Текст книги "Чужие грехи"
Автор книги: Александр Шеллер-Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
А. МИХАЙЛОВЪ
ЧУЖІЕ ГРѢХИ
КНИГА ПЕРВАЯ
МАТЬ И ОТЕЦЪ
I
Стояла теплая, чудесная весна…
Евгенія Александровна Хрюмина, пригрѣтая теплыми лучами солнца, удобно угнѣздилась на мягкомъ креслѣ въ своемъ красиво обставленномъ, похожемъ на парижскую игрушку, будуарѣ и не то мечтала, не то пробѣгала глазами страницы лежавшей у нея на колѣняхъ книги. Это была женщина лѣтъ двадцати семи, очень моложавая, съ хорошенькимъ личикомъ, съ густыми, затѣйливо причесанными бѣлокурыми волосами, съ выхоленнымъ тѣломъ, съ нѣкоторыми задатками къ излишней полнотѣ. Въ выраженіи ея лица было что-то дѣтское, неосмысленное, что-то говорившее, что она любитъ и понѣжиться, и покапризничать, и утѣшаться разными милыми побрякушками и изящными ненужностями. Этихъ побрякушекъ и ненужностей была цѣлая масса и на ней самой, и въ ея будуарѣ: красивыя кольца на розовыхъ пальчикахъ, затѣйливые банты въ вьющихся волосахъ, причудливый воротничекъ около полуоткрытой спереди, точно выточенной шеи, десятки фарфоровыхъ и хрустальныхъ куколокъ и флаконовъ на столикахъ и этажеркахъ; все это сразу обличало вкусы хозяйки. Всѣ эти ненужныя тряпочки и дешевыя статуэтки придавали и ей, и ея будуару изысканный видъ и если не говорили о богатствѣ, то все таки намекали на стремленіе къ щегольству, къ внѣшнему лоску.
Въ комнатѣ было тепло, уютно; яркіе лучи весенняго солнца играли на полу, на стѣнахъ; изъ открытаго окна долетали звуки чириканья воробьевъ, воркованія голубей; неподалеку слышалась монотонная, тоскливая пѣсня штукатура. Отрывки какихъ то смутныхъ думъ пролетали въ головѣ молодой женщины. Вотъ скоро начнется и знойное лѣто; въ городѣ станетъ пыльно и душно; всѣ разъѣдутся по дачамъ. Удастся ли ей ѣхать на дачу? Мужъ опять начнетъ толковать о недостаточности ихъ средствъ, о необходимости экономіи. Какая это несносная пѣсня! А жить лѣтомъ въ городѣ такъ скучно, такъ тоскливо! Когда же кончится, когда измѣнится эта монотонная жизнь съ вѣчными заботами о грошахъ, съ вѣчными толками объ экономіи, съ вѣчными мелкими семейными дрязгами, попреками, наставленіями? Все это такъ надоѣло, такъ надоѣло!
Грустныя думы Евгеніи Александровны были внезапно нарушены топотомъ дѣтскихъ ногъ. Въ ея комнату быстро вошли дѣти – мальчикъ и дѣвочка, ухватившіеся за руки молодого, невысокаго ростомъ, очень красиваго брюнета, съ яркими, полными губами, съ тонкими, подвижными ноздрями, съ глубокими сѣрыми глазами, съ мягкой улыбкой, съ необычайно легкой, какъ бы осторожной поступью.
– А, это вы, Мишель! лѣниво пѣвучимъ голосомъ проговорила Евгенія Александровна и ея лицо озарилось привѣтливою улыбкой.
Дѣти, между тѣмъ, наперебой говорили гостю о картинкахъ, о книжкахъ, объ игрушкахъ, не выпуская его рукъ изъ своихъ рученокъ. Они были прелестны въ своемъ дѣтскомъ оживленіи.
– Хорошо, хорошо, привезу! отвѣчалъ имъ молодой человѣкъ, стараясь отдѣлаться отъ нихъ, и въ его голосѣ послышалась не то торопливость, не то досада.
– Ты мнѣ, Миша, сдѣлай трехугольную шляпу съ перомъ, чтобы я былъ генераломъ, приставалъ къ нему мальчуганъ.
– А мнѣ нарисуй и вырѣжи куклу, твердила дѣвочка.
– Да, да, послѣ! отвѣтилъ еще поспѣшнѣе молодой человѣкъ и обратился къ хозяйкѣ, понизивъ голосъ и говоря по французски:– Удали ихъ!
Евгенія Александровна лѣниво подняла на него недоумѣвающій, вопросительный взглядъ и сказала дѣтямъ:
– Ступайте къ нянѣ! Вамъ пора завтракать.
– А Миша? спросили дѣти.
– Миша посидитъ здѣсь, покуда вы завтракаете. Идите! отвѣтила мать.
– Мама, ты его не отпускай! Пусть онъ мнѣ шляпу дѣлаетъ, приставалъ мальчикъ.
– А мнѣ куклу! настаивала дѣвочка.
– Хорошо, хорошо, идите! проговорилъ молодой человѣкъ, кусая отъ нетерпѣнія губы.
Его волненіе, его блѣдность, его тревожный тонъ не ускользнули отъ вниманія Евгеніи Александровны и, какъ только удалились дѣти, она спросила его:
– Что случилось?
– Я сейчасъ видѣлъ твоего мужа!
Онъ произнесъ эти слова какимъ то торопливымъ, тревожнымъ шопотомъ. Евгенія Александровна съ испугомъ подняла на гостя свои широко раскрывшіеся голубые глаза и съ ея красиваго лица вдругъ сбѣжалъ румянецъ.
– Мужа?.. Владиміра? почти вскрикнула она. – Нѣтъ, не можетъ быть! Ты ошибся… ошибся… Владиміръ пріѣдетъ еще черезъ мѣсяцъ… онъ писалъ… Евгенія Александровна съ усиліемъ перевела духъ. – Ахъ, какъ ты напугалъ меня, Мишель… И какъ это тебѣ пришло въ голову! проговорила она со вздохомъ.
Она быстро поднялась съ мѣста, уронивъ на коверъ книгу, и провела рукой по лбу, точно ей что-то сдавливало голову.
– Да я же тебѣ говорю, что я его видѣлъ, настойчивымъ тономъ возразилъ молодой человѣкъ. – Онъ пріѣхалъ на пароходѣ… теперь онъ въ таможнѣ… я примчался предупредить тебя… еще полчаса, часъ – и онъ будетъ здѣсь…
Она уже ходила въ волненіи по комнатѣ, сжимая болѣзненно свои руки. Ея подвижное лицо приняло выраженіе безпомощности и отчаянья. Сомнѣваться въ томъ, что мужъ дѣйствительно пріѣхалъ, было уже невозможно.
– Боже мой, что же я буду дѣлать? Что дѣлать? торопливо говорила она и въ ея мягкомъ, нѣсколько дѣтскомъ, похожемъ на щебетаніе птички голосѣ слышались слезы. – Я не могу, я не хочу съ нимъ жить… Нѣтъ, я уйду, сейчасъ уйду…
– Но паспортъ? У тебя нѣтъ паспорта. Надо подождать, объясниться, совѣтовалъ молодой человѣкъ, волнуясь не менѣе, чѣмъ она.
– Объясниться! Не могу, не могу!.. Ты знаешь его! Насмѣшки, сарказмы, презрѣніе! О, я готова бѣжать, куда угодно, только бы не видать этого ядовито улыбающагося лица, не слыхать этого высокомѣрнаго тона, этого шипящаго голоса! Возьми меня къ себѣ, увези, дѣлай, что хочешь, но спаси меня! уже со слезами говорила она и съ дѣтской мольбой сжала свои руки.
– Но безъ паспорта же нельзя! Не можешь же ты бросить дочь и сына, не объяснившись съ мужемъ! торопливо говорилъ молодой человѣкъ, стараясь убѣдить ее.
– Онъ меня убьетъ, онъ меня опозоритъ! восклицала она, рыдая. – И какъ это все случилось?.. Писалъ, что пріѣдетъ не скоро, и вдругъ…
– Другъ мой, успокойся!.. проговорилъ молодой человѣкъ. – Соберись съ силами! Объясненія не миновать… Этого нужно было ожидать!..
Онъ горячо убѣждалъ ее, но по тону его голоса было слышно, что онъ не менѣе ея боялся предстоящихъ объясненій, сценъ и непріятностей. Казалось, что и самъ онъ тотовъ бы былъ убѣжать отсюда, провалиться на время сквозь землю.
– О, если бы не это проклятое положеніе… если бы не этотъ несчастный ребенокъ! шептала она, ломая руки. – И зачѣмъ я не уѣхала раньше за границу… въ деревню… куда нибудь, чтобы все скрыть… а теперь? Онъ сразу увидитъ, въ какомъ я положеніи… вѣдь это уже всѣ видятъ… Но, Мишель, Мишель, вѣдь ты не бросишь меня?.. Вѣдь ты меня любишь?..
Она бросилась къ нему и припала головой на его плечо. Въ ея голосѣ, въ выраженіи ея лица было опять что то дѣтски безпомощное и дѣтски капризное.
– Женя, что за вопросы! воскликнулъ онъ, цѣлуя ее въ голову. – Но теперь надо спѣшить! Онъ сейчасъ будетъ здѣсь… Ты должна объясниться безъ меня… Онъ не долженъ знать, куда ты уѣдешь… Хотя лучше бы остаться, не уѣзжать… Но если ты рѣшилась, то нечего дѣлать… Я сейчасъ ухожу… Если онъ застанетъ меня здѣсь, онъ вызоветъ меня на дуэль и что бы ни случилось тогда – ты погибнешь… Убьетъ онъ меня или я его – тебѣ придется все равно перенести тяжелую долю… Этого надо избѣжать не для меня, а для тебя…
Онъ говорилъ это довольно твердо, стремясь казаться не трусомъ, а только разсчетливымъ и предусмотрительнымъ человѣкомъ, старающимся вразумить своенравное и неопытное дитя. Но это плохо удавалось ему; ему казалось, что онъ стоитъ на раскаленныхъ угольяхъ, ощущая только одно желаніе – скорѣе, скорѣе убѣжать отсюда. Этотъ пріѣздъ соперника засталъ его такъ же врасплохъ, какъ и ее.
– Господи, Господи, что за мука! восклицала она, закрывая лицо руками. – И за что это все, за что!
– Ну полно, полно! Что дѣлать! прерывающимся голосомъ говорилъ онъ. – Мы сами виноваты, много виноваты! Мы увлеклись… мы дѣйствовали, очертя голову… вотъ и плоды… Я тогда еще говорилъ тебѣ, что надо подождать!..
У него начиналось что то въ родѣ лихорадки.
– Ахъ, что ты мнѣ толкуешь! Ждать, когда любишь! раздражительно воскликнула она.
– Ну, а не ждали, вотъ теперь и придется пережить все это, почти съ упрекомъ сказалъ одъ и тотчасъ же снова началъ ее утѣшать:– Ну, не плачь, все пройдетъ… все пройдетъ и мы будемъ счастливы…
Онѣ торопливо обнялъ ее, быстро поцѣловалъ и проворно направился въ выходу, проговоривъ еще разъ на ходу:
– Будь тверда, соберись съ силами!
Она, кажется, не слышала послѣднихъ его словъ; она опустилась снова въ изнеможеніи на кресло и залилась слезами.
– О, проклятое, проклятое положеніе! шептала она, стискивая руки. – Если бы можно было на время уснуть, чтобы все объяснилось, окончилось само собою! Кажется, бѣжала бы далеко, далеко, чтобы только не видать Владиміра… И за что это испытаніе? Мишель говоритъ, что мы дѣйствовали, очертя голову… Но развѣ страсть разсчитываетъ?.. развѣ она взвѣшиваетъ?.. О, какъ я люблю Мишеля, какъ я ненавижу Владиміра! И за какой грѣхъ онъ посланъ мнѣ въ мужья? Мишель твердитъ, что и это наказаніе за то же, что я вышла замужъ, очертя голову… Вѣчно все одна и та-же скучная пѣсня!.. Хорошо ему толковать, а развѣ я тогда понимала что нибудь!..
Въ ея воображеніи вдругъ промелькнуло все прошлое: ея жизнь въ родной семьѣ, ея замужество, ея жизнь съ Владиміромъ Аркадьевичемъ Хрюминымъ. Она выросла въ чиновнической, вылѣзавшей «въ люди» семьѣ, гдѣ всѣ мечтали стать выше своего положенія, пустить пыль въ глаза ближнимъ, добиться чина дѣйствительнаго статскаго совѣтника и получить право говорить: «у насъ въ высшемъ кругу». Покуда завѣтныя цѣли еще не были достигнуты, въ семьѣ царилъ какой-то сумбуръ во всемъ: семья плохо ѣла, чтобы наряжаться получше, и носила грубое, штопанное и перештопанное бѣлье, чтобы имѣть возможность накупать шелковыхъ тканей и кружевъ; дѣти не получали никакого основательнаго образованія, такъ какъ все стремленіе сводилось къ одному желанію научить ихъ говорить по-французски; но такъ какъ хорошія француженки-гувернантки дороги, то къ дѣтямъ и была нанята дешевая француженка сомнительной репутаціи, что-то въ родѣ комисіонерши или устарѣвшей кокотки, умѣвшая научить дѣтей болтать по-французски, но неумѣвшая научить ихъ правильно написать хотя нѣсколько строкъ на этомъ языкѣ; такъ какъ средства еще не позволяли принимать у себя гостей «изъ своего круга», то семью влекла клубная жизнь и семьѣ казалось, что именно въ клубѣ-то и собирается цвѣтъ «высшаго общества». Въ манерахъ, въ разговорахъ, въ нарядахъ этихъ людей была какая-то невообразимая смѣсь мѣщанства и претензій на хорошій тонъ, полнѣйшаго ничтожества какъ въ умственномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніяхъ, и стремленія показать чувство собственнаго достоинства. Отецъ семьи гордился, что играетъ въ карты съ «ихъ превосходительствами», мать гордилась, что ее приглашала къ себѣ въ гости какая-то «баронесса» изъ Риги, дочь гордилась, что съ нею танцуютъ все «гвардейцы». Гдѣ и какъ встрѣтилась Евгенія Александровна съ Владиміромъ Аркадьевичемъ Хрюминымъ, камеръ-юнкеромъ, секретаремъ очень высокопоставленнаго лица, членомъ хорошей, хотя и разорившейся фамиліи, – этого не знали или не помнили ни она, ни онъ. Но помнили и она, и онъ одно то, что они завязали интрижку, онъ отъ скуки, она потому, что очень любила романы. Интрижка быстро перешла въ серьезное событіе. «Если онъ не женится на Евгеніи, я буду жаловаться, я въ судъ подамъ!» говорилъ узнавшій о событіи отецъ Евгеніи Александровны, грозно сдвигая брови. «Если эта канцелярская крыса подастъ на меня жалобу, моя карьера пропала!» думалъ Владиміръ Аркадьевичъ, узнавъ намѣреніе строгаго родителя. Онъ попался въ сѣти, которыя самъ разставилъ себѣ. Когда онъ долженъ былъ вѣнчаться съ нею, у него разлилась желчь; когда она стояла съ нимъ подъ вѣнцомъ, ей только представлялось одно то, какъ будутъ ей завидовать и Зина Иванова, и Маня Федорова, и Аня Данилова, узнавъ, что она, Женя Трифонова, вышла замужъ за камеръ-юнкера, у котораго всѣ, всѣ родные «князья» и «графы». Потомъ роли измѣнились: онъ ядовито, безпощадно, раздражительно мстилъ ей за то, что онъ женился на ней; она ежедневно плакала, волновалась, краснѣла, сознавая, что она попала не въ свой кругъ. Въ сущности, и онъ, и она были парой, ровнями и въ нравственномъ, и въ умственномъ, и въ матеріальномъ отношеніяхъ, но на его сторонѣ былъ одинъ перевѣсъ: онъ могъ упрекать ее ея происхожденіемъ, ея мѣщанствомъ, ея незнаніемъ приличій. Каждый бантъ на ея платьѣ казался ему свидѣтельствомъ ея мѣщанства, каждая ея фраза была доказательствомъ ея безтактности, ея вульгарности, ея невоспитанности. Онъ раздражался при видѣ ея, потому что она была его жена, тогда какъ онъ могъ бы жениться на княжнѣ Золотовской, имѣвшей до трехсотъ тысячъ приданаго. Ничто не могло его утѣшить за потерю свободы, но она скоро нашла утѣшеніе, всѣ его колкости, упреки и насмѣшки, волновавшіе ее сначала, стали ей надоѣдать… «Ахъ, какъ это скучно!» говорила она въ этихъ случаяхъ и стала искать веселья въ мелкихъ романахъ. Мужское общество знакомыхъ ея мужа было ею очень довольно; съ ней можно было сальничать, какъ съ кокоткой, и заигрывать, какъ съ вдовушкой легкаго поведенія, не особенно боясь послѣдствій. «Не достаетъ только того, чтобы вы меня опозорили!» говорилъ мужъ, но она умѣла во время истерически разрыдаться и скрыть концы. Скрыть концы не удалось ей только теперь, когда мужъ уѣхалъ на годъ за-границу, сопровождая своего высокопоставленнаго патрона. Она обрадовалась его отъѣзду и вздохнула свободно. А тутъ, какъ на зло, подвернулся подъ руку ея троюродный братъ, Михаилъ Егоровичъ Олейниковъ, скромный юноша, съ лицемъ вербнаго херувима, пробивавшійся въ люди по пути присяжнаго повѣреннаго. Они катались на тройкахъ на какіе-то пикники, онъ возилъ ее изъ оперы въ какіе-то рестораны, онъ сопровождалъ ее въ маскарады. Она ему разсказывала про тиранію своего мужа, она передъ нимъ плакала дѣтскими слезами, онъ ее утѣшалъ. Онъ никогда не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ, какъ въ это время, когда каждая ея слеза высыхала подъ его поцѣлуемъ, когда въ концѣ каждаго драматическаго повѣствованія о своихъ страданіяхъ она падала на его грудь, склоняя головку на его плечо. Онъ не испытывалъ ничего слаще этихъ утѣшеній и, наконецъ, утѣшилъ ее на столько, что она въ послѣднее время старалась не выѣзжать въ знакомымъ, чтобы скрыть свое положеніе: она готовилась быть матерью.
– О, если бы не это положеніе! воскликнула она съ ужасомъ, вспомнивъ объ этой несчастной, непредвидѣнной случайности.
Въ эту минуту кто-то позвонилъ. Она вздрогнула, разомъ поднялась съ мѣста, прижалась въ стѣнѣ, затаила дыханіе. Вся ея фигура, каждая черта ея лица выражали смертельный страхъ и опять вся она напомнила провинившагося ребенка, боящагося наказанія. Въ передней горничная громко сказала: «барыни нѣтъ дома».
– Не онъ! проговорила молодая женщина, вздыхая широкимъ вздохомъ. – Но все таки онъ сейчасъ пріѣдетъ, сейчасъ!.. Увидитъ меня… «А, вотъ новость!» скажетъ, сощуривъ глаза и мѣряя взглядомъ мою фигуру!..
Она опять вздрогнула и заходила по комнатѣ, потирая лобъ рукою.
– Нѣтъ, нѣтъ! Нужно бѣжать! Бѣжать, куда глаза глядятъ! Къ Бетси развѣ?.. проговорила она, вспомнивъ о своей бывшей гувернанткѣ, и начала торопливо одѣваться, прежде чѣмъ планъ бѣгства окончательно выяснился въ ея головѣ: она всегда поступала именно такъ. – Да, Бетси приметъ… она такъ любитъ меня… она любитъ всѣ эти таинственныя приключенія… у нея можно прожить… Напишу ему… Да, да, это лучше всего… И чего я боялась, чего прежде думала….Ахъ, какъ это просто! Но надо скорѣе, скорѣе… съ чернаго хода… я не могу терпѣть болѣе этого гнета…
Она совсѣмъ оживилась, она торопливо одѣвалась, брала какія-то вещи, прятала свои золотыя мелочи, отсчитывала деньги, разбрасывая разныя принадлежности туалета. Она была теперь неузнаваема. Ея за минуту передъ тѣмъ печальное лицо сдѣлалось теперь не только оживленнымъ, но почти веселымъ. Мрачныя мысли въ ея головѣ внезапно смѣнились радужными надеждами, какими-то шаловливыми соображеніями. Такіе переходы отъ слезъ къ радости, отъ отчаянья къ надеждѣ встрѣчаются только у дѣтей да у людей, мало думающихъ, легко смотрящихъ на жизнь. Въ ея головѣ теперь носилися даже смѣшившія ее мысли о томъ, какъ вытянется у мужа лицо, когда онъ узнаетъ о ея бѣгствѣ, о томъ, какъ она будетъ скрываться отъ него и тайно видѣться со своимъ Мишелемъ, о томъ, какъ будетъ рада Бетси, эта старая грѣховодница-француженка, возможности принять дѣятельное участіе въ любовномъ романѣ, въ скрытіи жены отъ мужа.
– C'est drôle! воскликнетъ она съ свойственною ей развязностью рыночной торговки.
Только мысль о томъ, какъ бы не опоздать, тревожила теперь молодую женщину и потому она торопилась, какъ никогда. Ни разу въ жизни ей еще не приходилось одѣваться такъ быстро, безъ помощи горничной, не сидя у зеркала, не капризничая ради плохо пришпиленнаго горничною бантика. Но даже въ этой поспѣшности была для нея своего рода прелесть; эта необходимость скорѣе одѣться отвлекла ее отъ болѣе серьезныхъ думъ о своемъ положеніи, о мужѣ, о дѣтяхъ. Мысль о послѣднихъ даже мелькомъ не проскользнула въ ея головѣ, такъ какъ они не играли никакой роли во всей этой исторіи. Черезъ четверть часа она была одѣта; она выходила по черному ходу изъ дома съ изящнымъ сакъвояжемъ въ рукахъ, спустивъ вуаль на глаза. Пройдя дворъ и выходя изъ воротъ, она услыхала шумъ подъѣзжающаго въ подъѣзду экипажа и пугливо остановилась подъ воротами, прижавшись въ стѣнѣ.
– Возьмите вещи и отнесите ихъ на верхъ! послышался ей знакомый голосъ.
Это былъ голосъ ея мужа. Она какъ-бы замерла на мѣстѣ и ждала, когда унесутъ вещи, когда отъѣдетъ наемная карета, когда можно будетъ выйдти изъ подъ воротъ. Ей было и жутко, и хорошо, какъ шалуньѣ-дѣвочкѣ, спрятавшейся отъ строгой гувернантки. Она знала, что мужу не придетъ въ голову заглянуть подъ ворота, и въ тоже время чего-то боялась, даже преувеличивала въ себѣ ни на чемъ не основанный страхъ, какъ будто тѣшась этимъ жуткимъ ощущеніемъ. Въ ея головѣ промелькнула даже мысль, что этотъ случай нужно будетъ разсказать и Бетси, и Мишелю, – разсказать, какъ она напугалась, какъ она была на волосокъ отъ опасности, какъ она совсѣмъ прижалась къ стѣнѣ, боясь упасть въ обморокъ. Прошло нѣсколько мучительныхъ и сладкихъ минутъ, наконецъ, все утихло, экипажъ отъѣхалъ и она рѣшилась, озираясь, украдкою выйдти изъ засады. Она пошла быстро, дошла до перваго извозчика, торопливо наняла его и поѣхала. И вдругъ ей стало и легко, и весело, точно она уже кончила всѣ объясненія, точно впереди не предстояло никакихъ тревогъ, точно она порвала всѣ связи съ прошлымъ.
Въ это время у парадной двери ея квартиры раздался рѣзкій звонокъ. Горничная отворила дверь.
– Владиміръ Аркадьевичъ! Вотъ-то не ждали! Здравствуйте, сударь! говорила она, встрѣчая барина.
– Примите вещи, Даша! проговорилъ баринъ, сбрасывая на стулъ пальто.
Это былъ высокій и стройный блондинъ, съ худощавымъ, блѣднымъ и холоднымъ лицомъ; его приличныя манеры, приличная одежда, приличный тонъ сразу бросались въ глаза. Взглянувъ на него, можно было, не ошибаясь, сказать, что это человѣкъ, выросшій въ хорошемъ кругу, занимавшій почетное положеніе въ обществѣ, придававшій большое значеніе внѣшности и брезгливо сторонившійся отъ всѣхъ, кто былъ ниже его. Ему было лѣтъ тридцать пять, но онъ былъ моложавъ, его походка была легка. Его красиво подстриженныя бакенбарды, его англійскій проборъ, его гладко выбритый подбородокъ дѣлали его лицо какимъ-то чистенькимъ, офиціальнымъ, нѣсколько сухимъ и похожимъ на модную картинку. Вслѣдъ за нимъ въ переднюю швейцаръ внесъ багажъ.
– Папа, папа! кричали дѣти, выбѣжавъ. изъ дѣтской и бросаясь къ отцу. – Пріѣхалъ! пріѣхалъ! Мама, мама, папа пріѣхалъ! кричали они, поцѣловавъ отца и потомъ бросившись въ залъ искать мать.
– Барыня сейчасъ только ушли! сказала горничная, обращаясь къ барину.
– Гдѣ же мама? Мамы нѣтъ? спрашивали съ недоумѣніемъ вернувшіяся дѣти и снова бросились въ отцу съ дѣтскими ласками.
Отецъ приласкалъ ихъ довольно холодно и сдержанно. Онъ ихъ вообще не особенно любилъ, такъ какъ это были дѣти женщины, «испортившей его жизнь».
– Не знаете, куда ушла барыня? спросилъ онъ у горничной.
– Не знаю-съ! По черной лѣстницѣ сейчасъ ушли, отвѣтила горничная.
– Что за фантазія! проговорилъ баринъ, пожимая плечами. – Давайте завтракать, я голоденъ. Ну, а вы не шалили? Умниками были безъ меня? небрежно спросилъ онъ у дѣтей,
– Умниками! отвѣтили дѣти, ласкаясь къ отцу. – Ты игрушекъ привезъ?
– Привезъ, привезъ всего! небрежно отвѣтилъ отецъ. – Сперва позавтракаемъ, а потомъ разберемъ все.
Онъ прошелъ въ свой кабинетъ умыться и переодѣться, потомъ прошелъ въ комнату жены, находившуюся рядомъ съ его кабинетомъ. Тамъ все было въ безпорядкѣ. Утренняя блуза жены лежала на полу, ящички туалета были открыты, около кушетки на коврѣ лежала оброненная его женою книга. Это поразило его. Онъ не зналъ, чему приписать этотъ безпорядокъ. Въ его домѣ этого не допускалось.
– Вы, Даша, еще не убирали комнату барыни? спросилъ онъ горничную, выходя въ столовую.
– Нѣтъ-съ, убирала, Владиміръ Аркадьевичъ, отвѣтила горничная.
– Тамъ все разбросано, сказалъ онъ. – Что за безпорядокъ!
Горничная съ недоумѣніемъ взглянула на него и проговорила:
– Не знаю-съ!
– Ну, давайте завтракать! сказалъ онъ, садясь съ дѣтьми за столъ.
Дѣти болтали безъ умолку, но отецъ слушалъ ихъ уже разсѣянно. Его какъ-то помимо его воли тревожили вопросы, зачѣмъ его жена ушла по черной лѣстницѣ, почему у нея въ комнатѣ такой безпорядокъ, куда она могла уйдти до завтрака, не приказавъ нанять себѣ экипажа, пѣшкомъ? Онъ столько разъ твердилъ ей, что порядочныя женщины не ходятъ пѣшкомъ однѣ. Завтракъ былъ конченъ, началось развязыванье и разсматриванье багажа. Черезъ нѣсколько минутъ привезли еще нѣсколько чемодановъ. Дѣти суетились, прыгали и смѣялись около этихъ бауловъ, саковъ и ящиковъ, но отецъ уже былъ хмуръ и неразговорчивъ.
– А мнѣ платьице привезъ? говорила дѣвочка, роясь въ привезенныхъ вещахъ.
– Рано еще о нарядахъ думать! сухо замѣтилъ ей отецъ.
– Это мнѣ? Мнѣ? закричала она, вытащивъ какую-то яркую ткань и накинувъ ее себѣ на плечи передъ зеркаломъ.
– Отъ земли еще не выросла, а кокетничать учишься! еще болѣе рѣзко проговорилъ онъ.
Онъ начиналъ сердиться на дочь, находя въ ней сходство съ женою, на которую онъ почему-то уже серьезно негодовалъ теперь. Переходы отъ обычнаго холоднаго тона къ раздражительности были у него вообще очень быстры и онъ не считалъ нужнымъ сдерживать себя въ своей семьѣ.
– Папа, а мнѣ Миша подарилъ саблю, вдругъ сказалъ сынишка, разсматривая какую-то привезенную отцомъ вещь.
– Какой Миша? спросилъ отецъ.
– Да развѣ ты не знаешь?.. Миша… Михаилъ Егоровичъ, пояснилъ сынъ.
– Никакого я Михаила Егоровича не знаю, сказалъ отецъ.
– Да Олейниковъ, Михаилъ Егоровичъ, продолжалъ пояснять сынъ. – Помнишь Олейникова?
– Олейниковъ? Онъ бывалъ здѣсь? спросилъ отецъ, сдвигая брови.
Онъ не любилъ этого Олейникова, какъ одного изъ родственниковъ и старыхъ друзей своей жены. Олейникову было отказано отъ дома съ первыхъ же дней женитьбы Владиміра Аркадьевича.
– Какъ же! бы-валъ! произнесъ протяжно сынъ. – Онъ мнѣ новыя игрушки привезъ! Я его очень, очень люблю, папа! Онъ мнѣ обѣщалъ пистолетъ подарить.
– Попрошайка! Тѣхъ только и любишь, кто даритъ! гнѣвно проговорилъ отецъ. – Пошелъ прочь!
Онъ поднялся отъ чемодановъ и прошелся по комнатѣ. Въ его головѣ проносились очень невеселыя мысли, какія-то тяжелыя воспоминанія.
– Ступайте въ дѣтскую, вы тутъ только мѣшаете! проговорилъ онъ дѣтямъ. – Сведи ихъ къ нянькѣ, обратился онъ къ лакею и, когда дѣти вышли, спросилъ горничную: – Михаилъ Егоровичъ Олейниковъ сегодня былъ?
– Были-съ, передъ вами только-что были, отвѣтила горничная.
– Часто навѣщалъ насъ? спросилъ баринъ.
– Какъ-же-съ, каждый день бывали, отвѣтила горничная. – Ужь очень ихъ дѣти любятъ наши, такъ любятъ…
– Ахъ, что вы тутъ роетесь! раздражительно перебилъ ее баринъ. – Безъ васъ все это развернутъ и развяжутъ. Ступайте!
Горничная сконфуженно поднялась съ пола и вышла.
– На барина, ужь извѣстно, ничѣмъ не угодишь, проворчала она.
Владиміръ Аркадьевичъ заходилъ по комнатѣ. Отрывки какихъ-то смутныхъ подозрѣній, какихъ-то тревожныхъ опасеній носились въ его головѣ. Онъ вспомнилъ, что онъ, кажется, видѣлъ Олейникова, когда проходилъ съ парохода между двумя рѣшетками въ зданіе таможни. Да, точно, это была пряничная мордочка Олейникова, смотрѣвшая на него у рѣшетки съ такими широко раскрытыми, изумленными глазами. Олейниковъ даже, кажется, намѣревался поклониться ему, Владиміру Аркадьевичу, и съ какой-то глупой улыбкой поднялъ руку къ шляпѣ. Да, это былъ онъ. Потомъ Олейниковъ, вѣроятно, заѣхалъ извѣстить его жену объ его пріѣздѣ и она ушла. Зачѣмъ? Куда? Къ нему, къ этой тряпкѣ, къ этому Молчалину, къ этой мѣщанской душонкѣ? Что же онъ ея любовникъ? Отчего же и нѣтъ? Смазливая рожица, угодливый характеръ, безбородая юность! Отчего и не взять его въ любовники? Первый-ли это ея любовникъ? Онъ, Владиміръ Аркадьевичъ, сомнѣвался въ этомъ. Онъ даже сомнѣвался теперь, что его дѣти дѣйствительно его дѣти. Это сомнѣніе не разъ приходило ему въ голову и прежде. Ревнивыя подозрѣнія вызывали не мало семейныхъ сценъ, не мало слезъ и истерикъ его жены. Эти сцены снова возникали передъ нимъ и онъ кусалъ себѣ губы, барабанилъ пальцами по стеклу окна, смотря безцѣльно на улицу. Чѣмъ сдержаннѣе старался онъ быть всегда въ своемъ кругу, на службѣ, тѣмъ тяжелѣе переживалъ онъ разныя внутреннія тревоги и бури. Эти тревоги и бури поднимались въ немъ при каждой мелочной непріятности. Внутреннее волненіе охватывало его и теперь и онъ не зналъ, что дѣлать. Не пройдти-ли опять къ ней въ будуаръ, можетъ быть, тамъ есть письмо къ нему, какое-нибудь объясненіе. Онъ быстрыми шагами вошелъ въ комнату жены. Тамъ царилъ прежній безпорядокъ. Владиміръ Аркадьевичъ началъ рыться въ письменномъ столѣ, въ туалетныхъ ящикахъ жены. Ему попадались подъ руку какія-то мелочи: бантики, засохшіе цвѣты, медальоны, визитныя карточки, ордена, раздаваемыя танцующимъ кавалерамъ. «Все сувениры! промелькнуло въ его головѣ. – Мелкія сокровища мелкой душонки!» Наконецъ, онъ напалъ на клочекъ какой-то бумажки и сталъ читать: «Женя, сегодня я не могу быть у тебя вечеромъ. Цѣлую тебя», читалъ онъ. Подъ этими строчками, набросанными карандашёмъ, не было подписи, онъ не зналъ этого почерка, но онъ видѣлъ ясно, что это мужской почеркъ, что это адресовано къ его женѣ. «Ну, да, чего же еще больше!» пробормоталъ онъ, комкая клочекъ бумажки. «Нѣтъ-ли еще писемъ?» Онъ началъ было снова рыться въ ящикахъ, но тотчасъ же съ презрительной усмѣшкой, исказившей его лицо, задвинулъ ихъ. «Впрочемъ, на что они мнѣ! Довольно и одного этого!» проговорилъ онъ, вставая. По его лицу продолжала блуждать все таже не хорошая, саркастическая усмѣшка. Вѣроятно, именно этой усмѣшки и боялась его жена. «Ну да, любитъ другого, бѣжала, бросила!.. Что станутъ говорить?.. промелькнуло въ его головѣ и онъ сжалъ себѣ виски концами тонкихъ пальцевъ. – Сдѣлаться сказкой города – этого только не доставало!»
– Папа, папа, можно намъ гулять? послышался крикъ дѣтей, вбѣжавшихъ въ комнату и бросившихся къ отцу.
– Идите, идите, куда хотите! оттолкнулъ онъ ихъ.
Дѣти смутились и тихо пошли прочь изъ комнаты. Ихъ испугала грубость отца. Они уже нѣсколько успѣли отвыкнуть отъ его желчнаго, капризнаго тона.
– Папа! Какой я имъ отецъ! проговорилъ онъ съ саркастической улыбкой. – Я теперь увѣренъ, что они не мои! Да, да, это все идетъ не со вчерашняго дня… Но что же дѣлать, что дѣлать?
Онъ задумался и зашагалъ по комнатѣ.
– Придетъ еще, пожалуй, просить прощенья? думалъ онъ. – Чуть не до старости дожила, а все еще дѣвчонка… блудливость и слезы… слезы и блудливость… Ну, нѣтъ, довольно! Надо все теперь кончить… порвать разъ и навсегда… А дѣти?
Онъ началъ раздумывать, какъ бы устроить дѣтей. Они были для него тяжелой обузой: онъ никогда не любилъ ихъ и его не печалила разлука съ ними, но онъ не имѣлъ такихъ средствъ, чтобы отдать ихъ куда-нибудь на полный пансіонъ въ хорошую семью. Правда, ихъ можно бы сунуть куда-нибудь за дешевую плату, но «свѣтъ»… что скажутъ въ «свѣтѣ», если узнаютъ, что онъ почти бросилъ своихъ «законныхъ» дѣтей. Онъ горько усмѣхнулся, вспомнивъ о «законности» своихъ дѣтей. Но не могъ же онъ заявить теперь, что онъ ихъ считаетъ незаконными. Наконецъ, хорошъ бы онъ былъ въ роли мужа-рогоносца! Что можетъ быть смѣшнѣе. Если бы у него были средства, онъ отправилъ бы ихъ за границу, куда-нибудь съ глазъ долой, но… Онъ сжалъ болѣзненно свои руки при воспоминаніи о своей бѣдности. Да, онъ былъ бѣденъ, потому-что онъ привыкъ мѣнять каждый день перчатки, а при его средствахъ нужно было носить перчатки по мѣсяцу; онъ былъ бѣденъ, потому-что онъ привыкъ завтракать гдѣ-нибудь у Дюссо или у Бореля, а при его средствахъ приходилось ѣсть дома за завтракомъ яйца въ смятку; онъ былъ бѣденъ, потому-что онъ привыкъ жить въ хорошей обстановкѣ, а у него… Онъ презрительно улыбнулся, взглянувъ на украшавшія комнату его жены поддѣлки подъ саксонскій фарфоръ, подъ старую бронзу, подъ черное дерево. «Прикрытая мишурою нищета!» промелькнуло въ его головѣ и какое-то злобное чувство противъ жены, противъ дѣтей, снова поднялось въ его душѣ: они были виновниками его нуждъ и лишеній.
– Отправлю ихъ къ теткѣ, Олимпіадѣ Платоновнѣ. Она возьметъ ихъ… Да, права была она, когда не совѣтовала мнѣ жениться! Влюбился… Сумасбродничалъ… вотъ и плоды увлеченія этой буржуазной!.. Мѣщанская натура сказалась! Не могла прямо и честно объясниться, бѣжала, какъ воровка, укравшая мою честь, произвела скандалъ. Впрочемъ, что ей за дѣло до скандала, до толковъ, ей нечего терять, нечѣмъ дорожить… А моя честь, мое имя?.. Да развѣ она понимаетъ это!.. Развѣ у господъ Трифоновыхъ и Федотовыхъ есть фамильная честь, развѣ у нихъ есть имя!.. Нѣтъ, надо сейчасъ же ѣхать въ деревню къ теткѣ… Скандалъ еще можно предупредить… Скажу прислугѣ, что у жены умираетъ мать, что она потому уѣхала, заберу дѣтей, свезу ихъ къ теткѣ въ деревню, а потомъ… Чтожь! потомъ явлюсь въ свѣтъ, скажу, что жена лечится на водахъ, что дѣти у тетки живутъ покуда, а тамъ привыкнутъ всѣ, поймутъ понемногу истину, не станутъ болтать…
Онъ долго ходилъ по комнатѣ, глядя куда-то вдаль сощуренными глазами, потирая отъ времени до времени рукою лобъ, обдумывая, что дѣлать, какъ избѣжать скандала, огласки. Въ передней послышался звонокъ. Лакей черезъ минуту принесъ письмо.
