Текст книги "Аквариум. Геометрия хаоса"

Автор книги: Александр Кушнир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

ГАРМОНИЯ ПРОСТРАНСТВА

«Иногда по ночам в кошмарных снах мне снятся интегралы».

Борис Гребенщиков

К середине первого курса вождь «Аквариума» подружился с продвинутыми активистами «примата» – Андреем Васильевым, Таней Купцовой и Арменом «Маратом» Айрапетяном. Боб представился им как «весёлый хипок» и вскоре понял, что нашёл братьев по разуму. Это были самые беспечные в мире студенты, которые вместо занятий играли в покер «на спички», обсуждали заветы китайских мудрецов, трилогию Толкина Lord of the Rings и альбомы Фрэнка Заппы.

«Прослушивание каждой новой пластинки было для нас настоящим откровением, – вспоминал Гребенщиков. – Мы часто собирались вместе, компанией из четырёх – пяти человек, как будто для того, чтобы вызывать духов. С тех университетских времён именно альбомы являлись для меня основным способом передачи атмосферы рок-музыки».

Вскоре в недрах «могучей кучки» возникла идея создания «Клуба Любителей Музыки», или сокращенно – «КЛМ». К сожалению, Андрея Васильева и Тани Купцовой давно нет в живых, но остался в строю их бодрый однокурсник Армен Айрапетян, живущий в Ереване и занимающийся научной деятельностью. Мы легко нашлись в интернете и завязали активную переписку.

Сразу всплыл ряд интереснейших фактов, связанных с эволюцией «Клуба Любителей Музыки». Стало понятно, что примат оказался не «цирком», а ультрамодным факультетом, организованным силами одного из отделений Министерства обороны. Там трудилось немало педагогов «новой волны», мыслящих современно.

В отличие от профессоров «старой школы», считавших генетику и кибернетику «продажными девками империализма», преподаватели здесь были на редкость демократичны. По крайней мере, на все развлечения студентов они смотрели с пониманием. Иными словами, у Гребенщикова оказались развязаны руки, и такой шанс молодой поэт упустить не мог.

«В рамках “КЛМ” Боб хотел проводить лекции, а Таня Купцова предложила выпуск стенгазеты, – отвечал Марат на мои вопросы. – Её идея всем понравилась, потому что в газету можно было поместить результаты опросов студентов, а Борис уже тогда был помешан на социологии… Кстати, первый опрос, который мы провели, завершился победой рок-оперы Jesus Christ Superstar. Интересно, что на почётное пятое место – лестью и шантажом – мы всё-таки вывели Фрэнка Заппу».

Тут необходимо обратить внимание ещё на несколько моментов, связанных с духовными скрепами Гребенщикова.

Во-первых, в конце шестидесятых годов у Людмилы Харитоновны поменялось руководство, и она перевелась из Дома моделей в НИИ комплексных социальных исследований. А её любознательный сын тут же заинтересовался статистикой, социальным планированием и вопросами сбора информации.

Во-вторых, в средних классах Боб учил немецкий язык, а в математической школе – французский, что выглядело не вполне актуально. Слава богу, мама наняла преподавателя по английскому, который обучал Гребенщикова и его соседку по лестничной клетке. Говорят, что так получалось значительно экономичнее.

«Спустя некоторое время моя матушка-умница принесла из библиотеки не адаптированную книгу, а какое-то старое английское издание, – рассказывал основатель “Аквариума”. – Я прочитал его, ничего не понимая. Точнее, к середине я стал потихоньку врубаться и даже запомнил имена. Где-то с третьей книжки я начал понимать всё».

В-третьих, учителя рисования частенько заставляли Боба придумывать газетные заголовки. И вскоре это неочевидное занятие принесло свои плоды. В конце шестидесятых Гребенщиков чуть ли не в одиночку делал стенгазету с шикарным названием «Тупые известия», имевшую успех у школьников и педагогического коллектива. Смутно догадываясь, что настоящее искусство должно быть анонимным, Борис подписывался смешными псевдонимами, что усиливало таинственную атмосферу вокруг его творения. Так что определённые навыки в подготовке малотиражных медиа у вокалиста «Аквариума» уже имелись. Только кто мог подумать, что подобный опыт пригодится ему на примате?

Итак, в 1971-72 годах стараниями Бориса, Марата, Тани и Андрея было выпущено несколько номеров стенгазеты, причём редколлегия получала колоссальное удовольствие не только от технологического процесса, но и от общения друг с другом.

«Мне было приятно разговаривать с людьми, которые понимали меня с полуслова, – писал Марат. – С администрацией факультета проблем не возникало, хотя толпа возле первого номера слегка смутила руководство. К тому же там был вклеен огромный портрет Джона Леннона, но, к счастью, в статье подчёркивалось, какой он неутомимый борец за мир, так что и это сошло нам с рук».

Вскоре энергичной Тане Купцовой удалось выбить для «Клуба Любителей Музыки» небольшую комнатку, которая находилась за сценой лекционного зала. Как вспоминают старожилы, этот зал был построен на месте столовой и в нём на фоне бюста Ленина и кумачового лозунга «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи» проводились общественные мероприятия.

Обосновавшись в новоявленном «ателье искусств», Боб обклеил стены фотографиями рок-групп. Свежезаваренный чай лился рекой, и вскоре вдохновлённая Таня изготовила несколько членских билетов – для себя, Бориса, Марата и Андрея. Теперь любое заседание клуба означало поиски сюжетов для стенгазеты или обсуждение новой лекции – с рассказами о западных артистах, демонстрацией слайдов и прослушиванием музыки.

Как признавался Боб, всё это здорово отвлекало его от скучных занятий и тонизировало работу мозга. Закономерно, что количество слушателей на лекциях постоянно росло.

«Если народу приходило слишком много, то мы переносили лекцию на сцену зала, – рассказывал Марат. – Помню, что доклад про Фрэнка Заппу получился очень коротким – исключительно потому, что нам катастрофически не хватило информации. И развёрнутый материал в одном из французских журналов о фильме 200 Motels попал к нам, к сожалению, значительно позднее… К слову, не все наши заседания были посвящены року, порой случались и более нейтральные темы. Однажды к нам привели джентльмена, который провёл сложную беседу о творчестве Шостаковича. Забрёл как-то и представитель деканата, но разговор тогда шёл об английской рок-группе Free, и, проскучав минут пятнадцать, он удалился, поскольку ничего антисоветского не услышал».

Параллельно студенческой жизни продолжались домашние репетиции «Аквариума». Гуницкому надоело колотить по картонным коробкам, и он решил приобрести комплект настоящих барабанов. Спрятав пачку купюр с изображением Ленина в джинсовую куртку и нацепив значок Georgia for a Good Time or a Lifetime, Джордж отправился на другой конец Ленинграда. Там на репетиционной точке «Санкт-Петербурга» он купил у Володи Рекшана барабанную установку, по которой Корзинин стучал на химфаке. Это «восьмое чудо света» стоило триста рублей – три месячные зарплаты советского инженера. Круг замкнулся.

«Мы начали писать песни, вдохновлённые творчеством Джорджа Харрисона, поэтому прежде всего обращали внимание на тексты, – вспоминал Боб. – Поскольку аппаратуры у нас не было, то сочинение песен оказалось единственным занятием».

Почувствовав, что игра пошла по-крупному, общие знакомые попытались приютить музыкантов у себя дома. Но вскоре выяснилось, что терпение соседей не бесконечно. Особенно их раздражали гулкие удары барабанов, от которых хрустальные бокалы вываливались из румынского серванта, а фарфоровые слоники начинали движение в сторону африканской саванны. Чтобы не случилось скандала, «Аквариуму» приискать новое место, где можно было играть и хранить инструменты. И – о чудо – вскоре такое пристанище нашлось.

Как пророчески пел беглый бард Лёша Хвостенко, «над небом голубым есть город золотой». Именно его случайно и обнаружили молодые битники в загородном Зеленогорске. Там, на берегу Финского залива, в помещении бывшего пансионата «БельВю» расположился двухэтажный Дом пионеров, где авантюрным образом обосновался бездомный «Аквариум».

«Современные группы даже представить себе не могут, что в Ленинграде нам совершенно некуда было деться, – объяснял Гребенщиков. – И приходилось ездить в Зеленогорск, куда нас пустили вообще непонятно как».

Спустя полвека я поинтересовался у Джорджа, насколько извилист был этот маршрут. Как выяснилось, «дорога к храму» оказалась более сложной, чем можно было представить.

«Из дома мы добирались на метро до Финляндского вокзала, а оттуда минут сорок ехали на электричке, – улыбался в густую бороду слегка поседевший барабанщик “Аквариума”. – Потом на автобусе надо было проехать ещё несколько остановок… Целая эпопея на полтора часа езды в одну сторону. Но, поверь, нам было ради чего это делать. Тогда это был временный, но по-своему приятный отрезок нашей жизни».

***********************************************

Итак, где-то у чёрта на куличках новоиспечённая рок-группа стала проводить первые репетиции. Проблемы отсутствия звукоинженера и перспектив, строго говоря, никого не волновали. Играли что придётся и на чем придётся. На бэк-вокал решили позвать знакомых студенток, которые орали всё подряд – от песен «Аквариума» до каверов The Beatles. Со стороны это напоминало то ли утренник в дурдоме, то ли несфокусированное безрассудство.

«В тот период ценность музыки заключалась не в том, что её можно было слушать, а в том, чтобы мы могли её играть, – вспоминал Борис. – Поэтому попытки создать что-то, что можно слушать, начались раньше, чем мы научились брать гитару с рабочей стороны. Мы репетировали, писали песни и, сами того не зная, ожидали чудес».

Поймав из космоса очередную вибрацию, юные битники сочинили псевдохиппистскую «Арию шузни, влюблённой в джинсню», в которой позднее были обнаружены следующие строки: «Как тяжело твоей касаться бахромы и клёши ощущать прикосновения, / Но верю я, наступит то мгновенье, когда с тобой соединимся мы».

Вскоре Джордж написал поэму про реальную реку Оккервиль, а Борис придумал к ней музыку. В итоге у приятелей получилось неброское хоровое пение: «Я сдох поутру на реке Оккервиль, и труп мой упал в реку Оккервиль».

«Нас серьёзно злило, что на русском языке нет песен о том, как мы живём, – досадовал Гребенщиков. – Были Окуджава и Высоцкий, но они пели не о нас. И существовали Харрисон и The Beatles, которые пели о нас, но на английском. А хотелось слышать правду о нас – и не только в словах, но и в звуках. Поэтому нам пришлось писать самим».

Разучив блюзовый квадрат, Борис презентовал приятелям новый опус: «Хочу я всех мочалок застебать, нажав ногой своей на мощный фуз, / И я пою крутую песнь свою – “Мочалкин блюз”».

Спустя много лет, отвечая на мой вопрос о судьбе этой композиции, Гребенщиков признался, что в 1973 году никто из его друзей не понимал, «для чего такой бред, как “Мочалкин блюз”, был написан». Возможно, что в тот момент Борисом двигала сильная жажда признания и самовыражения. Но так ли это важно, когда под простенькую гармонию его светлый голос прямо-таки возносился над городом, где никто толком не умел ни медитировать, ни работать. Господи, спаси и помилуй…

«Время от времени на Боба накатывало, – вспоминал впоследствии Джордж. – Так бывает с любым сочиняющим человеком. И тогда он хватал ручку и начинал что-то записывать. Происходило это где угодно: в метро, на Невском проспекте, в саду или на лестнице. Боб останавливался, садился – и писал. Всё правильно, так и следует поступать. Ведь когда тебя зовёт к себе муза, ты не имеешь права не взять её до конца».

Как-то на одном из собраний «КЛМ» Боб покаялся товарищам, что у него есть рок-группа. Прервав многомесячную завесу молчания, он исполнил под гитару I Don’t Know How to Love Him из рок-оперы Jesus Christ Superstar. Несложно представить, что удивлению Марата, Тани и Андрея не было предела. Они засыпали Гребенщикова вопросами, и Борису пришлось рассказать про репетиции в Зеленогорске. Студенты тут же захотели познакомиться с группой поближе – таким парадоксальным образом в марте 1973 года у «Клуба Любителей Музыки» родилась идея о проведении первого концерта «Аквариума».

«Неуёмные Таня и Боря решили организовать поездку в Зеленогорск за счёт государства, – описывал событие Марат. – Всё было изящно оформлено как “поход по местам боевой славы”, и мы отправились в путь.

Вот там-то я и увидел “Аквариум” на сцене. Честно говоря, особого впечатления они не произвели – аппаратура барахлила, колонки хрипели, да и репертуар был так себе. Музыка порой выглядела мерзкой, но особенно тупо звучала песня “В храме Раджи Вишну”.

Чисто визуально хорошо смотрелись Боб и органист Вадик Васильев, а также Джордж с его невероятно волосатой ногой на педали барабана. Возможно, я в тот вена педали барабана. Возможно, я в тот вечер был не очень объективен, поскольку осушил несколько банок из-под сметаны с разнообразным алкоголем».

Нужно отметить, что опасность стать знаменитыми «Аквариуму» не грозила. Из моих бесед с музыкантами стало понятно, почему данное мероприятие не оказалось звёздной вехой в истории группы. К примеру, Джордж не без труда вспомнил, что концерт был «коротким и хаотичным». Правда, Гребенщиков уже тогда пытался играть на гитаре напильником, создавая иллюзию приобщения к традициям шумового авангарда.

«Боб, зная мою неопытность как басиста, приглушил громкость динамика, и поэтому друзья говорили, что меня не было слышно, – рассказывал Саша Цацаниди. – Любопытно, что после концерта все зрители записывали мнения в специальную тетрадочку, заранее приготовленную Гребенщиковым. Больше всего мне запомнился безжалостный диагноз: “Перестаньте петь всякую ерунду на русском! Не валяйте дурака и пойте известные вещи по-английски!”»

ПЕСНИ В ПУСТОТУ

«Один аккорд – это в самый раз. Два аккорда – это уже на грани. А три – это уже прямо джаз какой-то».

Лу Рид

Вначале семидесятых большинство ровесников Боба и Джорджа в «национальную поэтическую рок-идею» категорически не верило. Поэтому после фиаско в Зеленогорске Гребенщиков решил выступить самостоятельно, с репертуаром на английском языке. Его дебют с песнями Кэта Стивенса получился камерным, но удачным. И вскоре по хипповой тусовке прошла молва, что на фестивале в пригородных Юкках появился паренёк с кинематографической внешностью, которому очарованно внимало целое ожерелье из длинноволосых девушек.

«Когда большая часть рок-музыкантов была занята построением собственных усилителей и колонок, несколько отважных одиночек бросилось в полынью чистого искусства, не имея за душой ни единого винтика, – рассуждал впоследствии Гребенщиков. Как ни странно, именно их имена и сохранила нам история».

Всё так и было. С самого начала Боб и Джордж решили сделать акцент на акустическом звуке, сочинив лирические «Бустер в ночи» и «Сказку о двух королях», психоделическую «Мой ум сдох» и хиппистский гимн «У меня – шузня». Все остальные заготовки длились одну-две минуты и скорее напоминали фрагменты театральных пьесок, чем рок-композиции.

«В те годы я любил писать без рифмы, – признавался Джордж. – Мне нравились белые стихи, в которых я ощущал себя свободнее. Иногда, правда, бывало, щёлкнет, и я начинал писать в рифму. Интересно, что некоторые мои приятели до сих пор считают, что все стихи должны быть в рифму. И это полный бред, по-моему…»

Двадцатилетний Гребенщиков любил прогуливать занятия и бродить по городу с жаждой новых ощущений и противогазной сумкой, полной книг. Он по-прежнему обожал слушать диски Харрисона и под его влиянием написал мелодию «Гуру Панджахай». Он глубоко погрузился в индийскую культуру и теперь подписывался именем Пурушоттама.

Тогда же Борис обратил внимание на оригинальный метод работы гитариста The Beatles, который построил композицию The Inner Light на переводе фрагмента священного текста Лао-цзы, добавив в финале несколько своих фраз. Такая коллажная техника впечатлила Гребенщикова, но до знакомства с лирикой Дилана оставалась исключительно в подсознании поэта. Тогда казалось, что на стылой невской земле несколько студентов-фантазёров пыталось вырастить собственный «солнечный хаос», который не был похож ни на свингующий Лондон, ни на рок-боевики «Санкт-Петербурга», ни на официальную фарцовку ансамбля «Поющие гитары».

«Настоящее творчество не может иметь ни причины, ни смысла, – декларировал свои взгляды Борис. – Оно просто растёт, как растут деревья».

По воспоминаниям Джорджа, в мае 1973 года «Аквариум» всё-таки покинул сказочный Зеленогорск. Музыканты перевезли на примат небогатый комплект аппаратуры: два магнитофона, самодельный микшерный пульт, гитару, рабочий барабан, «бочку» и хай-хэт, которые заняли половину пространства. Тем не менее нашим «мерцающим единомышленникам» вполне хватило места и энергии, чтобы в этой крохотной каморке развернуться в полный рост.

Затем отчаянные Боб и Джордж решили записаться и даже придумали название для этой акции: «Искушение святого Аквариума». Заодно объявив миру, что Гуницкий будет играть на барабанах и бонгах, а Гребенщиков – на электрической и акустической гитарах. Вокальные партии было решено исполнять либо хором, либо – по очереди.

«Мы подходили к процессу очень серьёзно, – вспоминал Джордж. – У нас была установка: “мы идём писать альбом”. И если бы в то время наши исполнительские возможности были выше, то, возможно, это оказалось не так интересно. Тогда мы уклонялись в примитивные аккорды, но несколько песен всё-таки получилось, как ни странно. Целенаправленно мы решили делать чистую психоделию».

Без сомнений, это был отважный поступок. Как будет осуществляться запись, Боба и Джорджа не беспокоило – дескать, «ввяжемся в драку, а там видно будет». На зимних каникулах в здании было тихо, а значит, можно было фиксировать на плёнку дыхание новой вселенной. И за три февральских дня 1974 года у двух умников сложилась черновая версия концептуального альбома. Безусловно, всё это и рядом не стояло с тем, что им хотелось бы услышать, но первый шаг в нужном направлении был сделан.

Через несколько лет Гребенщиков попытался описать этот варварский хэппенинг в «Правдивой автобиографии Аквариума»:

«Наш первый альбом представлял собой извращение двух идиотов (Бориса и Джорджа), занимавшихся сюрреалистической “Аммагаммой”: некие непонятные желудочные звуки, стуки плёнки задом наперёд, петли, стихи, отдельные куплеты песен и фразы. Очень смешно, но очень плохо записано. Для “пластинки” характерно название последней вещи – “Пение птиц и птичек на могиле сдохшего ума”».

Но всё могло оказаться ещё печальней, если бы в творческий процесс не вмешался умница Марат, обладавший абсолютным слухом. Он окончил музыкальную школу, играл на нескольких инструментах и изучил консерваторский учебник под названием «Гармонии», посвящённый доминант-септаккордам и хроматическим секвенциям. Неудивительно, что Джорджу и Гребенщикову такой бэкграунд казался пилотажем самого высокого класса.

«Моё реальное сотрудничество с “Аквариумом” началось в тот момент, когда я забрёл в комнату за сценой и обнаружил там Борю и Джорджа, пытавшихся записать первый трек “Искушения”, – рассказывал мне Армен Айрапетян. – Быстро выяснилось, что я понимаю в аппарате куда больше, чем эта парочка. Поэтому я был торжественно назначен “аппаратчиком Маратом” и оставался им ещё несколько лет. Меня удивило, что Боб и Джордж абсолютно не спорили – было ощущение, что они полгода готовились к записи и обсудили заранее все детали. Во-вторых, на качество им было наплевать – можно фальшивить, сбивать ритм, путать слова. Поэтому никаких дублей они не делали, разве что если плёнка порвется или микшер сдохнет. И наконец, мы втроём получали огромное удовольствие от процесса. Результат я проверил на родственниках. Они мужественно терпели, но композиция “Я – шизо” окончательно добила всех, и мне было приказано выключить магнитофон под угрозой выселения».

***********************************************

С течением времени создатели «гимнов деконструкции» сошлись во мнении, что записи, сделанные на примате, «принадлежат не музыковедению, а этнографии». Другими словами, «их можно изучать, но нельзя слушать».

По этой причине альбом «Искушение святого Аквариума» практически не распространялся – отчасти потому, что процесс записи значил для создателей гораздо больше, чем резонанс. К тому же вскоре оказалась утерянной обложка (огромное лицо с бородой, образующей потоки воды), нарисованная художником Русланом Судаковым, который произносил на записи концептуальное заклинание: «Что за дела?»

«Вся сессия носила спонтанный характер, – вспоминал Джордж. – Мы издавали кошмарные звуки, крутили плёнку… В общем, веселились как могли. Большинство знакомых выпадало в осадок и вообще не понимало, что это такое. И только немногие выдерживали испытание прослушиванием».

Или вот ещё один показательный момент. Когда в 2001 году звукозаписывающая компания «Триарий» рискнула выпустить «Искушение святого Аквариума» на компакт-диске, на задней стороне обложки чуть ли не кровью были начертаны ключевые слова: «Качество звука соответствует обстоятельствам записи».

«У нас был очень простой подход: два похабных магнитофона и такой же микшер, – рассказывал Гребенщиков. – Через полгода после этой сессии я показал наш микшер одному знакомому, который поглядел на него и ахнул: “Как вы на нём писались, если у него нет проводов на выход и там не с чего снимать сигнал?” Однако Марат на этом микшере идеально записал “Искушение”. Это была чисто аквариумовская мистика».

Любопытно, что спустя вереницу эпох многие критики станут относиться к этому «путешествию в другую реальность» с неподдельным уважением. Одни будут называть альбом «истинной ностальгией по подлинности». Другие начнут утверждать, что «современное глухое звучание “Искушения”, возможно, делает его только лучше, а музыка кажется совершенно потусторонней».

Безусловно, этот странный опус, в котором чудился неразгаданный объём, был сделан исключительно для посвящённых: «Мой ум сдох ранней весной, когда в саду распустился куст, / И в свете луж нашёл я ответ: мой ум сдох, его больше нет».

Через десять лет Борис признавался, что долгое время рок-группа казалась им с Джорджем несуществующей, до тех пор пока они не создали первый альбом. «Маленькие чёткие звуки» – такое было определение «Аквариума» году в семьдесят третьем.

«Тогда я был совершенно счастлив, – пытался отшучиваться Гребенщиков. – Потому что чувствовал себя человеком, который не зря прожил жизнь, и теперь может покоиться с миром. Именно потому, что мы записали настоящий альбом, с обложкой и концепцией».

Вспоминается, как позднее Гуницкий откровенно рассказывал: «К нам приходили какие-то люди, какие-то девочки, и в одном месте даже слышен их визг. Та жизнь, которая бурлила вокруг нас, и отразилась на записи “Искушения”». Прозвучало это настолько убедительно, что Джорджу нельзя было не поверить.

С другой стороны, признаюсь честно – из этих «песен в пустоту» ни одной мелодии «забрать с собой в жизнь» мне не удалось. Отчасти потому, что поиски «психоделического Грааля» у раннего «Аквариума» казались предельно абсурдными. Чего только стоил их поэтический манифест «фамилия – это субстанция, функциональная активность которой равна единице»? Вопрос, конечно, риторический, я понимаю…

«В любом случае такого ещё никто не делал, – утверждал критик и музыкант Алексей Рыбин в “Иллюстрированной истории “Аквариума”. – Ближе всех к этому подошли московские художники, объединившиеся в группу “Мухоморы”. Но они просто составляли коллажи из фрагментов эстрадных песен и собственных абсурдистских стихов. А “Искушение” всё-таки было альбомом, записанным музыкантами».

И ещё одно дополнение. Так получилось, что плёнку с записью «Искушения» долгое время считали утерянной, как и записанный впоследствии мини-альбом «Менуэт земледельцу». В частности, Марат жаловался, как в восьмидесятых Борис выпросил у него несколько оригиналов магнитофонных плёнок с обещаниями «всё быстро вернуть». После чего следы альбомов теряются, поскольку ни одну из копий найти не удалось.

Запеленговать запись «Искушения» удалось звукорежиссёру и аудиореставратору «Отделения ВЫХОД» Евгению Гапееву. Приехав в конце девяностых на очередной концерт «Аквариума» в ДК Ленсовета, Женя познакомился в фойе с молодым коллекционером, который, как выяснилось в процессе беседы, каким-то чудом «откопал» несколько катушек в одной из бывших резиденций Гребенщикова.

«Всё это валялось в жуткой пыли под ванной, в квартире на улице Софьи Перовской», – с неподдельным восторгом сообщил Гапееву новый знакомый, который представился Александром. Среди осыпавшихся от времени артефактов он обнаружил плёнку с записью «Искушения святого Аквариума», магнитоальбом «Все братья – сёстры» и несколько концертных бутлегов.

Через пару месяцев Александр и Женя встретились в Москве и «перегнали» артефакты в цифровой формат. Вскоре Евгений попытался разыскать нового знакомого в Питере, но оказалось, что обладатель бесценных раритетов внезапно исчез. Говорят, что вместе с друзьями он пошёл гулять на Финский залив и провалился под лёд. К сожалению, все попытки Гапеева найти родственников Александра Крюкова или остатки его архива успехом не увенчались.