Текст книги "Тайна прикосновения"

Автор книги: Александр Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Глава 28. ПУТЬ ИЗ БЕЗДНЫ

– Человек погружен в бездну собственного сознания. Представьте себе тёмную пропасть, из которой ему приходится выбираться без света: редкие звёзды засвечиваются в необозримой дали, он стремится к ним, но они неожиданно гаснут, и загораются уже другие звёзды, непохожие на те, которым он поверил. И весь свой путь человек должен осмыслить сам, без моей помощи!

Так говорил Создатель своим спутникам, которых он пригласил на очередную прогулку по своей лаборатории. Ум, Воля и Долг ещё минуту постояли перед воротами, рядом с которыми на огромном гранитном постаменте стояли грубо высеченные из камня буквы, складывающиеся в слова: ПУТЬ ИЗ БЕЗДНЫ, – затем двинулись вслед за своим предводителем.

Ландшафт и природа за воротами приятно удивляли. Путники увидели внизу перед собой небольшое лесное озеро с необыкновенно спокойной водной гладью, окаймлённой зелёной цепью невысоких гор. Две типично итальянские деревеньки, погруженные в дрёму на берегу озера, дворец с садами, резкими уступами, спускающимися к берегу озера.

– Это реконструкция лесного озера Неми среди Альбанских гор, «зеркала Дианы», как называли его древние. Под отвесными утёсами северного берега озера находится священная роща и святилище Немийской, или Лесной, Дианы, – рассказывал Создатель. – Теперь мы спустимся вниз, и вам предстоит увидеть захватывающее зрелище! В священной роще день и ночь, с обнажённым мечом в руке, охраняет священное дерево убийца-жрец. Тот же, кто сможет убить этого жреца, становится на его место – таков закон святилища! Должность жреца приносит с собой царский титул, но этот титул становится предметом невыразимых мук, на которые обрекает себя человек, лишённый отдыха и сна, обречённый постоянно охранять дерево.

Прекрасный италийский пейзаж с голубым небом плохо сочетался с кровавой драмой, которая должна была разыграться перед их глазами, но – так или иначе – все последовали за старцем. Он остановился в метрах пятидесяти от дерева, «золотая ветвь» которого освящает кровавый ритуал Дианы Таврической.

Под деревом, опираясь на меч, полулежал измождённый пожилой человек с седыми волосами. Его пересохшие губы давно не знали влаги, но глаза лихорадочно всматривались в рощу, туда, где прятался вооружённый тщедушный человек, ожидавший исхода, надеющийся получить царскую власть и титул Царя леса без боя.

Но, видимо, терпение его иссякло, и, подняв в руке свой меч, он приблизился к жрецу. Жрец, шатаясь, встал, но должного сопротивления оказать не мог: он промахнулся, по инерции упал и был пронзён врагом, прежде чем успел подняться.

Торжество нового Царя леса было недолгим. Через какое-то время из рощи вышел более молодой, более сильный муж и безжалостно расправился со слабым соперником. Он воздел руки к небу, оглашая окрестности гортанным криком, и все наблюдающие отметили гору рельефных мышц на его теле: этот мог продержаться возле дерева долго, если, конечно, не уснёт. Теперь со ствола священного дерева не будет сорвана ни одна ветвь! Создатель продолжал посвящать в подробности своих спутников:

– По мнению древних, Золотая ветвь, которую Эней сорвал по наущению Сибиллы, пускаясь в опасное путешествие в страну мёртвых, оказалась роковой. Поединки жрецов – отголоски человеческих жертвоприношений, приносившихся Диане Таврической. Закон наследования власти по праву меча соблюдался вплоть до имперских времён. В своё время Калигула, решив, что жрец Неми остаётся на своей должности слишком долгое время, нанял для него убийцу. В первом и втором веках наследование титула Немийского жреца по-прежнему добывалось в поединке. Что ж, мы с вами здесь достаточно задержались, а увидеть нам предстоит ещё многое!

Создатель вызвал небольшой экранолёт, и все двинулись к небольшой площадке среди скал. Солнце не щадило высокопоставленных путников, и вскоре они вздохнули с облегчением, оказавшись в удобной кабине с озонированным воздухом. Сегодня старец был не склонен задавать каверзные вопросы, он только рассказывал:

– Сейчас мы с вами увидим древний кельтский ритуал человеческих жертвоприношений богам плодородия. Считалось, что чем больше жертв, тем плодороднее будет земля. В качестве жертв использовались преступники и пленённые на войне. Друиды, галльские жрецы, знали толк в устроительстве таких праздников!

В этот насыщенный событиями день сопровождающим было о чём поразмышлять, сопоставляя способы человеческого восприятия мира, логику его умопостроений. На огромной поляне среди леса они видели, как кельты расстреливали стрелами людей привязанных к деревьям, сажали их на заострённые колья, сжигали заживо в чучелах, сплетённых из ивняка с сухой травой.

Вслед за этим они знакомились с более поздними временами в Европе, когда инквизиция пытала еретиков, сжигала женщин на кострах. Прежде чем сжигать жертву, отцы инквизиции обривали наголо всё тело: считалось, что нечистая сила кроется в волосах.

Тяжёлое впечатление оставляла в памяти зрителей Россия семнадцатого – девятнадцатого веков. И не столько жестокостью нравов, сколько тягостным блужданием человеческого духа, ищущего, необоримого и неподвластного государству.

Крестьянское сектанство, его уход из мира в таёжные дебри, его боготворче– ство и религиозные искания – заставляли думать о мятежности порабощённого разумного естества. Филиповцы и бегуны, самосожигатели и хлысты, скопцы, духоборцы и молокане – секты, отвергавшие официальную религию и власть и сотворившие себе собственного Христа, – жили и умирали по собственным законам. Не желая подчиняться властям, они сжигали себя, не желая иметь потомства – оскопляли друг друга калёным железом.

Особое впечатление оставил тайный обряд хлыстовцев – радение. После общей трапезы собравшиеся хлысты садились на лавках, мужчины и женщины друг против друга, под председательством кормщика «корабля» – все в белых «радель– ных» рубашках до пят. После протяжной вступительной песни кормщик давал благословение по очереди всем присутствующим – один за другим последние пускались парами в пляску, с высоким подскакиванием, с пением, переходящим под конец в дикие выкрикивания; некоторые били себя в то же время жгутами, палками, цепями. Пляска и самоистязание доводило сектантов до религиозного экстаза. Бешеное беганье по кругу приводило верующих в состояние высшей «духовной радости» – некоторые падали в полуобморочном состоянии на пол и начинали изрекать пророчества.

Показал своим гостям Создатель и редкий хлыстовский «обряд христовой любви», о котором сами присутствующие отзывались как о всеобщем «отрокам осквернении и девам растлении». В конце радения, когда участники доходили до состояния полного умоисступления, происходило беспорядочное половое смешение участников и участниц. Нарушения обета целомудрия хлыстовцы здесь не видели. С хлыстовской точки зрения, в такие моменты люди уже лишены своей воли: на них «накатил дух», заставляющий их гореть, – он в них говорит и действует.

Забеременевшая после такого обряда девушка становилась «богородицей». Если у неё рождался сын, то он объявлялся «христосиком», если дочь – «пророчицей».

Подводя итоги дня, Создатель сказал своим помощникам:

– Вы вправе спросить меня: «Почему печальная история человеческого безумия длилась на Земле так долго?» И я отвечу: история мысли не может быть скорой. Живой организм – это вселенная, где программы отрабатываются, меняя уровневые взаимоотношения нейронов в мозгу человека. Поступательное движение человеческой мысли от магии через религию к науке – процесс не короткий и не длинный, это тот период времени, который необходим, скажем, для строительства какого-то моста или здания. Процесс познания для человека является бесконечным движением к цели, которую мы с вами знаем: создание совершенного космического разума, способного управлять Вселенной.

Ум решился задать вопрос, который тут же возник одновременно у всех:

– Великий, но разве такой разум уже не существует – в лице нашего Создателя?

– Не обольщайтесь, уважаемые! Мы – всего лишь строители. Мы формируем предтечу такого разума. Я сказал: «Управлять Вселенной!». А это значит – создавать искусственные звёзды и светила, выстраивать космос, потребный разуму! Будьте скромнее!

Глава 29. ПРИЮТ СКИТАЛЬЦЕВ

Рабочий посёлок Анна – районный центр в ста километрах от Воронежа, когда– то вотчина князей Борятинских. Железнодорожная ветка от областного центра здесь и заканчивалась – рядом со станционными строениями и складами стоял маслозавод, распространявший на всю округу запах подсолнечного жмыха, здесь же неподалёку сваливали с железнодорожных платформ лес для небольшой мебельной фабрики. Сахарный завод перерабатывал свёклу, которая в районе давала неплохой доход.

Улица Почтовая располагалась рядом с небольшой площадью и райисполкомом. Если двигаться на запад, то через километр попадёшь на железнодорожную станцию, а в противоположном направлении дорога спускалась вниз, мимо треугольного парка, где когда-то возвышалась гипсовая фигура Сталина (после развенчания культа личности фигура была сброшена, и на постаменте ещё долго стояли гипсовые сапоги как символ былой власти), далее дорога шла через плотину пруда и поднималась к действующей церкви, внушительной, со многими куполами. Против церкви располагался базар, а вправо уходила дорога к княжескому парку. Столетние исполины сосны обрамляли периметр парка: собственно, всю эту территорию и занимало имение. На месте давно сожжённого барского дома стояла больница, дальше – на самом обрыве, открывавшем пойму Битюга, – раскинулось кладбище.

Теперь Марчуков, если какая-то надобность приводила его к этому обрыву, мог наблюдать обширную пойму с противоположного от Курлака берега доисторической реки. Отсюда, со старого кладбища, где было много цыганских могил, в солнечную погоду можно было видеть село Курлак, откуда они приехали, – этот берег был намного выше противоположного…

На улице Почтовой, рядом с самой почтой, и разместилась в двухкомнатной квартире семья агронома. Одноэтажный дом, как и в Давыдовке, имел два входа и двух хозяев. Только здесь на улице была вместо колодца колонка, и Санька теперь часто бегал с вёдрами за водой.

Сын пошёл в шестой класс, дочка – в четвёртый. Паша на этот раз сама сходила в школу, познакомилась с учителями и директором. Директор школы Климов – небольшого росточка горбун, имел интеллигентное лицо, любил детей, и дети, чувствуя это, даже за глаза не звали его горбуном, а так как его имя было Павел, звали Пашей. Она улыбнулась этому странному совпадению.

В первый же вечер хозяйка разложила все вещи по шкафам и полкам и посетовала:

– Ваня, а здесь тесновато! Попроси другую квартиру, пока Евсигнеев не уехал!

– Ну что ты, Паша! У друга просить неудобно…

– Тогда пиши заявление, пусть выделяют участок под постройку дома. Тебе и лес должны выписать по госцене за копейки. Вань, так хочется своего просторного дома! С большими окнами в сад!

– Да я и сам не против. Сад – моя мечта!

– А ты знаешь, почему наш посёлок называется Анной? Мне рассказали, что у князя была красавица дочь, которая влюбилась в крепостного… А потом утопилась в пруду. Так отец в её память и назвал своё село.

– Нет. Это красивая легенда. Сейчас я зачитаю тебе истинное название из брошюры. Где она может быть?

– Книги ещё не разбирала.

– Я вспомнил, она в моём портфеле. Вот, слушай: «Село Анна возникло в 1699 году, во время заселения русскими Прибитюжья. Название получило по имени речки Анны, правого притока Битюга. О речке Анне упоминает Иван Жёлобов, описывающий Прибитюжье в 1685 году, до возникновения там русских сёл. Притоки Битюга имели тюркские названия. Слово ана распространено в тюркском наречии и имеет несколько значений. Главное из них – мать, женщина. Кроме того, в ряде тюркских языков ань означает дичь, аньна – охотиться или место охоты. Словом «мать» вряд ли могли назвать маленькую речку (Курлак – ручей). Вероятно, здесь было удобное место охоты, и небольшую речку и прилегающую окрестность назвали «аньна», что впоследствии зазвучало на русский манер – Анна».

Иван пожалел, что спит их шестиклассник, и решил утром рассказать ему о названии села. Он осмотрел комнату, которая стала для них кухней, столовой и детской одновременно, и решил не откладывать в долгий ящик вопрос об участке.

К его удивлению, вопрос о земле решился быстро. Прежде чем подписывать бумаги, он взял с собой Пашу и они поехали на улицу Дружбы. За церковью, в стороне от дороги, среди частных домов, окружённых садами, они нашли свои пять соток. Собственно, это было начало улицы, и их участок располагался за первым домом. Паше понравилось тихое место, глаза её загорелись: она представляла себя хозяйкой собственного дома с верандой, крыльцом и воротами, выкрашенными в зелёный цвет.

Но даже мечтательное настроение не помешало ей потребовать: три комнаты, кухня и веранда! Но! Чтобы эти комнаты были большими, и в самой большой – в зале – не меньше трёх широких окон! В спальне два окна, а в детской и кухне хватит по одному. Таковы были условия Паши. Иван был гораздо скромнее и предлагал комнаты поменьше, да и окон, он считал, многовато. Но Паша яростно отстаивала своё, она не хотела уступать ни сантиметра:

– Мы строим наш дом в первый и, может, в последний раз! Где будут спать дети, когда все соберутся? И под верандой обязательно должен быть погреб! Буду солить огурчики и помидоры!

Теперь каждый вечер Иван рисовал планы и эскизы, сверял размеры, советовался со строителями. Первым делом он решил поставить на участке маленькую времянку, сарай для материалов и вырыть колодец – вода здесь была недалеко.

Летом пятьдесят девятого он нанял плотников, «опытных и знающих своё дело», как отрекомендовал ему бригаду из четверых человек его сослуживец. Лес был уже завезён, фундамент заложен, оставалось приступить к кладке сруба. Он показал своим работникам участок и в понедельник в двенадцать часов заехал на служебной машине глянуть, как началась работа. К его удивлению, работать никто не начинал. Мужики сидели на брёвнах, курили самокрутки с махоркой.

– Мужики, а где ваш инструмент? – спросил недоуменно Иван. – Задаток я вам дал, может, ещё чего надо?

– Мил человек, дело не в задатке! – ответил рябоватый с прокуренными усами. – Во передний день работать не положено! Надоть усё разглядеть, размерко– вать… Иде север, иде юг… Каков матриал да скольки венцов ляжить… Понедельник сёння, день тяжкий. Сёння починать никак нельзя – первый венец должен лечь под охотку! Ты бы привёз нам водочки да закусь какой? А завтря и почнём с Богом – не сумлявайсь, мы дело знаем!

Иван поехал за водкой. Если это самые знающие, то какие же плотники– середнячки? Да ведь сослуживец сказал, что сейчас, летом, все на шабашке и днём с огнём плотников не сыщешь.

С этого дня так и повелось. В обед Паша везла им сваренный горячий борщ, второе да обязательно водку: «Иначе работа не пойдёть!»

Стволы для сруба плотники обтёсывали вручную, большими острыми топорами, и Санька любил смотреть, как из-под блестящего лезвия отслаивалась щепа, пахнущая смолой.

«Г.ых! Г. ых!» – вылетало из прокуренных лёгких при каждом ударе топора. Потом плотники усаживались на оструганные брёвна, сворачивали самокрутки, вели ленивый разговор, поглядывая на небо.

– Чёй-то дождичек, поди, собирается?

– Не, не буить!

– Вон энтот-то комель, поди, толщей энтого. Сюда не ляжить!

– Коль подтешем, то и ляжить, куды он денетси!

– Мыкола, а можа, по соточке? Чёй-то нутро больно печёть – точно к непогоде!

Они доставали гранёный стаканчик-мерку, отмеряли по «соточке», переливая в железные кружки, закусывали огурцом, затем снова курили, и после обеда работа практически сворачивалась.

Иван планировал до осени закончить строительство, но с такими темпами вряд ли на это можно было рассчитывать. Несколько раз он ругался с мужиками, но обнаружилось, что это дело бесполезное. Казалось, в них заложено то, чего не может изменить никакое стихийное бедствие, – ругань для них – это норма жизни, любые доводы разбивались о незыблемую твердь, об какую-то им одним известную внутреннюю философию, сводившуюся к словам: спешить некуда, дело – не спешное, чем медленнее – тем надёжнее. А вот водочка в тенёчке, табачок да неспешный разговорчик – это наше! Тут, брат, нас не замай!

– Паша! Это невозможно! – кипятился Иван. – За целый день они положили один венец! Каждый день глотают водку!

– Так выгони их, в конце концов!

– Уже искал новых, никого нет! Хорошие плотники сейчас в цене.

– А разве у тебя не такие работнички были? С той лишь разницей, что когда ты появлялся, они бутылки прятали, боялись!

– Да, но тут они – хозяева положения!

..Своё пятидесятилетие Иван отметил дома, на Почтовой, в кругу семьи. Гостей они решили пригласить следующим летом, чтобы в новом доме отметить разом и новоселье, и юбилей. Уже заранее составили список, куда вошли Троепольский, Евсигнеевы, Мильманы, Зиночка, Володя, Лёня.

С большими натугами к осени возвели стропила под крышу. Иван нанял кровельщиков и облицовщиков, навсегда распрощавшись с «гопниками». Но сослуживцу своему попенял: «Кого ты мне подсунул? Всяких видал, но таких лодырей и выпивох – впервые!» На что тот ответил: «А где ты, Петрович, найдёшь непьющих? Но дело-то они своё знают!»

В середине мая шестидесятого были закончены последние отделочные работы, побелены стенки и семья переехала в собственный дом. Пашины глаза сияли от счастья. Когда убрали строительный мусор, Иван приступил к планировке сада. Ещё прошлой весной, при активном участии Саньки, он посадил десять вишнёвых деревьев, два десятка яблонь и слив, в палисаднике перед домом высадил три берёзы и сирень.

С улицы дом огородили штакетником, и зелёные ворота с калиткой получились не хуже, чем когда-то были у отца, Ивана Степановича. Майским погожим выходным днём Паша стояла во дворике возле небольшой аккуратной времянки и, подняв голову, смотрела на крышу, крытую шифером:

– Ой, да что ж она такая высокая вышла, да скаты больно крутые! Как же туда забраться, если что?

Иван стоял неподалёку с лопатой, он вздохнул, вытирая мокрый лоб:

– Да вот же! Великие специалисты строили! Когда я приехал, посмотрел, говорю: высоковато! А они мне: «А ничего, Петрович! Может, ещё комнату под крышей организуешь!» Жалею, что не заставил переделать! Теперь залезть туда будет проблема.

В этом году кроме новоселья и юбилея назрело ещё одно немаловажное событие: Санька заканчивал семилетку. Настало время пареньку планировать свою жизнь. Паша знала, что все мальчишки класса, где учился её сын, договорились поступать в техникумы в Воронеже.

«Вот и второй соколик улетает со двора! Да уж больно рано!» – думала мать. Она уже забыла, как сама маленькой девочкой оставила родителей, чтобы учиться в Борисоглебске. В феврале Саньке исполнилось четырнадцать. К выпускным экзаменам Паша выбрала в Аннинском универмаге костюм: тёмно-коричневый, с еле заметной полоской. Она повесила его в шкаф на плечики, решив преподнести подарок к первому экзамену. Сын, укрывшись во времянке, зубрил учебники.

… Этой необычайно тёплой весной справляли новоселье ещё два члена семьи, о существовании которых никто не догадывался. Амелия и Розенфильда носились по светлым просторным комнатам нового дома, заглядывая во все уголки и удивляясь необычайно широким окнам, несвойственным для русской избы.

– Смотри, Амелия, а вот эта детская комнатка получилась небольшой. Но для одной Оли вполне хватит.

– Да, подруга, скоро нам предстоит расставание – я не сомневаюсь, что Саня поступит. У него по математике и русскому одни пятёрки.

– Ничего, летом будем встречаться. Вот скоро и старший должен подъехать со своим «эскортом» из Питера. А как тебе школа Аннинская? Учителей Курлакской школы ты расхваливала.

– О, тут один математик Клим чего стоит! Ты бы его видела! У них директор Климов, а этот Клим Николаевич. В классе при нём тихо, муха не пролетит! Из военных. Ходит всегда в тёмно-зелёном кителе с подшитым белым воротничком, наглухо застёгнутом, в галифе, сапогах. Короткие рыжие волосы вьются, как у негра. глаза светло-голубые. Имеет привычку пальцы правой руки держать у груди, между пуговицами. А ты бы видела его взгляд!

– Амелия, по-моему, ты влюбилась в него!

– А что, в него и влюбиться можно. Стройный, подтянутый, всегда пахнет от него «Красной Москвой» вперемешку с приятным табаком. Но дети боятся его. он так может отчитать перед классом, что потом все смеются над провинившимся, – и всё это не повышая голоса, спокойно, с улыбочкой. Как-то вызывает к доске Гришина, которого все в классе зовут Гриней, и предлагает ему разложить алгебраическое выражение. Смотрит на то, что Гриня пишет мелом, и говорит, медленно растягивая слова: «Мудрейший из мудрейших, уважаемый Гусейн– Гуслия из Багдада, и что же Вы нам пишете, предлагая свою версию алгебры? Вы только смотрите, у нас сейчас рождаются новые законы математики!»

В классе – тишина. Если подскажешь или засмеёшься, то непременно окажешься у доски и будешь допрошен с пристрастием. Поэтому все сидят, зажав рты, сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

Да нет, учителя здесь прекрасные, взять хотя бы Елену Петровну, преподавателя немецкого языка, или её мужа – учителя географии. Надежда Васильевна, химичка, предмет свой знает, но настолько добродушна, что дети занимаются на её уроках чем угодно. Недавно грозди сирени обмакивали в чернильницы и бросались ими. Когда она вернулась после пятиминутной отлучки, то не могла понять, почему лица у всех перепачканы. Тут все стали проситься в туалет, чтобы помыться, и она, вместо приличной разборки, разрешила ученикам привести себя в порядок. Поэтому у Саньки по химии единственная четвёрка. А как у Оли дела?

– Ты же видишь, отец сильно балует её. Как говорят – любой каприз! Вечером она не хочет ложиться спать, возится со своими фантиками, разложенными по коробкам, допоздна, на все уговоры не поддаётся, а утром отец подолгу будит её. Он просто садится на кровать и уговаривает её: «Олюшка, ну вставай! Солнышко уже давно встало, и ты, солнышко, должна вставать!» А она – ни в какую! Заторможенная девочка.

– Как ты думаешь, может, это последствия Пашиной травмы во время беременности?

– Отклонения от нормы в здоровье я у неё не нахожу, хотя в детстве она часто болела. Главная травма в сознании самих родителей – комплекс «вины», которой на самом деле нет; и Паша, и Иван ежедневно дают понять дочери, что она центр вселенной, а они сами – только инструмент для выполнения её прихотей. Иван так хотел девочку! Так что Оленька вырастет примерной эгоисткой, причём у неё Пашин характер, и при болезненном себялюбии, дополненном упрямством, всходы окажутся обильными!

– Розенфильда, твой спич – настоящий экскурс в психологию, где я вечно путаюсь. А хочешь весёлую историю о том, как Санька «отметил» выпускные экзамены?

– Да уж, костюмчик я его видела, когда он вечером явился с пикника!

– Что ж, экзамены он сдал на пятёрки и, когда весь класс вместе с девочками решил отметить «первую путёвку в жизнь», надел свой костюмчик, который не снимает последнее время. Его новая любовь, Галя Тютина, ничего не сказала нашему герою по поводу обновки, но смотрела долгим взглядом: костюм делает юношу взрослее… Видела бы ты, как в один из майских вечеров наш юноша возвращался домой после того, как проводил Галю! Он буквально парил над землёй, он не видел ничего вокруг, а в его голове царил хаос: нейроны не успевали переправлять импульсы по назначению. В этот вечер он впервые поцеловал Галю.

Как мучительно долго он держал её руку в своей, как осторожно прикасался лицом к её волосам, вдыхая их аромат. Они сидели на брёвнах, сброшенных возле железнодорожной станции, не в силах произнести хотя бы одно слово. Тайна Создателя сковала их речь, но язык весенних запахов, язык тёплых ладоней и трепещущих уст – стал для обоих потрясением.

Сначала он коснулся губами её щеки – и тут она повернулась, и губы их соединились легко – ведь они оба давно ждали этого момента. Он долго пил её уста, как пчела, севшая на цветок, богатый нектаром, и по телу его бежали неведомые раньше волны, и он купался в них, забыв себя.

Можешь представить: утром он проснулся совсем другим человеком, а Паша приняла его рассеянность за озабоченность перед последним экзаменом.

– Амелия, если ты меня называешь психологом, то тебе впору писать романы! Кстати, ты отправила последний наш совместный отчёт?

– Да, конечно! Но ты ещё не дослушала историю с костюмчиком. Инициатором мероприятия выступал Юра Павлихин. Он на год всех старше, да и комплекция впечатляющая – выглядит на все двадцать. Ему-то и отпустила продавщица в продмаге десять бутылок «Рябины на коньяке» – тридцатидвухградусной настойки – на десятерых юношей и пятерых девушек. Устроились они на лесной поляне, рядом с поваленными деревьями. Первый тост провозгласил Павлихин – за окончание семилетки. Саньке жидкость на вкус понравилась – раньше он не пил крепкого, это был его первый опыт… Все вдруг стали громко смеяться, кричать и обниматься. Саньке казалось, что он смотрит цветной фильм, где краски с каждой минутой сгущаются, становится резче контрастность. Но вот краски начинают меркнуть, потухать и затем превращаются в чёрно-белые сумерки. Он не помнит, как оказался на земле, как ему стало плохо и девочки помогали подняться. Деревья стали неестественно высокими, а земля уплывала из-под ног. Хорошо хоть Галка Тютина по какой-то причине не пришла. Но костюмчик, костюмчик-то! А ведь в нём планировалась сдача экзаменов в техникуме!

Утром наш юноша долго не мог понять что с ним, но увидев висящий на верёвке постиранный костюм, вспомнил страшную сцену своего возвращения домой. Теперь, словно преступник, явившийся с повинной, он готовился предстать перед очами судей и ждал чего угодно. Он видел несколько раз отца во гневе, знал, что тот не пьёт спиртного и не переносит, как и мать, пьяных. В общем, он вышел к утреннему воскресному столу, как к эшафоту, не смея поднять глаз.

За столом не было особенного оживления, но говорили в спокойном тоне о совсем посторонних вещах. А когда отец попросил его передать ему хлеб, Санька засомневался: да в курсе ли он? Может, мама всё утаила? Они завтракали на веранде, а на верёвке, напротив застеклённой стенки, болтался его костюмчик как символ вчерашнего позора.

Быстро попив чаю, он побежал во времянку и расплакался там. За целый день ни отец, ни мать так и не вспомнили вчерашнее, и к вечеру Санька сам подошёл к отцу. Представь себе – я этого момента пропустить не могла! «Пап, – сказал отрок, – ты не думай, это получилось случайно». «Я знаю, – ответил Иван. – Знаю, что ты будешь похож на меня, а на кого же ещё?» И он обнял сына. И только потом Санька признался, что ничего не знал о градусах и что Юра уверял девчонок, что это слабенькая наливочка.

Долго он теперь будет помнить эту кудрявую «Рябину на коньяке»! Розен– фильда, а что там, у Петровича, на работе – ты же всё время летаешь к нему в кабинет и на полях бываешь, – почему нет обычного блеска в его глазах?

– Нет предмета забот, нет строительства той новой жизни, к которой он стремился. Всё спускается сверху в планах – что сеять, когда сеять, каким культурам отдать приоритет. Агрономия как наука – конёк Ивана – никого не интересует! Он с предложениями, а ему – сиди и не высовывайся, не твоего ума дело. Откуда же будет блеск? Он простой исполнитель, как и те, кто меньше всего искушены в своей специальности, но сумели приблизиться к «кому нужно», и их голос слышнее. Мне кажется, что он уже весь вот на этом маленьком клочке своей земли, где волен делать всё на своё усмотрение. Сад и огород дома – вот что утешает его, а гореть на работе он перестал!

– Розенфильда, а что же дальше-то будет с такими, как он? Получается, они стране не нужны? Но без таких – земля в России умрёт, а без земли Россия – не держава. Что же станет с державой?

– Ничего особенного! Я говорила, что тебе нужно подтянуться в истории. Россия, как и многие империи до неё, умрёт! Умрёт, чтобы вновь восстать из пепла обновлённой и более сильной. Советскую экономику потихоньку разваливает непроизводительный труд, как это было в иных пределах, в более ранние времена. В России земля всегда была ахиллесовой пятой, и восстанавливать земельный уклад и отношение к земле как к собственности и источнику дохода ей придётся долго и мучительно. Пройдёт несколько поколений, и, может быть, только Санькины внуки заимеют право сказать: «Моя земля!» А пока земелька принадлежит всем – и никому, поэтому ждать от неё милости не приходится!