Текст книги "Колумбы неведомых миров"

Автор книги: Александр Колпаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Вот и сейчас Виктор ходит за мной по пятам, мешая проанализировать показания приборов, регистрирующих параметры гравитонного распада.

– Скорость достигла ста пяти тысяч километров в секунду, – вкрадчиво говорит он за моей спиной. – Через тридцать с половиной часов достигнем порога скорости света…

Мне понятна его наивная попытка привлечь внимание.

– Очень может быть, – спокойно отвечаю я и хочу скрыться от него в сектор УЗМК.

– Подождите, Петр Михайлович. – Астронавт осторожно берет меня за плечо железными пальцами. – Я давно хотел спросить вас о разных вещах, да вы все заняты…

– Хорошо, – сдался я.

– Я до сих пор восхищаюсь гравитонной ракетой, – продолжал Виктор. – Это, как в сказке.

– Что ж тут сказочного?

– Почти все… Хотя бы возможность достижения суперсветовой скорости…

– Конечно, это необычно… Вообще говоря, я сам до конца не уверен, возможно ли будет победить скорость света. По теории – как будто да. Но пока нет экспериментальных подтверждений – ученый должен сомневаться.

– Ну хорошо. Я опять возвращаюсь к старому разговору… Помните… в Академии тяготения? Допустим, мы превысили скорость света. Что произойдет с массой корабля, с пространством и временем?… Ведь Эйнштейн строго доказал, что при скорости света масса бесконечно возрастает, пространство сжимается до нуля, а время останавливается. Неужели время потечет вспять?

Его лицо выражало удивление перед великими вопросами познания, которые – увы! – не были еще до конца ясны и мне.

– Посмотрим, что будет в действительности, – осторожно ответил я. – Пока моя уверенность основана на твердо установленном факте – на том, что скорость гравитонов больше скорости света. Продукты внутригравитонного распада также имеют сверхсветовую скорость истечения. Следовательно, реактивная тяга “Урании” должна позволить ей превысить скорость света.

– Каким же образом достигается в двигательной системе ракеты сверхсветовое истечение материи? – продолжал допытываться Виктор.

– Довольно просто. Как тебе известно, “Урания” представляет собой в сущности огромную летающую трубу, на передней части которой смонтирован купол с нашим салоном, рубкой, анабиозными ваннами, небольшой оранжереей, где осуществляется круговорот веществ, и складом материалов. Для чего сквозная труба в корпусе?, Помадишь древние прямоточные воздушно-реактивные двигатели? Они засасывали в себя вбегающий воздух, он сжимался до большого давления, затем вспрыскивалось топливо, и происходила вспышка, дающая начало газовой реактивной струе. ВРД как бы прогонял воздух через себя. Некоторая аналогия и в случае нашей ракеты. Только у нас прогоняется через “трубу” межзвездная среда – пылинки, частицы, атомы водорода, гелия, кальция. При субсветовой скорости они, влетев в нашу “трубу”, вызовут ядерные реакции, которые явятся дополнительным источником энергии для нашей ракеты. Как видишь, эта совершенно даровая энергия, практически неисчерпаемая, заключена в самом пространстве. Но главную роль играет, конечно, истечение тяжелых квантов, порожденных распадом гравитонов. Гравитонный реактор находится в средней части корпуса, сразу после складов “горючего”. По сорока восьми волноводам в него поступают гравитоны, а по двум каналам в дне впрыскивается катализатор каппа-частицы. Невероятно бурно, но не бесконтрольно, освобождается внутригравитонная энергия. Точнейшие автоматы регулируют реакцию с помощью электромагнитных полей гигантской напряженности. Чем сильнее идет реакция распада, тем выше напряженность магнитных полей и тем сильнее они сдерживают бешено рвущийся энергетический вихрь. Эти поля направляют продукты распада в квантовый инвертор, где рождаются тяжелые кванты. По спиральным туннелям кормовой части астролета “кваиты направляются в фокус гравитонного прожектора, а последний отбрасывает их в пространство. В районе же фокуса “прожектора” начинаются и ядерные реакции влетевших в “трубу” межзвездных частиц. Происходит новый мощный всплеск энергии, и реактивная струя извергается из дюзы со сверхсветовой скоростью.

– А чем это вы измерили скорость истечения?

Его вопрос поставил меня в тупик. Действительно, все это теоретически. А где же приборы, измеряющие сверхсветовую скорость истечения?… Их не было… Невозможно сконструировать в земных условиях такой прибор, ибо “в любом электронном или электроно-магнитном измерителе сигналы по цепи передаются со скоростью света и ей – в коем случае не выше…”

Глава пятая
ЗА ПОРОГОМ НЕДОСТИЖИМОГО

Скорость близилась к световой. Самойлов разбудил меня, чтобы сообщить эту весть. Лицо его сияло. Я отвернулся к стене, собираясь снова уснуть.

– Алло, Виктор! Звездоплаватель-первооткрыватель!… Не узнаю прежнего энтузиаста! Неужели тебе не интересно взглянуть на картину мира при световой скорости?

Я встал, потягиваясь. Едва протер глаза, как тут же забыл об усталости. Главный экран и все остальные проекторы были включены. Звездное небо переливалось всеми цветами радуги. Никогда раньше я не видел такой волшебной картины.

Самойлов пожевал тубами. Я уже знал эту его характерную привычку – признак сильного волнения. Еще бы! Впервые в жизни не умозрительно, а в действительности наблюдал он субсветовую картину Вселенной. Куда ни взглянешь – всюду дрожат и мерцают небесные светила.

Звездолет пожирал пространство. Теперь мы мчались по великой “галактической дороге”, заполненной межзвездным туманом. Так назвали астрономы Земли орбиту, по которой движется большинство звезд (в том числе и наше Солнце) вокруг центра Галактики, завершая один оборот в двести миллионов лет. Мы давно оставили окрестности Солнца, которое плелось по этой же дороге где-то позади. Его скорость – двести семьдесят километров в секунду – смешно даже было сравнить с нашей, ибо мы вплотную приблизились к самому порогу световой скорости, к “эйнштейновскому порогу”, как скептически оказал Самойлов, намекая, очевидно, на то, что ему первому из людей Земли дано переступить его.

Меня точно завораживала стрелка автомата-указателя скорости. Она предательски дрожала у самого индекса “С” – “скорость света”. Перейдет или нет?

Академик тоже уже не пытался казаться невозмутимым. Он много раз включал автомат, который неизменно докладывал своим нечеловечески бесстрастным голосом одну и ту же скорость движения “Двести девяносто девять тысяч семьсот девяносто пять и одна десятая километра в секунду…”

– Подумать только! – нервно шептал он. – На оставленной нами Земле время течет в тысячу двести раз быстрее, чем в нашем астролете.

Значит, полчаса, проведенные нами за едой, равнялись двадцати пяти земным суткам. Почти месяц!… Следовало, видимо, торопиться с подобными житейскими мелочами. А то как-то не по себе становится, когда подумаешь, что, вздремнув в анабиозной ванне астролета четверо суток, просыпаешь полтора десятилетия в истории Земли.

Космическая иллюминация стала угасать. Позади потухли все багровые, красные и вишневые светила. Ни единой звездочки, ни единого проблеска и светового луча. Сплошной мрак! Впереди же в необозримой дали тускло мерцали инфракрасные звезды, ставшие видимыми благодаря эффекту Доплера. Лишь светила, пересекавшие направление движения “Урании”, по временам вспыхивали голубым светом, чтобы вскоре, заалев, также исчезнуть в черноте звездной ночи. Вокруг астролета бушевали радиоактивные излучения, в тысячи раз более опасные, чем самые мощные космические лучи. Наружные бортовые ионизационные счетчики показывали предельную для их шкалы интенсивность излучений, а звуковые индикаторы, выведенные на панель управления, непрерывно трещали. Эти излучения возникали вследствие того, что астролет, мчавшийся почти со скоростью света, непрерывно сталкивался с частицами межзвездного тумана. Однако нам можно было не бояться Защитный экран, десятиметровой толщины, расположенный между нейтронитовой броней и внутренней обшивкой ракеты, надежно охранял нас от радиации. Гораздо страшнее было бы теперь какое-нибудь из бесчисленных полей тяготения. Искривление прямолинейной траектории “Урании”, неизбежное при полете в поле тяготения, увеличило бы кажущийся вес астролета и всего находящегося в нем в десятки тысяч раз! Не помог бы никакой антигравитационный костюм.

– Нет ли на нашем пути потухших звезд, глобул [13]

[Закрыть] или газово-пылевых туманностей? – опросил я Самойлова.

– Кто знает?… Кто знает?… – пожал он плечами.

Оба мы, очевидно, Думали об одном и том же, напряженно вслушиваясь тревожную песнь гравиметра – чудесного прибора, чувствующего поля тяготения на большом удалении от астролета. Гравиметр связан электронной схемой с роботом, управляющим двигателями торможения. Иногда ровная мелодия (гравиметра повышалась – и наши сердца сжимались от страха. Но потенциал гравитации был невелик, и страх покидал нас.

А стрелка указателя скорости продолжала издеваться над нами. Она судорожно “вибрировала почта на красной черте, отмечающей скорость света. Происходили странные вещи: аицелерограф неизменно показывал, что ускорение равно одному километру в секунду за секунду, а скорость все же не возрастала.

– Двести девяносто девять тысяч семьсот девяносто пять и одна десятая километра в секунду, – точно смеясь над нами, повторял автомат.

– Мы настолько близко подошли к порогу скорости света, – объяснял м, не Самойлов, – что в каждую следующую секунду скорость астролета возрастает на все более малую, если не сказать бесконечно малую, величину. Это и вызывает вибрацию стрелки указателя скорости, так как он не проградуирован на такое ничтожное приращение скорости, как сейчас.

Впрочем, я и сам уже догадался о причинах странного явления. Но все-таки ускорение было громадным – один километр в секунду! Наш земной опыт, логика и здравый смысл оказались явно бессильными.

Я задал роботу программу почти на полный режим гравитонного распада. Если раньше двигатель работал бесшумно, то сейчас издал тонкий мелодичный звук. Все нарастая, этот звук перешел в мощное низкое гудение. По экрану кормового перископа разлилось розовато-фиолетовое сияние: начал светиться холодный поток энергии, вырывающийся из дюз.

Прошло два часа. Предательская стрелка никак не хотела шагнуть за красную черту. Решительно взмакнув рукой, Самойлов вдруг сказал:

– Включай на все сто процентов! Запаса энергии у нас хватит!

Я дал роботу соответствующую команду. Гравитонный двигатель заревел. Даже сквозь толстые защитные экраны и звукопоглощающие перегородки его гул властно лез в уши.

Экраны астротелевизора не показывали ничего. Полный мрак, словно все светила Вселенной давно “погасли. И вдруг стрелка микроскопическими рывками стала “подползать к индексу “С”. Теперь-то я знал, что каждый такой бесконечно малый рывок к скорости света давался ценой огромного расхода энергии, равного биллионам киловатт на тонну массы корабля. Вот стрелка точно зацепилась за левый край красной черты. Ну!… И академик и я привстали в креслах, хотя самое разумное, что мы сейчас должны сделать, – это распластаться в них, приняв на всякий случай защитное положение. Было совершенно неясно, можно ли в таких условиях надеяться на наши чудесные антигравитационные костюмы.

– Свершилось! – воскликнул Самойлов. Он улыбался и довольно потирал руки. – Об этой минуте мечтали сотни лет все физики-теоретики Земли. Как жаль, что с нами нет сейчас Эйнштейна!

Пока как будто не происходило ничего особенного: наши массы не возросли до бесконечно большой величины, с пространством тоже все было в порядке. Я посмотрел на Самойлова, он – на меня. Казалось, ученый был разочарован. Я украдкой прикусил кончик языка – больно. Нащупал пульс: он бился, может быть, чуть учащеннее, чем обычно, да это легко объяснялось волнением.

– Часы!… Что с ними?! – вскрикнул вдруг Самойлов.

С универсальными часами, отсчитывающими темп времени для астролета и для Земли, явно творилось что-то несуразное. Если верить им, то на Земле истекало тысячелетие, а в астролете – всего лишь минута. Затем стрелка часов падала к началу отсчета и время на Земле шло назад. Я встряхивал головой, проверяя – не сплю ли я?

Все приборы точно сошли с ума. Стрелка акцелерографа вдруг завертелась с такой быстротой, что совсем пропала из глав, и нельзя было понять, в каком направлении она вращается. Силуэт ракеты-искателя бешено метался в овале, то исчезая из него, то вновь появляясь. Мелодия гравиметра перешла в какое-то дикое хрипение. Электронный регулятор приемника равновесия сыпал сплошной пулеметной дробью, прерывающейся треском. В одно мгновение стройная симфония астронавигационный приборов сменилась душераздирающей какофонией. Я выключил телефоны шлема, боясь оглохнуть.

Внезапно по корпусу корабля прошла гигантская волна мучительной вибрации. Все вокруг нас – стены, предметы обихода, столы, диваны, части оборудования – сразу зазвучало, резонируя с хаосом нарушенных мелодий приборов. Астролет болтало.

– Что творится?! – прокричал я в лицо Самойлову.

Не отвечая, он включил механизм, сдвигающий массивные щиты с иллюминаторов, которые были предусмотрены в корабле на случай повреждения астротелевизора, Я отшатнулся, пораженный фантастическим зрелищем: вместо прежнего непроглядного мрака в астролет хлынул океан ослепительного света. Небесная сфера пылала тысячами радужных полос, спиралей, шаров. Из глубин пространства прямо на нас, точно к единому центру, мчались мириады пылающих лохматых солнц и бешено вращающихся галактик. Вся Вселенная, казалось, сжалась в небольшую сферу или конус, по внутренней поверхности которой мы стремительно открывали спирали. На мгновение даже показалось, что я завертелся на “чертовом колесе” под куполом какого-то фантастического цирка.

Я почувствовал, что слабею, и безвольно опустил голову. В отяжелевшей голове бились беспорядочные мысли.

“Мы существуем или нас уже нет?…” – хотел я опросить Самойлова, но вместо слов у меня вырвалось лишь невнятное бормотание. Последнее, что я успел заметить, была рука академика, слабо шарившая близ аварийной кнопки, включающей тормозные двигатели.

…Очнулся я уже на койке в салоне. Было тихо. Во рту ощущалась приятная горечь препарата “ВГ”. Самойлова в салоне не было. “Жив ли он?…” Я окликнул его.

– Ну что, дружок, – отозвался он из лаборатории, – очнулся?

Лишь теперь я отчетливо вспомнил все, что видел, теряя сознание, и сильно встревожился за академика.

– Вы очень бледны. Вам плохо? – опросил я.

– Пустяки. А как ты себя чувствуешь?

Я попытался стать – и не смог. Это была скорее не мышечная слабость, а полная апатия, неумение сосредоточить волевое усилие на механическом движении мышц. Я сказал об этом Самойлову. Он кивнул головой.

– Этого следовало ожидать… Нервная ткань наиболее восприимчива к малейшим изменениям.

Академик замолчал, присел в кресло и потер ладонью лицо.

– Вам нужно прилечь, – потребовал я.

– Я еще могу продержаться, – возразил он тоном, не допускающим возражений. – Поправляйся скорее,. – И нетвердой походкой тяжело прошел в централь управления.

После ухода Самойлова я попытался подняться. Но это было нелегко. Я сосредоточил свое внимание на том, что мне необходимо опустить на пол правую ногу, затем левую. Чтобы опустить на пол обе ноги, потребовалось огромное усилие. Прошло немало времени, пока я смог сесть. Наконец, собрав последние силы, поднялся и, цепляясь за стены, двинулся за Самойловым.

В штурманской рубке все было по-прежнему. Успокоительно мерцал овал искателя. Стрелка указателя скорости стояла левее красной черты. Акцелерограф показывал отрицательное ускорение, то есть замедление движения. Я понял, что наш сумасшедший полет был приостановлен аварийным роботом. Повинуясь руке академика, включившей тогда кнопку, робот по заранее составленной программе привел в действие тормозную систему.

Сейчас “Урания” летела по инерции, но этого нельзя было установить, так как в корабле поддерживалось искусственное поле тяготения, позволяющее избегать неприятные эффекты невесомости.

Я отключил главное силовое поле. Лишь после того, как УЭМК уточнил программу торможения, я заметил, что Самойлов еле держится на ногах.

– Давай погрузимся в анабиозные ванны, – вяло произнес он. Его усталые глаза лихорадочно блестели сквозь стекла сильных очков. – Пока скорость “Урании” упадет до заданной величины, надо хорошенько отдохнуть.

***

…Я с трудом открыл глаза. Слабо мерцал голубой огонек сигнальной лампочки реле. Циферблат местного времени показывал, что прошло восемнадцать суток. Анабиозная жидкость, булькая, уходила в резервуар консервации. Тело сладко ныло, возвращаясь к обычному ритму жизни. Сознание работало четко и ясно. Я быстро совершил процедуру “пробуждения” и устремился в рубку. Еле слышно шуршали силовые камни поля квантового преобразователя. Убедившись, что астронавигационные приборы работают нормально, я погрузился в изучение траектории на экране ориентировки. Ощущение какой-то неправильности в их расположении слегка обеспокоило меня.

Вдруг за моей спиной неслышно появился Самойлов; он уже успел “пробудиться” и был озабочен. Вероятно, он также сочувствовал что-то неладное.

– Встал? – улыбнулся он и тут же перешел на деловой тон: – Что-то неладное у нас с траекторией. – Он беспокойно посмотрел на экраны обзора, где ярко сияли чужие звезды, лотом озадаченно вгляделся в карту Галактики под силуэтом ракеты-искателя. – Нужно определить наше местоположение.

Прибор звучал как-то глухо, а носик ракеты показывал в… никуда. Мы переглянулись. У академика вытянулось лицо.

– Как, по-вашему, – испуганно спросил я. – Где мы можем сейчас находиться?

– А я тебя хотел спросить… Где угодно, даже в соседней Вселенной.

– Вы шутите?

– К сожалению, не шучу… Перейдя порог скорости света, мы, вероятно, сбили всю предвычисленную траекторию движения к центру Галактики. Как можно скорее надо определиться в пространстве и снова задать программу электронному вычислителю.

Мы напряженно сверялись с проективной картой Галактики, но ничего не могли понять: на небе не было звезд-ориентиров. Да-да! Их не было…

Внезапно Самойлов тихо свистнул:

– Вон оно что… Знаешь, где мы теперь?! В межгалактическом пространстве!

– Не может быть! – Я бросился к пульту и включил сразу все экраны, проекторы и открыл иллюминаторы. Вид небесной сферы был ужасен: мы находились в центре огромного мрачного полого мира. Куда девались бесчисленные светлячки звезд? Я видел лишь мрак и черноту. Где-то далеко, невообразимо далеко (или это только мерещилось мне?) чуть-чуть светились белесоватые или золотистые пятна. С большим трудом я осознавал, что каждое ив этих пятен является Галактикой, Млечным Путем, то есть огромным звездным островом, содержащим миллиарды и десятки миллиардов солнц. Я ужаснулся: “Где же наша Галактика?… В какой стороне ее искать?…”.

И с мольбой посмотрел на Самойлова.

– Взгляни в том направлении, – указал он на левый иллюминатор.

В бездонной глубине пространства четко рисовалась гигантская раскручивающаяся спираль, истекая брызгами звездного молока. На некотором расстоянии яркие сферические облака – шаровые звездные скопления.

– Это наша Галактика! – радостно воскликнул я.

Мы долго смотрели тута, где миллиарды звезд, сгущаясь, образовывали оплошное облако. То был центр Галактики. И где-то там – планета Икс, которую мы должны разыскать.

– Мы – первые люди, которым выпало огромное счастье наблюдать свою Галактику из мирового пространства, – с гордостью сказал Самойлов. – Сделаем как можно больше снимков и надежно их сохраним: на Земле нам за это поставят памятник благодарные астрономы. – И он поспешил в фотолабораторию.

Вскоре я увидел, как ученый направил широкий, как жерло вулкана, телеобъектив кинофотоаппарата на далекую Галактику.

– Да, но сколько же световых лет до нее?! – крикнул я.

– Сейчас узнаем.

Некоторое время раздавался лишь треск электронного интегратора. Закончив вычисления, Самойлов выбежал из лаборатории и склонился над звездной картой.

– В чем дело? Что случилось? – опросил я, ничего не понимая.

– Эти странные возмущения пространства, которые появились при суперсветовой скорости, забросили нас черт знает куда. Оказывается, наш астролет поднялся над уровнем звездного колеса Галактики более чем на двести тысяч парсеков. Следовательно, до центра ее теперь не менее миллиона световых лет, то есть триста семь тысяч парсеков!…

– Стало быть, в тридцать раз дальше, чем, в тот день, когда мы стартовали с Луны, – в тон ему закончил я.

Самойлов озадаченно потер лоб.

Неведомый страх перед грандиозным расстоянием охватил меня. Триста семь тысяч парсеков! Если лететь со скоростью обычных фотонных ракет – нужно двести четыре тысячи лет! Я с благодарностью посмотрел на Самойлова, вспомнив, – что именно ему и его сотрудникам из. Академии тяготения обязано человечество чудесной машиной пространства-времени. Она-то не будет преодолевать это расстояние две тысячи веков…

Двадцать три дня мы расходовали драгоценное гравитонное топливо, погашая световую скорость почти до нуля, чтобы иметь возможность повернуть “Уранию” обратно к звездам, свету, жизни – к Галактике. Скучать не приходилось: все это время мы кропотливо составляли программу для электронного вычислителя. Еще два месяца пришлось ждать, пока машина вычислила траекторию обратного пути, режим работы двигателя и другие данные.

И вот снова заработал главный двигатель. Спустя восемьдесят два часа “Урания” развила скорость, только на одну сотую километра в секунду меньше скорости света. Робот с бесконечной осторожностью перевел ракету на инерциальный полет.

– Ну что ж… – облегченно вздохнул академик. – Теперь мы довольно быстро долетим до центра Галактики. Автоматика работает безупречно. Расстояние, равное одному миллиону световых лет, астролет покроет за двенадцать лет.

Еще раз проверив работу приборов, мы погрузились в анабиозные ванны.