Текст книги "Аквариум. Геометрия хаоса"

Автор книги: Александр Кушнир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

К окончанию зимы 1992 года «Русский альбом» был записан. Затем он ещё довольно долго дорабатывался, но это выглядело по-своему логично.

«Мы наконец-то закончили микшировать маленький инструментал, который там должен быть, – отчитывался Гребенщиков в интервью “Комсомольской правде”. – Практически шесть месяцев мы возились, чтобы найти органичный порядок песен и сделать правильную обложку… Для меня очень важно, чтобы альбом был точно сделан, чтобы печать была хорошей и всё остальное. Мне хочется потратить время и выпустить его по-настоящему».

В итоге тираж оказался напечатан лишь в конце осени – на курёхинском лейбле «Курицца Рекордс». В Москве пластинка стала продаваться только в январе 1993 года.

Примечательно, что пока альбом так долго редактировался и издавался, через студию «Колокол» начал активно распространяться демо-вариант, который Липницкий неосмотрительно дал послушать Саше Агееву. На этой версии, стихийно названной «Кони беспредела», не было инструментальных фрагментов Сакмарова, зато присутствовали композиции «Сувлехим Такац» и «Нью-Йоркские страдания», которые исполнялись на концертах, но в пластинку не вошли.

Результат тем не менее превзошёл все ожидания – независимо от того, слушал ли меломан кассетный бутлег или роскошный винил с кокетливым плакатом внутри. Напряжённость и монохромная чёрно-белая графика «БГ-Бэнда» напоминали дарк-фолк в духе акустических Current 93. Гребенщиков, случайно или гениально, попал в нерв своего времени – в данном случае раздрая и расхриста. И никогда дрожь его голоса так не соответствовала дрожи горизонта, дрожи рук и неуверенности – ни в будущем, ни в прошлом.

«Красота во все периоды истории являлась единственным абсолютом, который мне известен, – рассуждал Борис во время поездки “БГ-Бэнда” на Соловки. – Бога абсолютным считать трудно, ибо он выше понятий. Остаётся красота – как единственное, что реально. Когда начинаешь вспоминать, а что же в моей жизни было реальным, то получается, что не это, не это и даже не это. Остаётся смысл, для меня по крайней мере, только в красоте. Но если это красота, то она абсолют – как окно к Богу».

КУСОК
ЖИЗНИ

«В жизни случаются две трагедии: первая – не получить то, о чём мечтаешь, а вторая – получить».

Оскар Уайльд

Вскоре после московской сессии гитарист Лёша Зубарев получил от БГ кассету – с просьбой разучить композиции для грядущих концертов «Русского тура».

«У меня тогда от “БГ-Бэнда” шли по коже мурашки – как здорово это всё работало, – вспоминал Алексей. – Я понимал, что Борис собирал новую группу интуитивно, и лишний раз в этом убедился, когда внимательно прослушал плёнку. Как я и предполагал, все композиции звучали очень органично, и гитара там была не нужна. Но к заданию я подошёл творчески и за несколько дней подготовился к туру».

Летом 1992 года Гребенщиков получил приглашение выступить в Израиле, где экспериментальное трио Зубарев – БГ – Сакмаров впервые исполнило новые композиции «Лётчик» и «Царь сна». Интересно, что подобный состав случился не от хорошей жизни, просто организаторы могли оплатить только троих музыкантов.

«Нам стало любопытно а что мы можем сделать без аккордеона? – вспоминал Гребенщиков. – Мы пытались сыграть “прямо с разбега” новые песни, и получилось не очень убедительно. Но впервые они были исполнены именно в Израиле. Это был прообраз будущей группы».

Звук получался непривычным – на первый план стали выходить галлюциногенные духовые Сакмарова и длинные гитарные проигрыши, до которых Зубарев был охоч ещё в «Сезоне дождей». Тайный поклонник Роберта Фриппа, этот мастер вкрадчивых звуков начал придавать песням Гребенщикова другой объём и неожиданные оттенки.

«В Израиле у нас возникло новое групповое ощущение, – утверждал Зубарев. – Мы понимали, что идём к какому-то принципиально другому этапу».

Так случилось, что к этому времени отношения внутри «БГ-Бэнда» вплотную приблизились к стадии «расцвета упадка». Одной из причин стала череда финансовых катастроф, когда обещанный гонорар (в виде автомобиля «Жигули» или стиральных машин «Вятка») музыкантам попросту не предоставлялся.

«Непринуждённая творческая обстановка давала необходимый заряд энергии и бодрости в моей работе, – грустно шутил Кайбиянен. – Но для высоких результатов этого было мало, и я не считаю, что сделал всё от меня зависящее».

В самый разгар экономических катаклизмов родственник Сакмарова арендовал для съёмок клипа речной катер, и жизнь «бродячего оркестра» превратилась в бурный фейерверк – с ящиками итальянской граппы и очередным «партизанским отрядом» весёлых девиц. Но вернуть кредиты Кайбиянену не удалось, и он был вынужден исчезнуть с горизонта. Так Гребенщиков лишился ещё одного директора-добровольца.

Кроме того, сразу же после выступления на рок-фестивале в Сочи музыканты «БГ-Бэнда» устроили на адлерском пляже ночное побоище, после которого группа прекратила существование. Мне удалось выяснить, что Березовой не смог поделить с Зубаревым гитарные партии, а Решетин с Сакмаровым – насущные гонорары. Как признавался позднее один из участников этого карнавала, «мы тогда лаялись как псы – преимущественно из-за денег».

«После мероприятия я ушёл спать, а ребята ещё долго выясняли отношения, – признавался Гребенщиков. – Утром несколько музыкантов пришли ко мне и сказали, что играть в этом составе они больше не могут. Я и не удивился – это витало в воздухе. Березовой пил невыносимо, Петя Трощенков интересовался только собой, а Сакмаров что-то не поделил со Щураковым и уговорил меня больше не играть с ним».

Последним звеном в цепочке неприятностей стал подвиг новой барышни-директора, которая забыла взять билеты из Адлера для Зубарева и его родственников. Уволена она была прямо в самолёте.

«Мы тогда жили на абхазской земле, в пансионате под названием “Гребешок”, – вспоминал Сакмаров. – Через день после нашего отъезда там высадился боевой грузинский десант и не оставил от пансионата камня на камне. От войны нас спасло только чудо, а о том, как оттуда выбиралась группа “Наутилус Помпи-лиус”, я слышал от Бутусова и Кормильцева множество “весёлых историй”. Как бы там ни было, в судьбе “БГ-Бэнда” была поставлена жирная точка».

Вскоре к Гребенщикову, Сакмарову и Зубареву примкнул профессиональный анархист Саша Титов, исколесивший к тому времени половину Европы в составе «Поп-Механики».

«Сакмаров – всегдашний дипломат и любитель выступлений стадионного масштаба – сказал, что Тит снова хочет играть со мной, – рассказывал мне Борис. – Мы встретились в клубе ТаMtAм, и Саша подтвердил, что готов играть вместе. Поскольку “БГ-Бэнд” закончился, мои руки оказались свободны. И я с радостью принял предложение восстановить “Аквариум” с новыми людьми».

Осенью 1992 года Титов привёл барабанщика Лёшу Рацена из «Телевизора», что ознаменовало появление за спиной у Гребенщикова прочной ритм-секции. Дополнив состав перкуссионистом Андреем Вихаревым, Борис в союзе с Титовым и Сакмаровым не смогли окрестить новый проект иначе как – «Аквариум». О чём они торжественно заявили в одном из эфиров Саши Липницкого на «Радио России».

«Новый “Аквариум” занимается исследованием музыкальных глубин, разработкой каких-то пластов, – рассуждал тогда БГ. – В то время как прежний “Аквариум” в большей степени ехал на энергии того, что уже было сделано».

После концерта в театре петербургского Дома пионеров и затем во время гастролей в Рязани и Смоленске Гребенщиков объявил в микрофон, что выступает группа «Аквариум». А в январе 1993 года в холодном зале ДК Горбунова обновлённый состав организовал встречу со столичной рок-прессой. Информационным поводом для брифинга стало воскрешение легендарного бренда и запоздалая презентация «Русского альбома».

Самые кайфовые представители «поколения дворников и сторожей» с грохотом расселись на стульях, стоявших перед сценой. Гребенщиков расположился между двух Алексеев – по-видимому, чтобы лучше исполнялись желания. Слева от него восседал гламурный Лёша Рацен, справа – эфемерный Зубарев, кудрявый ангел в круглых очках. За ним окопался Сакмаров, на чёрной футболке которого красовался ультрарадикальный слоган «No Sex». Периодически Олег Адольфович закатывал глаза к небу, контактируя с гостями сугубо в эзотерическом ключе. После дежурных приветствий Борис пододвинул стул поближе к народу, и… рок-н-ролл стартовал.

«„Аквариум“ – не образ жизни, а знамение, – Борис Борисович достал из запасников весь арсенал заготовок, отточенных им за годы общения с Курёхиным. – Мы – бурлаки, и это серьёзно. Из Небесного Иерусалима вытекает Небесная Ганга. Вдоль её берегов мы и бурлачим. Кроме того, в каком-то измерении Небесная Ганга пересекается с Волгой».

Ближе к финалу из-за кулис нарисовался Саша Титов – с бутылочкой воды в руках. Он всё банально проспал, но выглядело это символично – «я, мол, снова с „Аквариумом“, но пока ещё не на все сто». Я что-то спросил у него про «Колибри», дебютный альбом которых Тит продюсировал. Басист «Аквариума» что-то ответил. Гребенщиков не без интереса наблюдал за нашей беседой, а затем торжественно изрёк: «Когда восстанет король Артур, это будет для нас сигналом». Пресс-конференция завершилась на жизнеутверждающей ноте – словно лучшие песни композитора Соловьёва-Седого.

После акции мне удалось перекинуться с музыкантами парой слов. Помню, что Сакмаров даже обиделся – мол, почему Титову задали вопрос про «Колибри», а ему – не задали. «Большой грех такой образ портить», – выкрутился я, убирая в сумку сигнальный экземпляр «Русского альбома». В это время Борис Борисович сидел в углу гримёрки, тихо бормоча под нос какие-то мантры. У меня накопилось немало вопросов, но врываться в этот оазис вселенской гармонии мне показалось грешно. И я решил не рушить ауру.

Возможно, в тот момент БГ размышлял о побочном эффекте «Русского альбома». И хотя на обложке диска не значилось слово «Аквариум», концертные афиши с легендарным названием уже облепили зимой 1993 года многие русские города. Вполне естественно, что этот факт вызвал бурную реакцию у Дюши, Фана, Ляпина, Губермана и Фагота. Но больше других неожиданным ребрендингом был возмущён, как несложно догадаться, Всеволод Яковлевич Гаккель.

«Я узнал, что Титов снова играет с Гребенщиковым, – негодовал ветеран “Аквариума”. – Руководствуясь какими-то соображениями, Боб решил переименовать свой оркестр в “Аквариум”. Но он не обратил внимания на то, что эта группа стала ещё и нашей. Каждый ансамбль имеет срок жизни, и когда музыканты расходятся, вместе с ними умирает и имя. Когда Боб назвал новый состав этим именем, в этом был элемент пьесы абсурда. В тот момент БГ лишил нас прошлого, и оно просто перестало существовать».

***********************************************

Весной 1993 года реанимированный «Аквариум» отправился в новый тур по Волге – именно в поволжских городах было решено обкатать сыроватый репертуар. В пресс-центре МИДа прошла конференция, где в расслабленной форме банда похмельных бурлаков заявила о старте «дружественного визита древнеегипетской делегации к берегам великой русской реки».

«Мы тогда искали некий пафос», – сдержанно улыбался выходец из театральной среды и новый директор группы Михаил Гольд.

Тур с фееричным названием «По Волге гуляет Рамзес молодой» по традиции оказался весёлым. Он сопровождался дикими саундчеками, на которых исполнялась вся рок-н-ролльная классика – от The Who до Grateful Dead.

«Мы эту музыку слышали совсем другими ушами, – уверял меня БГ. – Получалось так, что всё важное, что было сказано в шестидесятые в Англии и Америке, в России до сих пор не прозвучало. И мы решили воссоздать ту часть культуры, которой здесь не хватало».

Музыка доносится из вечности и запечатлевает время. Абсурдистский менуэт «Науки юношей питают» мог украсить как легендарный «Треугольник», так и записанный спустя почти два десятка лет альбом «Пятиугольный грех». Написанное ещё в Лондоне «Королевское утро» было аранжировано в необычной барочной манере. Эпический «Царь сна» являл собой попытку создать своеобразную версию Iron Butterfly. Из мини-поэмы «Назад к девственности» музыканты сделали фривольную пьеску, звучащую так, словно её исполнял оркестр под управлением Джорджа Мартина.

Самой свежей оказалась придуманная в Алма-Ате «новая вокально-фортепианная психоделика» «Отец яблок» – первая композиция, созданная этим составом от начала и до конца. Её даже не успели обкатать на концертах, а мелодию додумывали в студии, в процессе записи нового альбома.

Судя по реакции зрителей, маршрут археологической экспедиции был выбран правильно. Чтобы завершить раскопки, питерским аргонавтам оставалось нарыть никому не ведомый культурный слой. Всё дело в том, что ещё в начале девяностых Гребенщиков серьёзно подсел на историю египетских фараонов, с огромным энтузиазмом изучая «убедительную библиотеку», приобретённую им в Лондоне. Лидер «Аквариума» читал запоем историко-мистические труды, параллельно соотнося египетские божества с современной русской действительностью. Вскоре в голове у БГ родилась эпохальная строчка «Рамзес IV был прав», а также яркий слоган: «Три самые выдающиеся личности в истории мирового рок-н-ролла – это Будда, Рамзес IV и то существо, которое вдохновляло The Beatles».

Все потоки времени непостижимым образом слились в одну реку. Так рождалась идея пластинки «Любимые песни Рамзеса IV», которая на половину корпуса опередила написанные вскоре Ильёй Кормильцевым тексты про Тутанхамона и «Титаник».

«Мы поставили перед собой сверхзадачу создания acid-альбома, который помог бы каждой песне стать дверью в определённую вселенную, – заявил Гребенщиков накануне сессии. – Это уже “Аквариум” девяностых – музыка без занудности. В идеале я хочу создать русскую психоделику, которая будет на высоте 1968 года».

Записываться решили на рекомендованной Серёжей Курёхиным студии «Ленфильма», где Капитан фиксировал «Воробьиную ораторию». По словам композитора, это было единственное место в Санкт-Петербурге, где можно было внятно «уложить на плёнку» симфонический оркестр. Оставалось найти необходимую сумму, чтобы оплатить эту сессию. В тот момент музыкантов выручил Гольд – он «под честное слово» взял кредит, даже не предполагая, какой кошмар ждёт его впереди.

«Гонорар группы весной 1992 года колебался от трёхсот до пятисот долларов, и бюджета для записи не было совсем, – сокрушался Михаил. – В то время я совмещал деятельность в “Аквариуме” с обязанностями замдиректора в коммерческой фирме. И хозяин этой конторы Игорь Быстров дал мне “за красивые глаза” денег на запись».

Несмотря на то, что у Гребенщикова оставался тяжёлый осадок от сессии «Равноденствия», он дал согласие на эту авантюру – фиксировать новые песни в государственной студии.

«Первоначально нам хотелось отыграть весь материал “живьём”, – рассказывал Зубарев. – Но тут началась мощнейшая психопатия. Технические условия никакие, провода длиной сорок восемь метров, ни один сигнал до пульта не доходит… Какой микрофон ни ставь, от звука гитары и скрипок там не остаётся ничего. Криминал полный».

Вести дискуссию о саунде альбома «Любимые песни Рамзеса IV» достаточно сложно, особенно – прослушав в самом начале пластинки запись детского хора.

«Мы едва с ума не сошли, пытаясь зафиксировать на плёнку песню “Лётчик”, – вздыхал Сакмаров. – Мы не справлялись ни с аппаратурой, ни с мальчиками, которые носились по студии, как молекулы. И решили, что пусть они быстрее запишутся и пулей валят домой».

Выбор тон-ателье «Ленфильма», представлявшего собой огромный холодный зал, оказался ошибочным. Саша Титов утверждал, что с отрицательной аурой социалистического предприятия музыканты боролись как могли. Задымили студию индийскими благовониями, но от этих изнасилованных стен веяло скорее тяжёлыми опусами Вагнера или симфониями Шостаковича, чем психоделическими мотивами Махавишну.

«Альбом “Любимые песни Рамзеса IV” мы записывали только что сформированным составом, – вспоминал звукорежиссёр Саша Мартисов. – Музыканты, стиснув зубы, работали без комбиков и с какими-то очень странными барабанами. Это было тяжёлое испытание для всех – рок-группа и техперсонал “Ленфильма” друг друга просто не понимали».

«Во всём была виновата не студия, а конкретный урод по имени Миша, который этим богатством заведовал, – жаловался мне впоследствии Гольд. – Он перепился настолько, что не знал, как у него работает многоканальный пульт Mozart. В результате Мартисов должен был осваивать технику прямо по ходу записи. Было очень мало внутренней организации, и все понимали, что “Ленфильм” – это плохо, но оставалась надежда, что это стечение обстоятельств можно побороть».

Когда инструменты и вокал оказались прописаны, неожиданно выяснилось, что микшировать это богатство на «Ленфильме» просто невозможно. Пришлось перетаскивать болванки в студию «Мелодии» – к звукорежиссёру Юрию Морозову, который в свое время отказывался работать над «Равноденствием». В тот момент хиппи-мистик отмечал двадцатилетие выхода своего культового магнитоальбома «Вишнёвый сад Джими Хендрикса». Тряхнув длинными волосами и сбросив сигаретный пепел на пол, Морозов прослушал исходники и негромко молвил: «Большая часть сигналов у вас запорота, но я сделаю всё, что смогу».

Увы, даже после его ювелирной работы звук на «Любимых песнях Рамзеса IV» оставался сухим и невыпуклым. Несмотря на присутствие индийской тампуры и обратного рояля, аквариумовская психоделия напоминала не концептуальный альбом, а репетиционную запись, сделанную в полевых условиях.

«Абсолютно гениальная по замыслу и аранжировкам пластинка была убита по звуку, – с болью в голосе отмечал Сакмаров. – Она должна была получиться на уровне тяжёлых психоделических номеров в духе The Beatles и Хендрикса… В итоге как гашишный диск он звучал идеально, а как кислотный – не дотягивал».

«На “Рамзесе” мы развернулись вовсю, так в России никто не делал, – утверждал БГ. – Мы пошли на чудовищные расходы, чтобы сделать всё по-настоящему. У нас было желание сотворить что-то принципиально новое и нужное для этой культуры. Мы вышли одни в этот мир и попытались его преобразовать. Я не хочу хвалить “Аквариум”, но тогда мы шли абсолютно против шерсти. В кошмарных антисанитарных условиях мы всё-таки пытались жить по-человечески».

ОТКРЫТИЕ АЛМАЗНОГО ПУТИ

«Настоящий рок-н-ролльщик никогда не выходит на сцену без тысячи баксов в кармане. Если начнётся пальба и придётся опять прыгать в окно, при себе надо иметь доллары, и лучше – в мелких купюрах».

Джеймс Браун

В первой половине девяностых родной город Гребенщикова представлял собой унылое и небезопасное зрелище. Устоявшийся термин «бандитский Петербург» обозначал, что по вечерам всем лучше сидеть дома. Местную интеллигенцию в общественных местах не покидало ощущение правоты мудрого Джеймса Брауна – что вот-вот начнётся беспредел и надо будет резко сматывать удочки. В одну из тех мрачных зим Курёхин всерьёз задумался о переезде в Германию, а Гребенщикова даже посетило видение о том, как Россия погружается под воду.

«В Питере жить нельзя», – любил говаривать БГ в те хмурые времена. «А что же тогда с ним делать?» – вопрошали у него приятели. «Только уничтожить», – изящно парировал «городской Робин Гуд».

А пока сверкающий золотом шпиль Петропавловской крепости был виден не только водолазам, город на Неве наполнился множеством подпольных лабораторий, в которых производилось сырьё для расширения сознания. Для обладателей малиновых пиджаков наступил настоящий калифорнийский рай: запретные плоды рекой текли в культурную столицу отовсюду – из Амстердама и Лондона, Душанбе и Алма-Аты. В Москве картина была примерно такой же, но только масштабы оказались другими – механическая нагрузка на кладбища и морги увеличивалась не в арифметической, а в геометрической прогрессии.

«Перестроечный оптимизм успешно рассеялся, и на смену ему пришли настроения полнейшей эсхатологической безысходности, – писал критик Сергей Гурьев. – Затем рок-тусовка насытилась мраком и медленно потянулась в ночные клубы – ломать суставы в ритмах рейва».

В то голодное время играть концерты было негде, да порой – и не на чем. Многие реально сломались: кто-то бросил занятия музыкой, а кто-то навсегда остался «в небесах с бриллиантами». И только ваганты Гребенщикова упрямо продолжали свой поволжский тур.

«Во время гастролей русские иконы особенно ярко воспринимались под Revolver и кислоту, – признавался мне Борис. – Нам удалось найти фантастического немца-сталиниста, который в обмен на бюстики Ленина и Сталина выдавал нам мешки кислоты. И “Аквариум” этой кислотой был несколько раз сплочён».

«Это был период интенсивного напряжения в вопросах глубины познания мира, – интеллигентно комментировал эти духовные поиски Сакмаров. – Мы шли по стопам Тимоти Лири, Кена Кизи и Джона Леннона. При нашем суровом климате мы умудрялись выдерживать глубину подобных переживаний».

Удивительно, но именно в эту непростую эпоху судьба несколько раз улыбнулась «Аквариуму». Сначала Титову и Рацену неожиданно досталась двухэтажная пристройка в районе Фонтанки, где можно было круглосуточно записываться. За хроническую неуплату там были отключены телефон и ряд коммунальных услуг, но эти мелочи никого не пугали. Здесь собирались люди, которых интересовали исключительно приключения звуков, борьба и единство тембров. Вскоре к штатному аквариумовскому звукооператору Саше Мартисову добавился лохматый инженер Вадик, который курил огромные косяки, но обладал идеальным слухом и замечал неточности у Pink Floyd.

Часть аппаратуры на Фонтанке осталась от группы «Телевизор», а многоканальная студия TASCAM была подарком «Аквариуму» от музыкантов Crosby, Stills & Nash после концерта в Монреале.

Показательно, что эта техника, собранная «с миру по нитке», внезапно проявила человеческие качества. Она дышала и хотела работать. В итоге в этом сказочном пространстве были записаны альбом «Пески Петербурга» и несколько старых композиций, а также демо-запись «Наутилуса» «Титаник на Фонтанке», где Гребенщиков исполнил кормильцевский гимн «Я хочу быть с тобой».

«Впервые в жизни у нас была неограниченная по времени собственная студия, где мы могли делать всё, что угодно, – вспоминал лидер “Аквариума”. – Естественно, я набросился на это, как голодный пёс».

Затем Гребенщикову крупно повезло, и он запеленговал репетиционную базу, расположенную на последнем этаже знаменитого сквота на Пушкинской, 10. Любопытно, что соседи там оказались просто идеальные – музыканты «ДДТ», «Пикника» и «Двух самолётов». Осваивать новое акустическое пространство направили недавно разведённого Сакмарова, которого вскоре ожидали острые ощущения. Дело в том, что по ночам в огромной квартире бродили духи из разных эпох, а медведи с репродукций Шишкина сползали со стен и вели себя негостеприимно. Ещё был реальный местный кот, со снайперской точностью заявлявший свое право собственности на музыкальные инструменты.

«Когда духи отбивались от рук, нам приходилось идти на крайние меры, – уверял меня БГ. – Тогда из Пятигорска приезжал наш давний друг – ясновидец и духогон Григорий и задавал им жару. Духи на время успокаивались, но вскоре из картин опять начинали вылезать звери».

Стоит заметить, что жизнь в подобном режиме мало способствовала психическому здоровью Гребенщикова. Нужно было искать эффективное противоядие, и вскоре Борис его нашёл. Так случилось, что в районе 1993 года идеолог «Аквариума» плотно подсел на буддизм.

«По дороге в Берлин я прочитал книгу “Открытие алмазного пути”, – рассказывал Борис Борисович. – В самолёт я сел обычным человеком, а вышел из него законченным тибетским буддистом».

Последствия подобных метаморфоз не заставили себя долго ждать. Уже через пару месяцев БГ посетил Крым, где автор «Алмазного пути» и странствующий философ Оле Нидал проводил открытый сеанс перемещения сознания. В целом ничего сложного – у медитирующих пациентов в районе макушки открывалось небольшое отверстие, в которое при удачном стечении обстоятельств выталкивалось сознание – словно в момент смерти. На Гребенщикова подобное разъединение тела и духа произвело сильное впечатление. Пообщавшись с гуру-датчанином, который до превращения в буддиста был удачливым контрабандистом, Борис отправился на собственное сорокалетие «подводить итоги» в Непал.

Ехал он, что называется, на деревню к дедушке. «Всё очень просто, – напутствовал неофита скандинавский миссионер. – В Катманду есть ступа Боднатх, приходишь туда и спрашиваешь ламу».

Как известно, до Непала Гребенщиков добрался и ламу нашёл.

«Мы с женой не знали, куда едем, – вспоминал БГ. – Знакомая переводчица с большой задумчивостью сказала нам: “Объяснять бессмысленно. Увидите сами и всё поймёте”. Так мы и ехали из аэропорта в никуда – по улице, на которой грязь, какой в России мы ещё не видели. Толпы велосипедистов, под ногами – дети, коровы и собаки. И ни одного фонаря: вечером в Катманду на час отключали электричество, зато везде горели свечи. Но когда мы дошли до великой ступы Боднатх и поднялись на неё, всё стало ясно и понятно – мы приехали в правильное место».

Мир вокруг начал приобретать фактуру сна. Находясь между явью и грёзами, восхищённый паломник устроил в центре Непала «тибетское танго», а именно – неформальную презентацию нового хита «Не пей вина, Гертруда».

«Я пел ночью в пьянющем виде на главной улице Катманду, – радостно сообщил друзьям Гребенщиков. – И там для меня открылась другая вселенная».

После возвращения из рая БГ попытался расширить горизонты сознания музыкантов. Стены на Пушкинской, 10 были немедленно перекрашены в тибетский тёмно-красный цвет. На этом фоне Борис вдохновенно проповедовал основы буддизма, и вскоре знаковые слова «карма» и «чакра» прочно укрепились в лексиконе банды похмельных сиринов. Правда, сам процесс просветления происходил не без сопротивления материала. И если фраза «я сяду в лотос поутру посереди Кремля» воспринималась как стёб в духе Майка, то новейшая теория о «Волге-матушке – буддийской реке» сразу же натолкнулась на неприятие со стороны наиболее подготовленной части аквариумовского населения.

«Как человек, рождённый на Волге, я не мог согласиться с рядом тезисов из песни “Русская Нирвана”, – возмущался бывший житель Казани Олег Сакмаров. – Ни одного буддиста у нас отродясь не было. Сейчас они появились, но, скорее, экзотические. Я, конечно, на концертах любил поорать вторым голосом “Сай Рам, отец наш батюшка, Кармапа – свет души”, но орал я абсолютно по-русски, традиционно. По сути, для меня это была противоестественная песня».

***********************************************

К моменту написания «Русской Нирваны» и «Не пей вина, Гертруда» (в припеве которой затаилась строчка из «Гамлета» в переводе Пастернака) у «Аквариума» образовался целый блок «странных», по определению Гребенщикова, песен. Практически все они сочинялись в дорогах и разъездах. Уже рухнул «железный занавес», и, как следствие, часть концертов игралась в клубах Швеции, Германии и Израиля. На перепутье зарубежных приключений и поволжско-сибирских туров и была создана программа нового альбома «Кострома Mon Amour».

Географическая карта новых песен выглядела следующим образом: композиция про Гертруду была зачата в Новомосковске и отшлифована в Катманду, родиной «Кострома Mon Amour» стал Тель-Авив, а «Русская Нирвана» писалась в аэропорту Копенгагена. «Из сияющей пустоты» была задумана в Саратове, «Звёздочка» – в Питере и доработана в Стокгольме, а «Московская Октябрьская» нарисовалась ещё во время записи «Русского альбома». Композиции «Ты нужна мне» и «Сувлехим Такац» репетировались в ДК Связи в конце восьмидесятых годов, где вместе с БГ и Славой Егоровым их пытались записывать Дюша, Гаккель и Щураков.

«Мы решили использовать архивные боевики, чтобы вывести альбом из состояния тотального вальса, – рассказывал БГ. – Это был естественный ход, ибо все эти песни активно игрались на концертах “Костромы-тура”, давая возможность выйти в полный овердрайв и сказать человечеству всё напрямую».

Как-то под вечер, когда Гребенщиков в очередной раз «вылетел в овердрайв», ему пришло видение. Он внезапно осознал, что для насыщения российского нечернозёма тибетским буддизмом его музыке требуется меньше гитарного секса, а больше задумчивости и многозначительности. Борис почувствовал, что здесь будет уместен аккордеон Щуракова, наполненный тоскливым восприятием жизни слепого музыканта, который уже не мог передвигаться без посторонней помощи. И через два года после развала «БГ-Бэнда» лидер «Аквариума» вновь обратился к Сергею.

«Боб пригласил меня летом 1994 года, – вспоминал Щураков. – Он был очень благостным, подарил массу буддистских книг и начал врубать меня в тибетский буддизм. Перебирая чётки из сандалового дерева, он с воодушевлением рассказывал про обряд пховы и про дырку в голове, через которую сознание может входить и выходить туда-сюда».

Несмотря на идеологическую устойчивость православного Щуракова, между ним и новоявленным буддистом пошёл сильный ток. В блаженном состоянии обоюдного гипноза они аранжировали «Кострому», «Звёздочку» и «Сувлехим Такац».

«Я пришёл к Гребенщикову в квартиру на Невском проспекте, возле “Стереокино”, – рассказывал позже Сергей Михайлович. – Боб закрыл глаза и пел “Звёздочку”. И я начал негромко подыгрывать ему на аккордеоне. Сначала я не очень много говорил – просто наигрывал, а потом спросил: “Ну как? Хорошо?” Он говорит: “Да” – с закрытыми глазами».

В середине 1994 года «Аквариум» засел в студии записывать «Кострому». Работали на «Мелодии», в здании протестантской церкви Святой Екатерины на Васильевском острове. У Гольда начали выстраиваться контрактные отношения с крупной звукозаписывающей компанией «Триарий», и «Аквариум» наконец получил долгожданную финансовую свободу – время было не слишком ограничено и оставляло пространство для экспериментов.

На этот раз с причудами местной акустики сражался один из опытнейших питерских звукорежиссёров Саша Докшин, в активе которого числились победные сессии многих местных групп. Не подкачал Александр и с «Аквариумом» – внятно прописал барабаны Рацена, сделал убыстрённый звук на «Пой, пой, лира» и плейбэки на «Костроме», а также с настроением записал скрипку на «Звёздочке» и томный вокал сестёр Капуро в «Гертруде» и «Русской Нирване».

«Докшин очень правильно выставил звук, – делился подробностями Сакмаров. – Не суетясь, он создал отличный аналоговый саунд, на мой взгляд вполне сопоставимый с «Навигатором», который впоследствии писалcя на другом бюджетном уровне».