Текст книги "Аквариум. Геометрия хаоса"

Автор книги: Александр Кушнир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Любопытно, что последнее предложение было дописано Борисом позже. И ниже следует дополнение: «Эрик – прекрасный человек, но далеко не нашей формации».

В тот переломный момент Гребенщиков находил собственные источники вдохновения в иных сферах – например в нелегальных прослушиваниях новых альбомов Заппы, происходивших, как правило, в совершенно мистической обстановке.

«Как-то днём я пришёл в захолустный солнечный дворик, украшенный почему-то круглой башней, – вспоминал Борис. – Через какое-то время из полуподвала вылез человек с волосами по пояс, в чёрной юбке, надетой прямо на джинсы, и поманил меня. Я вошёл в прохладную тьму, меня усадили в кресло, сунули в руки конверт сборника Mother’s Day с голым усатым Заппой, сидящим на унитазе в охотничьих сапогах, и, не давая опомниться, включили пластинку на полную громкость. С того дня я полюбил Заппу беззаветной любовью».

После этой истории Борис отлетел в «absolutely free», а события, происходившие вокруг «Аквариума», стали напоминать психологический триллер. Новая действительность вторглась в сакральный мир рок-группы. В закоулках примата шла ежедневная борьба за души людей, и в этой войне нарисовались первые жертвы. Трепетные Родион и Дюша, попавшие под гипноз Эрика, явно колебались.

А в это время коварный Горошевский придумал хитрый ход. Теперь он называл Андрея Романова не иначе как «вылитый Жерар Филип», а затем предложил ему сыграть две главные роли в новых спектаклях. Для флейтиста «Аквариума», который к тому же был влюблён в артистку Милу Судакову, подобные перспективы стали соблазном непреодолимой силы.

«Я решил поставить “Невский проспект” Гоголя, – рассказывал Эрик Горошевский. – Дюша тогда просто потрясающе играл Пискарёва. В этой роли впервые проявился его актёрский дар – Андрей работал как профессионал: чётко, красиво и полно. Он на глазах становился артистом, но при этом был очень искренен… На “Сиде” Дюша начал сотрудничать с театром уже осознанно, что послужило развитию конфликта с “Аквариумом”».

Что касается Джорджа, то он совсем чётко осознал, что служение Мельпомене и есть его истинное призвание. И поэтому принял твёрдое решение… покинуть рок-группу. «Любовь зла, полюбишь и козла», – как любил говаривать в подобных ситуациях циник Горошевский.

Примечательно, что цепкая память Володи Рекшана зафиксировала немного нервную встречу с Джорджем в «Сайгоне», когда тот начал жаловаться: «Знаешь, надоел мне этот “Аквариум”, всё время играем одно и то же!» Владимир Ольгердович был удивлён, но от комментариев воздержался.

Сложно сказать, сожалел ли впоследствии Джордж о принятом решении.

«Это был сознательный поступок с моей стороны, – объяснял позднее Гуницкий. – Я увлёкся театром едва ли не раньше, чем музыкой. Если бы я тогда не бросил ударные, то, может быть, и стал неплохим перкуссионистом. Но в те времена меня гораздо больше интересовала драматургия. К сожалению, в России, самой абсурдной стране на свете, с театром абсурда всё-таки не сложилось. Возможно потому, что мы привыкли воспринимать всё слишком серьёзно».

Последний рок-концерт с участием Джорджа состоялся осенью 1974 года – на одной сцене с отколовшимся от «Санкт-Петербурга» «Большим Железным Колоколом» и группой «Россияне». Говорят, что в зал вместимостью двести мест было продано более шестисот билетов, что накалило и без того напряжённую обстановку. Как следует из воспоминаний очевидцев, «Аквариум» выступил не очень удачно – отчасти из-за Гуницкого, который не смог установить на сцене рабочий барабан.

«На этом концерте Джордж выглядел очень обиженным, – вспоминал знаменитый перкуссионист Майкл Кордюков. – И рожа у него была зверская, поскольку с каждым его ударом барабаны разъезжались в разные стороны и неумолимо двигались к краю сцены».

В тот вечер Джордж даже не пытался скрывать раздражение. В своих мыслях он находился уже очень далеко. Было очевидно, что «Аквариум» с его мифологией, записями и концертами остался для Гуницкого в «прекрасном прошлом». И больше в составе группы Джордж никогда не выступал.

МЕТАМОРФОЗЫ ГРАФА ДИФФУЗОРА

«Чем бы ты ни занимался в жизни, делай это от всего сердца».

Конфуций

Боб тоже не пытался скрывать раздражение. Его переполняли эмоции – уход старого друга оказался не только неожиданностью, но и сильнейшим ударом по самолюбию. Они приятельствовали более десяти лет, а теперь их пути-дороги внезапно разошлись. Причём эти события произошли в течение нескольких недель. В попытке как-то упорядочить мысли Гребенщиков написал ностальгическую композицию «Остров Сент-Джордж» и красивую балладу «Прощание с “Аббатской дорогой”». Миша Файнштейн рассказывал, как на одной из репетиций Борис взял акустическую гитару и негромко запел:

 
Ушла «Аббатская дорога»,
ушли «Орбита» и «Сайгон»,
Нам остаётся так немного
от наших сказочных времён;
Остались цифры телефонов,
в которых нас не узнают,
Осталось в улицах знакомых
опять искать себе приют…
Но всё ж ночами вижу лица,
и здесь не властен циферблат,
Боюсь проснуться, если снится
тот, кто мне раньше был как брат…
 

К сожалению, этот текст во многом оказался пророческим. Вскоре в семье у Гребенщикова случилось несчастье: после инфаркта в возрасте сорока восьми лет скончался его отец Борис Александрович.

«Мой муж умер в 1975 году, оставив кучу патентов на изобретения, так и не успев защитить кандидатскую диссертацию, – вспоминала Людмила Харитоновна. – Нам постоянно не хватало денег. У меня была маленькая зарплата, а он был заведующим лабораторией, но без учёной степени и получал тоже мало… Потом, работая на заводе, ему приходилось лишь тратить нервы. Борис приезжал из райкома, набив полный рот лекарств. Он пару лет проработал директором и после двух инфарктов умер».

От такого вселенского негатива здоровье вокалиста «Аквариума» серьёзно пошатнулось. Он съездил на несколько недель в Москву, затем взял академический отпуск и долго лечился. Его настроение скатывалось вниз по спирали, в чёрную яму депрессии.

«Была компания, которая жила вместе, потому что ей это было интересно, – с ностальгией признавался Гребенщиков. – Теперь мне в большей степени интересно одиночество и занятие не музыкой, а чем-то другим».

В те времена Борис частенько коротал вечера у Анатолия «Кита» Ромма, который приходился родственником известному кинорежиссёру Михаилу Ромму. В лице Кита создатель «Аквариума» обнаружил не только обладателя орлиного носа и печатной машинки, но и человека, глубоко разбиравшегося в современной поэзии. Анатолий был ярким представителем «шестидесятников», дружил с Бродским и блестяще читал его стихи с аутентичной интонацией. Каждый вечер в коммунальной квартире Ромма, стены которой были исписаны эпиграммами, собиралась творческая интеллигенция – от экзальтированных театралок до музыкантов, фотохудожников и других деятелей неофициального искусства. Литературные чтения и веселье продолжались всю ночь, а утром, проснувшись на полу, гости знакомились более вдумчиво и отправлялись пить пиво.

Такой богемный образ жизни был близок Гребенщикову. Неслучайно идеолог «Аквариума» позднее неоднократно вспоминал о Ките, выделяя его ключевую роль в формировании собственных взглядов.

«Был такой замечательный человек, его звали “Китаец”, – рассказывал Гребенщиков. – Это кличка была такая, потому что он родился в Китае. Он был на несколько лет меня старше и относился к поколению, которое слушало джаз и любило стихи. Благодаря ему я узнал Окуджаву. “Китаец” повлиял на меня сильнее кого бы то ни было, показав пример рыцарского отношения к людям. Кроме того, он меня сильно поддерживал, когда я начинал писать песни. Кит без лишних слов провёл мысль: делай, что делаешь, и никого не слушай. В мире есть вещи, которые нельзя назвать словами. Это как у Борхеса – в загадке про шахматы не должно быть слова “шахматы”. В 1977 году Кита убили, то ли кагэбэшники, то ли менты – неизвестно».

Потрясённый Борис часто начинал концерты «Блюзом для Кита», в котором были следующие строки:

 
Ты бросил всех, кто брал твою кровь,
их горе безмерно,
Ты бросил всех, ты бросил их вновь,
ища перемены,
И пусть им будет сладко во мгле,
Не верю я, что долго земле
Ты будешь верен…
 

В этот непростой период Гребенщиков начал ещё сильнее налегать на чтение – от трудов по индийской философии до фолиантов Толкина в оригинале.

«До Lord of the Rings я воспринимал произведения литературы как интересную, забавную, трогательную, но совершенно постороннюю вещь, – признавался Боб. – А тут я столкнулся с книгой, которая описывает меня самого – и не просто описывает, а обо мне напрямую говорит. В Толкине меня потрясло отсутствие декоративности, там всё, как я это понимаю. Вопросы благородства, чести, долга стоят так, как они стоят для меня в реальной жизни. Поэтому эта книга говорит про тот мир, в котором я живу».

К началу весны 1975 года Борис немного оттаял и написал несколько песен: «Время любви пришло», «Манежный блюз», «Хвала Шри-Кришне», а также композиции «Боги» и «Стань поп-звездой», посвящённые беседам и дискуссиям с Горошевским.

«Я помню, году в семьдесят пятом мы шли по Московскому проспекту вместе с Бобом, – вспоминал Горошевский. – Я спросил у него: “Чего ты боишься больше всего на свете?” А он ответил: “Старости”».

Так случилось, что вскоре в блокноте у идеолога «Аквариума» появились ещё несколько произведений – в частности «Мозговые рыбаки» и странные стихи про графа Диффузора. Кроме того, он начал исполнять в акустике абсурдистскую притчу «Мой муравей», написанную на древний текст Гуницкого и вошедшую спустя несколько лет в легендарный альбом «Треугольник».

В скобках заметим, что к тому времени неунывающий Джордж устроился работать лифтёром и с головой погрузился в театральную среду.

«Я ушёл из медицинского института и, чтобы закосить от армии, сымитировал сотрясение мозга, – утверждал Гуницкий. – В те годы это было сделать элементарно. Прикладываешь к голове мокрый платок и бьёшь по одному и тому же месту ложкой сам себя. Потом едешь на комиссию. Гребенщиков помог придумать тупейшую версию – на репетиции упал и головой ударился о барабанную стойку. Вот и всё».

Любопытно, что после ухода из группы Джордж по-прежнему продолжал общаться с друзьями из «Аквариума». Внешне казалось, что никакой трагедии не произошло, и многие годы этот миф успешно поддерживался его участниками. На самом деле Бориса эти странные отношения напрягали, и он посвятил Гуницкому хлёсткую эпиграмму, написанную с небольшой оглядкой на Пушкина:

 
Наш Джордж, он был, по мненью многих
Торчков глухих, но в торче строгих,
Неслабый малый, но педант.
Имел он ломовой талант
Долбаться «Сопалсом» без меры,
Любую дрянь со смаком пил
И вызывал облом у дам
Остротой в стиле «а-ля хам».
 

Оставшись в итоге без барабанщика, «Аквариум» оказался в непростой ситуации. Никакой замены Джорджу на горизонте не наблюдалось, и ситуация казалась безвыходной. «Мы ожидаем, что ударника нам пришлёт Бог, Карма или Дао», – невесело шутил Боб на редких репетициях.

«При мне “Аквариум” сменил нескольких ударников, а акустическая программа игралась вообще без них, ко всеобщему удовольствию, – вспоминал Марат. – Самым ужасным был, конечно, Джордж. Талантливый человек во всём, кроме музыки, он некоторое время честно пытался усовершенствоваться – к примеру часами стучал по мягкому сиденью от стула… Затем он начал собирать коллекцию конгов – любых предметов цилиндрической формы, один из торцов у которых отсутствовал, а по второму можно было бить пальцами. Поскольку лучше всего под это подходили урны для бумаг, а Джордж был всеобщим любимцем, вскоре помещение для репетиций от обилия подаренных урн стало похожим на крематорий».

В те же дни Андрей Романов, который буквально разрывался между театром и «Аквариумом», с небывалым азартом продолжал осваивать флейту. Поддерживаемый музыкантами из группы ZA, он переписал аранжировки для «Аббатской дороги» и «Мозговых рыбаков», заменив фортепианные оркестровки на новый инструмент. Похоже, что таким причудливым образом и рождался саунд раннего «Аквариума».

«Мы записали новый альбом “Притчи графа Диффузора” через неделю после того, как Дюша взял в руки флейту, – рассказывал Гребенщиков. – А там половина альбома – это флейта, и произошло это всё мгновенно… И мы, не имея возможности записывать электрические песни, фиксировали на плёнку сорок минут акустических композиций, худшие из которых приближались к нормальной советской эстраде, а лучшие – к характерному абсурду».

Мне вспомнилось, как на одном из бутлегов я наткнулся на редкое интервью The Doors, которое музыканты дали после выхода дебютного альбома. В один голос Моррисон с Манзареком заявили радиоведущему, что их следующая запись будет совершенно другой. И подробно объяснили почему. Мол, в тот раз они оказались в студии впервые, не имея понятия о работе саундпродюсера. Теперь же, получив минимальный опыт, они твёрдо знали, чего именно делать не надо.

Судя по всему, нечто подобное произошло и с Гребенщиковым. После записи «Искушения» он освоился в университетской каморке, отчётливо представляя, как пользоваться микшерным пультом и где можно одолжить комбик для бас-гитары. Кроме того, Боб научился играть на гармошке и, наслушавшись Марка Болана, запел «о том, что накопилось на душе», – конечно же, не без привкуса стёба.

Стоит заметить, что эта запись оказалась первым релизом «Аквариума», в котором участвовали Дюша и Фан, что добавило ансамблю необходимой свежести. А зафиксированные на плёнку «Время любви пришло», «Манежный блюз», «Мой муравей» и «Прощание с “Аббатской дорогой”» позднее всплывали в репертуаре «Аквариума» – как на концертах, так и в студии.

«Во время записи мне было безумно интересно, потому что всё оказалось внове, – признавался Миша Файнштейн. – Никакой аппаратуры, никаких обязательств ни перед кем. Всё абсолютно честно».

Эта сессия стартовала весной 1975 года, но, как следует из найденного недавно рукописного «Дневника “Аквариума”», композиция «Мозговые рыбаки» была записана немного раньше – ещё в декабре, в процессе дружеских предновогодних возлияний.

«Аппарат на записи у нас стоял практически тот же, но инструментов заметно добавилось: гармошка, клавиши, флейта и бас, – объяснял Армен Айрапетян. – В отличие от “Искушения”, Джорджа на альбоме не было – он был накрепко связан с театром Горошевского, а там на деятельность “Аквариума” смотрели косо. Впрочем, качество от этого только выиграло – вместо Гуницкого появились сильный по технике Фан, который отвечал за бас и перкуссию, и музыкально образованный Дюшка. Вокал у Гребенщикова стал похож на вокал, да и сам Борька порядком усилился, перестав пугать всех воплями на тему «мой ум сдох»… Закономерно, что качество “Притч графа Диффузора” получилось на порядок выше, а реакция друзей оказалась благожелательной, поскольку песни стали мелодичными, а тексты – понятными. Конкретно для меня эти два альбома несравнимы, они словно вынырнули из разных вселенных. Один – это концепция, а другой – проблемы личной жизни Бориса Гребенщикова».

******************************************

Зимним вечером 1975 года в студенческом книжном клубе «Эврика», расположенном невдалеке от метро «Парк Победы», проходила лекция «Пути развития современной музыки». Известный джазовый гуру Владимир Фейертаг собрал полный зал длинноволосых меломанов, среди которых выделялись битломан Коля Васин, идеолог местных хиппи Гена Зайцев и фотограф Андрей «Вилли» Усов.

«Как вы, наверное, знаете, рок-музыка возникла не в Калуге», – откашлявшись, начал мероприятие Фейертаг. Проиллюстрировать эту мысль был призван фолк-ансамбль «Акварель», выступавший в тот вечер неполным составом: Юрий Берендюков – на гитаре, Николай Марков – на скрипке и Сева Гаккель – на виолончели.

Глядя в одну точку, Сева исполнял композиции Нила Янга и Пола Саймона, а глуховатый звук его инструмента превращал мероприятие из просветительского в психоделическое. Никто даже не догадывался, что это был не только дебютный концерт Гаккеля в составе «Акварели», но и его первый рок-концерт вообще. В благочестивом облике одетого в чужую джинсовую куртку музыканта сквозило нечто аристократическое и благородное. И это ощущение оказалось не обманчивым.

Вслед за симпатичной «Акварелью» на крохотную сцену вышел «Аквариум» в усечённом составе: Борис + Дюша + Фан. Фотограф Андрей «Вилли» Усов вспоминал, что Гребенщиков подыгрывал себе на губной гармошке и акустической гитаре. На сомнительном инструменте фабрики имени Луначарского он умудрялся брать нелегальные блюзовые аккорды и мягко улыбался этим небесным звукам.

Часть песен Боб извлёк из черновиков, а часть – из репертуара певицы Джони Митчелл, о существовании которой знало лишь несколько человек. На эпической фразе I came across the child of god на сцену выскочил неизвестный барабанщик, ровненько отыграл всю композицию и неожиданно исчез. Жирная точка в концерте была поставлена идеальным образом.

После этого перфоманса Гаккель зачехлил виолончель и поехал домой, впечатлённый увиденным. Несмотря на упрощенный звук, он почувствовал в этой музыке что-то родственное.

«Однажды ко мне заглянули знакомые и принесли плёнку с альбомом “Аквариума”, – рассказывал Гаккель. – Я пошёл в гости к своему другу Лёше Голубеву, и мы вместе с его сестрой прослушали запись “Искушение святого Аквариума”. Я никак не мог сформировать своё мнение, и мы ещё долго разговаривали на эту тему».

Так сложилось, что в те дни, когда бывший выпускник музыкальной школы разбирался с архитектурой абсурдистских произведений «Аквариума», на одной из вечеринок он познакомился с Гребенщиковым. События развивались стремительно – уже через несколько дней они сидели дома у Гаккеля и самозабвенно музицировали. Боб играл на старенькой гитаре, а Сева – на чужой виолончели. Для разминки они воспроизвели несколько композиций Mott the Hoople, и под сводами старинного дома дуэт гитары и виолончели прозвучал не как английский фолк и даже не как американский бард-рок. Это было нечто принципиально новое.

«Весной появился Севка, и первое, что мы репетировали, была композиция “Время любви пришло”, – поведал мне Гребенщиков историю появления Гаккеля. – Тогда скрипач Коля Марков из “Акварели” недолго поиграл с нами, и мы придумали очень красивый рифф. Потом долгие годы он меня будоражил, как больная совесть, потому что никуда не был записан».

К тому времени Гаккель забыл про предыдущую группу и полностью растворился в «Аквариуме». Не без волнения он собирался дебютировать на рок-фестивале в ДК Ленсовета – при участии групп «Санкт-Петербург» и ZA. Но под предлогом «майских праздников» испуганные размером толпы чиновники отменили мероприятие в самый последний момент. И тогда бесстрашный Лёня Тихомиров предложил публике продолжить праздник жизни в Ольгино. Туда ринулось более сотни зрителей, но вскоре приехали свинцовые люди в штатском и вырубили электричество.

«Делать было нечего, и мы побрели на залив, – печально вспоминал Гаккель в своих мемуарах. – Я, Боб и Коля Марков расчехлили инструменты и решили поиграть на пляже. Мы сидели на каких-то ящиках, а вокруг нас возлежали люди. Кто-то, засучив штаны, бродил по воде. Это был настоящий рок-фестиваль. Таким оказалось моё первое выступление в этой группе».

Для «Аквариума», состав которого постоянно мутировал, появление Гаккеля стало важным приобретением. За четыре года у группы обозначились видимые очертания – но скорее на уровне идеи, чем строго выверенной формулы. Были песни, в которых практически не существовало аранжировок. Вдобавок ко всему ушёл Джордж, Дюша пропадал в театре у Горошевского, а Фана и Колю Маркова должны были призвать в армию. Всю эту зыбкость Борис ощущал кожей и пытался хоть как-то ситуацию изменить.

«Акустическая музыка, которую мы исполняем, может быть очень хороша для нас, – рассуждал тогда Гребенщиков. – Но люди, пришедшие нас слушать, не могут выдержать больше, чем пять или шесть вещей. И это не их вина. Дело в том, что такой состав, как сейчас, не в состоянии обеспечить ту гибкость и неожиданность музыки, игру без которой можно предоставить кому угодно, но не нам. А замыкаться в сплошной авангард не дело, ибо это – не наша задача».

Безусловно, в этой пессимистичной рефлексии присутствовало здравое зерно. Но в то же время жизнь не забывала подбрасывать музыкантам всевозможные сюрпризы. Так случилось, что в апреле 1975 года они внезапно обнаружили себя на фестивале английского кино в Таллине – правда пока еще без Севы Гаккеля. Истории об этом искромётном приключении я слышал неоднократно, и, хотя смысл всех «телег» был примерно одинаков, мне особенно понравилась версия Боба Гребенщикова.

«Это была типично аквариумовская ситуация, – писал Борис в одном из неопубликованных интервью. – На примате ко мне подошёл незнакомый человек, который читал газету “Правда”, и взволнованно сообщил: “Здесь написано, что в Таллине идёт Yellow Submarine!” Я говорю: “Надо ехать!”, и кидаю призыв, на который откликаются Фан, Родион, Марат и Дюша, которые едут со мной. И увидев там нарисованный от руки плакат Yellow Submarine, мы встали на колени, прямо в грязь, перед этой штукой. Потому что иначе было нельзя».

Под сильнейшим впечатлением от битловской сказки внуки графа Диффузора вернулись в Питер крайне воодушевлёнными. Теперь нашим героям казалось, что жизнь распахнула перед ними все окна настежь. А вдалеке, переливаясь игривыми красками, висела в небе огромная радуга.