
– Я сомневаюсь в этом.
– А я нет. Неважно, откуда вы выйдете. Так почему бы тебе просто не вернуться во дворец и не сдаться англичанам?
– Возможно, – ответил я, – что нам не удастся найти выход. В этом случае нам действительно придется вернуться во дворец. Но мы ни при каких обстоятельствах не будем сдаваться.
– У вас не будет выбора.
– Если нет, тогда мы попытаемся сбежать через сам Конак.
– Но тебя сразу же обнаружат.
– Тогда мы будем защищаться.
– Зачем? – закричала она. – Чего ты этим добьешься? Война подходит к концу! Англичанин это подтвердил. Было бессмысленно убивать его, гибель Аншютца тоже бессмысленна. Но, по крайней мере, тогда вы еще не знали, что отсюда нет выхода. Но теперь-то знаете. Я не могу понять, зачем подвергать себя опасности без всякой цели! Боттенлаубен, если хочет, может делать все, что ему заблагорассудится, но я не позволю тебе этого делать!
Она бросилась мне на грудь в темноте.
– Я люблю тебя! – воскликнула она. – У тебя нет права делать меня несчастной! Почему бы тебе просто не сказать англичанам, что ты сдаешься? Твое положение безнадежно. Вы не сможете оставаться здесь долго. А после войны пленных не будет. Почему вы хотите, чтобы вас ранили или убили? Разве ты не видишь, что совершенно бесполезно отстаивать дело, которое полностью проиграно?
Я помолчал мгновение, затем сказал:
– Реза, конечно, я не могу заставлять тебя, ты тоже в опасности. Так что, если ты не хочешь идти с нами, обещай мне, что, даже если тебя допросят, ты не выдашь нас. Тогда я позволю тебе пойти к англичанам…
– Что ты такое говоришь! Речь не обо мне! Это просто черт знает что такое! Почему тебе самому не пойти и не сказать, что ты сдаешься? Это из-за Боттенлаубена? Ты же тоже можешь не говорить, где он, если он не захочет пойти с нами! Он может попытаться выбраться самостоятельно. И его арестуют или убьют.
– Реза, – сказал я, – ты не понимаешь, о чем ты говоришь! Об этом не может быть и речи. Боттенлаубен – мой командир. И он им останется даже на Луне, не только в подвалах Конака. Пока мы с Боттенлаубеном существуем, существует полк. Даже если бы я захотел, я не мог бы принять решения, которое противоречит его приказам. Он точно не захочет попасть в плен.
– О, – воскликнула она, – я ненавижу его!
– Почему? Я уважаю его больше, чем многих других людей. Но даже если он приказал бы мне сдаться англичанам, я не смогу этого сделать.
– Почему нет?
– У меня наш штандарт.
– Штандарт?
– Да. Он у меня с собой. Я снял его с древка и теперь ношу с собой. Совершенно исключено, чтобы он попал в руки англичан. Пока я жив. Если меня поймают, штандарт попадет к ним. А я не позволю им меня схватить. Пока он у меня, я не сдамся. Им придется меня убить.
Наступила тишина.
– И что ты будешь с ним делать? – спросила Реза.
– Со штандартом? Я должен вернуть его. Я должен хотя бы попытаться любыми средствами вернуть его нашим.
– У тебя не получится. Это невозможно.
– Может быть, – сказал я. – Но я хотя бы сделаю все возможное.
– Ты позволишь убить себя из-за куска ткани?
– Да.
– Это безумие! – воскликнула она.
– Я не хотел бы, – сказал я, – спорить с тобой – безумие или нет защищать реликвию.
– Но теперь этот штандарт никому не нужен! Никто не знает, что он такое. Я его даже ни разу не видела. Я не могу допустить, чтобы из-за него ты подвергал себя такой опасности. Я люблю тебя! Ты понимаешь?! Я тебя люблю! Ты не можешь позволить себя убить, потому что я тоже умру, если с тобой что-то случится! Ты не можешь отказаться от меня ради куска шелка, бесполезного и больше никому не нужного!
– Для меня, – пробормотал я, – он – это все.
– Все? – воскликнула она. – Значит больше, чем я?
– Это другое, – сказал я.
– Ответь! Значит больше, чем я?
– Да, – сказал я.
Мне сразу стало жаль, что я произнес это. Но другого ответа у меня не было. Ее руки соскользнули с моих плеч, она отступила от меня. Несколько мгновений мы каким-то образом молча смотрели друг на друга во тьме.
В конце концов она сказала изменившимся голосом:
– Зажги свет. Я принесу свечи.
– Ты сказала, что не хотела идти за ними. Я сам схожу. Подожди меня здесь.
– Нет, – сказала она, – я принесу.
Я зажег спичку. На мгновение вспышка ослепила нас. Когда глаза привыкли к свету, я взглянул на нее. Реза на меня не смотрела. Я хотел сказать ей, что она должна меня понять, но не стал ничего говорить. К тому же она уже шла вперед, а я со спичкой следовал за ней. Я попытался взять ее за руку, но она отняла ее. Мы молча поднялись по лестнице. Некоторое время прислушивались, затем откинули ковер и вошли в кладовую. Оттуда пробрались в коридор отопления. Все двери комнат были открыты, повсюду горел свет. Я вытащил пистолет и остановился в коридоре. Затем жестом попросил Резу идти дальше. Перед нами была комната рядом с той, в которой погибли Аншютц и Сомерсет. Дверь внутрь была выломана. Тело Аншютца все еще лежало на полу. Но я не увидел Сомерсета. Его, должно быть, унесли. Огонь в камине больше не горел. Было очень тихо. Реза взяла несколько свечей из настенных подсвечников и уже собиралась вернуться, когда вдруг остановилась и взглянула на Аншютца. Некоторое время она стояла неподвижно, затем подошла к нему. Она опустилась рядом с ним на колени, проверила его карманы, но ничего особенного в них не нашла, англичане его уже обыскали. Наконец, она достала его часы, пару писем и, стоя на коленях, посмотрела ему в глаза.
Лицо уже было восковым, нос заострился. Он выглядел незнакомым. Выражение лица было снисходительным. Мы больше не были его заботой. Я забеспокоился, что кто-то в любой момент мог войти, но Реза уже поднялась и поспешила ко мне. Когда она подошла, я заметил, что она очень бледна и рука, протянувшая мне вещи Аншютца, дрожит.
– Что случилось? – прошептал я, кладя вещи в карман.
– Ничего, – выдохнула она, качая головой.
– Пойдем.
Никто нас здесь не поджидал, потому что англичане были в замешательстве и незнакомы с местом, они не понимали, что на самом деле произошло с Сомерсетом. В конце концов, они могли предположить, что Аншютц был их единственным противником. Вернувшись на лестницу, мы зажгли одну из свечей. Это была витая свеча в стиле барокко. Поначалу она горела маленьким огоньком, затем, чем больше воска таяло на фитиле, тем ярче становилось пламя. Мы спустились по лестнице и прошли по коридору в следующий подвал.
Внезапно Реза прислонилась ко мне, как будто в один миг вдруг лишилась сил. Ее трясло, руки стали совсем холодными.
– Что случилось, – спросил я, – что с тобой?
– Я себя чувствую, – запинаясь сказала она, – нехорошо…
Я быстро подхватил ее и понес к каменным блокам у стены подвала, чтобы усадить. Голова ее безвольно откинулась к стене, она смотрела пустым взглядом прямо перед собой. Так, словно потеряла сознание.
– Боже мой, Реза, – крикнул я и схватил ее за руки, – что с тобой?
Она снова с усилием выпрямилась, но повалилась вперед, как вещь, я поймал ее. Я сел рядом, она уронила голову мне на плечо.
– У меня вдруг появилось чувство, – запинаясь сказала она, – что я тону… Что скоро все будет кончено… я не знаю… когда я посмотрела на Аншютца… это было так ужасно…
– Зачем ты подходила к нему?
– Из-за его вещей. Зачем я смотрела на него… Я пытаюсь забыть это лицо…
Она прижалась к моему плечу. Я заметил, что она плачет, и стал с ней разговаривать, но вместо того, чтобы успокоиться, она лишь сильнее прижималась ко мне, ее плач превратился в рыдания, сотрясавшие все ее тело; чем больше я пытался успокоить ее, тем безудержнее она рыдала, и в конце концов я замолчал и просто беспомощно ждал. Силы у нее, похоже, полностью истощились. Но теперь она сама уже пыталась успокоиться, сунув себе ладонь в рот и кусая ее. Она старалась взять себя в руки, старалась не выдать нас. А мне показалось, – наверное, это было из-за необычного эха в подвале, – что она плакала не одна, но вместе с ней рыдали невидимые люди, которые могли пробегать через эти подвалы: женщины, которые цеплялись за своих мужей, беглецы из прошлого, призраки трагедий других времен, разыгравшихся здесь, в Конаке.
Я поставил свечу на пол и стал гладить Резу по волосам. Прошло еще сколько-то минут, прежде чем она начала успокаиваться. Дурное впечатление, которое произвели на меня ее недавние слова, превратилось в чувство безграничной жалости, жалости, которую может испытывать любой мужчина к любой несчастной женщине… Я поднял ее подбородок, поцеловал ее щеки и спрашивал ее снова и снова, почему она так отчаялась. Но она еще не могла говорить, а только качала головой.
– Неужели это из-за Аншютца?
– Да. Сначала из-за него, но потом, – добавила она, – я плакала, потому что я так несчастна.
– Реза! – сказал я.
– И потому что ты меня больше не любишь.
– Этого я не говорил.
Она не ответила, вытерла слезы, затем выпрямилась и внезапно попросила меня показать ей штандарт.
Я был поражен.
– Да, – сказала она, – покажи мне штандарт, который ты любишь больше меня.
– Это не так, – сказал я. – Ты все не так поняла… это просто кусок ткани.
– Покажи мне, – сказала она. – Я хочу его увидеть.
Я покачал головой и попытался улыбнуться, но она так странно посмотрела мне в глаза, что я расстегнул рубашку и вытащил штандарт. Она немедленно потянулась к нему, быстрым движением, с которым женщины тянутся ко всему, что сшито или вышито, что более им знакомо, но я не дал его ей в руки, а расстелил у себя на коленях. Сверкающий двуглавый орел развернулся, его крылья с шорохом распахнулись. В колышущемся свете штандарт мерцал, словно был живым и шевелился. Реза долго смотрела на него, нахмурившись, а я смотрел то на ткань, то на Резу. В мерцающем пламени свечи обе они казались мне одинаково нереальными, далекими и загадочными, словно чувства этих близких мне существ встретились друг с другом, это было как будто во сне. Из этой нереальности нас вырвал шум шагов, приближающихся к нам и натыкающихся по пути на стены коридора. Это был Антон, который, поскольку мы так долго не возвращались, взял на себя сомнительную задачу пойти нас искать.
Возмущенным тоном он произнес:
– Простите, если я вам помешал. Я просто уже решил, что господина прапорщика больше нет в живых. Вместо этого вы сидите и смотрите при свечах на вышивку, а господин ротмистр тем временем пребывает в кромешной тьме и изливает на меня свой гнев. Вы могли бы дать мне одну свечу, а сами прийти к нам позже. Все-таки мы все в бегах, и наши жизни в опасности.
– Спокойно, – сказал я. – Мы идем.
Мы встали, я вернул себе и спрятал штандарт, а Реза утерла слезы. Мы последовали за Антоном, который, что-то бормоча себе под нос, шел впереди. Боттенлаубен вздохнул с облегчением, когда увидел нас и увидел, что нам удалось раздобыть свечи.
Мы снова блуждали в подвалах. Сначала мы оказались в проходе с цилиндрическим сводом, идти теперь стало гораздо безопаснее – у нас был свет. Но, пройдя через несколько подвалов, в том числе через странный шестиугольный погреб с куполообразным сводом, мы попали в помещение, коридор из которого был наглухо завален землей.
Пришлось вернуться. Я призвал всех смотреть под ноги, решив, что в тех проходах, которые используются, могут остаться чужие следы: воздух здесь неподвижный, такие следы должны были сохраняться годами. Без света мы не могли их заметить, но теперь, когда у нас были свечи, они могли бы указать нам путь. Так что когда мы вернулись в бочкообразный погреб, мы действительно заметили, помимо собственных следов, что-то вроде узкой, проторенной диким зверем тропы, ведущей в проход, где мы еще не были.
Мы решили идти по этой тропе. Она привела нас в очередные подвалы. А после того, как мы прошли два подвала, след таинственным образом исчез. Но причина вскоре прояснилась. В одной из стен была лестница, уходящая вверх, и мы подумали, что сможем по ней подняться. Но выше она оказалась тоже завалена землей. Вдоль всей противоположной стены на полу собралась вода. Теперь стало ясно, почему следы исчезли.
Когда Дунай поднимался, грунтовые воды просачивались сюда и смывали все следы. Зато теперь мы знали, что этот наш путь по крайней мере какое-то время был правильным. Мы пошли дальше по коридору, потолок в котором заставил нас идти сильно пригнувшись. Выпрямиться удалось, лишь оказавшись в новом подвале, вернее, в настоящем средоточии маленьких подвальчиков, некоторые из которых были размером едва ли больше шкафа.
Мы сразу заподозрили, что находимся уже не в настоящих подвалах, а в бывших, видимо, когда-то засыпанных землей комнатах. Стены, окружавшие нас, казалось, были побелены или даже покрашены, хотя штукатурка от сырости давно отвалилась и теперь расползалась под ногами. Потолки были плоскими, а отдельные комнаты соединялись уже не просто проходами, а настоящими дверными проемами, которых было очень много. Все комнаты переходили одна в другую, это был настоящий лабиринт комнат.
Пол везде был довольно ровным, покрытым остатками строительного раствора и засохшей грязью. В этой грязи больше не было следов, но, приглядевшись, мы увидели, что она покрыта мелким узором, похожим на следы маленьких когтей.
– Крысы, – сказал Антон.
Мы боялись заблудиться в этом лабиринте, но у нас не было иного выбора, кроме как идти вперед. После того, как мы пересекли еще несколько подвалов подряд, у нас появилось чувство, что мы все же заблудились, вернее, мы с самого начала не знали, куда нужно идти. Этих переходов и дверных проемов было слишком много.
Я предложил, прежде чем идти дальше, вернуться к отправной точке и оттуда как-то обозначать наш путь, например, с помощью камней, чтобы мы хотя бы могли выйти обратно.
Итак, мы повернули назад, но через несколько шагов заметили, что уже не знаем, откуда пришли. Боттенлаубен указывал на одну дверь, а Реза – на другую. Мы смотрели друг на друга и впервые почувствовали настоящую растерянность. И тут мы услышали голоса. Было просто невероятно, чтобы здесь мог находиться кто-нибудь еще, кроме нас. Я предположил, что это Антон завел сам с собой разговор. Но он держал рот на замке. Кроме того, голоса не были четкими. Это был какой-то неопределенный шум, похожий на дующий ветер, в котором различались разные тона, как в телефонном разговоре в шумном месте.
Но очень скоро мы поняли, что это могли быть голоса, которые звучали одновременно, некоторые из них были более четкими, но большинство сливалось в один общий звук, как гул большой толпы, люди в которой говорят друг с другом. Если бы голосов было всего несколько, можно было бы предположить, что где-то здесь внизу есть еще кто-то. Но вряд ли их было бы так много. Что могла делать здесь такая толпа, и как они сюда попали! Меня окатила внезапная волна ужаса, когда я подумал, что это нечеловеческие голоса. И этот ужас был сильнее страха быть обнаруженным.
Тьма вокруг действовала угнетающе, мы старались подавлять страх перед узкими проходами и страх заблудиться. Но теперь, когда тьма заговорила, стало очень трудно справляться с собой. Страх подкрался к нам вплотную, у нас перехватило дыхание, волосы встали дыбом.
Я знаю людей, которые воевали, но до сих пор не осмеливаются войти в темную комнату в одиночку; людей, которые не боялись противника на войне, но боятся темного помещения. Многие взрослые так и не смогли избавиться от страхов своего детства. Страх сильнее храбрости. Когда мы услышали этот гул голосов, всех нас внезапно охватил неизбежный детский, почти животный ужас чего-то неизвестного. Реза прижалась ко мне, Антон молчал как рыба. Мы пытались различить слова в этих голосах. Толпа людей, мертвых или живых, приближалась к нам. Звуки становились все громче, а может быть, это усиливался наш ужас. Мы все лихорадочно искали способы с ним справиться.
– Англичане! – воскликнул я. – Это англичане ищут нас!
Все ожили. Я схватил Резу за руку, и мы все побежали в том же направлении, в котором шли ранее. Уже не обращая внимания на то, что нас окружает, мы просто спешили. При этом шум голосов усиливался больше и больше; вместо того, чтобы слабеть и удаляться от нас, он перешел в резкий свист и визг, и скоро мы поняли, что это был за шум.
Пройдя в очередной проход, мы оказались в еще одном бочкообразном помещении. Это был уже не подвал, а часть канала. Посредине блестела полоса черной воды, в которую мы не вступили только потому, что вовремя остановились. По бокам была твердая земля, но вся она буквально кишела крысами. Крысы были всех размеров, в том числе невероятно большие, почти как кролики, они роились повсюду, бегали, прыгали, перескакивали через наши ноги, ползали по стенкам и падали в воду. Сама вода кишела ими, земля рядом с ней была месивом из крыс – их стай, полков, легионов. Бесчисленные зеленые мерцающие бусины глаз смотрели на нас.
До этого нас напугал гул человекоподобных голосов, но теперь сердца заполнило чувство омерзения. Реза вскрикнула от отвращения, и мы протиснулись обратно в проем, через который пришли сюда. У крыс хватило наглости последовать за нами через пороги. Я вытащил пистолет и выстрелил в них пять или шесть раз. Эхо от выстрелов прокатилось по подвалам.
И крысы побежали. Они бежали в строго определенном направлении, справа налево. Те немногие, в кого попали пули, перевернулись в воздухе и остались лежать на земле. Остальные рванули, видимо, в сторону Дуная. Все новые стаи, иногда одни по спинам других, мчались мимо нас в панике. Топот их лап и визг на время оглушили нас. Наконец, поток крыс иссяк. Нам потребовалось несколько минут, чтобы оправиться от потрясения, вызванного этой жуткой рекой дергающихся и визжащих тварей, и решиться последовать за ними. Теперь канал был совершенно пуст, только пол был полностью покрыт натасканным сюда крысами хламом. Мы двинулись по каналу вслед за крысами. Своды над нами были вдвое выше человеческого роста. Вода посредине была грязной, с прожилками черных нитевидных водорослей и пахла гнилью. Похоже, что этим каналом очень давно никто не пользовался. Скорее всего, он относился к тому же ушедшему в землю городу, чьей частью были все эти комнаты или дома, через которые мы пришли сюда. А может, это была часть старой канализации, которая больше не была связана с Дунаем. Например, из-за оползня. Потому что вода была стоячей.
Мы не могли определить, как далеко мы ушли, но в том направлении, в котором мы двигались, мы сделали уже более тысячи шагов. Время от времени мы проходили мимо вертикальных шахт и лестниц, которые прежде, должно быть, вели куда-то, но теперь были забиты массами грунта. Через некоторое время канал стал заворачивать вправо, и сразу после этого мы снова услышали свист крыс. Однако на этот раз агрессии было гораздо меньше – в визжащих голосах различался испуг. Мгновение мы колебались, вновь испытав то же отвращение, но пошли вперед и немедленно увидели перед собой копошащуюся кучу крыс, которые продолжали двигаться в ту же сторону. Их нужно было как-то обойти. Реза содрогнулась от омерзения, но я подтолкнул ее, и когда мы подошли совсем близко, то увидели так называемого крысиного короля – двадцать или тридцать крыс запутались хвостами и не могли договориться, в каком направлении бежать.
