Текст книги "Колумбы неведомых миров"

Автор книги: Александр Колпаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Александр Колпаков
Колумбы неведомых миров

КОЛУМБЫ НЕВЕДОМЫХ МИРОВ

Земля – колыбель человечества. Но нельзя же вечно оставаться в колыбели.

К.Циолковский

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НА КРЫЛЬЯХ ТЯГОТЕНИЯ
Глава первая
РОЗЫ И ТЕРНИИ

Космоцентр Восточного полушария расцвечен яркими красками иллюминации. Высоко в зените нестерпимо сияет гигантский круг, в центре которого то вспыхивают, то гаснут знаменательные цифры 2260 и 200. Двухсотая годовщина первого межзвездного перелета!… По ассоциации в намята всплывает Центральный космодром Титана, крупнейшего спутника Сатурна, колоссальный обелиск, круто вонзающийся в синее небо Сатурновой луны, и золотые буквы на нем, скупо и строго возвещающие всем будущим поколениям: “В две тысячи шестидесятом году отсюда стартовала к Альфе Центавра первая в истории человечества межзвездная эскадра “Циолковский”. И далее – славные имена первых звездоплавателей, из которых, я помню лишь одно: Иван Руссов.

Над огромным городом, раскинувшимся в заволжских степях, радостно бушуют фейерверки. То и дело взлетают розовые, зеленые, синие шары, взрываясь ослепительными брызгами. Описав по небосклону огромную дугу, иллюминационные ракеты вдруг рассыпаются мириадами огней. Высокие мачты радиотелеуправления, унизанные светящимися гирляндами, приветливо мигают в провранной черноте ночного неба. Мощными волнами плывет музыка сотен оркестров, слышатся песни, смех, радостные возгласы.

В этот день в числе других астронавтов-межзвездников я получаю награду. Актовый зал Высшего совета по освоению Космоса переполнен. Председатель Всемирного научно-технического совета оглашает постановление о присвоении звания Героя Земли старейшему астронавту двухсотлетнему, но еще бодрому Льву Антипину и вручает ему золотую медаль. Целых двадцать метнут не смолкают аплодисменты и приветствия.

Вот я слышу и свою фамилию и поднимаюсь на пьедестал почета. Председатель поздравляет меня и под шум приветствий прикрепляет к отвороту моей форменной куртки серебряную медаль с портретом Циолковского. Я налетал в межзвездных экспедициях сто световых лет! А что значит для астронавта это время? Это добрый десяток лет, проведенный в тесных стенах звездолета; это мучительно долгие годы полета в ледяных пустынях Вселенной; это, наконец, почти 900 тысяч миллиардов километров – расстояние, в 700 тысяч раз большее, чем путь от Земли до Солнца.

Я смотрю на бурное море человеческих голов, вероятно глупо улыбаясь, и к горлу подкатывается щекочущий комок. Я люблю людей, своих братьев по труду, люблю свою прекрасную родину-планету Земля, жемчужину Системы, силой разума превращенную в царство свободы и света. Хочется снова и снова бороздить бесконечные просторы Космоса, так как нет счастья более полного, чем сознание того, что ты нужен и в тебя верят.

…Потом потянулись будни напряженной подготовки к очередному полету. Я был назначен вторым штурманом в экспедицию к Альфе Эридана [1]

[Закрыть]. Дел было по горло, и я очень много работал. Наконец наступил день отлета. Я поднялся по трапу в носовую каюту орбитальной ракеты, которая должна доставить наш экипаж на восемнадцатый спутник Земли, откуда ионная ракета понесет нас на далекую окраину Системы – в южное полушарие Плутона. На космодроме Плутона стоит “Луч” – звездолет высшего класса, полностью подготовленный к невероятно далекому перелету.

Автоматически закрывается входной люк. Меня охватывает грусть… “До Альфы Эридана семьдесят световых лет”, – размышляю я. Хотя “Луч” и способен развить скорость в 299 тысяч километров в секунду, все же на перелет туда и обратно ему потребуется двести лет. Для нас-то эта века не страшны: в корабле есть анабиозные ванны с микрораствором дейтерия, которые замедляют старение в десять раз. Кроме того, Лоренцово замедление течения времени [2]

[Закрыть] при данной скорости звездолета равно двенадцати. Следовательно, общее замедление времени для нас будет равно ста двадцати, и за двести лет мы постареем всего лишь на полтора-два года. Но на Земле пройдет два века…

Я не заметил, как орбитальная ракета пришвартовалась к причалу спутника. Обрывается последняя нить, связывающая нас с Землей… От диспетчерской башни к ракете спешит человек. Я узнаю его. Это Лен Чам…

– Привет эридановцам, – глухо звучит в наушниках его бас. – Кто здесь Виктор Андреев?

Я приветственно поднимаю руку.

– Для тебя радиограмма из Космоцентра, – говорит Лен Чам, пристально вглядываясь в стекла моего шлема.

– Ты шутишь! – восклицаю я.

– Совет по освоению Космоса почему-то отзывает тебя обратно. Новый штурман уже вылетел, – добавляет Лен Чам.

Я поражен не меньше, чем звездолетчики, плотным кольцом обступившие нас. Даже сквозь толщу скафандров я ощущаю их неподдельное сочувствие. Да и самому становится как-то не по себе. Со многими из эридановцев я не рае делил тяготы межзвездных экспедиций. Впервые в жизни оборвалась, не начавшись, далекая звездная дорога. Я молча обнимаю всех эридановцев. Пространство и время отныне навсегда разделяют нас, не оставляя в будущем никакой надежды на встречу. Слова прощания излишни, и я не проронил ни слова, когда они садились в ионолет “Земля-Плутон”.

“Почему отзывают?…” – снова думаю я. Лен Чам подводит к причалу свой личный электрогравиплан, который он уступил мне ввиду срочности вызова. Предчувствие значительных событий безотчетно заполняет сердце.

Я машинально включаю приемник энергии, подаваемой с Земли в широком эфирном канале [3]

[Закрыть]; электрогравиплан медленно отваливает от спутника. На крохотном пульте загорается синяя надпись: “Первая ступень антигравитации”. Это означает, что электромагнитная энергия принята антенной приемника, преобразована в напряжение конденсатора, равное 20 миллионам вольт, вследствие чего возникла сила, направленная против земного тяготения.

Развив силу тяги, в тысячу раз ослабившую земное притяжение, гравиплан медленно уходит в верхние слои атмосферы. Когда до поверхности планеты остается 100 километров, мягко загорается экран миниатюрного астротелевизора. Сейчас на нем должно возникнуть лицо дежурного диспетчера Космоцентра, который укажет сектор для приземления…

Внезапно гравиплан резко тряхнуло. В иллюминаторе полыхнула ослепительная голубовато-белая вспышка. В этот же миг сознание отметило, что прибор показывает предельное для двигателя конденсатора напряжение – 50 миллионов вольт. “Короткое замыкание!…” С корпуса гравиплана срывается огромная голубоватая молния. Что-то затрещало, взвизгнуло… Сильно запахло гарью. Начинаю понимать, что сгорел аппарат, создающий антитяготение. Но почему? Взгляд останавливается на экране антиметеора. Все понятно! Безупречно точный и чуткий прибор говорит мне языком цифр, что в двигатель попал необычно крупный метеор.

Вот тебе и теория вероятностей! Как утверждают ученые, метеор такого веса можно встретить у поверхности Земли лишь раз в тысячу лет. Ну, вот я и встретил его… Повезло!

Гравиплан наклоняется вперед. Сила притяжения Земли, сдерживаемая до сих пор гигантской концентрацией электромагнитной энергии, цепко схватывает меня и неудержимо влечет вниз.

“Конец? – спросил я себя. – Да, это конец моих звездных дорог…” Приятное ощущение, характерное для состояния невесомости, разливается по телу.

– Пилот Андреев! Алло! – резко бьет по нервам напряженный звенящий голос диспетчера. – Что с вами?… Держитесь!… Я сейчас… Одну минуту!…

Стрелка радиоальтиметра быстро падает вше. До поверхности Земли остается 90… 80… 60 километров.

Отчаянным усилием воли поднимаю отяжелевшую голову и смотрю на экран телевизора. Повинуясь быстрым пальцам диспетчера, в операторской Космоцентра замигала сигнальная лампочка на пульте аварийной электронной машины. Последняя мгновенно выработала команду для радиотелеуправляемой спасательной ракеты. Через секунду ракета взмыла в небо. Электронный пилот осторожно подвел ее под брюхо падающего гравиплана. Еще миг… Наши скорости уравнялись, и гигантский электромагнит спасательной ракеты притянул мой аппарат. Но до Земли остается всего двадцать километров!

Захлебнувшись от перегрузки, гулко грохочут кислородно-водородные тормозные двигатели ракеты. Прибор на пульте показал цифру “12 жи”. Это означало, что перегрузка, вызванная резким торможением, в двенадцать раз превышала собственный вес гравиплана и всех предметов, находящихся в нем. Я согнулся под тяжестью тысячи килограммов, навалившихся на мои плечи. Но уменьшать темп торможения нельзя! Иначе ракета вместе с гравипланом врежется в почву космодрома. “Лишь бы выдержать!… – кажется, молил я тогда. – Выдержать несколько минут…”

Опрокидываюсь на спину, чтобы снять невыносимый пресс торможения. Наконец спасательная ракета уравновешивает реактивной тягой земное притяжение и в десяти метрах от Земли неподвижно повисает в воздухе. Но она сожгла все топливо, запас которого не был рассчитан на столь необычный случай: ведь ракета “подхватила” гравиплан почти у самой Земли. Гулко выстрелив огненными фонтанами, ее двигатели умолкают. Вместе с сидящим на спине гравипланам спасательная ракета тяжело обрушивается на поле космодрома, ломая легкие части конструкции.

От сильного удара я теряю сознание…

***

В Космоцентре я считался опытным астронавтом, хотя и не звездой первой величины. Товарищи по профессии меня ценили и уважали. Но после этой злосчастной истории с гравипланом, когда я едва не погиб, фортуна перестала ко мне благоволить. Как только я немного оправился, меня вызвал начальник Космоцентра, Андрей Чешенко.

– Не повезло тебе, – хмуро сказал он и смешно пошевелил пышными усами, предметом острословия всех звездоплавателей Восточного полушария. Потом укоризненно посмотрел на меня добрыми голубыми глазами. – А я ведь специально тогда отозвал тебя из эридановской экспедиции. Хотел назначить командиром квантовой ракеты, которая три дня назад улетела к сверхкарлику Койпера. Интереснейшая экспедиция! Опоздал!… Отдохни пока на межпланетных трассах или поработай на орбитальных ракетах.

Я порывался что-то ответить, но он уже говорил с кем-то по видеофону и махнул мне рукой: “Уходи…”.

Понурив голову, я вышел в таком скверном настроении, какого еще никогда у меня не было. Ведь следующей звездной экспедиции придется ждать, может быть, три-четыре года!…

Некоторое время я работал на линии Земля-Марс, дважды побывал на Венере, участвовал в экспедиции по изучению астероидов. Но после межзвездных полетов это было легкое и притом скучное занятие. Я запросился на Землю, не зная, куда себя деть, и был переведен командиром аварийной ракеты на двадцать третий спутник Земли. Там я проболтался еще полгода – и в сущности без толку. Аварий не случалось, и я часами слонялся по отсекам и лабораториям спутника, выискивая партнеров для партии в шахматы.

Иногда я задумывался, вспоминая свои прежние полеты, и тогда передо мной как бы вновь оживали картины далеких миров: планеты Сириуса, затопленные могучим океаном пышной растительности… Синее безоблачное небо, на котором пылают два солнца: одно, большое, ослепительно яркое и горячее, – это сам Сириус; другое, маленькое голубовато-белое светило, – карликовый спутник Сириуса, наперсток вещества которого весит шестьдесят килограммов… Оживают в памяти и трагически погибшие астронавты, неосторожно попавшие в сильные поля тяготения. Вспоминаются годы блужданий при поломках электронных счетно-решающих машин, когда астронавтам приходилось очень долго вычислять путь к Солнцу – гигантская, изматывающая работа, которую машина проделала бы за день; встречи со стадами странных существ на планетах Шестьдесят Первой звезды Лебедя [4]

[Закрыть], существ, которые через миллионы лет эволюции, возможно, станут носителями разума еще в одной части Вселенной…

Я по-прежнему грезил межзвездными полетами и настойчиво обивал пороги межзвездного сектора Космоцентра. От меня отмахивались, как от назойливой мухи. А Чешенко даже отворачивался и делал вид, что не замечает меня. Когда же мы неожиданно сталкивались в коридорах, он поспешно скрывался за первой дверью или начинал оправдываться:

– Ничего не могу сделать, дорогой Виктор… Дел сейчас по горло: расширенная программа освоения Космоса. Что?… Когда к звездам?… Просто ума не приложу. – Он виновато разводил руками. – Куда бы это тебя направить?… Как назло, все межзвездные экспедиции намечаются не раньше будущего десятилетия… Знаешь, что? Не торопись, поработай на межпланетных трассах!… Подвернется что-нибудь интересное – сразу сообщу.

Я уходил, огорченный неудачей, подолгу бродил по живописным улицам Космоцентра, думал о скучной работе аварийщика. Ведь я межзвездник! Это мое призвание, о котором мечтал еще в детстве, жадно поглощая описания первых межзвездных экспедиций. Уже тогда я видел себя за штурманским пультом внегалактической ракеты, летящей к туманности Андромеды. И я давно познал то чувство бесконечного пространства, которое отчасти было знакомо нашим предкам – летчикам. Они называли его “чувством воздуха”. Я говорю “отчасти” потому, что летчики не были полностью свободными: незримые цепи тяготения намертво приковывали их к Земле, им не дано было увидеть звездные миры.

…И вот однажды в управлении Космоцентра я услышал удивительную новость. В Академии тяготения некто Самойлов спроектировал новый межзвездный корабль – гравитонную ракету.

– Говорят, это второй Эйнштейн, – сказал мне начальник Космоцентра, когда я примчался к нему. – Он открыл новые законы природы, на основе которых разработал принцип гравитонной ракеты. Академик Самойлов утверждает, что его ракета сможет долететь до других галактик, так как обладает почти неисчерпаемыми источниками энергии.

– Когда он летит? – с нетерпением спросил я.

Андрей Михайлович рассмеялся:

– Не так скоро, как хотелось бы тебе. Во всяком случае, мне это неизвестно. Я лишь знаю, что строительство гравитонной ракеты осуществляет Всемирный научно-технический совет. Ее строят уже десять лет, без излишнего шума, так как дело новое и неосвоенное.

Я стал упрашивать Андрея Михайловича рекомендовать меш академику Самойлову. Начальник долго отнекивался, но потом сдался:

– Ладно, я позвоню ему. Хотя ничего не обещаю. Самойлова осаждают сотни добровольцев, а он чрезвычайно разборчив.

Глава вторая
АКАДЕМИК САМОЙЛОВ

Спустя неделю я мчался в вечемобиле [5]

[Закрыть] по автостраде Космоцентр-Москва и неотступно думал о гравитонной ракете. Принцип ее действия был для меня совершенно неясен. Я имел самые общие представления о гравитонах, полученные еще в Академии звездоплавания. Другое дело моя профессия – прикладная астронавигация. Любой астронавт скажет, что тяготение – это вполне реальная вещь. И для меня тяготение было таким же естественным свойством материальных масс, как и инерция, физическая природа которой тоже не познана. Однако в сущность тяготения я никогда не вдавался, ибо знал, что для познания этой сущности моей жизни явно не хватит.

Прямая, как стрела, электромагнитная автострада, электронное управление автомобилем и полная бесшумность движения создавали идеальные условия для путешествия. Я то дремал, убаюканный своими мыслями, то разглядывал проплывающие ландшафты. Дорога пересекала гигантские индустриальные районы. Они сильно отличались от промышленных очагов прошлых веков. Давно исчезли дым, копоть, шум и грохот. Новые заводы и фабрики, построенные из пластмассы и стекла, работали совершенно бесшумно. Ни один клуб дыма не поднимался над металлургическим заводом. Домны отошли в область предания. Энергия, необходимая для плавки металлов, поступала от атомных и термоядерных электростанций. Технологический процесс получения металлов осуществлялся в индукционных вакуумных печах…

На горизонте встали строгие корпуса радиационного металлургического завода. Радиационная металлургия – новая, развивающаяся отрасль промышленности XXIII века. Работая в тончайших режимах, радиоактивные аппараты, управляемые кибернетическими машинами, изменяют структуру атомных ядер обычных химических элементов. В результате целой гаммы искусственных превращений возникают редкие и рассеяннее элементы – германий, галлий, скандий, иттрий – и многие другое, получение которых обычными методами металлургии чрезвычайно сложно и дорогостояще.

Промышленные районы сменялись сельскохозяйственными. До самого горизонта тянулись прекрасно возделанные поля. Агрономическая наука в содружестве с высшими достижениями техники XXIII века творила чудеса: особые излучения, искусственный подогрев и освещение, подземное орошение корней растений позволяли снимать по два-три урожая в год, выращивать в северных широтах рис, хлопок, цитрусовые и даже отдельные тропические культуры.

Через шесть часов я подъехал к столице Восточного полушария, сохранившей старое название – Москва, название, с которым связано так много воспоминаний у всех народов земного шара.

Слово “Москва” всегда пробуждает в моей душе щемящее чувство: мне хочется перенестись в прошлое, в героический XX век, когда решался вопрос – быть или не быть светлому будущему, то есть прекрасному миру, в котором живут и мои братья во всех уголках Земли. Люди XX века принесли неисчислимые жертвы, но рассеяли страшную черную тучу фашизма, нависшую над миром в те времена.

И сколько бы раз я ни подъезжал к столице Восточного полушария, меня всегда охватывали чувства сына, встречающего ласковый взгляд любящей матери, ее светлую улыбку и нежное прикосновение заботливых рук. Могучий пульс огромного города ощущался уже за десятки километров от его центра. Тихий гул этого биения жизни волнами вливался в мое сердце, переполненное радостным ощущением полноты бытия. Вероятно, слово “Москва” для угнетенных народов XX века звучало как песня о золотом веке человечества, озаряющая мрачную ночь империализма и колониализма.

Центр города угадывался легко: там возвышалось гигантское здание Всемирного научно-технического совета. Верхняя часть здания на громадной высоте заканчивалась величественными статуями Маркса, Энгельса, Ленина и Труженика Освобожденного Мира. Ночью статуи освещались изнутри и были видны за сотни километров, Сколько раз, возвращаясь из межзвездных экспедиций, я еще издали приветствовал великих провозвестников нового мира. Трасса орбитальной ракеты, возвращающей меня с восемнадцатого спутника на космодром, всегда проходила севернее Москвы на высоте ста километров. И первое, что возникало на фоне догруженной в ночь Земли, была источающая потоки света фигура Ленина, вдохновенно устремленная в будущее. И каждый раз мое сердце наполнялось бесконечной гордостью: Ленин, деяния которого принадлежат всем будущим поколениям, – мой земляк!

…Движущиеся многоярусные тротуары бесшумно и быстро несли меня в научный сектор города. Был светлый весенний полдень; небо, закрытое густыми облаками, излучало теплый рассеянный свет; солнце, прятавшееся где-то в складках облачных гор, изредка посылало на землю робкий луч, ясный и радостный, как улыбка ребенка. Над головой убаюкивающе шуршали электрические установки, посылая вниз свежий ионный ветер. Удобно расположившись в легком кресле восьмого яруса, я стал думать о предстоящей встрече с академиком, бессознательно отмечая давно знакомые детали столицы: поток бесшумных вечемобилей, льющийся где-то внизу; стаи вертолетов, словно птицы, снующие по всем направлениям; колоссальные громады зданий из стекла и пластмассы, встающие по горизонту; тихий говор тысяч людей, едущих выше и ниже меня; мелодичный гул пассажирских кругосветных стратопланов, проносящихся высоко за облаками… Дыхание жизни могучего города Труда и Свободы охватывало меня со всех сторон.

Но вот наконец и Академия тяготения. Я перешел с восьмого яруса на эскалатор, перевозивший пассажиров вниз, на улицы, и очутился у подножия здания. С некоторым смущением вошел я в просторный вестибюль академии, где меня строго встретили золотые бюсты Ньютона и Эйнштейна, установленные по бокам широкой мраморной лестницы главного входа. Справочный экран указал мне, где найти Самойлова. Дверь его комнаты была приоткрыта.

– Можно? – спросил я, заметав в глубине небольшой, просто обставленной комнаты пожилого коренастого человека, уткнувшегося в толстые кипы проектов.

– Кто там еще? – недовольно спросил ученый, не поворачивая головы. – Если студент, то принимаю от двух до пяти…

– Нет, не студент, – проговорил я, входя в комнату.

– Тогда что вам нужно?

У Самойлова – серые, колючие глаза.

Не очень радушная встреча. Я немного растерялся, но виду не подал

– Вам говорил обо мне Чешенко?… Я из Космоцентра.

Ученый наморщил лоб, очевидно вспоминая. Потом его лицо разгладилось, и он почти теплю взглянул на меня.

– Вспомнил, – сказал он более миролюбивым тоном. – Вы Андреев?

– Так точно.

– Тогда садитесь. – Он широким жестом указал мне кресло, заваленное рулонами чертежей. – Могу обрадовать: будете пятьсот шестьдесят вторым претендентом на должность штурмана.

Я присел на краешек кресла.

– Так вы участвовали в экспедиции, исследовавшей систему Сириуса? – оживленно спросил физик, вспомнив, вероятно, подробности разговора с начальником Космоцентра. – И собственными глазами видели знаменитый белый карлик Сириус В?

Польщенный вниманием к моим скромным деяниям, я приготовился как можно подробнее рассказывать, но Самойлов уже забыл о своем вопросе. Он что-то разыскивал в груде бумаг,

– Сколько вам лет? – неожиданно спросил он.

– Двадцать восемь, – ответил я, решив ничему не удивляться.

– Давно летаете на фотонных ракетах?

– Смотря как считать, – улыбнулся я. – Если учитывать анабиоз и Лоренцово замедление времени…

– Нет, не то, – нетерпеливо перебил он. – Я имею в виду стаж межзвездного пилотажа, навыки управления астролетом в сильных полях тяготения, ориентировку в незнакомых звездных системах, восприятие мелодий приборов настройки.

– Тогда понятно. – И я вместо ответа отвернул лацкан куртки, показывая ему медаль, на обороте которой было выгравировано: “Сто световых лет”.

– Ага, – удовлетворенно протянул ученый, с минуту помолчал и заговорил о вещах, как будто совсем не связанных с предыдущим разговором.

– Вот здесь должна быть эта планета. – Он энергично обвел красным овалом юго-восточную часть созвездия Змееносца. (Перед ним лежала подробная карта ядра Галактики, густо испещренная обозначениями.)

– О какой планете вы говорите? – осторожно спросил я, разглядывая карту из-за его плеча.

– О той, к которой нужно лететь.

Тогда я более внимательно посмотрел на Самойлова, и мне вдруг показалось, что он просто шутит. Светлую точку на окраине Галактики, отмечавшую местоположение Солнца, и красный овал в центре Галактики на карте можно было соединить расставленными пальцами. Но я-то знал, что на самом деле здесь улеглось расстояние, равное тридцати тысячам световых лет. Я не рассчитывал прожить тысячи лет, необходимые для преодоления этого расстояния, и не представлял себе, как это можно всерьез говорить о поисках планеты в центре Галактики.

– Центральное ядро нашей Галактики состоит из десятков миллиардов звезд. – Самойлов, кажется, разговаривал сам с собой. – Даже если только у одного из ста миллионов этих солнц имеется по обитаемой планете – и то в центре Галактики должно быть не меньше тысячи обитаемых планет. Десять лет я вел точнейшие наблюдения с помощью уникальных телескопов двадцать второго спутника за движением звезд в центре Галактики, исписал тысячи листов уравнениями, на три года загрузил вычислениями целый комбинат электронных счетных машин – и вот результат, – Самойлов любовно погладил стопку толстых книг. – Это расчеты движения планеты Икс (пока назовем ее так) и ее центрального светила, – пояснил он. – Я утверждаю, что планета Икс предельно близка по условиям жизни нашей планете. Более того, я уверен, что там есть разумные существа.

– Ну и что из этого? – спросил я, еще не понимая, к чему он клонит

– Как – что из этого? – возмутился Самойлов. – Если бы удалось разыскать общество, близкое по развитию к человеческому, установить с ним связь и обмен достижениями науки, техники, культуры, – это принесло бы неоценимую пользу землякам.

Да… Но тридцать тысяч световых лет… Я не решался перебивать увлеченного академика, хотя это расстояние представлялось мне такой же нереальностью, как и бесконечность, которую человеческий разум некогда не сможет постигнуть до конца.

Словно угадав мои мысли, ученый спросил:

– Ты, конечно, знаком с основами теории относительности?

– Нас учили этому еще в академии, – ответил я.

– Тогда расскажи, что ты знаешь о парадоксе времени.

– Лоренцовом замедлении течения времени? – спросил я. – Так это известно любому астронавту.

– Ну и за сколько же лет можно долететь до центра Галактики на современном астролете?

Я немного подумал и ответил:

– Звездолет высшего класса – высокочастотная квантовая ракета – развивает скорость двести девяносто девять с половиной тысяч километров в секунду. Время в ней замедляется в двадцать раз по сравнению с земным. Следовательно, полет на ней займет полторы тысячи лет.

Академик в притворном ужасе всплеснул руками:

– Я не дожил бы до конца этого перелета!… Даже ты, несмотря на молодой возраст, не вернулся бы на Землю.

Трудно было понять: шутит он или говорит всерьез.

– А что ты сказал бы, – тут Самойлов заговорщически понизил голос, – о скорости больше световой?

– Что такой не существует в природе. Это знали еще наши предки, в частности Альберт Эйнштейн. – Ответ показался мне удачным.

Академик загадочно усмехнулся.

– Смотри сюда. – Он щелкнул переключателем, и на противоположной стене засветился объемный экран супертелевизора. Зеленоватые отблески упали на предметы. – Вот макет новой межзвездной ракеты, по сравнению с которой квантовая ракета – просто черепаха.

Я придвинулся к экрану, рассматривая необычные контуры корабля, напоминающего доисторическую рыбу.

– Это гравитонная ракета, – воодушевленно продолжал академик. – Ее идея стала реальной лишь пятнадцать лет назад, когда физикам из Академии тяготения удалось научиться извлекать энергию, заключенную внутри гравитонов. Мы почти разгадали физическую сущность тяготения, научились им управлять. Что такое гравитация, тяготение? Это особое электромагнитное взаимодействие между телами, несравненно более сложное, чем взаимодействие, которое происходит, например, между проводником с током и магнитом. Гравитоны – это как бы “атомы” тяготения, его передатчики. Любое материальное тело излучает пространство кванты (порции) гравитонной энергии и создает вокруг себя поле тяготения. Гравитоны фантастически малы. Электрон и гравитон – все равно, что Солнце и песчинка! Так невообразимо малы кванты тяготения. А что это значит с энергетической точки зрения? Ясно, что в таких крайне тесных областях пространства, как внутригравитонный объем, энергия сконцентрирована неимоверно больше, чем в атомном ядре.

– И эту колоссальную энергию вам удалось освободить! – заражаясь энтузиазмом ученого, воскликнул я. – Каким же способом?…

Физик поблагодарил меня взглядом.

– На Меркурии был построен грандиозный ускоритель мезонов [6]

[Закрыть]. Его кольцевой магнит опоясывал планету по экватору. Мезоны ускорялись там до энергии, равной восьми миллиардам миллиардов электронвольт [7]

[Закрыть]. При бомбардировке вещества ускоренные мезоны проникали в бесконечную глубь материи, до последних границ Микровселенной, вызывали распад гравитонов. Энергия гравитонов выделялась в виде электромагнитных квантов.

– Но на ракете ведь нельзя (смонтировать столь гигантский ускоритель? Как же вызвать распад гравитонов в ее двигателе?

– Два года тому назад мы открыли катализатор, ускоряющий распад гравитонов в обычных условиях, – отвечал академик. – В связи с этим отпала необходимость строить громадные ускорительные машины. С его открытием стало возможным (применение энергии гравитонов в звездоплавании. Вот как появилась гравитонная ракета! Так как энергия гравитонов имеет сверхгигантскую концентрацию в ничтожно малом объеме – это вулкан, заключенный в булавочной головке, – то десять тысяч тонн гравитонов заменяют миллионы тонн обычного ядерного топлива. Поэтому гравитонная ракета в десятки раз меньше фотонных и квантовых кораблей. По радиусу полета она эквивалентна фотонной ракете, состоящей как бы из тысячи ступеней!

– Понимаю, – прошептал я, подавленный грандиозными возможностями нового космического корабля. – А какова скорость ракеты?

– Двести девяносто девять тысяч семьсот девяносто пять километров в секунду, – с гордостью ответил Самойлов. – Понимаешь теперь, какое замедление времени даст гравитонная ракета? Ровно в тысячу двести рае по сравнению с земным временем! До центра Галактики она долетит за двадцать пять-тридцать лет! Путешествие стало возможным!

– Да-да, -машинально согласился я, усиленно размышляя о захватывающих перспективах галактического полета.

– Но это не все, – продолжал академик в упоении. – Гравитонная ракета может развить скорость больше световой!

– Это невозможно, – храбро возразил я. – Скорость света является предельной, недостижимой для тел скоростью во Вселенной. Так учили наших предков и нас самих.

Самойлов торжественно поднял кверху указательный палец.

– Постулат Эйнштейна о том, что скорость света есть наивысшая скорость в природе, не является абсолютно верным. Скорость света – это сложный процесс передачи энергии от одной микросистемы к другой, в ходе которой скорость передачи энергии превышает световую. Открыт более глубокий закон природы, который гласит: скорость света – это лишь нижний предел скорости передачи взаимодействий в мезонном поле. Верхним пределом является скорость распространения гравитонов.

– Какова их скорость? – спросил я голосом, хриплым от волнения.

– В тысячу раз больше скорости света!

Передо мной словно рушился мир. Теория относительности, полтора столетия державшая все здания физики, оказалась всего лишь частным случаем более общей теории пространства-времени-тяготения…

Насмешливый голос академика вывел меня из задумчивости:

– Итак, вы пришли проситься на гравитонную ракету?

– Да, – ответил я смущенно. – А вы согласны меня взять?…

Ученый некоторое время молчал, дружелюбно рассматривая меня.

– Ты мне нравишься. Будешь штурманом, – просто ответил он.

– А сколько человек входит в состав экипажа ракеты?

– Два.

– Это кроме меня и вас?…

– Нет, всего два, – повторил ученый.

– Как?! Всего лишь два человека?…

– Не удивляйся. Гравитонная ракета – новая и еще не испытанная машина для преодоления пространства-времени… Поэтому Всемирный научно-технический совет, обсуждая вопрос о галактическом путешествии, вначале хотел послать ракету вообще без людей, заменив их роботами. Но после жарких споров совет удовлетворил мое желание – самому лететь на гравитонном корабле – и разрешил взять одного добровольца штурмана. Мне надо лично проверить ряд теоретических положений… Тридцать лет мы работали над новой теорией тяготения. Ошибки не должно быть. Но все же… чрезвычайно интересно проверить на практике, какие свойства получат пространство, время, масса тел за порогом скорости света.