Текст книги "Тайна прикосновения"

Автор книги: Александр Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Протягиваю замминистра бумагу от Набатова с просьбой выделить стрептомицин, он задаёт вопросы, просит присесть, а я: «Вы знаете, мне удобнее стоять». «Что с вами?» – спрашивает, начинаю объяснять: «У мужа пошла кровь горлом, поехала за билетами, чтобы вести его в Воронеж, ночью поезд на переезде врезался в нашу машину.»

Моя сопровождающая встряла: «Я представитель министерства совхозов, очень просим выделить стрептомицин, мы гарантируем оплату!»

Замминистра нахмурился, смотрит в мою бумагу:

– Мы только начали производить стрептомицин. – Услышала это, сердце моё упало! Ну, думаю, сколько ж по Союзу больных, а среди них всякого начальства – что там мой директор совхоза! А он:

– Мы пролечим его в своей больнице, а вы эти деньги отдайте семье. Сколько у вас детей?

Двое, говорю, мальчиков. и третья будет – девочка. По нему видать – редко улыбается, а тут – улыбнулся! «Езжайте в Министерство здравоохранения РСФСР, там вам направление оформят и включат в приказ о выделении медикаментозных средств на курс лечения».

Едем. Встречает женщина, очень радушно, не знаю даже, кто она: «Не волнуйтесь, звонил сам замминистра, все ваши бумаги оформляются, отсюда поедете прямо в клинику».

В этот день мы не успели, поехали на следующий, а это была пятница. В пятницу в центральной туберкулёзной клинике Москвы из начальства никого не застали, пришлось ехать в понедельник.

Здесь мы с Соней Маркеловой (это моя сопровождающая из министерства) попали к заместителю главного врача Гуровскому. Энергичный такой, быстрый. Пробежался глазами по бумагам, вернул нам их.

– К сожалению, мест пока нет!

Я – в слёзы. А он взял меня за плечи и слегка так встряхнул: «Не плакать, девушка! Вон какая боевая, – говорит, – на костылях до Москвы добралась, всего добилась. Всего-то несколько дней ждать! Оставьте свой адрес и спокойно езжайте к мужу! Вышлем вам открытку».

За билетами – билетов нет! Опять министерство родное выручило, взяли мне билет на тридцатое.

В дверь постучали, в дверном проёме показалась шевелюра Давида:

– Кто-то к нам из Москвы приехал? И молчит, как мышка. Со щитом, Пашуня?

– Со щитом, со щитом. Скоро в Москву едем!

Подхватилась Зиночка:

– Давид Ильич, сюда не заходить, а то я вам быстро «намордник» привяжу!

– Привяжи, привяжи! Сама бегаешь без повязки, и Паша вон тоже.

– И верно! Сейчас я всех одену в маски, и будет настоящий Новый год! Говорить будем только глазами! Как жаль, что этот Новый год у нас будет без песен.

– Почему это? – откликнулся Иван. – За меня Пашуня споёт, у неё ещё лучше получается! А на меня не смотрите – я покушаю да спать!

– Нет, мне не до песен. Устала, хочу отдохнуть. Вот вернёмся из Москвы – и споём!

– А бокалы поднять? Мы вас ждём! – настаивал Давид Ильич, и Паша сокрушённо покачала головой. Разве он не понимает, с чем имеет дело? А если понимает, то он такой же, как Ваня, оптимист – верит, что ничто к нему не пристанет, что кому суждено заболеть, тот и заболеет.

* * *

Второго января Паша достала из почтового ящика открытку с московским штемпелем. В ней сообщалось о предоставлении места Марчукову И. П. в клинике на пятое января.

Зина с Лёней проводили их на поезд, и на следующий день они с Ваней подъехали на такси к больнице. Паша, оставив Ивана в приёмной, отправилась с открыткой к Гуровскому.

Гуровский оставил свой кабинет и сам побежал по этажам, чтобы определиться с местом. Койка нашлась в отдельной маленькой палате, на третьем этаже, рядом с окном, выходившим во двор. Из окна нещадно дуло, хотя оно и было заклеено, и Гуровский дал команду заложить его матрасом.

В этот же день Паша познакомилась с профессором Шульцем – лечащим врачом мужа. Паша не представляла себе профессора без бороды, и в этом Арнольд Францевич – то ли еврей, то ли немец, а может, и то и другое вместе – её не разочаровал: седая бородка с усами, белоснежный халат с такой же шапочкой, тонкая оправа пенсне – в общем, видом «нашего» врача она осталась довольна. Теперь, когда её Ваня был в надёжных руках, – она отправилась на Арбат, к Анастасии. На базар они пошли с ней вместе: нужно было купить Ване что-нибудь тёплое, чтобы грело грудь и спину, а также баранины и молока.

На толкучке Паша увидела заячью безрукавку, подержала в руках – лёгкая, тёплая и недорого – как раз то, что надо.

Утром Паша была уже в больнице. Безрукавка пришлась впору, на неё можно было надевать сверху длинный больничный халат из байки.

– Ваня, а вот это ты должен пить утром и вечером, перед сном! – она достала из сумки металлический немецкий термос, который Володька привёз в подарок. – Здесь кипячёное молоко с топлёным бараньим жиром.

– Фу, какая гадость! – сморщился Иван. – А нельзя ли по отдельности?

– Нельзя! Я ещё добавила туда мёда, буду приносить каждый день.

Паша пробыла в Москве неделю. Каждый день она приезжала в больницу утром и вечером. Ивану кололи стрептомицин каждые четыре часа. Окно утеплили, матрас сняли, и он целыми днями читал: в больнице оказалась хорошая библиотека. На его тумбочке лежали томик Пушкина, «Анна Каренина».

Утром двенадцатого января Паша сообщила Ване, что взяла билет на поезд и вечером уезжает. Они уже обговорили её отъезд: шутка ли, она не была дома три месяца! Но Ваня погрустнел.

Когда в последний раз Паша звонила Ане, та сообщила, что Боря предлагает ей поехать с ним вместе в Воронеж, как он выразился, «помочь моим родителям», на что она ответила: «Как же мы оставим Саньку? Одной Феклуше не справиться с ним!»

– Может, вызовем Борьку на помощь? Очень хотел приехать! – пошутила Паша. – Вот в Воронеже сниму гипс – и домой! Может, ребята болеют, да разве Аня скажет? Сам подумай!

– Поезжай, родная, поезжай! Ты и так сделала невозможное. Здесь я точно не пропаду. А вот как моё хозяйство? Обязательно напиши обо всех делах. Я верю Зотову, он справится, но мало ли что.

– Настя будет приходить к тебе каждый день, но только вечером. Будет приносить термос с молоком и жиром, продукты. Я оставила ей денег на всё это и за её хлопоты.

– Да продуктов пусть не приносит. Вчера приезжали из министерства, привезли ветчину, колбасу, фрукты, сливочное масло. Сказали, будут привозить каждую неделю. Возьми с собой в поезд да Настёне передай. Мне всё равно этого не съесть, пропадёт!

– Может, кого подкормишь, кому не привозят? Пошли, посмотрим, чем тебя потчует твоё родное министерство.

* * *

В феврале Паша получила письмо от Вани. В нём была поздравительная открытка, он поздравлял Саньку, которому исполнилось два годика, писал, что у него всё нормально, просил забрать его.

Паша пошла в правление, выписала и оплатила полтыщи яиц, кур, гусей. Ванина премия постепенно таяла, но на поездку должно было хватить с небольшим остатком.

В московской клинике к ней уже привыкли, но без костылей сразу не признали. Медсестра предупредила её: «Вас просил зайти к нему профессор Щульц, до встречи с мужем».

Профессор принял радушно, усадил её.

– Как Вы сами-то? Смотрю, уже бегаете?

– Да не обо мне речь, Арнольд Францевич! Скажите всё, как на духу!

– Не волнуйтесь! Такие лекарства и такая забота кого хочешь поднимут. Мы прокололи ему полный курс – пятьдесят граммов. Одна каверна зарубцевалась, вторая – деформировалась. Но вызвал он Вас рано. Хоть он и рвётся в бой, месяц как минимум ему надо пронаблюдаться у меня, то есть у того врача, который лечил изначально и знает его картину болезни. Надо исключить возможные рецидивы.

– Профессор, родненький! Спасибо Вам за всё! Он останется, даже не пикнет! А приехала я не напрасно, всё равно хотела его увидеть, да и гостинцев Вам из совхоза привезла, сейчас притащу.

– Ни в коем случае! У нас это не принято! Что бы Вы ни принесли, Вам всё непременно вернут! Кормите своего мужа, своих родных и близких!

Паша заплакала, подошла к профессору, схватила его руку, стала целовать.

– Что вы. что вы, милая. не надо! Идите быстренько к мужу!

Иван был рад несказанно: он обнял Пашу и долго не отпускал её. А она удивлялась его свежему виду, округлившемуся лицу, прежней улыбке.

Профессор, под свою ответственность, разрешил принести в комнату вторую кровать на несколько дней. Паша была на седьмом месяце, и Иван был к ней очень внимательным. И если считать эти дни для них медовыми, то их можно было назвать так по взаимному духу двух близких людей, празднующих победу над тёмной птицей «рок»: радость этой победы они переживали вместе…

Тяжёлые сумки с продуктами из совхоза скоро опустели: Паша раздала все санитаркам, медсёстрам, часть завезла Анастасии.

Подошло время уезжать, и Паша вновь потратила много сил, чтобы убедить Ивана остаться. В конце концов, он согласился и передал ей для Зотова, который присылал ему письма с отчётами о делах совхоза, три листа исписанной бумаги с рекомендациями и указаниями. И большей частью эти указания касались его любимых лошадей.

Глава 24. И СНОВА – ВЕСНА

Весь март держались морозы, одаривало весенним светом солнце, но настоящее тепло пришло только в конце месяца: весна грянула сразу, стремительно наполняя водой ручейки и реки.

Пойма маленького притока Чиглы за два дня превратилась в море разливанное без берегов, спрятав под собой единственный мостик, по которому можно было попасть на станцию Таловая.

Подходило время рожать, и Паша стала жалеть, что не уехала в Воронеж раньше. Но делать нечего, надо было собираться. Зотов вызвал к себе водителя – Ивана Ивановича Сергиенко, человека во всех смыслах положительного. До него было два водителя: Андрей Иванович, который с Пашей въехал под поезд и после этого случая ездить перестал, да и было не на чем. Потом совхоз получил новенький ЗИС-5, и сел на него прилежный работник и тихий пьяница, как выяснилось впоследствии, Данила Митьков.

Если Митьков лихо подруливал на блестевшем зелёной краской ЗИСе к своему дому, жена знала: трезвый! Если плёлся как-нибудь на машине – и на ногах еле доходил до калитки. Однажды он подъехал и просто вывалился из кабины на траву, оставшись лежать там, где упал. Весь секрет в том, что до того, как стать водителем, Митьков в пьянстве замечен не был и начал пить, обуреваемый гордостью за высокое доверие. Не то чтобы он сильно возгордился перед товарищами, но все в посёлке просили что-нибудь привезти, все несли «магарыч», и каждый хотел иметь Данилу в друзьях.

Зотову пришлось поменять водителя на непьющего Сергиенко. Этому заместитель Марчукова мог доверить беременную жену директора, к тому же он знал, что она ненавидит пьяниц.

– Иван Иваныч! – ставил задачу водителю в своём кабинете Зотов. – Одеваешь цепями колёса.

– Одеты! – перебил его Сергиенко.

– Молодец! Берёшь с собой пару резиновых сапог для рыбалки и везёшь Прасковью Ивановну до мостика. Там её обуешь и переведёшь. Говорят, его переходят, воды – по колено. Потом проводишь её пешком до станции. Не утопи её чемодан! Возьми кого-нибудь в помощь, держать чемодан и женщину одному человеку в воде будет несподручно. Да и в машине надо кого-то оставить. Сколько там до станции, километра три? Ну, давай, действуй, уточни у неё, во сколько поезд.

Новенький ЗИС молотил цепями раскисший чернозём: кто не жил в этих краях, не знает, во что может превращаться земля, перемешанная с водой. Вязкая чёрная жижа обволакивала колёса и летела далеко, падая кляксами на зелёный борт машины. Весеннее солнце смотрело на дорогу, на машину, на поля и разлившуюся по низинам воду. Если остановиться, вздохнуть полной грудью весенний воздух да посмотреть на эти просторы, то радостно становилось сердцу. Но лучше не возвращаться глазами к этой дороге!

Впрочем, Паше было не до красот, с её животом нужно было двигаться аккуратно, а ноги расползались на чернозёме, на сапогах нарастал слой грязи, утяжеляя их, делая неподъёмными. Они вышли из машины, приблизились к кромке воды, в которой пропадала дорога.

– Прасковья Ивановна! Давайте руку! Смотрите вниз, чтобы нога не попала в щель, – доски видать, тут неглубоко.

Медленно, шаг за шагом, Иван Иванович перевёл Пашу по воде через мостик. Здесь, на подсохшем бугорке, она переобулась в ботинки. Сергиенко связал её высокие сапоги, перебросил через плечо, взял чемодан в руку, и они не спеша пошли к станции…

В Воронеже Пашу встретила Зина. Она повезла её к Мильманам, а девятна– цатого апреля у неё начались схватки, её отвезли в больницу, и в четыре утра на свет появилась девочка, как и хотел Ваня. Роды были тяжёлыми, ребёнок весил пять килограммов, и у Паши почему-то отнялась здоровая нога.

Пришлось лежать до конца апреля, а тут и Ваня приехал из Москвы, пожаловал собственной персоной с цветами и конфетами – забирать жену с дочкой. Они уже решили, что если будет дочь – назовут Олей, как бабушку.

Вечер этого дня они провели у Мильманов. На сей раз лица у всех были радостными, звучали романсы и песни. Утром родители с новорожденной сели в поезд. В Таловую приехал встречать Марчуковых Николай Александрович Ев– сигнеев – директор лесхоза.

– Слушай, Ваня! – сказал он, по привычке растягивая в улыбке свои тонкие губы. – А ведь тебя заждались в совхозе! Не знаю, как твои работнички, но лошади – определённо. Особенно Аргентина!

– Не сомневаюсь! И чтобы обрадовать и тех и других, я через недельку отправляюсь в Хреновое, в санаторий. Там у меня будут и время, и возможность пополнить мою конюшню.

Паша знала, что в Хреновом кроме туберкулёзного санатория ещё был и один из знаменитых на весь Союз конезаводов, где выращивали племенных лошадей. А Ване, по стечению обстоятельств, министерство здравоохранения выдало путёвку именно в этот санаторий.

Радостно встречали их домочадцы. Как только машина подкатила под окна, высыпали на улицу все: Феклуша, Мария Фёдоровна, Борька, Аня. Даже две невидимые «воздушности», Амелия и Розенфильда, вылетели в двери сквознячком и принялись виться возле свёртка с ребёнком.

И только младшего Марчукова среди них не было: разве мог он, кроха, запомнить своих родителей, исчезнувших с его горизонта так надолго? Что ж, будем знакомиться заново! Ба! Но вот и он, поспешил за всеми, но споткнулся о порожек, упал, поднялся и резво побежал туда, где собрались все. Здесь его ожидали широко расставленные руки отца.

А Ольгу положили на втором этаже в новенькую, пахнущую сосной кроватку, сделанную руками Пашиного отца, Ивана Степановича Киселёва.

Глава 26. ДОРОГА В НИКУДА

Два месяца в Хреновском санатории Иван не сидел без дела. Он перезнакомился со всеми на конезаводе и всё свободное время проводил среди лучших специалистов по разведению породистых лошадей.

В июле пришла бандероль из Москвы: министерство здравоохранения выслало ему ещё пятьдесят граммов стрептомицина. И когда ему прокололи ещё один курс – зарубцевалась вторая каверна. «Таким красивым именем называют врачи дырки в лёгком, те, что нам организуют ма-лю-се-нькие твари, которых мы не видим», – шутил Иван.

После окончания лечения министерство совхозов выделило своему директору бесплатную путёвку в Ливадию на два с половиной месяца. Иван пытался отказаться от поездки, мотивируя тем, что его ждёт работа и ему надоело отдыхать. Паша и здесь одержала верх:

– Поверь мне как медику. Эта болезнь коварная, и если ты не укрепишь свой организм под южным солнцем, всё может повториться. Ваня, ты жив только благодаря стрептомицину, который очень вовремя появился!

Можно было праздновать победу, но она ещё не была полной. К тому же появилось много ограничений, соблюдать которые Ивану было нелегко. Например, скачка верхом на лошади входила в этот разряд.

Уезжая в августе в Ливадию, Иван надел свою новенькую гимнастёрку и галифе с сапогами. Глядя на это, Паша сказала:

– Ваня, возьми лучше несколько футболок, лёгкие туфли парусиновые да на случай, если ночи будут холодные, вот эту куртку из байки.

– А в чём я сфотографируюсь на коллективном фото? Я директор или как?

И действительно, он раз в две недели присылал по фотографии, где в наглухо застёгнутой гимнастёрке, перепоясанной широким офицерским ремнём, сидел, обнимая русалочку среди волн, Али-бабу в пещере, или стоял на скалах под кипарисами, устремляя свой взгляд в морскую даль…

Отвечая на письма, которые Борька старательно писал под диктовку мамы, на обороте одной из фотографий он пообещал скоро приехать и застрелить волка, которым всех мальчишек пугал полусумасшедший дед Еремей.

Иван вернулся домой в октябре, загорелый, окрепший, и с ходу втянулся в работу.

В декабре его вызвали в трест совхозов в Воронеж – скорее всего, по отчётности, думалось Марчукову, но дело повернулось по-иному.

Набатов встретил его радушно, поинтересовался здоровьем, задал несколько незначащих вопросов, но Иван чувствовал, что главный разговор – впереди, и не ошибся.

Расширенная кадровая коллегия при обкоме внесла предложение на его «временное перемещение на более спокойную должность», и было решено направить его главным агрономом лесопитомника в Колодезной, сохранив при этом оклад директора совхоза. Возражать было бесполезно. Но всё же Иван поинтересовался, кто возглавлял коллегию. Оказалось, первый секретарь обкома, он же предложил новую кандидатуру на должность директора совхоза «Комсомолец». Сходить в обком к Ярыгину? Марчуков представил себе его ответ: «Ваня, здесь мои аргументы не будут иметь никакого значения!»

Дорога домой показалась ему долгой, и все размышления сводились к тому, что если бы он не заболел, это всё равно случилось бы, может быть, чуть позже и по другой причине. И очень даже возможно, что ему могли предложить должность с повышением, но, в любом случае, его лишили бы дела всей жизни, того, чему он решил посвятить себя без остатка.

Он для себя уже давно определил: его призвание – земля, и ради него он откажется от любой высокой должности. Но, оказывается, его беды крылись в нём самом: он создал образцовое хозяйство, которым управлять должно доверенное лицо первого человека в области!

Иван вернулся домой чернее тучи.

– Паша, у меня отобрали всё… Всё, ты понимаешь? Всё, чего я достиг в своей жизни, брошено коню под хвост! Моя лаборатория по почвоведению и селекции растений, мой конезавод. Теперь сюда явится другой человек!

– Но они сказали же – это временно, чего ты переживаешь? У тебя есть мы, здоровье ты поправил, и мы будем жить ничуть не хуже, чем сейчас! Ну, пусть дома не будет такого, как этот, но жильё всё равно дадут.

– Паша, ты не понимаешь! Ничего временного не бывает. Меня выбили из седла.

– Да перестань ты, в конце концов! Ты посмотри, сколько для тебя сделали, чтобы поставить на ноги!

– Одни сделали, другие – подвинули. Прав был Троепольский! У меня теперь ничего нет – ни моих лошадей, ни совхоза, который я создал своими руками и головой…. Ладно, родная! Есть у меня ты, есть Борька, Санька… дочка. Проживём!

Паша подошла, обняла мужа, и он неожиданно по-детски заплакал.

* * *

Иван ещё больше сблизился с директором таловского лесопитомника Николаем Евсигнеевым. Тот помог ему обустроиться на новом месте в Колодезной, ввёл в курс дела, посвятил в особенности и технологии выращивания саженцев. Они с Пашей стали частыми и желанными гостями семейства Евсигнеевых. И Николай Александрович, и Серафима Григорьевна, как могли, поддерживали Марчукова, понимая несправедливость решения властей.

Квартиру Марчуковым выделили трёхкомнатную. Евсигнеев прислал своих работников, чтобы побелили стены, покрасили полы, помог обзавестись мебелью.

Иван забрал с собой Феклушу и Марию Фёдоровну. Думал и о том, как переправить Аргентину и Резеду в новое хозяйство (они не числились как совхозные лошади), пока нет нового директора, но потом отказался от этой затеи. «Доброжелатели» сообщат, и тогда не оберёшься шума!

Новый директор Аргентину не отдал, розрешил взять только Резеду. За два дня Иван сдал хозяйство, попрощался с Зотовыми и, загрузив свои пожитки на ЗИС Сергиенко, двинулся первым рейсом в места нового обитания, расположенные рядом с бывшим родным совхозом. Вторым рейсом Иван перевозил семью, и неизменными спутницами, вившимися среди детей, были никем незамеченные две «воздушности», на свои лады обсуждавшие между собой по дороге этот переезд.

Новую квартиру две подруги обследовали досконально, и она им явно не понравилась. Даже через неделю они продолжали обсуждать новое жилище в срубленной из брёвен, длинной, похожей на барак постройке, сравнивая его с удобным и добротным домом в имении.

– А печь-то, печь – посмотри, какая маленькая! Да тут двум чугункам не поместиться. Как кормить такую ораву!? – негодовала Амелия.

– Ничего, зато в ней духовка есть. Феклуша пирог в ней испечёт, – примирительно отвечала Розенфильда. – А вот шкаф платяной в комнате – просто королевский! Что только они туда повесят? Что-то я шуб в этом семействе не наблюдала!

– Зато тулуп овчинный – больно тёплый! Я люблю спать в шкафу.

– Не ты одна. Когда ты вчера прогуливалась, здесь такой переполох поднялся! Феклуша потеряла Саньку! Обежала квартиру – нет! На улице – нет! Побежала к прудику местному, обежала его, посадки, лесопарк, вернулась – всё лицо белое, нигде нет мальчишки! Стоит возле шкафа и трясётся, как лист осиновый! Ну, думаю, ещё удар хватит, потом привыкай к какой-нибудь неряхе! Сзади, легонько так, подтолкнула – она и покачнулась, на шкаф опёрлась. Рукой хвать за ручку, открывает… А он там, калачиком свернулся. И спит, только пузыри отскакивают! – Розенфильда засмеялась своим тоненьким смехом, а Амелия резонно прокомментировала:

– Вот так тебе и доверь ребёнка – а если бы он задохнулся в шкафу?

– Как же, задохнёшься! Там, посмотри, какие дыры, наверное, специально для моли сделаны.

Паша не унывала и здесь – она быстро освоилась среди жителей поселка, и вскоре к ней стал бегать народ за скорой медицинской помощью.

Марчуковы прожили в Колодезной до середины лета, до того самого случая, когда Борьку сильно покусали пчёлы. В свои походы по окрестностям он стал брать с собой братишку. Кто-то из мальчишек догадался сунуть палку в дупло старой липы, вокруг которого кружили пчёлы. Наказание последовало незамедлительно, рой воинственных насекомых напал на ребятню – спасаясь, они стали разбегаться веером. Борька своей курточкой накрыл голову брата и тащил его за помочи от штанов, кое-как отбиваясь свободной рукой. Пока добрались до дома, лицо Борьки опухло, от глаз остались щелочки, ноги почти не слушались его… Увидев сына, Паша пришла в ужас, а он еле лепетал: «Мама, я спасал Саньку.»

В это самое время подкатил Иван на газике, увидев Борьку, стал смеяться:

– Это что ж у нас за граждане китайской национальности!

– Ваня, не до шуток, езжай срочно за лекарствами!

– Да не беда! Со мной такое было – часа через два пройдёт! Пашуня, надо собираться, завтра снова переезжаем, на этот раз – в Таловую.

Пока водитель ездил за лекарством, Паша уложила сына в постель, младший крутился рядом, не понимая, что случилось с лицом брата.

Итак, минула половина века! В июне Ивану исполнился сорок один год, и он, вновь в качестве директора, поселился с семьёй в отдельном доме, на обрывистом берегу речки Таловой.

Николай Александрович принимал такое же хозяйство в Аннинском районе, оставляя лесхоз своему другу, и здесь не обошлось без рекомендаций из треста совхозов. Глава треста Набатов поддержал кандидатуру Марчукова. Сам Евсиг– неев, хотя и не распространялся на эту тему, уезжал с прицелом: через полгода его поставят вторым секретарём Аннинского райкома.

Этим новым переездом для Марчуковых начиналась эпопея странствий по Воронежской области. Для семейства руководителя хозяйства грузовик, загруженный домашним скарбом, стал символом перемещения к новым местам. И это бедствие не имело ничего общего с любовью к путешествиям или цыганскими наклонностями. Каждый переезд был связан с объективными причинами, никак не связанными с неспособностями руководителя, скорее наоборот – с его несомненными успехами в своей деятельности.

Евсигнеев оставил Ивану крепкое хозяйство, способное снабжать весь район саженцами плодовых и лесных деревьев: посадка лесополос вдоль дорог и пашен была обязательной по нормам тогдашнего времени. В условиях полустепи лесополосы играли неоценимую роль снегозадержания, сохранения водных ресурсов в земле, предохраняли почву от выдувания.

За три года Марчуков ещё больше укрепил хозяйство, расширил материальную базу и увеличил количество машин и поливочной техники.

В пятьдесят третьем году лесопитомники и лесхозы ликвидировали, посчитав затраты государственных средств неоправданными.

Ивана Петровича перевели в Донскую, главным агрономом МТС. Машинотракторным станциям придавалась новая роль в повсеместной механизации села, где большие надежды возлагались на «механизированный кулак», способный пробить проблему поднятия земель и повышения урожайности. Акцент сделан, приоритеты определены, и Иван ехал туда, куда направляла партия.

Его вызвали в обком, он имел беседу с инструктором аграрного сектора, и тот сказал ему: «В Донской не хватает агронома, специалиста Вашего уровня. Поработаете, осмотритесь – поставим Вас директором».

Иван позвонил в Анну, Евсигнееву, сообщил новость. Его друг сидел уже в кабинете второго секретаря райкома. Своим глуховатым, прокуренным голосом он прокричал в трубку:

– На кой чёрт ты согласился? Ты в директорской обойме, и никуда бы они не делись, нашли бы тебе должность! Ваня, ты пошёл на поводу у тех, кто латает дыры! Донская считается самым разваленным хозяйством, которое они каждый год укрепляют кадрами.

– Коля, ты же знаешь: если надо поднимать хозяйство – я буду этим заниматься! Я поеду туда, куда меня пошлёт партия, не важно, на какую должность.

– Вот это ты дал! И это, конечно, правильно! – тут же съязвил Николай, он, фронтовик, прошедший окопы и смерть, мог себе это позволить. – Удачи, Ваня! Если потребуется помощь с техникой или ещё с чем, звони, помогу!

Все эти разговоры были не для женских ушей, и Иван просто сообщил жене, куда они переезжают. Неожиданно для него Паша озадачила вопросом:

– А речка там есть?

– Нет, до Дона далековато, да и до Хворостани, его притока, прилично. Три километра от железнодорожной станции Давыдовка. Так что вещи отправим машиной, а сами – на паровоз, с комфортом, через Бобров, Лиски и потом – в сторону Воронежа, до Давыдовки. Чему ты так рада?

– Так там же речки нет! А тут это проклятие – под окном. И ты ещё спрашиваешь! Я отойти из дома в магазин не могу без страха.

Иван вспомнил, с какой радостью они въезжали в этот дом, стоящий на краю обрыва к речке Таловой. Рядом не было других домов, вокруг росли заросли белолиственных маслин, по другую сторону реки открывался вид на поля с лесополосой. Летом можно спуститься вниз, на песчаный бережок, к мостику со ступеньками в воду. Взрослые тогда ещё не думали, какая опасность таится в этом идиллическом местечке.

Весна пятьдесят третьего принесла семейству следующие одно за другим потрясения. Ранним мартовским утром по громкоговорителю, висевшему в кухне над столом, объявили о неожиданной болезни вождя. Люди ходили опечаленные, лишь дети не прекращали шумные игры, и Паша покрикивала на них:

– Тише! Вы не слышали, что по радио объявили?

– Что мама, что? – вопрошал Борька.

– Товарищ Сталин тяжело заболел!

На что Борька, не проникшись этим фактом, спросил:

– Можно я погуляю?

– Можно, можно… – рассеянно ответила Паша, тревожно посматривая на чернеющий круг громкоговорителя. Она ждала нового сообщения.

Не прошло и часа, как раздались какие-то крики под окном. Накинув пальто, она выскочила на улицу. На реке был ледоход, и льдины, кружась и поворачиваясь при ударах друг о друга, стремились вниз по течению. Внизу, возле берега, она увидела двух мальчишек, пытающихся кого-то вытащить из воды. В этом месте берег был глинистый, и попавший в воду, пытаясь выбраться, вновь спускался по скользкому откосу вниз: если его зацепит льдина, то может произойти непоправимое…

Паша бросилась вниз, туда, где стояла на берегу лодка. Схватив деревянное весло, она бросилась на помощь, и только подбежав, узнала в тонущем своего сына.

– Боря! – закричала она. – Хватайся за весло, держись крепко!

Она вытащила сына, упираясь на босу ногу обутыми калошами во влажную землю, скользя и падая, ухватилась за мокрое пальто мальчика и, протащив ещё пару метров наверх, оглянулась и увидела, как большая льдина ткнулась своим неровным боком в то место, где только что был Борька.

В пятнадцать лет Борька был худым и весил, наверное, меньше, чем его мокрое пальто. Мать быстро стащила его, бросила тут же на землю и подняла сына на руки:

– А ну марш домой, остолопы! – гневно сверкая глазами, крикнула она на друзей сына, ещё не зная, что тот полез на льдину один и появившиеся мальчишки первыми подняли крик и пытались его вытащить.

Дома она быстро раздела его, насухо вытерла и стала протирать тело спиртом, потом закутала в свой тёплый халат. Налив в металлическую кружку из большой тёмной бутылки кагора, поставила его на печь.

Для начала она дала ему аспирин с горячим чаем, потом заставила выпить кагор.

Борька никогда не пил вино и, напуганный, выпил до дна, посчитав, что ему дают лекарство.

– Мама, очень тепло. и спать хочется. – сказал он, закрывая глаза.

– Ещё бы, горе ты моё. Отцу не говори, что на льдине был, скажем, что под– скользнулся, упал. Незачем его волновать.

В этот день две неизменные подруги и соратницы Амелия и Розенфильда жутко спорили, когда все в доме уже спали.

– Амелия, тебя совершенно невозможно оставлять одну! – говорила Розен– фильда, пристроившись на форточке в кухне. Весенний освежающий воздух с реки врывался в хорошо протопленную кухню, трепал лёгкие занавески. – Стоило мне отлучиться на полчасика, как у тебя – ЧП! Ты опять заснула среди бела дня?

– Я-то всегда на месте, не как ты – любительница пробежаться по базарам, послушать, что люди говорят! Ты как думаешь, кто забрался вместе с воздухом в лёгкие этих мальчишек и заставил их пойти к речке? Да я их сразу стала толкать туда, когда Борька взял шест и стал подтаскивать льдину к берегу! Ведь он даже крикнуть не мог – в холодной воде у него голос отнялся.

– Ну ладно. А где ты была, когда Эльза Саньку укусила?

– Где, где. конечно, в Караганде! Ты попробуй успеть за этой собакой. Как молния! Лежала спокойно, глаза закрыты, а он в неё – песком. Набрал пригоршню – и в морду! Мгновенно – цап за руку и опять легла. Тот – в рёв, Паша выскочила – понять ничего не может. Да может, это ему и на пользу? Считай, познакомился с овчаркой. Создатель учит нас: должно помочь, но опыт отбирать нельзя! Мы же не маменькиных сыночков растим? Правда, руку прокусила – до крови.