Текст книги "Аквариум. Геометрия хаоса"

Автор книги: Александр Кушнир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

LIFE ON MARS?

«Сложно жить в гармонии с хаосом».

Дэвид Боуи

Отец Михаила Файнштейна был потомственным ленинградцем и дослужился на флоте до звания капитана первого ранга. Но его сын пренебрёг карьерой морского офицера и пошёл учиться в инженерно-экономический институт. На занятия он практически не ходил, но, будучи человеком талантливым, учился «чуть ли не на пятёрки» и позднее стал системным программистом. Всё свободное время он любил коверкать на гитаре боевики Хендрикса, Сантаны и Клэптона: иногда – на загородных танцах, а иногда – на редких концертах, которые мало кто видел.

«Много странных вещей тогда происходило, – признавался мне Михаил в одном из интервью. – В моей первой группе “Фракция психоделии” мы пытались исполнять сложные композиции, которые никто из друзей не слушал. При этом The Beatles мы почему-то не любили, я их только потом принял. Зато нам казалось важным, чтобы музыканты внутри команды друг друга понимали… Мы были свято уверены, что научиться виртуозно играть можно будет и потом».

Как уже упоминалось выше, в институте Михаила видели крайне редко. Он предпочитал учёбе игру в преферанс с друзьями (звавшими его просто – Фан), а по вечерам слушал блюзовые пластинки. Позднее придумал себе идеальный бизнес – мастерски шил на педальной машинке «фирменные» джинсы и кепки. Где именно он добывал дефицитную ткань, не знал никто, но вырученных денег на жизнь хватало.

А жить Михаил Борисович любил шумно и весело. Дома у него красовались предметы мещанской роскоши: телевизор, виниловый проигрыватель и стереофонический магнитофон. При этом в кругу друзей Фан слыл гостеприимным хозяином – виртуозно миксовал чёрный чай с грузинским портвейном, разбавляя паузы рахат-лукумом собственного приготовления. Приятели могли завалиться к нему, скажем, в четверг и радостно играть в карты до понедельника. И поскольку в период обучения будущий рок-музыкант сменил немало школ, позднее среди его ровесников стала популярной классическая поговорка: «Кто не был его одноклассником, тот был его собутыльником».

Позднее гитарист «Фракции психоделии» рассказывал, что многие из его дружбанов оказались людьми непростыми – все они были задержаны при переходе государственной границы. Несколько лет они мечтали попасть на концерт Фрэнка Заппы и однажды спонтанно ринулись на один из финских рок-фестивалей, но, увы, не очень удачно.

Осенью 1973 года Фан судьбоносно знакомится с Борисом – по одной из версий, у выхода из станции метро «Московская», по другой – на концерте университетской рок-группы «Фламинго». Легенда гласит, что ровесники узнали друг друга мнемоническим путём – по фирменным пластинкам The Moody Blues и Джона Мейолла, крепко зажатым в натруженных руках. Получив от Гребенщикова предложение обменяться дисками, а заодно и помузицировать, новый знакомый не стал возражать.

«Когда Гребенщиков пригласил меня в “Аквариум”, я выступал в другой группе, – вспоминал Фан. – И меня потрясло умение Бориса складывать строчки в стихи. Я впервые увидел, что, оказывается, можно играть рок-н-ролл с русскими текстами, осмысленными и хорошими. После этого я сразу бросил свою предыдущую команду».

Вскоре двадцатилетний Файнштейн переключился с соло-гитары на бас, поскольку группу покинул Саша Цацаниди, уйдя из «Аквариума» в смутное никуда. Как затем он туманно мне объяснял – не по музыкальным причинам, а исключительно «шерше ля фам»…

Небезынтересно, что в дальнейших интервью Боб фамилию Цацаниди практически не упоминал. Вычеркнул его из памяти – впрочем, как и гитариста Эдика Шклярского, эпизодически репетировавшего с «Аквариумом». Возможно, Борис просто не хотел разрушать мифологию группы, которую уже ждали первые потрясения.

Но вернёмся к Файнштейну. Получив приглашение, Михаил где-то достал чешскую бас-гитару Jolana, которая постоянно фонила. Позднее в «Клубе Любителей Музыки» даже поговаривали о том, что во время записи «Искушения святого Аквариума» она стояла прислонённой к стене – в томном ожидании, когда же музыкант научится на ней играть. Любопытно, что прямо над гитарой висела какая-то психоделическая фотография, на которой гордо красовалась нескромная вывеска «Аквариум in baroque rock». Значение этой надписи, сделанной рукой Гребенщикова, никто не понимал, но масштаб претензий производил известное впечатление.

«Фан оставил за своей спиной вроде бы крутой состав, – рассуждал Джордж. – С появлением Миши группа вдруг обрела некоторую законченность и даже приблизительную завершённость».

Вскоре братья по духу обратили внимание, что их новый басист обладает ярко выраженным даром убеждения. К примеру, Миша мастерски убалтывал любого водителя довезти до его друзей инструменты и остатки скромной аппаратуры. Также Фан мог легко познакомиться на улице с симпатичной барышней, и буквально через пять минут она ехала к нему домой «на чай с рахат-лукумом». А в летние месяцы новобранец «Аквариума» реализовывал свой талант на курортах черноморского побережья, откуда возвращался в Ленинград с неизменно счастливой улыбкой.

Надо сказать, что на репетициях Фан не любил перенапрягаться, быстро забывая разученные партии. И уж тем более он не тратил много сил на то, чтобы запоминать названия песен, не говоря уже о пресловутых гармониях.

«Михаил Файнштейн – фигура противоречивая, – признавался впоследствии Гребенщиков. – Идея его игры сводилась к тому, что на концерте он становился так, чтобы видеть гриф моей гитары и по положению пальцев определять, какой аккорд играется в данную секунду».

Удивительно, что при внешнем раздолбайстве новый басист обладал явным системным мышлением. Кроме того, он на протяжении многих лет скрупулезно хранил все документы, тексты песен, письма музыкантов, фотографии и плакаты. Как внутри Михаила, Девы по знаку зодиака, сочетались эти несовместимые качества, было решительно непонятно. Пожалуй, среди всех членов «Аквариума» именно его архивы, связанные с историей группы, оказались наиболее внушительными. Так же, как и у басиста The Rolling Stones Билла Уаймена.

Пока же Фан акклиматизировался в группе, Джордж и Боб писали новые песни, в частности, «Менуэт земледельцу», «Блюз свиньи в ушах» и «Я знаю места». Пребывавший в состоянии вечной прострации Гуницкий вскоре открыл невдалеке от Сестрорецка нудистский пляж, на котором не было ничего, кроме обнажённых туристок и колючей проволоки, оставшейся со времён советско-финской войны.

«На острове мы проводили много времени, – рассказывал Анатолий Августович, который уже тогда слыл видным экспертом по индуизму. – Это место позволяло нам успешно выключиться из окружающей мутотени. Было тепло, и мы постоянно купались и ходили по пляжу голыми».

Мелочи охотно разрастались до размеров будущих легенд. В местном «кодексе чести» приветствовалось безудержное распитие сухого вина, сопровождавшееся распеванием песен и плясками у костра.

Однажды Фан, торжественно принятый в Орден острова Сент-Джорджа, попытался осквернить «святую землю» импортной палаткой и постоянной подругой, но в итоге был предан остракизму.

«В то время Остров, образуемый протоками реки Сестры, принадлежал совершенно другой вселенной, – вспоминал Гребенщиков. – Я помню, как мы переходили речку, становились на колени и целовали землю в качестве обряда допущения на Остров. Что казалось нам глубоко религиозным и правильным, поскольку это была неприкосновенная земля, явно принадлежащая другому измерению».

Вскоре в кругах «Аквариума» нарисовался ещё один инопланетянин – экстравагантный студент Родион, по паспорту – Анатолий Заверняев. Ещё в школе он пылко полюбил роман «Преступление и наказание» и лихо цитировал оттуда огромные фрагменты, поражая мегатоннами памяти одноклассников и педагогов.

Как правило, Родион встречался с новыми друзьями в шесть часов вечера у «Сайгона». В это культовое кафе, расположенное на углу Невского и Владимирского проспектов, ранее наведывались Довлатов и Бродский. Теперь здесь собиралась музыкально-хипповая тусовка: Володя Рекшан, переехавший из Евпатории пианист Сергей Курёхин, фотограф Андрей «Вилли» Усов и гитарист Лёня Тихомиров из университетской рок-группы ZA.

Кроме нескольких «центровых» кафе и острова Сент-Джордж, ещё одним «местом силы» сайгоновской тусовки стал кинотеатр «Кинематограф», расположенный в ДК им. Кирова.

«Особенно сильное впечатление на нас произвели фильмы “Орфей спускается в ад”, “Зеркало” и “О, счастливчик!”, – утверждал Родион. – И если кино с Малкольмом Макдауэллом оказалось для нас знакомством с самими собой, то после фильма Тарковского мы шли домой, полностью погружённые в себя».

С первых дней общения Анатолий Заверняев начал практиковать интенсивный обмен книгами – от «Мерзкой плоти» Ивлина Во и «Сцен из жизни богемы» Анри Мюрже до самиздатовских томов Кастанеды и прозы Мандельштама. Впоследствии я неоднократно слышал мнение о Родионе как об «идеальном носителе духа “Аквариума”». Он пребывал в постоянном академическом отпуске, регулярно злоупотреблял амфетаминами, слушал запоем Стравинского и служил яркой иллюстрацией звонкой фразы Гребенщикова о том, что «“Аквариум” – это не группа, а образ жизни».

«Кафе “Сайгон” было главной коммуникацией Невского проспекта, – пояснял мне позднее Анатолий Заверняев. – Центральные улицы также играли важную роль в наших прогулках и планах, белые ночи и так далее. И когда мы “пили всю ночь, гуляли всю ночь до утра”, то гуляли мы не по Купчино. И когда Гребенщиков позднее переехал жить на улицу Софьи Перовской, то с крыши его дома открывался изумительный по красоте вид на Казанский собор. И это действительно был “образ жизни”».

Как-то раз, после принятия конской дозы пятновыводителя Sopals, этот эпатажный персонаж явился в «Сайгон», сверкая зубами, выкрашенными в красный и чёрный цвета. В тот же вечер он похвастался, что планирует посетить военкомат и заявить о своих пацифистских взглядах. Позже потрясённый Гребенщиков включил фрагменты светских бесед про зубы Родиона в демо-запись «Таинство брака», посвящённую надвигавшейся свадьбе Армена Айрапетяна и прекрасной студентки Оли Липовской.

«Родион уверенно разыгрывал образ городского сумасшедшего и держался за него довольно долго, – скептически замечал Марат. – Практически ни в чём не участвуя и ехидно комментируя происходящее со стороны, он ухитрялся присутствовать буквально везде – будь то репетиции “Аквариума”, походы в “Кинематограф” или пьянки в окрестностях Инженерного замка».

***********************************************

После многолетних поисков удача улыбнулась автору, и мы наконец-то пересеклись с Родионом «во времени и пространстве». К этому моменту Анатолий Заверняев обитал в Апраксином переулке, отойдя от «великих дел» и со скрытой гордостью демонстрируя свой затворнический образ жизни. Тяжёлые шторы на окнах оказались плотно затянутыми, и определить в этом куртуазном полумраке, какой на улице год, было решительно невозможно.

«Тогда все любили валять дурака, – cверкая безумными глазами и белоснежными манжетами, разглагольствовал Родион. – Когда милиционер в метро увидел у меня на лбу пацифик, он чуть не упал с эскалатора. Судя по всему, этот рисунок произвёл на него сильнейшее впечатление. Я тогда даже не догадывался про эксперименты Хармса и делал все это неосмысленно. В своём роде это был “фрикаут”, поскольку все мы являлись детьми контркультуры и пытались придумать что-то неординарное, заполняя перфомансами любые паузы».

Мы пьём с Заверняевым крепкий чай и вспоминаем эпоху раннего «Аквариума» в окружении библейских картин художницы Тани Апраксиной. Боевая подруга Файнштейна и поэтическая муза Майка Науменко, она давно переехала в Америку, но сохранила тёплые воспоминания об этой квартире, превращённой ею в семидесятые годы в литературно-музыкальный салон.

«Мои гости представляли собой достаточно правдивый портрет тогдашнего авангарда, – поясняла Татьяна. – К примеру, Родион, шлявшийся по городу в разбитых шлёпанцах на босу ногу, покидая квартиру, пятился задом, не желая повернуться к хозяевам спиной. Частенько он оказывался босым на лестничной площадке, выйдя не только из двери, но и из своей обуви».

И вот остепенившийся, но по-прежнему элегантный Анатолий Заверняев начинает ироничный монолог об эволюции «Аквариума»:

«Первые сейшена у нас были исключительно эзотерическими и не очень удачными. На сцене, как правило, ничего не строило… Джордж промахивался мимо барабанов, органола у Вадика Васильева эпизодически не работала, Фана не было слышно, а Боб отважно дирижировал и пел: “Вы слышите меня, в ушах у вас свинья…” Всё это выглядело как полная лажа, но в воздухе витали обаяние и духовный подъём. Я считал, что группа смотрится очень драйвово, хотя мои приятели были убеждены, что это – полное фиаско. Потом Оля Липовская меня стебала, что в Ленинграде я – единственный фанат непопулярной группы “Аквариум”».

Первый концертный блин получился комом, но, наверное, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Вот что вспоминал в одной из наших бесед Гребенщиков об этих «весёлых стартах»:

«Был какой-то концерт, который формально являлся одним из первых выступлений “Аквариума”. Мы не умели ни играть, ни петь, и все эти недостатки приходилось компенсировать внешними аксессуарами. Я выходил на сцену с огромной железной цепью до самого пояса. У меня дома она исполняла эстетическую функцию, и на ней висел какой-то колокольчик. В нужный момент я надевал её на длинный жилет типа шотландского, хотя, на самом деле, это была лишь подкладка к плащу. Иногда, чтобы запомниться, я вплетал в волосы цветные ленты и красил бороду зелёным фломастером».

Спустя много лет Борис, близоруко щурясь, рассказывал, насколько для него была важной «работа с лицом». Корни подобной традиции, по его мнению, лежали в шаманских экспериментах Скримин Джея Хокинса – мол, чем отвязнее человек смотрится, тем эффектнее его шоу воспринимается зрителями. Также немалое впечатление на лидера «Аквариума» произвели фотографии The Rolling Stones, на которых музыканты были «с придурью»: одеты в красные штаны, с намазанными лицами – с намёком на то, что побывали «на другой стороне». И вернулись оттуда, чтобы помочь людям, уже имея при себе эти эзотерические знания.

«Боб предпочитал выглядеть на сцене необычно и даже вычурно, – утверждал Марат. – Отсюда все эти подкрашенные глаза, браслеты и ожерелья, белое лицо и странная одежда. Во всём этом ощущался некий привкус самодеятельности, но любительство всегда было свойственно ленинградским группам – в отличие от московских, с их почти идеальным качеством исполнения».

Тем не менее после нескольких сейшенов «Аквариум» начал обрастать поклонниками, и в особенности – стайками растрёпанных муз, которые талантливо маскировались под молодых журналисток. Это наблюдение Родиона подтвердили и другие участники группировки.

«Первое интервью “Aквариум” давал приблизительно в 1974 году, но оно так и не было напечатано, – припоминает Марат. – Корреспондентом газеты “Ленинградский университет” была юная девица, и вопросы у нее были необычайно глупыми. Боря ответил на некоторые, но вскоре потерял интерес и отправился на сцену репетировать. Поскольку девушка была симпатичной, Фан долго ей что-то объяснял, пока мы на него не наорали».

Надо отметить, что немного позднее Миша Файнштейн, умело камуфлируясь от антисемитов, присвоил себе нейтральную фамилию Васильев. По совету друзей он похитил её из паспорта своей первой супруги Зины, швеи-мотористки фабрики имени Володарского. С новой фамилией музыкант «Аквариума» легко устраивался на работу в самые серьёзные институты и «закрытые» предприятия. И никто лишних вопросов ему больше не задавал.

Небезынтересно, что, несмотря на бесспорный факт женитьбы, Файнштейн-Васильев имел репутацию отъявленного бабника. Приятели любили вспоминать историю, как Фан склеил в поезде студентку по имени Надя. Девушка настолько прониклась битническим духом «Аквариума», что сбежала из дома, позабыв на столе записную книжку с телефонами музыкантов. Перепуганные родители отнесли блокнот в милицию, по стрёмным адресам была устроена облава, и блудную дочь вернули в семью.

Вообще-то актуальная тема «“Аквариум” и слабый пол» всегда стыдливо замалчивалась – как самими участниками группировки, так и журналистами. Но Марат не стал важничать и поделился со мной фрагментами из светской жизни друзей.

«На Борю девицы вешались гроздьями без каких-либо усилий с его стороны, – доверительно поведал мне Армен Айрапетян. – И вождь “Аквариума” обязательно влюблялся в одну из них самым романтическим образом. Какое-то время в этой роли выступала Леночка Попова – дочь знаменитых артистов и впоследствии известная театральная актриса. В свою очередь, Джордж относился к женщинам равнодушно, по принципу “есть – хорошо, а нет – обойдёмся”. Вспоминаю, как на одной вечеринке некая прекрасная дама объявила, что отдастся нам всем. Пронырливый Лёня Тихомиров тут же пролез первым, а мы с Джорджем уселись возле двери, философски ожидая своей очереди. Но уже через пять минут увлеклись каким-то спором и начисто забыли, зачем мы тут сидим. После чего отправились на кухню подкрепиться и о девице больше не вспоминали, чем, вероятно, её очень сильно удивили».

ТЕОРИЯ МЕЛКОЙ РЫБЫ

«Искусство – ложь, которая позволяет нам осознать правду».

Пабло Пикассо

Весной 1974 года музыканты «Аквариума» решили сыграть несколько концертов с группой ZA, с которой они делили репетиционную комнату. Основу этого интернационального дуэта составляли вышеупомянутый Лёня Тихомиров и нью-йоркский флейтист Ричард Мейер, которому периодически удавалось вырываться в Ленинград. Оба ансамбля были по-настоящему дружны, не в последнюю очередь – как «товарищи по несчастью». Как-то они даже замутили на примате настоящий джем: Джордж придумал броское название «Электрик Птица», а Марат этот кайф попытался записать.

«Мы собрались полными составами: Боб, Фан, Джордж, Вадик Васильев, Ричард и я, – вспоминал Тихомиров в книге Shule Aroon. – Произнеся известную фразу Фрэнка Заппы “для тех, кто не понимает – мы играем в ля-миноре”, я взял на гитаре ля-минорный аккорд, Марат нажал на кнопку “запись”, и “Птица” полетела… Ричард на отличном англо-блюзовом языке выдал в микрофон: “Сегодня у меня много свободного времени, и я хочу вам рассказать об «Электрик Птице»”. Слова дали новый толчок, и полёт закончился нормально. Приземление “Птицы” было встречено всеобщим ликованием».

Через несколько недель группа ZA выступала на танцах в Ольгино. По договорённости им предстояло целый вечер развлекать аборигенов, что было невозможно – по причине отсутствия нужного количества песен. Поэтому по просьбе Тихомирова последний акт взяли на себя Гребенщиков с друзьями. Игрище в занюханном доме культуры ознаменовалось тем, что «Аквариум» выступил с новым клавишником – длинноволосым битником в круглых ленноновских очках, которого звали Андрей «Дюша» Романов.

Случилось так, что органист Вадик Васильев не смог участвовать в концерте, и Боб попросил сыграть приятеля, которого знал со времён летних пионерских лагерей. Когда-то Дюша учился в одной школе с Родионом, а позже познакомился с Джорджем. В юные годы он профессионально занимался фехтованием, да так удачно, что только чудом не получил условный срок – за нанесение на улице колющей травмы ровеснику. Параллельно окончил музыкальную школу, а услышав по радиоприёмнику The Beatles, создал группу «Странно растущие деревья», из которой и был похищен Борисом.

«Приход Дюши не был ничем обусловлен, – рассуждал Гребенщиков. – Это было настолько естественно, что никаких последствий не возникало… Вообще-то изначально он был пианистом, но, как показала практика, фортепиано сложно таскать с собой, особенно когда ездишь автостопом. Помню, как мы с Дюшей разучивали по рукописным нотам двухголосия в песнях The Beatles: Tell Me What You See, Hello Little Girl и I’ll Keep You Satisfied. Мы предпочитали петь неизвестные песни, потому что в этом случае чудеса красоты творили мы сами, не имея понятия, как именно это пелось в оригинале. Поэтому каждая новая композиция добавляла счастья в нашу жизнь».

Больше всех фактом материализации Дюши впечатлился Армен Айрапетян, который увидел перед собой контуры реальной рок-группы.

«Я знал, что Джордж о музыкальной грамоте имел смутное представление, впрочем, как и Фан, – говорил Марат. – Но Миша хотя бы был неплохим гитаристом и, на мой взгляд, куда сильнее, чем Борис. И только с появлением Дюши профессиональный уровень “Аквариума” подпрыгнул до небес».

И в этот момент импульсивный Андрей Романов, который, по слухам, «распространял вокруг себя свет», сумел всех приятно удивить. Находясь под влиянием университетских друзей из группы ZA, он внезапно увлёкся игрой на флейте. Дело в том, что Ричард привёз из Америки пластинку Джереми Стейга, выступление которого в одном из нью-йоркских клубов покорило Мейера. Тогда он не догадывался, что Стейг сотрудничал с Биллом Эвансом и подыгрывал Тиму Хардину, Jefferson Airplane и Джими Хендриксу. С неподдельным восторгом Ричард рассказывал Дюше о частных занятиях со знаменитым флейтистом, а затем предложил послушать его альбом Wayfaring Stranger. К ним тут же присоединился Лёня Тихомиров, который уже читал о культовом музыканте в журнале «Америка».

«Мне всегда нравился Jethro Tull, хотя я взялся за флейту совершенно по другому поводу, – объяснял мне Дюша спустя много лет. – Я учился на ней играть на примере Джереми Стейга. В середине семидесятых я услышал его пластинку и пришёл в восторг. Мне стало понятно, что в двадцать лет не поздно изучать новый инструмент, поэтому я просто взял и научился».

По иронии судьбы я расшифровал эти воспоминания в день 65-летия Дюши, и это отличный повод рассказать, как мне довелось брать у него интервью. Так случилось, что в середине девяностых Андрей Игоревич приехал вместе с Фаном, барабанщиком Петей Трощенковым и гитаристом Наилем Кадыровым завоёвывать столицу. Несмотря на то что я вписал его группу «Трилистник» к себе домой на Преображенку, Дюша всячески отбивался от любых журналистских вопросов. Но когда всё-таки согласился, я даже не подозревал, в какое испытание превратится эта беседа. Тем более начало не предвещало никаких конфликтов и мне искренне казалось, что «всё идёт по плану».

«С самого первого дня мы в “Аквариуме” жили одним настроением, одними событиями, сидели на одних кухнях, пили кофе, бродили по одним улицам, – терпеливо втирал мне Романов очевидные вещи. – Боб писал песни, приносил их и показывал нам. И когда была возможность включить магнитофон, мы старались тщательно зафиксировать наше состояние. Какая в тот день стояла погода? Шёл дождь, светило солнце, был снег? Или мы были на пляже с самого утра? Возможно, накануне состоялся концерт и нас прихватили менты… А сегодня у кого-то заболел зуб или случились проблемы с девушками».

Однако вскоре Андрей начал терять интерес к разговору и стал игнорировать вопросы. Полагаю, что его в тот момент интересовал исключительно «Трилистник», а всё остальное казалось ошибками молодости. Впрочем, я могу заблуждаться. В итоге господин Романов дошёл до того, что в полемическом азарте начал сравнивать свою торговлю арбузами во время записи альбомов с… гипотетическими абортами у моих девушек. Потом, правда, он смягчил настрой и даже выдал любопытную теорию.

«В течение многих лет “Аквариум” работал как ателье искусств, центром которого являлись несколько интеллектуально заряженных личностей: Боб, Джордж, Фан, ваш покорный слуга и, чуть позднее, Сева Гаккель, – вещал Андрей Игоревич, размахивая руками. – Это был пиратский корабль, который ежедневно плыл по океану познания: Кастанеда, Гоголь, Beatles, Jethro Tull, Эрмитаж и театр Товстоногова. Тогда мы часто ходили в “Кинематограф”, это как “Иллюзион” в Москве – постоянный лом. Я не знаю, как именно мы туда попадали, но. попадали».

Я уже собирался выключить диктофон, но Дюша никак не мог угомониться. В качестве десерта на плёнке осталось его категорическое высказывание: «Я не увлекаюсь исследованием “Аквариума”, пусть этим занимается сам Борька».

Как восклицал в своё время загримированный под Ленина артист Щукин, это был «форменный идиотизм или полная измена». Я реально посочувствовал Гребенщикову, который был вынужден постоянно искать компромисс в общении с «партизанами подпольной луны». На собственной шкуре я осознал, о ком конкретно поётся в песне «Мой друг музыкант». И не сильно удивился, когда прочитал фразу, вскользь брошенную Бобом в начале восьмидесятых:

«Мы пришли к тому, что “Аквариум” стал существом, абсолютно независимым даже от меня. И как бы я ни пытался в последнее время этим управлять, это управление будет чисто внешним».

В финале этого рассказа уместно вспомнить, что спустя несколько лет Дюша закончил написание фолианта «История “Аквариума”. Книга флейтиста». В этой очаровательной непоследовательности и была скрыта вся суть Андрея Романова – одного из краеугольных камней в историческом фундаменте группы.

***********************************************

По воспоминаниям очевидцев, в студенческий период музыканты «Аквариума» постоянно страдали мощными литературными извержениями. Они круглосуточно писали поэмы, рассказы и даже пытались ставить пьесы. Так, например, Борису с Маратом удалось наваять сразу несколько изящных произведений: «Случай в Версале», «Случай в Антарктиде» и «Случай на Литейном». Все они были посвящены постоянным допросам и домогательствам со стороны следователя по фамилии Шмоткин, которого мучительно интересовала финансовая сторона проведения сейшенов. В итоге этот чиновник прочно занял своё непочётное место в истории ленинградского андеграунда. Оцените сами:

 
Шмоткин: Читал я «Случай в Антарктиде», его пора бы запретить.
Автор: Как бы сказать, чтоб не обидеть. Пошёл ты, мать твою итить.
 

Лидировал же в этом литературном марафоне Анатолий Августович Гуницкий, любивший воплощать в жизнь свои «гимны абсурда» в окрестностях Инженерного замка.

«Когда на ступеньках появлялся Джордж, то в действие вступали все, кто там находился, – писал Дюша в “Книге флейтиста”. – Роли распределялись по принципу, чтобы было поменьше слов. Текст переписывался на листочки из тетрадок, и тут же шёл прогон того, что нам нужно говорить. Это и было генеральной и единственной репетицией спектакля».

Примечательно, что этими перфомансами эксперименты Джорджа не ограничивались. Давайте предоставим микрофон одному из участников событий.

«Джордж с Тихомировым заходили ко мне каждое утро, – рассказывал Марат. – Они вытаскивали меня из постели, и мы отправлялись шляться по городу. Естественно, шли в “Сайгон” выпить “маленький двойной”. К слову, Джордж терпеть не мог кофе и, как правило, брал “большой простой”, то есть просто коричневую воду. Потом мы долго гуляли, прислушиваясь к разговорам, и выискивали смешные фразы. Так готовился материал для будущих пьес. Если же нам ничего не подворачивалось, мы развивали “теорию мелкой рыбы” – очередного космогонического произведения Гуницкого, объяснявшего происхождение Луны и предсказывавшего появление ещё одной. Мы с Джорджем были большими поклонниками абсурда и гротеска, а Тихомиров сумел вставить в нашу теорию образ Джорджа Харрисона, который любил погружаться в индийские штучки, а значит, был очень крут».

Как утверждает история, в разгар этих духовных поисков на горизонте появился театральный режиссёр Эрик Горошевский, который предложил музыкантам поэкспериментировать с литературными опусами Гуницкого.

«Серёжа Курёхин обратился ко мне с просьбой посмотреть пьесы своих знакомых, – объяснял Горошевский. – Мы встретились во дворике Строгановского дворца, верхом на маленьких сфинксах. Пришли Джордж и Боб. Я прочитал пьесы, мне понравились джорджевские “Метаморфозы положительного героя”. Я выдвинул условие: “Соберите команду, тогда мы сможем поставить спектакль”».

Идеей нового театра – «с декорациями, репетициями, интригами, любовными приключениями» – мгновенно заболели не только музыканты, но и всё студенческое братство. В частности, Лёня Тихомиров в считанные месяцы стал настоящей звездой, исполняя на театральных подмостках песню «Над небом голубым».

«Я попал в этот театр, когда они репетировали на примате, – вспоминал идеолог группы ZA. – И Горошевский рассказал, что Лёша Хвостенко пел когда-то кайфовую песню про волшебный город… Мол, композицию никто не помнит, поэтому мне нужно купить пластинку с лютневой музыкой, на которую она была напета. Предполагалось, что мелодию с диска я легко сниму, а стихи мне продиктуют. Вот так я и стал исполнять песню “Рай (Над небом голубым)”, которую многие затем услышали в спектакле “Сид”».

Театральная студия на начальном этапе была свободомыслящей и, по замыслу режиссёра, стремилась к синтезу театра и рок-сцены. По этой причине все репетиции начинались с процесса глубокой медитации, когда артисты садились в позу лотоса – как правило, с последующим выходом в астрал. В результате новые формы творческого самовыражения, предложенные Горошевским, не на шутку увлекли всю компанию «Аквариума».

К примеру, Гребенщиков досконально проштудировал монументальный труд Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Но вскоре выяснил, что в этой новизне присутствуют и некоторые минусы: как и всякий талантливый психолог, Эрик Генрихович работал с юными душами на грани фола. Он любил «нагнать волну» и наобещал актёрам большие залы, славу и стремительную карьеру. Но сразу поставил молодых артистов перед дилеммой – или театр, или «Аквариум». Тогда из уст режиссёра-тирана и прозвучала эпохальная фраза: «Ребята, я всех предупреждаю: группа группой, а спектакль спектаклем. И не надо, пожалуйста, это смешивать!»

Для плодотворной работы ученику известного режиссёра Георгия Александровича Товстоногова требовалась настоящая секта – когда в жертву идеям приносилось абсолютно всё. С такой парадигмой Боб, Фан и Марат согласиться не могли и вскоре покинули проект.

У меня в архивах сохранилось рукописное интервью Гребенщикова для журнала «Рокси», испещрённое его поздними правками. Отвечая на вопросы об истории «Аквариума», Борис трактовал события 1974 года следующим образом:

«Джордж всегда увлекался театром, а меня он никогда особенно не интересовал. Мы просто писали пьесы, но совершенно не думали о том, что их можно ставить. Это был метод самовыражения, появившийся у нас задолго до “Аквариума”. Потом, когда возникла возможность ставить пьесы в театре, Джордж заинтересовался этим очень сильно. Я увлекался постановками не так явно, но как-то пошёл на поводу, и мы некоторое время плотно занимались ими. Потом я из театра ушёл, ибо он начал мешать музыке».