Текст книги "Огненная вьюга"

Автор книги: Александр Одинцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

37. НОЧЛЕГ В НОВОПЕТРОВСКОМ

Отряд еще засветло прибыл в районный центр Новопетровское, недавно освобожденный нашими войсками и еще хранивший следы ожесточенных боев. На условленном перекрестке дорог лыжников встретил представитель штаба фронта майор Мегера. Это был боевой командир, не раз выполнявший специальные задания командования в тылу врага, и старый знакомый фронтовых разведчиков.

Шевченко подошел к нему и вскинул руку к повидавшей виды ушанке:

– Товарищ майор! Отряд особого назначения Военного совета Западного фронта выполнил поставленную задачу и следует в штаб.

Майор крепко обнял Шевченко, затем Огнивцева:

– От имени командования поздравляю вас с выполнением боевого задания! В штабе внимательно следили за вашими действиями и начальство хорошо знает о них. Летчики донесли, что отряд умело организовал пробку и бой на шоссе Клин – Новопетровское. Рад вас видеть живыми и здоровыми.

– Спасибо за добрые слова, Афанасий Кондратьевич. Только и потери у нас, к сожалению, не малые.

– Да-а, жалко ребят, – с грустью промолвил майор. – Но что поделаешь… Как говорится, на войне не без убитого.

Помолчали минуту, взяли по папиросе из портсигара Мегеры.

– Какие наши дальнейшие действия, Афанасий Кондратьевич? – спросил Шевченко. – Повезете нас куда или своим ходом двинем?

– Немного получилось нескладно, – ответил майор. – Хотелось вас сразу же доставить в Москву, на Красноказарменную, но помещение для отдыха личного состава будет подготовлено только к утру.

– А до утра? – спросил комиссар.

– Сейчас разместим вас на ночлег здесь в Новопетровском, как говорится, не отходя от кассы. В школе устроитесь. Там тепло, заготовлены постельные принадлежности, новое нательное белье и всякий там шурум-бурум. А две походные кухни с обеда пыхтят, вас дожидаются.

– Не мешало бы здесь помыть людей в бане, и надо оказать более основательную помощь раненым, – сказал Огнивцев.

– Мы взяли с собой санитарную машину и всех раненых немедленно перевезем в госпиталь. Он неподалеку отсюда. А банька для вас уже дымится. Сложите свое хозяйство, перекусите, чайку попейте с дороги и айда в парилку. А завтра с утречка придут машины и вас перебросят в Москву.

Отряд разместился в трех больших классных комнатах. Нашлись помещения для командного состава и для медицинского пункта.

Трогательными были проводы раненых в госпиталь. Весь отряд вышел во двор школы к санитарной машине. Встретимся ли еще? Может, в последний раз видимся с товарищами. Войне ведь конца-края пока не видно.

Но печалились не столько остающиеся, сколько отъезжающие.

– Товарищ командир, товарищ комиссар, – с мольбой говорили они, – вы уж позаботьтесь, чтобы нам по излечении снова в наш отряд попасть…

– А то загремишь на пересылку, и с концами. Загремим в пехтуру, – мрачно сказал рядовой Сидоров, поддерживая левой правую, пробитую пулей руку. – Вы уже замолвите, где надо, словечко, чтобы нас потом обратно. А?

– Обязательно, не беспокойтесь. Мы еще вместе повоюем, – заверил командир. – Ваши автоматы будут стоять в ожидании своих хозяев в ружейной пирамиде у старшины Кожевникова.

– И мою дегтярку никому не передавайте, – слабым голосом попросил пулеметчик Кузнецов.

– Как можно! Конечно, товарищ Кузнецов.

– Товарищ комиссар, – позвал один из раненых бойцов. – Подскажите мне, пожалуйста, адрес нашего отряда.

– Да, конечно, – отозвался Огнивцев. – Кстати, друзья, – обратился он к раненым, – запишите его и вы: «Москва, Лефортово, Красноказарменная улица, восемнадцать». Там вы нас и найдете.

…Долго стояли лыжники во дворе школы и смотрели вслед ушедшей санитарной машине, провожая взглядами своих боевых товарищей, с которыми многие так и не увиделись больше никогда.

…Лыжники, распаренные баней, отвыкшие от таких удобств, как тепло и тишина, чистая постель и вкусный ужин с горячим, сладким чаем и белым хлебом, долго не ложились спать. Ходили по комнатам, поздравляя друг друга с победным возвращением, вспоминали эпизоды похода и, конечно же, друзей, которых уже не было с ними.

А переводчикам отряда – рядовому Гутману и его напарнику, разместившимся вместе с радистами в отдельной небольшой комнатке, было не до досужих разговоров и воспоминаний. По указанию командира они разбирали и сортировали различные трофейные карты, документы, отбирая те, которые могли представить интерес для командования и разведотдела фронта. На столе и на полу валялись фашистские железные кресты, отличительные значки и знаки, медальоны. Отдельно на подоконнике лежали документы разгромленного штаба охранного полка, на нескольких табуретках – кипы неотправленных и полученных из Германии писем солдат и офицеров вермахта, семейные фотографии, красочные открытки.

В дверь постучали и в комнату вошли Хохлов и Нечаев. Они пришли к начальнику радиостанции старшему сержанту Родичеву узнать, нет ли у него последней военной сводки. Но, увидев трофеи, атаковали вопросами переводчиков. Особенно настырным был Хохлов.

– А это что? А это? Это? – поминутно спрашивал он. Переводчику вначале не хотелось терять времени на эти разговоры, но, уважая Хохлова и зная упрямый характер любимца отряда, весельчака и балагура, он коротко рассказал о некоторых предметах, раздобытых разведчиками, а затем, увидев в нем и его приятеле искренне заинтересованных слушателей, увлекся рассказом:

– Вот солдатский железный крест, которыми награждаются низшие чины вермахта за храбрость в бою. А это – медали «За победу во Франции и Польше».

– А это что за медная штуковина на цепочке?

– Медаль «За зимовку в России».

– Выходит, что немцы все же собирались зимовать в Подмосковье, – удивился Хохлов. – А нам говорили, что Гитлер обещал своим молниеносную войну.

– Все верно говорили, да Красная Армия внесла в фашистские планы свои поправки. Вот, видно, Геббельс и выдумал новую медаль – зимнюю, утепленную, на рыбьем меху.

Взгляд Хохлова остановился на немецких письмах и открытках.

– А ты читал их? – спросил он у переводчика.

– Разумеется. Не все, конечно, но многие читал. Это же моя работа. Да и с остальными придется знакомиться.

– Так-так… Интересно, что же пишут фрицы с фронта. Прочитай, хоть одно, будь другом…

– Ну, разве одно. А если обобщенно, то в конце ноября и начале декабря в Германию шли письма, полные оптимизма. «Вот-вот падет Москва», «Фюрер устроит военный парад на Красной площади». Эти утверждения содержались почти в каждом письме, которое, как правило, заканчивалось не по-человечески «целую» или там «обнимаю», «с приветом», а словами «Хайль Гитлер!» Вот одно из таких неотправленных писем:

«Дорогой папочка! Полчаса тому назад со своим шефом мы вернулись с передового командного пункта, расположенного в деревне Ивантеевка. В хорошую погоду с церковной колокольни просматривалась столица большевиков. Еще один рывок и наши доблестные солдаты будут в Москве. Офицерам интенданты уже привезли парадное обмундирование. В параде буду участвовать и я. Москва наша! Россия наша! Жди, папочка, обещанные подарки. Ко дню твоего рождения пришлю лучшее тульское охотничье ружье и шубу на лисьем меху. Тороплюсь. Перед генеральным штурмом снова выезжаем на НП. Ждите письмо уже из Москвы. Хайль Гитлер!»

А после 4 декабря в своих письмах из Подмосковья немцы перестали ратовать за взятие Москвы, а стали жаловаться на невыносимо тяжелые условия боевых действий, на упорство и «фанатизм» русских, на лютые морозы и метели. Ну, а после начала нашего контрнаступления фашисты буквально взвыли…

– А что же пишут им из Германии?

– Пока благословляют их на новые победные походы и ждут возвращения домой из России с богатыми трофеями.

«Мой милый Вилли! – пишет некая Луиза своему мужу. – Пятый год тебя нет дома и я тебя не обнимала, но мы верим, что вы скоро разобьете Россию и вернетесь домой. Говорят, в России много пушнины. Не забудь кое-что прихватить для меня…»

– А это что за богатая бумаженция с гербом и печатью? – спросил Хохлов, указывая на лежавший чуть в стороне глянцевый лист солидного размера.

– О-о! Это и верно – ценная бумага: свидетельство, выданное майору Шульцу – начальнику штаба охранного полка, дающее ему право – понял, право! – на получение после войны надела земли в облюбованном районе России и ста душ русских крестьян.

– Это что же – вроде крепостных? – воскликнул Хохлов. – Получается, что они уже разделили нашу землю, а нас, выходит, определили в крепостные?

– Хуже, браток, хуже! Они на рабов рассчитывали, как в Древнем Риме.

– Н-да, замахнулись, паразиты, широко. Вроде как всю историю задом наперед переиначить. Ну это мы еще поглядим! Слушай, чего ты раньше об этом молчал. Рассказал бы – так, мол, и так… Ребята бы еще злее дрались.

– Сам многого не знал, – ответил Гутман. – Да и некогда было. Вы же едва не каждый день «языков» приводили. И каждого допросить надо было, документы, карты изучить для доклада командиру… Не до бесед было. Вот вернемся на Красноказарменную, тогда и потолкуем. Кстати, ты и сейчас можешь начать с ребятами разговор. Расскажи им, что здесь видел и слышал. Наверняка вопросы возникнут. Я и постараюсь на них ответить, как освобожусь.

– Это за нами не заржавеет, – важно сказал Хохлов, но, увидев на столе красивые открытки, не выдержал взятого тона и по-мальчишески заюлил:

– Товарищ Гутман, подкинул бы ребятам пару-тройку красоток. На что тебе столько, солить-то их вроде не с руки. А братве развлечение. Да и в долгу я не останусь. В Москве тебя с такой ягодкой познакомлю, не то что эти тощие, как кошки. Есть у меня одна на примете – подружка моей Зинули. Просила меня познакомить с хорошим человеком. Очень, говорит, уважаю в мужчинах солидность и культурность. Ты ей как раз в масть будешь. Интеллигент и по-иностранному секешь. То, что надо…

Гутман покосился на разболтавшегося бойца. Вроде не шутит, хотя бес его разберет, когда он правду говорит, а когда треплется. Все же несколько цветных открыток переводчик Хохлову дал и присовокупил к ним нарядный, в блестящих ободках немецкий компас. И тут же пожалел об этом, увидев, как Петро начал приценивающимся взглядом присматриваться к другим трофеям. Но тут вошел начальник штаба, и Хохлову ничего не оставалось, кроме как убраться восвояси.

И в комнате, где находились майор и командование отряда, никто не спал. Представитель штаба подробно рассказал о боях на Волоколамском и Клинском направлениях, об общих знакомых, называя которых он то и дело добавлял «убит», «ранен»… Появилось и новое зловещее определение «пропал без вести». Затем началось горячее обсуждение последних сводок Совинформбюро, прикидка возможных действий фронтов, хода всей войны и сроков ее окончания.

Ранним утром к школе подошло несколько крытых брезентом грузовых автомобилей. В комнату комсостава вошел капитан:

– Товарищ майор! Машины для перевозки отряда капитана Шевченко в Москву прибыли.

– Вовремя прибыли, товарищ Селиванов. Через час выезжаем. Люди заканчивают завтрак. Что у нас нового?

– Наши продолжают наступать, но подробностей доложить не могу. Выезжал ночью. А вот для разведчиков есть хорошие новости. Командир их части подполковник Спрогис просил передать вам, что состоялся приказ командующего фронтом о награждении орденами и медалями бойцов отряда. – Селиванов достал блокнот и, глядя в него, продолжал: – Командир, комиссар, начальник штаба, командиры взводов и военфельдшер награждены орденом Красного Знамени, а старший лейтенант Васильев – посмертно орденом Ленина. Многие сержанты и рядовые также награждены, а кто чем, не смог узнать.

– Вот это новость! Вот это да! – воскликнул Шевченко и, обращаясь к командирам, добавил: – Значит, награждение состоялось по нашему представлению по радио после совместного с авиацией удара на шоссе Клин – Новопетровское. Себя-то мы с комиссаром, конечно, не представляли. Это уж Артур Карлович Спрогис позаботился, спасибо ему.

– Иван Александрович, доведи до личного состава эту весть. Но в общих чертах, без детализации.

Мела поземка. Вдали грохотала канонада. В полях Подмосковья продолжалось героическое наступление Красной Армии. Неудержимо грозовым валом шли наши войска на запад. Скрипел, хрустел снег под ногами, колесами машин и пушек, гусеницами танков. Откатывались вражеские полчища, огрызаясь огнем, устилая трупами своих солдат и офицеров заснеженные поля и перелески Подмосковья.

Отряд лыжников, погрузившись на автомашины, двинулся в родную Москву.

Прощай Подмосковье!

38. НА ОКРАИНЕ МОСКВЫ

В день отъезда отряда ударил трескучий градусов в тридцать мороз. Колонна автомобилей с разведчиками, из-за снежных заносов и перегруженности шоссе, едва ползла по дороге. Но вот остались позади Истра, Снегири, Дедовск, проехали Красногорск. Находясь без движения в кузовах машин, хотя и в очень теплой одежде, бойцы здорово продрогли. Поэтому Шевченко решил сделать остановку и обогреть людей, не доезжая Москвы, в деревне с древнерусским названием Спас.

И вот с головной машины по колонне пронеслось:

– Малый привал! Обогрев!

Не успели еще разведчики выскочить из машин, как неунывающий Хохлов тут же продолжил команду по-своему:

– Вылезай, в дома залезай, теплые места у печи хватай. Героев встретят блинами, а виноватых кочергами. Давай отчитывайся, куда нули пустили, почему врага почти до Москвы допустили.

– Как называется эта деревня? – спросил разведчик Нечаев у командира взвода.

– Это, кажется, село Спас, – глянув на карту, ответил старший лейтенант Алексеев.

– Спас, как раз и для нас, – подхватил Хохлов.

Огнивцев, ехавший с бойцами в кузове под брезентом, спрыгнул с машины последним и зашел вслед за ними в ближайший маленький уютный домик. Через застекленную холодную веранду на негнущихся от мороза ногах протопали в горницу. Но и там была холодина. Зашли на кухню. Только здесь жиденьким теплом тянуло от чугунной, видимо, давно прогоревшей печурки.

– Здравствуйте! – громко сказал Огнивцев. – Есть тут кто живой? Хозяин дома?

– Я хозяин, – отозвался из-за печки чумазый мальчонка в старой фуфайке с рукавами до колен. Не умывался он, видать, долгонько. Нос, лоб и уши были покрыты плотной коркой сажи.

– Ты хозяин?

– Я, а что?

– Да так. Просто интересно. Такой шкет и уже хозяин, – сказал Огнивцев, рассматривая мальца. Ему было, пожалуй, лет двенадцать. Не больше. Но на лбу уже залегла складка какой-то недетской заботы. – Ну, а хозяйка у тебя есть?

Из горницы вышла одетая в тяжелое волочащееся по полу пальто девчонка лет тринадцати. В руках у нее было два узелка с кувшинчиками и какой-то снедью, завернутой в чистую тряпицу.

– Ну, я хозяйка.

– Отлично, полный комплект, значит.

Не прошло и пяти минут, как в дом заскочил младший сержант Сандыбаев.

– Товарищ комиссар, идемте. Теплую домину нашли. Да еще какую!

– Да я и не здорово продрог.

– Все равно идемте, не пожалеете, – настаивал Сандыбаев. Он чего-то явно не договаривал.

Уже на улице Огнивцев спросил у Сандыбаева:

– Далеко идти?

– В церковь, – улыбнулся Сандыбаев. – Там такой теплынь, как летом… Светло, как в раю…

Огнивцев подумал, что боец шутит, но тот в самом деле привел его к старой краснокирпичной церкви с маленькими, как луковки, заиндевевшими куполами без крестов. В ней действительно было столько тепла и радостного света, что у Огнивцева в глазах зарябило. Посреди церкви, превращенной в швейную фабричку, стояли раскаленные докрасна, пышущие жаром печки из бочки из-под бензина. Яркий свет лился из узких окон под самым сводом, отражаясь от белых косынок, белых фартуков и кип белого полотна, сложенного штабелем около одной из стен. Раздавался неумолчный треск швейных машинок. Сколько же здесь было строчивших на них, кроящих, пакующих тюки с готовым солдатским бельем женщин: и совсем старых, и молоденьких девушек, и совсем юных школьниц! Возле некоторых уже ворковали бойцы отряда. Одному из них Сандыбаев еще с порога погрозил пальцем:

– Эй, Кузя, не очень-то подлаживайся. Телеграмму жене дам. С верблюжьей колючкой нагрянет.

– Не вводи людей в заблуждение! – возмущенно пророкотал рослый боец. – Холост, как бог свят, не брешу.

Огнивцев склонился над потрепанной машинкой, за которой сидела белая как лунь старушка:

– Здравствуйте, мамаша. Привет вам, уважаемая.

– Здравствуй. Тебе тоже…

– Не трудно вам?

– И-и, милай, а кому нынче легко! В такую лихую годину на людях, при деле как раз и легче. Мои-то сыны, все трое, на фронте. Все, думаю, и мои труды им в пользу.

– А как с продуктами? Не голодно? Что вам по карточкам дают?

Женщина кивнула на авоську, набитую всякой всячиной:

– Да вот на полмесяца получила. Полкило комбижира, кило крупы, крабов две банки – тоже есть можно… Ну, конечно, получаем и хлеб, немножко картошки и овощей.

«Что же, не густо, но по нынешним временам сносно, – подумал Огнивцев. – А немцы в листовках брехали, будто наши люди пухнут с голоду…»

Подошла женщина средних лет в синем халате с тетрадью в руке. По всему видать, местное начальство.

– Товарищи фронтовики! Может, вы слово какое скажете женщинам нашим? Так пожалуйста. Я на пяток минут выключу эту музыку. Как?..

Огнивцев согласно наклонил голову:

– Если не помешаю, то с удовольствием.

Начальница подошла к рубильнику и потянула ручку вниз. Гул в зале разом стих, только в дальнем углу все еще стрекотала ручная машинка.

– Эй, Марусенька, уймись! – крикнула одна из женщин. – Послушай, что комиссар скажет.

Огнивцев вопросительно посмотрел на Сандыбаева. Тот отвел глаза.

«Ишь ты прыткий какой, – подумал комиссар, – успел уже меня представить…»

– Слово имеет, – продолжала начальница, – боевой командир-орденоносец. Имеет ордена Ленина и Красного Знамени.

Церковь огласилась аплодисментами. Огнивцев понимал, как дорога сейчас каждая трудовая минута, и заговорил без проволочек:

– Милые, дорогие наши женщины, героические труженицы тыла! Посмотрел я сейчас на работу Доры Степановны. Ей уже под семьдесят. А она тут с молодыми. Пальцы ее все исколоты, опухли. Подлечиться бы ей. А она трудится. Кто в том виноват? Понятно, враг, который внезапно напал на нас и прервал мирный труд нашего народа. Война началась и продолжалась не так, как бы нам хотелось. Что-то мы недоглядели, в чем-то промахнулись, допустили врага в глубь страны, даже к сердцу ее – Москве. Мы признаем эту свою вину и искупаем ее в смертельном бою…

Переведя дух, Огнивцев окинул зал. Женщины слушали кто сидя, что стоя. У большинства лица были грустны, сосредоточенны. Но обреченности он не увидел ни в одних глазах. Одна низенькая молодайка с озорными ямочками на щеках, воспользовавшись паузой, выкрикнула:

– Погнали немца от Москвы, знаем, молодцы! А дальше что?.. Когда разгром ему учините и по домам вернетесь?.. Постель уж без мужика заледенела.

Взвился хохот под купола. Молоденькие работницы потупили взоры, заалелись.

«Во, бес в юбке! – весело подумал Огнивцев. – С такой не соскучишься. А вот что ей по существу ответить? Когда война кончится? Этого, пожалуй, и сам Верховный Главком пока не знает. Но отвечать надо! И не только ей. Десятки глаз уставились на него – Огнивцева, ждали. С надеждой ждали, с верой, что ему известно то, что неведомо другим. И шуткой тут не отделаешься. Нельзя!»

– Когда война окончится, – сказал комиссар, – я не знаю. Немало еще трудностей, жертв предстоит. И многие не вернутся к родным и близким. Но твердо знаю, глубоко уверен, – повысил голос Огнивцев, – что мы победим! Клянусь вам в этом. От всей Красной Армии клянусь!

Женщины горячо зааплодировали, зашумели, выкрикивая каждая свое. Многие вытирали выступившие слезы.

Но пора было и прощаться. Огнивцев поднял руку:

– Милые наши! Спасибо вам, родные. Наш земной поклон за все труды ваши, за терпение, за верность. Желаю всем вам дождаться своих близких с победой!

Как заметил Сандыбаев, синий платочек с головы юной швеи под шумок перекочевал в нагрудный карман молодого разведчика. И, наверно, с адреском.

…Навстречу фронтовым машинам бежала морозная, засыпанная снегом, суровая, но живая, до боли близкая, пахнущая металлом, хлебом, заводским дымом и клеем театральных афиш Москва.

Головная машина колонны свернула с Садового кольца, переехала Дворцовый мост, и вот широко распахнулись массивные металлические ворота.

– Ура! Приехали! – раздались восторженные голоса.

Здравствуй, военный городок! Ты стал родным для бойцов. Многие из ушедших отсюда уже никогда не вернутся под твои своды. Вечная им память!