Текст книги "Чужие грехи"
Автор книги: Александр Шеллер-Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
– Извините, у меня нѣтъ болѣе для него денегъ, сухо сказала Олимпіада Платоновна.
Господинъ Анукинъ хладнокровно началъ доказывать, что, во-первыхъ, у княжны, конечно, есть возможность достать эти деньги, что, наконецъ, если ей угодно, то эти деньги будутъ ей возвращены, что все это дѣлается ради выводъ и интересовъ Владиміра Аркадьевича, что напрасно княжна такъ рѣзко и строптиво относится къ нему, къ защитнику Владиміра Аркадьевича.
– Повѣрьте, ваше сіятельство, что мнѣ вовсе не пріятны всѣ эти разговоры и переговоры съ вами, ѣдко закончилъ адвокатъ. – Я исполняю только свои долгъ и мнѣ кажется, что вы, какъ родная тетка подсудимаго, должны-бы только благодарить меня за заботы объ его интересахъ. Вѣроятно, ни вамъ, ни вашей роднѣ, ни дѣтямъ Владиміра Аркадьевича не было-бы особенно пріятно обвиненіе его на судѣ, а я только и бьюсь изъ-за того, чтобы снять пятно съ его чести… Вы изволили очень грубо выразиться о средствахъ, при помощи которыхъ я надѣюсь спасти Владиміра Аркадьевича. Но, Боже мой, кто-же мѣшалъ вамъ и вообще роднымъ Владиміра Аркадьевича устранить необходимость прибѣгать къ этимъ средствамъ: вы, конечно, могли-бы при нѣкоторыхъ жертвахъ съ своей стороны доставить своему племяннику болѣе чистыя средства для спасенія, у васъ, наконецъ, такія связи, но вы покуда не потрудились ничего сдѣлать для спасенія этого человѣка, для избавленія его отъ разныхъ не особенно красивыхъ сдѣлокъ, а его дѣтей отъ несчастія быть дѣтьми признаннаго мошенника…
Господинъ Анукинъ говорилъ сдержанно, почтительно, немного наставническимъ и презрительнымъ тономъ. Онъ вполнѣ сознавалъ, насколько выше княжны стоитъ онъ и въ умственномъ и въ нравственномъ отношеніяхъ. Княжнѣ ужасно хотѣлось выгнать его вонъ. Но она удержалась отъ всякихъ грубостей.
– Вы говорите, что теперь нужна моя помощь въ послѣдній разъ? коротко спросила она.
– Да, отвѣтилъ онъ.
– Хорошо, я достану денегъ, сказала княжна. – Но помните, что я болѣе не стану читать его писемъ и не вступлю болѣе въ переговоры съ вами.
Господинъ Анукинъ пожалъ плечами. Она позвонила. Вошла Софья.
– Пригласи Петра Ивановича, сказала княжна.
Петръ Ивановичъ явился.
– Съѣздите, Петръ Ивановичъ, въ Петербургъ и заложите или продайте серебро. Нужно триста рублей передать вотъ этому господину. Велите Софьѣ собрать все, что можно.
Вечеромъ Петръ Ивановичъ ѣхалъ съ мѣшкомъ серебра, ножей, ложекъ, вилокъ.
– Скажите, пожалуйста, эта княжна всегда была такимъ мужланомъ и… глупа она, что-ли? съ ироніей говорилъ дорогою господинъ Анукинъ Петру Ивановичу.
– Еще-бы не глупа, отвѣтилъ Петръ Ивановичъ. – Сотни рублей подлецу передавала въ какіе-нибудь три мѣсяца. Знаете, теперь такія дуры даже на рѣдкость. Теперь глупъ-глупъ человѣкъ, а все-таки за шиворотъ умѣетъ вытолкать мошенника, когда тотъ въ его кошелекъ лѣзетъ, ну, а княжна… Да неужели вы только сегодня замѣтили, что она глупа? вдругъ обратился съ вопросомъ къ адвокату Петръ Ивановичъ.
– Да, она странная, непріятная женщина, коротко сказалъ адвокатъ. – Она никакъ не хочетъ понять моей роли и дѣлаетъ сцены мнѣ, сердясь на племянника.
– Да, ваше положеніе крайне непріятное, съ улыбочкой согласился Петръ Ивановичъ. – Вы вѣдь, вѣроятно, по назначенію защищаете этого негодяя, потому что вѣдь по доброй волѣ едва-ли кто рѣшился-бы стоять за такихъ подлецовъ, какъ эта шайка банковскихъ мошенниковъ.
Довѣренному лицу Хрюмина разговоръ съ Петромъ Ивановичемъ становился еще болѣе непріятнымъ, чѣмъ переговоры съ Олимпіадой Платоновной, и оно, не отвѣчая на слова Петра Ивановича, только вскользь вѣжливымъ и мягкимъ тономъ спросило:
– Вы въ семинаріи воспитывались?
– А что? спросилъ Петръ Ивановичъ.
– Такъ, я люблю провѣрять, вѣрны или невѣрны мои наблюденія, отвѣтилъ адвокатъ.
– Въ семинаріи, отвѣтилъ Петръ Ивановичъ.
– Я такъ и думалъ, закончилъ адвокатъ и отвернулся къ окну вагона:– Какая жалкая и блѣдная природа у насъ здѣсь на сѣверѣ. Стоитъ взглянуть на нее, чтобы сразу угадать и жизнь, и характеръ живущаго здѣсь народа… Да, здѣсь лучше чѣмъ гдѣ нибудь можно провѣрить взгляды Бокля на вліяніе природы на человѣка. Это положительно великіе взгляды…
Потомъ отъ философскихъ толковъ о природѣ онѣ перешелъ къ разсказу о политическомъ процесѣ, гдѣ онъ защищалъ нѣсколькихъ подсудимыхъ. Въ числѣ ихъ оказался одинъ семинаристъ товарищъ Рябушкина и Петръ Ивановичъ заинтересовался подробностями этого процеса. Адвокатъ расхваливалъ своего кліента и сильно либеральничалъ. На бѣлоостровой станціи онъ довольно просто и радушно предложилъ Петру Ивановичу выпить и послѣ второй рюмки уже совсѣмъ дружескимъ тономъ замѣтилъ ему:
– А я сразу угадалъ, что вы никогда не занимались юридическими науками.
– Да не занимался, сказалъ Петръ Ивановичъ.
– Если бы вы занимались ими, вы не обвиняли бы меня за то, что я защищаю не только какихъ-нибудь политическихъ преступниковъ, но и такихъ лицъ, какъ этотъ мерзавецъ Хрюминъ, сказалъ господинъ Анукинъ. – Что такое и политическіе преступники, и эти простые мошенники Хрюмины? Продукты и жертвы времени, современнаго общественнаго строя, одинаково заблуждающіеся люди, жалкіе въ своихъ заблужденіяхъ. Не кара ихъ важна для общества, а важно устраненіе причинъ, вслѣдствіе которыхъ они являются. Вотъ та точка зрѣнія, на которой долженъ стоять каждый изъ насъ. Да еще одинъ изъ нашихъ величайшихъ писателей замѣтилъ: это еще вопросъ, кто кого тутъ убилъ: жена-ли мужа или мужъ жену. Это онъ замѣтилъ, по поводу убійства въ семьѣ герцоговъ дю-Пралэнъ или въ семьѣ Лафаржей, не помню теперь. Но дѣло не въ лицахъ, а въ глубокомъ смыслѣ этой фразы. Дѣйствительно, чѣмъ виноватъ какой-нибудь Хрюминъ, что все, воспитаніе, обстановка, среда, вело его къ легкомысленному отношенію къ своимъ обязанностямъ? Онъ гадокъ, низокъ, пороченъ, но казните0же и тѣхъ, кто его сдѣлалъ такимъ, казните ихъ прежде, чѣмъ казнить его. Вотъ-съ та истинно гуманная точка зрѣнія, на которой долженъ стоять каждый адвокатъ.
Потомъ, закуривъ сигару уже въ вагонѣ и небрежно от кинувшись на диванъ, господинъ Анукинъ продолжалъ:
– Кромѣ того, въ дѣлѣ Хрюмина есть нѣсколько чисто юридическихъ вопросовъ, которые крайне важно разъяснить въ интересахъ общества. Наши банки стоятъ еще на шаткихъ основаніяхъ, многое въ нихъ еще спутанно и неясно, произволу разныхъ членовъ правленія, разныхъ директоровъ данъ слишкомъ большой просторъ. Путемъ судебнаго слѣдствія, путемъ судебнаго разбирательства надо разъ и навсегда разъяснить, что законно и что незаконно въ поступкахъ тѣхъ или другихъ изъ банковскихъ дѣльцовъ. Вотъ хоть бы этотъ Хрюминъ: онъ былъ только орудіемъ въ рукахъ ловкихъ заправилъ. Представляется теперь вопросъ: имѣлъ-ли онъ право не исполнять ихъ требованій? поступалъ-ли онъ не законно, исполняя незаконныя приказанія и требованія начальствующихъ лицъ? какимъ путемъ могъ онъ пресѣчь ихъ незаконныя дѣйствія?
Онъ пустилъ струйку дыма, граціозно потянулся и проговорилъ:
– Вы, конечно, не стоите за доносы? Ну-съ, а между тѣмъ при современныхъ порядкахъ въ банковскомъ, да и во всякомъ другомъ дѣлѣ въ томъ положеніи, въ которомъ стоялъ Хрюминъ, онъ долженъ былъ или бросить мѣсто, или доносить… Конечно, вы скажете, что онъ долженъ былъ бросить мѣсто. Но, батенька, спросите себя откровенно: всегда-ли вы бросали мѣсто, видя, что вы или даромъ берете деньги, или что вы не такъ дѣлаете дѣло, какъ слѣдуетъ… Вы учитель, кажется?
– Да.
– Вѣроятно, преподаете русскій языкъ или исторію?
– И то, и другое.
– Прекрасно. Ну-съ, то-ли вы говорите на урокахъ исторіи, что вы думаете, или то, что вы должны, что вы имѣете право говорить въ предѣлахъ данной програмы и даннаго направленія?..
– Я…
Господинъ Анукинъ не далъ Петру Ивановичу времени отвѣтить.
– Вы во всякомъ случаѣ говорите только половину истины, если не лжете, сказалъ онъ. – А половина истины… вы простите меня за откровенность… половина истины хуже лжи. На урокахъ русской словесности что вы читаете? Державина и Ломоносова, которыхъ вы ни цѣните ни въ грошъ для современной жизни, и молчите о Некрасовѣ, котораго вы ставите очень высоко, молчите, потому что не находите удобнымъ говорить о немъ, какъ о поэтѣ, не входящемъ въ програму? Преподавать такъ – конечно, вы сознаетесь въ этомъ въ глубинѣ души значитъ толочь воду въ ступѣ и вы ее толчете, толчете изо дня въ день, изъ года въ годъ… Жрать, батенька, надо, жрать!
Поѣздъ подъѣзжалъ къ Петербургу.
– Знаете что. Поѣдемъ къ Палкину! сказалъ господинъ Анукинъ. – Иногда бываютъ минуты, когда готовъ напиться до зеленаго змія, потому что наша жизнь…
Онъ безнадежно махнулъ рукою…
– И жизнь подлая, и мы всѣ подлецы!
II
Петръ Ивановичъ хотѣлъ забросить сакъ съ серебромъ къ своей матери и уже потомъ ѣхать къ Палкину, но господинъ Анукинъ не далъ ему и слова выговорить.
– Чего вы старуху то тревожить будете; нежданно, негаданно, на ночь глядя, пріѣдете, сказалъ онъ, – Забросьте мѣшокъ ко мнѣ, поѣдемъ потомъ къ Палкину, переночуете послѣ у меня, – я вѣдь на холостую ногу живу, – а тамъ завтра и обдѣлаете дѣло. Мы, батенька, русскіе сердечные люди, такъ намъ нечего церемоніи разводить. Я самъ сердечный человѣкъ и люблю сердечныхъ людей.
Петръ Ивановичъ согласился. Онъ тоже былъ сердечный человѣкъ и любилъ сердечныхъ людей, особенно послѣ двухъ-трехъ рюмокъ вина. Правда, онъ былъ человѣкъ «съ хитрецой», но какіе-же русскіе сердечные люди, особенно изъ бурсаковъ, бываютъ «безъ хитрецы»? Черезъ полчаса оба сердечные человѣка сидѣли у Палкина за бутылкой и вели оживленную бесѣду, предварительно выпивъ по рюмкѣ водки и закусивъ у буфета. Господинъ Анукинъ былъ у Палкина своимъ человѣкомъ: онъ называлъ буфетчика Махаиломъ Ивановичемъ, его слуги называли Николаемъ Васильевичемъ. Петра Ивановича особенно интересовала исторія родителей Евгенія и господинъ Анукинъ, сообщивъ прежде всего въ приливѣ откровенности, какъ онъ тоже въ юности всякой грязи нахлѣбался, какъ онъ потомъ «мытарствовалъ въ качествѣ помощника присяжнаго», какъ ему удалось «слезами пронять судей и одного подлеца оправдать», какъ съ этого подлаго дѣла «онъ жить началъ», перешелъ затѣмъ къ исторіи, Хрюминыхъ. Это была интересная и новая для Рябушкина исторія.
– Евгенія Александровна, разставшись съ своимъ благовѣрнымъ, сошлась съ Михаиломъ Егоровичемъ Олейниковымъ, тоже у насъ присяжнымъ повѣреннымъ былъ, говорилъ Анукинъ. – Сошлась она съ нимъ за неимѣніемъ лучшаго любовника и пошла по клубамъ. Я ее еще на первыхъ порахъ ея свободнаго житія видѣлъ: хорошенькая бабенка была, теперь только немного толстѣть начала, да на русскую купчиху смахиваетъ, а то просто французской кокотой выглядѣла. Стала она въ клубахъ играть въ водевиляхъ да въ живыхъ картинахъ позировать, ну, и нашла покупателей на этой выставкѣ. Вѣтрогонства, правда, у нея много было, такъ не сразу она въ настоящую колею попала. Разъ, помню, увлеклась она какимъ-то александринскимъ лицедѣемъ; такъ себѣ – херувимъ съ вербы, не за нимъ, не передъ нимъ ничего нѣтъ, а лицо смазливое, ребячье, ну, и врѣзалася она въ него; въ живыхъ картинахъ съ нимъ Венеру и Адониса изображать вздумала. Баронеса фонъ-Шталь и баронъ – это наши маклера по амурной части – просто рукой махнули, когда узнали объ этомъ: «ничего, молъ, путнаго эта бабенка не сдѣлаетъ, ей капиталы въ руки лѣзутъ, а она сантиментами занимается…»
– А что-же Олейниковъ? спросилъ Петръ Ивановичъ.
– Олейниковъ, батенька, человѣкъ странный, свихнувшійся, сказалъ господинъ Анукинъ. – Мы всѣ ждали, что изъ него дѣлецъ-кулакъ выйдетъ, сухой, жосткій, прошколенный жизнью, и ошиблись. Во всемъ онъ такимъ и былъ, но какъ дѣло касалось Евгеніи Александровны, такъ и становился онъ тряпкой. Да вотъ вамъ примѣръ. Когда увлеклась она этимъ александринскимъ херувимомъ и Венеру съ этимъ Адонисомъ изобразить рѣшилась, Олейниковъ волосы на себѣ рвалъ, убѣжалъ изъ клуба, нарѣзался, какъ сапожникъ, здѣсь у Палкина, перебилъ дома зеркала и только объ одномъ и сокрушался, что она его броситъ. «Пусть, говоритъ, измѣняетъ, но только не бросаетъ!» Это, знаете, что-то роковое: впервые, видите-ли, онъ встрѣтилъ такую разнузданную да страстную женщину, которая съумѣла расшевелить и разжечь даже его сухую и черствую натуру, ну, и не хватало у него силъ разойдтись съ ней. Просто, и смѣшно, и жалко было смотрѣть на него въ это время ея первой измѣны: вздумалъ онъ ее бросить, а черезъ недѣлю, отощалый и униженный, явился къ ней и у ногъ ея себѣ-же прощенье вымаливалъ. И вѣдь что вы думаете, самъ-же себя призналъ виновнымъ: и мало то онъ ей выказываетъ ласки, и недостаточно то онъ заботится о ея комфортѣ, и мучаетъ-то онъ ее ревностью, все на себя принялъ. Ну, простила, плакала вмѣстѣ съ нимъ, медовый мѣсяцъ примиренья опять пережили, а тамъ… Онъ дѣло какое-то подлое взялъ защищать ради большого гонорара, а она съ какимъ-то офицерикомъ пантомимъ любви опять разыграла и опять не особенно выгодно, такъ какъ получила въ подарокъ только сомнительные векселя. Олейниковъ опять напился у Палкина, но дома уже не бушевалъ, а покорно вынесъ головомойку за то, что онъ «вдобавокъ ко всѣмъ прелестямъ еще и пьетъ!..»
Господинъ Анукинъ осушилъ стаканъ.
– Да-съ, батенька, людская натура полна противорѣчій, замѣтилъ онъ докторальнымъ тономъ. – Никакіе Шекспиры, никакіе Гюго не знаютъ этого такъ хорошо, какъ мы, адвокаты, передъ которыми выворачивается на изнанку вся душа человѣка. Вотъ этотъ юный кулакъ по натурѣ, практикъ во всей предшествовавшей жизни, заплясалъ подъ дудку смазливой бабенки, пить началъ съ горя, грязныя дѣла сталъ обдѣлывать, дошелъ до того, что промоталъ ввѣренныя ему деньги и теперь исключенъ даже изъ состава присяжныхъ повѣренныхъ. А она, – это тоже курьезный экземпляръ, – глупая бабенка, поддающаяся только вліянію своей распущенности, живущая порывами своего темперамента, обдѣлываетъ дѣлишки: одного любовника заставляетъ содержать своихъ дѣтей, другого заставляетъ разоряться на содержаніе ея особы, третьяго довела до пьянства и держитъ при себѣ, какъ собаченку, которую можно и ласкать, и бить во всякое время. Теперь она захватила въ свои лапы одного финансоваго туза въ почтенныхъ лѣтахъ и въ почтенномъ чинѣ и говоритъ ему: «посмотри, какъ похожъ на тебя нашъ Коля», – такъ зовутъ-съ ея сына, на содержаніе котораго платитъ какой-то богатый офицерикъ! Это, я вамъ скажу, просто комедія!
– Этотъ-то, вѣрно, финансовый тузъ и даетъ ей теперь деньги на спасеніе господина Хрюмина? спросилъ Петръ Ивановичъ.
– Да, отвѣчалъ Анукинъ, – во первыхъ нежелательно имъ, чтобы она была женою осужденнаго на ссылку мошенника, во-вторыхъ желательно имъ, чтобы дѣти Евгеніи Александровны такъ и остались законными дѣтьми. При ней ихъ еще двое и въ скоромъ времени будетъ третій, этотъ уже положительно признается роднымъ сыномъ со стороны финансоваго туза, приходящаго въ умиленіе при мысли, что и у него теперь есть потомки. Мнѣ даже сдается, что Владиміру Аркадьевичу заплатятъ деньги за разводъ, такъ какъ финансовый тузъ не прочь и жениться на ней, чтобы ввести ее въ лучшій кругъ общества.
– Ну! съ сомнѣніемъ проговорилъ Петръ Ивановичъ. – Кто-же приметъ такую-то въ лучшій кругъ.
– Что-съ? со смѣхомъ произнесъ Анукинъ, смотря на Рябушкина, какъ на неопытнаго ребенка. – Да вы, батенька, значитъ, не знаете нашего общества. Не первая она и не послѣдняя изъ такихъ-то, попадающая въ салоны, гдѣ только сливки общества собираются. Она-съ и теперь уже роль играетъ. Просто это нынче дѣлается. Записалась она въ три благотворительныя общества членомъ, сдѣлала крупныя пожертвованія, сперва попала распорядительницей на какой-то благотворительный базаръ, потомъ въ какомъ-то маскарадѣ у колеса алегри съ филантропической цѣлью стояла, далѣе выбрали ее гдѣ-то въ комитетъ, ну, и пошла въ ходъ въ качествѣ барыни-патронесы. Черезъ нее у финансоваго туза выхлопатываютъ разныя концесіи, находятъ протекціи, дѣлаютъ займы… Да она, батенька, теперь съ разборомъ и гостей-то принимаетъ, говоритъ тоже про разночинцевъ: «это люди не нашего круга». Нынче, батенька, такія времена, смѣшеніе языковъ происходитъ. Вы прислушайтесь-ка, что выясняется на крупныхъ мошенническихъ процесахъ: тутъ и какая-нибудь солдатская дочь или цыганка фигурируетъ, и какой-нибудь такой крупный индюкъ является, что даже и ушамъ не вѣришь. Да-съ, все это перемѣшалось въ одну кашу, такъ что и не разберешь, съ кѣмъ имѣешь дѣло, въ какомъ кругу находишься.
Анукинъ еще выпилъ.
– Впрочемъ, госпожа Хрюмина, какъ она сама постоянно напоминаетъ, и безъ того принадлежитъ къ лучшему кругу общества, продолжалъ онъ съ ироніей. – Шутка-ли: дочь дѣйствительнаго статскаго совѣтника, жена Владиміра Хрюмина, родного племянника князя Алексѣя Платоновича Дикаго, будущая жена одного изъ самыхъ видныхъ тузовъ финансоваго міра… Да чего-же вамъ еще надо?.. Правда, ея жизнь, ея поведеніе сомнительнаго свойства, но во-первыхъ, кто-же имѣетъ право вмѣшиваться въ частную жизнь, а во-вторыхъ… «о, она была такъ несчастна въ замужествѣ», восклицаютъ барыни… Знаете, она даже рада, что ея супругъ попался въ крутогорской исторіи. Это подтолкнетъ съ одной стороны финансоваго туза устроить ея разводъ и жениться на ней, а съ другой – это дастъ ей еще болѣе вѣскій аргументъ для доказыванья своей несчастной супружеской жизни…
– Экая мерзость-то творится кругомъ! проворчалъ Рябушкинъ. – А я вѣдь до сихъ поръ думалъ, что эта барыня такъ и погибла, что ее выбросили отвсюду за бортъ…
– Нѣтъ-съ, такихъ не выбрасываютъ, отвѣтилъ господинъ Анукинъ наставительно. – Ихъ и ругаютъ-то только до той поры, пока онѣ не оперятся, а она, батенька, такъ оперилась, что до нея теперь скоро и рукой не достанешь. Да вы ее никогда не видали?
– Нѣтъ, отвѣтилъ Рябушкинъ.
– Жаль, стоитъ взглянуть, сказалъ господинъ Анукинъ. – Ей ничего не дано: ни яркой красоты, ни сильнаго ума, ни серьезнаго образованія. Только воспитанье ей-дали послѣдовательное, прочное: заставили ее разъ и навсегда затвердить, что женщина тогда только и можетъ жить, когда она нравится мужчинамъ, что вслѣдствіе этого женщина должна дѣлать всевозможное, чтобы нравиться мужчинамъ, что каждая женщина можетъ нравиться мужчинамъ, если только захочетъ, и съ этими наставленіями стали вывозить ее на балы, и въ клубы, и въ театры, и въ маскарады на показъ мужчинамъ, для ловли жениховъ. И много она глупостей натворила, много ошибокъ надѣлала, но великихъ принциповъ женскаго воспитанія никогда не забывала: и старалась нравиться мужчинамъ и нравилась имъ. Чѣмъ? спросите вы. Да какъ вамъ это объяснить! Прическа въ лицу, платье къ лицу, стремленіе выхолить тѣло, открыть шею, потому что именно шея у нея соблазнительна, показать зубки, такъ какъ и зубки ей дала природа особенно красивые, говорить мягкимъ и пѣвучимъ голоскомъ, ходить легкой походкой, чтобы казаться моложе, вотъ тѣ нехитрые пріемы, до которыхъ она додумалась чуть не съ колыбели. Быть ласковой со всѣми, чтобы слыть женственною и доброй, вторить каждому, подобно вѣрному эхо, чтобы никто не раздражался ея противорѣчіемъ и чтобы всѣ считали ея душу сродни своимъ душамъ, вотъ еще нехитрые пріемы, которыми побѣждались тѣ, которые плѣнялись ея наружностью и сближались съ ней. Я, право, не знаю такого человѣка, который, пожелавъ сблизиться съ нею, потерпѣлъ бы неудачу. Да вотъ на что ужь враждебенъ ей Владиміръ Аркадьевичъ, а вздумай онъ приволокнуться опять за ней и она станетъ кокетничать съ нимъ: онъ вѣдь мужчина, а мужчинамъ нужно нравиться. Вы скажете: это развратъ! Помилуйте: ее просто обманывали мужчины, она ошибалась въ нихъ – вотъ и все! Этотъ ее обманулъ, имѣя дурной характеръ, а прикидываясь мягкимъ. Тотъ обманулъ ея, сойдясь съ нею и не подумавъ о средствахъ для ея содержанія. Третій… но развѣ она виновата, что онъ клялся ей въ любви, а имѣлъ на содержаніи француженку-кокотку? Наконецъ, не слѣдуетъ забывать главнаго обстоятельства, что «мы всѣ невинны отъ рожденья и нашей честью дорожимъ, но вѣдь бываютъ столкновенья, что просто нехотя грѣшимъ». Этимъ и объясняется, и оправдывается все, если ни другихъ объясненій, ни другихъ оправданій и подыскать нельзя. Коварство мужчины и слабость женщины, минутное увлеченіе и судьба, этимъ, батенька, отъ каждаго грѣха оправдаешься. И вы думаете она лжетъ? Нѣтъ. Она сама вполнѣ вѣритъ, что она честная женщина. Она, видите-ли, только слишкомъ добра и довѣрчива и притомъ у нея «такой темпераментъ» – вотъ и все.
Кончивъ разсказъ о жизни Евгеніи Александровны, господинъ Анукинъ перешелъ къ разсказу о томъ, въ какомъ положеніи находится дѣло, по которому онъ взялъ на себя хлопоты.
– Теперь, заговорилъ онъ дѣловымъ тономъ, – дѣло все въ томъ, чтобы устроить разводъ. Нужно будетъ уговорить Владиміра Аркадьевича не отрицать законности дѣтей Евгеніи Александровны и принять грѣхъ на себя, чтобы она могла развестись съ нимъ и выйдти замужъ. Конечно, надо изо всѣхъ силъ постараться, чтобы она побольше заплатила супругу отступного.
– Да вы на чьей-же сторонѣ стоите? спросилъ Рябушкинъ.
– Я?.. я за обѣ стою, отвѣтилъ Анукинъ. – Тутъ вѣдь ссоры и тяжбы никакой нѣтъ, тутъ просто идетъ полюбовная сдѣлка. Во-первыхъ, безъ денегъ я не выиграю дѣла Владиміра Аркадьевича; значитъ, нужно добыть денегъ; во-вторыхъ, смотря по количеству заплаченныхъ Евгеніею Александровною денегъ, я получу болѣе или менѣе приличное вознагражденіе за всѣ эти хлопоты и переговоры, значитъ, нужно взять денегъ побольше. Во всякомъ случаѣ, я удовлетворю желанія обѣихъ сторонъ, а если Евгеніи Александровнѣ или, вѣрнѣе сказать, ея покровителю придется нѣсколько больше выдать презрѣннаго метала, такъ это, право, для него ничего не значитъ, потому что не мнѣ онъ выдастъ эту сумму, такъ гдѣ-нибудь у модистки ихъ оставитъ, въ какомъ-нибудь ресторанѣ на пикникъ броситъ. Вѣдь была-бы падаль, а вороны все равно слетятся.
– Ну, и циникъ-же вы, какъ я посмотрю! проворчалъ Петръ Ивановичъ.
– Будешь, батенька, циникомъ, какъ жрать хочешь да знаешь, что только то и останется у тебя, что силой сорвешь съ людей, отвѣтилъ господинъ Анукинъ и сильно оживился. – Вы вглядитесь-ка въ современную жизнь поближе, – что увидите? Вся она, не у насъ однихъ, а во всей Европѣ, построена на правилѣ – кто палку взялъ, тотъ и капралъ. Разсмотрите всѣ професіи и вездѣ вы увидите одно и тоже: кто беретъ силой, нахрапомъ, кто кричать о себѣ умѣетъ, кто не упускаетъ того, что плыветъ въ руки, тотъ только и можетъ жить и процвѣтать. Скромное труженничество, добросовѣстная работа, все это не кормитъ и развѣ-развѣ даетъ возможность едва сводить концы съ концами да перебиваться съ гроша на грошъ. Честный человѣкъ, батенька, это лежачій камень, подъ который и вода не течетъ. Да, впрочемъ, теперь этихъ честныхъ-то людей и днемъ съ огнемъ не сыщешь. Теперь всѣ хвостомъ виляютъ и всѣ продаются, разница только въ томъ, что одинъ въ родѣ васъ, чтобы имѣть кусокъ хлѣба, о величіи державинскихъ одъ толкуетъ, умалчивая о лермонтовскихъ и некрасовскихъ идеяхъ, а другой, у котораго апетитъ получше да вкусы поразборчивѣе, концесіи себѣ разныя выхлопатываетъ да на директорское мѣсто въ банкѣ гдѣ-нибудь пробирается, ничего не смысля въ банковскомъ дѣлѣ. Иначе, батенька, и жить теперь нельзя: съ одной стороны дороговизна васъ донимаетъ, а съ другой – видите вы безпечальное житье сотень и тысячъ своихъ собратьевъ, ну, и завидно, и досадно глядѣть на нихъ и хочется самому развернуться, разгуляться, покататься, какъ сыру въ маслѣ. Доходы-то ни у кого не увеличиваются почти, ни съ земли, ни изъ заработковъ, ни изъ жалованья, а расходы ростутъ не по днямъ, а по часамъ. Съ тѣхъ поръ вотъ какъ мы цивилизовались и желѣзныя дороги завели, и банки учредили, и на биржѣ играть стали въ Петербургѣ, напримѣръ, только одинъ предметъ потребленія и подешевѣлъ – арбузы стали дешевле. Ей Богу! Я на что хотите пари держу, что другого подешевѣвшаго предмета не найдете. Плата за квартиры поднялась вдвое да втрое, хлѣбъ да говядина тоже поднялись на столько-же въ цѣнѣ, къ одеждѣ приступу нѣтъ, обученье какой-нибудь дѣвченки или какого-нибудь мальчишки и то стоитъ теперь вдвое да втрое дороже прежняго. Ну-съ, а потребности? Теперь мы вѣдь по европейски жить начинаемъ: хочется и въ театръ, и въ собраніе, и въ кафе завернуть и газету почитать и какой-нибудь юбилейный обѣдъ устроить въ честь своего начальника или общественнаго дѣятеля. Вы скажете: а ты въ собраніе не ходи, театровъ не посѣщай, газетъ не выписывай, на обѣды не подписывайся и квартиру ищи безъ проведенной воды и безъ прочихъ удобствъ… Такъ-съ, такъ-съ!.. Зналъ я этакого одного чудака: честный былъ малый, получалъ гдѣ-то въ департаментѣ пятьдесятъ рублей жалованья и рѣшился жить на него, взятокъ, молъ, брать не буду, долговъ дѣлать не стану, не видя возможности отдать. Рѣшился онъ это не жениться, чтобы не плодить нищихъ; нанялъ комнатку отъ жильцовъ «безъ прочихъ удобствъ» за десять рублей въ мѣсяцъ съ прислугой и съ мебелью, сталъ ѣсть въ кухмистерскихъ за тридцать копѣекъ обѣдъ, только два раза въ день чай съ хлѣбомъ пилъ, самый дешевый табакъ курилъ, ни вина, ни пива, ни картъ, ничего этого даже и взаводѣ не было у него; кажется, можно-бы концы съ концами сводить, такъ нѣтъ-съ: платья-то двѣ пары, сидя вѣчно надъ писаньемъ, протрешь за годъ, зимнее и лѣтнее пальто нужны, безъ сапогъ, безъ калошъ, безъ шапки да безъ бѣлья не станешь ходить да бѣлье-то еще и отдать въ стирку нужно. Глядишь, нѣсколько мѣсячныхъ жалованій и уйдетъ на все это и въ итогѣ, если не дефицитъ, то необходимость и отъ папиросъ отказаться. Жилъ онъ такъ, жилъ два-три года, потупляя глаза передъ хорошенькими женщинами да стараясь не слышать, какъ пахнутъ настоящія гаванскія сигары, да въ одинъ прекрасный день и оставилъ слѣдующую записку: «Кончаю съ жизнью, потому что, серьезно обсудивъ свое положеніе, самъ я не понимаю, изъ-за чего я бился и сносилъ ее до сихъ поръ».
– Ну, тоже примѣръ взяли! сердито возразилъ Петръ Ивановичъ. – Это человѣкъ, пришедшій къ сознанію, что онъ и общественной пользы не приноситъ и…
– А вы-то сознаете, что приносите ее, разбирая Державина да Ломоносова? перебилъ его господинъ Анукинъ. – Нѣтъ, батенька, вы, или хитрите съ собою, стараясь не задавать себѣ вопроса, велика-ли приносимая вами общественная польза, или тянете эту канитель, называемую честной трудовой жизнью бѣдняка, потому что у васъ – ну, положимъ, семья любимая на рукахъ, которую вамъ и жаль, и стыдно бросить, разомъ покончивъ со своимъ существованіемъ, при которой и дешевыя папиросы не всегда смѣешь курить и мимо хорошенькихъ женщинъ нужно проходить съ потупленными глазами, чтобы не соблазниться. Нѣтъ-съ, бѣдняки-то, влачащіе такую жизнь или спиваются съ горя съ кругу, или кончаетъ самоубійствомъ, или идутъ во всяческія сдѣлки, чтобы, наконецъ, выбиться на дорогу, жить, какъ другіе живутъ, не разсчитывая весь вѣкъ, что и этого нельзя, и то запрещено, и третье недоступно. А вы вотъ погодите: влюбитесь вы, женитесь какъ-нибудь скоропостижно, заведутся дѣти – посмотримъ, что вы тогда запоете, какъ нужно будетъ и кормить, и одѣвать, и лѣчить и жену, и дѣтей: чорту душу, батенька, продадите, только-бы выбиться изъ нищеты!
Господинъ Анукинъ безнадежно махнулъ рукой.
– И что это монтіоновскія преміи, что-ли, у насъ или гдѣ-нибудь въ Европѣ даютъ за дѣвственную честность? проговорилъ онъ съ желчной ироніей. – Да вполнѣ честнымъ-то человѣкомъ только помыкаютъ: и не ко двору-то онъ на житейскомъ базарѣ, и неумытымъ-то онъ да оборваннымъ является на житейскій пиръ. Съ нимъ или неудобно, потому что съ нимъ каши не сваришь, или противно, потому что и грязь, и рубище, и блѣдное лицо, все это напоминаетъ какое-то memeuto mori, когда другимъ жить хочется. Вы всмотритесь въ жизнь: есть-ли у честнаго бѣдняка друзья, кромѣ такихъ-же голодающихъ, какъ онъ? можетъ-ли онъ въ случаѣ несчастья разсчитывать на что-нибудь, кромѣ кровати въ больницѣ или мѣста въ богадѣльнѣ? относится-ли кто-нибудь, болѣе высокопоставленный или болѣе счастливый чѣмъ онъ, съ уваженіемъ къ нему? не затрутъ-ли его вездѣ, не оттолкнутъ-ли его вездѣ, куда онъ сунется въ своемъ потертомъ платьѣ? не увидитъ-ли онъ, что всюду распахиваются двери, сгибаются спины не передъ бѣдною честностью, а передъ богатою ловкостью? Да что тутъ говорить: нѣтъ у васъ приличной одежды, такъ васъ, хоть вы идеаломъ честности будьте, и на публичное гулянье не пустятъ, и на какомъ-нибудь торжественномъ обѣдѣ въ честь какого-нибудь проповѣдника правды мѣста не дадутъ, и изъ партера театра попросятъ удалиться. Вы, можетъ быть, и честны да видъ-то у васъ карманника, подозрителенъ онъ что-то… Вы опять заговорите о сознаніи приносимой вами общественной пользы? Батенька, не честные люди, а ловкіе люди общественными дѣлами-то ворочаютъ, а честные люди это солдаты, призванные только къ одному: молчаливо и покорно исполнять чужія приказанія и умирать на полѣ общественныхъ битвъ. Честные бѣдняки – а кто безусловно честенъ, тотъ всегда будетъ бѣденъ – вездѣ и всегда во всякомъ дѣлѣ играли и играютъ одну роль – роль «рукъ» и больше ничего: правящіе умы, создающія головы, распоряжающіяся воли вербуются не изъ ихъ пришибенной среды.
Рябушкинъ пожалъ плечами. Его бѣсила циничная философія господина Анукина.
– Да, не даромъ вашу братью софистами прозвали, замѣтилъ онъ.
– Можетъ быть, можетъ быть, проговорилъ господинъ Анукинъ. – Но я людей дѣлю въ вопросѣ о честныхъ людяхъ на три класса: на простаковъ – эти бываютъ нерѣдко безусловно честными; на фарисействующихъ трусовъ – эти идутъ на компромисы съ жизнью, стараясь обмануть и себя, и другихъ увѣреніями, что въ компромисы они не вступаютъ, что собой они не торгуютъ, что честность свою они берегутъ, какъ святыню; наконецъ, на откровенныхъ дѣльцовъ – эти прямо говорятъ, что ихъ честность давно лишилась своей дѣвственности, но что они никогда еще не переступали той границы, за которой начинается уголовщина и кончается право человѣка не считаться открыто «мошенникомъ». Будущее принадлежитъ только людямъ послѣдней категоріи… Однако, заболтались-же мы, вдругъ проговорилъ господинъ Анукинъ, допивая послѣдній стаканъ и потягиваясь. – Пора на боковую.
Онъ позвалъ лакея и потребовалъ счетъ. Просматривая счетъ, господинъ Анукинъ накинулся на лакея, доказывая послѣднему, что онъ не ѣлъ «бутербродовъ съ свѣжей икрой» и что «платить за нихъ онъ не станетъ».
– Такъ и скажи Михаилу Ивановичу! Такъ и скажи! Это чортъ знаетъ что такое! Вѣчно что-нибудь прибавите!
Лакей покорно выслушалъ брань и также покорно проговорилъ:
