Текст книги "Огненная вьюга"

Автор книги: Александр Одинцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

22. РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

Сообщение о разгроме гитлеровцев под Москвой командование решило довести до личного состава отряда на общем собрании в доме местного учителя-пенсионера.

– Воспользуемся этим сбором и после официальной, части поговорим с бойцами по душам, – сказал Огнивцев командиру и начальнику штаба.

– Нужное дело, – одобрил Шевченко, – пора уже поговорить с бойцами в непринужденной обстановке. Да и вообще почаще собрания проводить надо. А то все на ходу – перебросишься парой слов, и то только по делу. Подзапустил ты, комиссар, партийно-политическую работу. На марше, глядишь, первым начинаешь лыжню прокладывать, в бою как рядовой боец из автомата лупишь, в атаку кидаешься, на привале костер сам раздуваешь…

– Это и есть партийно-политическая работа, – серьезно ответил Огнивцев.

Просторный крестьянский дом из двух больших комнат и кухни был переполнен до отказа. Большинство бойцов сидело на полу, те, кто порасторопнее, устроились на полатях и печке.

Собрание коротким вступительным словом открыл капитан Шевченко и предоставил слово комиссару. Он рассказал о сообщении Советского Информбюро и призвал личный состав отряда усилить удары по врагу, помочь Красной Армии быстрее очистить от фашистов Подмосковье. Эту весть личный состав принял радостно, но спокойно. Дело в том, что красноармейская молва еще до собрания донесла ее до каждого, и люди уже обсудили все детали сообщения Информбюро, а наиболее горячие головы на его основе уже высказали свои соображения не только о дальнейшем ходе, но и об исходе войны и сроках ее окончания.

Поэтому доклад Огнивцева был кратким. Закончив его здравицей в честь партии, народа и его Красной Армии, комиссар помолчал минуту и продолжил:

– Давненько в таких уютных условиях мы не собирались. Вот уже более недели совершает отряд рейд по тылам генерала Хюпнера. За прошедшие дни у нас были удачи и неудачи, радость и печаль. Накоплен и боевой опыт…

Разведчики внимательно слушали комиссара, который оживлял в рассказе недавние события, размышлял вслух об успехах и ошибках.

– Мы с командиром подумали и решили, – сказал Огнивцев, – что у вас за это время наверняка накопилось немало вопросов к нам, возможно, и предложений. Вот и давайте поговорим. Сегодняшний вечер самый подходящий для этого. Когда еще такой случай представится, трудно сказать.

В комнатах и на кухне, освещенной подслеповатой керосиновой лампой с разбитым и заклеенным обгорелой бумажкой стеклом, о чем-то заговорили, зашумели бойцы, но понять о чем было невозможно.

– Какие же могут быть предложения, товарищ комиссар? – сделал попытку привстать с пола рядовой Полшков. – Бить гадов до полной победы. Вот и все предложения…

– Правильно, все верно сказал, молодец, нет вопросов, – раздались голоса.

– Погоди не спеши, есть вопрос, – с трудом освободившись от стиснувших его со всех сторон тел, поднялся младший сержант Корытов.

– Патронов осталось с гулькин нос, – озабоченно сказал он, – да и гранат – кот наплакал… Как воевать дальше будем, товарищ командир?

– Вы правы, товарищ Корытов, – ответил командир. – С боеприпасами у нас действительно туговато. И взрывчатка кончается. Но оснований для уныния нет. Немного побудем на голодном пайке, а затем нам подбросят все, что нужно, с Большой земли.

– Тогда порядок, живем, братва, – бодро воскликнул кто-то.

– Еще вопрос, – раздался из полумрака густой бас. – Чтой-то старшина Кожевников прижимистым стал. Как там у нас с шамовкой?

– С продовольствием все нормально, – включился в разговор Огнивцев. – У Кожевникова имеется запас более чем на четверо суток. А что, Диборов (комиссар узнал по голосу задавшего вопрос), вам разве не хватает того, что дают…

– Не, товарищ комиссар, – ответил за Диборова рядовой Хохлов, – хватает ему шамовки, даже остается. Остатки он, конечное дело, чтобы не пропадали, съедает и тут ему не хватает…

Переждав вспыхнувший смех, Хохлов с серьезной миной на лице продолжал:

– Это все вопросы не те, хозяйственные. Командиры у нас головастые, сделают все как надо. И на кулачках с немцами драться не будем, и с голодухи не околеем. Так что ответьте мне, за ради бога, на политический вопрос…

Рядовой Хохлов, как опытный оратор, сделал эффектную паузу.

– Ну-ну, давайте свой политический вопрос, – чувствуя какой-то подвох, улыбнулся комиссар.

– Скажите, будьте такие любезные, – умильным голосом сказал боец, – отчего это Гитлер до сих пор не женат? Некогда ему или он вообще… не тае?

Грохнул дружный смех. Испуганно заметался огонек керосиновой лампы.

– Не до того ему сейчас, – в тон Хохлову ответил Огнивцев, выждав, когда утихнет смех. – Занят очень. Вот разобьет Красная Армия его войска, освободит беднягу от военных забот, тогда он и женится. Вернее, мы его женим. За свата сойдет Хохлов, а Зайцев, Махоркин и Алексеев – дружками будут.

– А невеста ж кто? – веселились бойцы.

– Мы ему свою, русскую подберем, – крикнул кто-то, давясь от смеха, – «катюшу».

Вновь грянул слитный хохот. Дремавший на печи кот опрометью метнулся к двери, прыгая по плечам и головам бойцов, усиливая и без того веселое настроение людей.

Когда смех затих, Огнивцев вновь обратился к бойцам:

– Может, еще есть вопросы? Прошу.

– У меня вопрос, – поднял руку рядовой Николаев. – Отчего это наше начальство на награды скупится? Этак закончится война, вернешься домой со значком ГТО, стыдно людям в глаза глядеть будет…

– А за что давать-то? – крикнул кто-то с кухни. – За драпмарш, что ли? За то, что многие без оглядки топали на восток?

– Это ты брось! – возмутился рядовой Попов. – Не все драпали без оглядки. Большинство стояло насмерть. А отступали не потому, что трусили. Нужда заставляла. И наградами, кто заслужил, не обходили.

– Верно, – раздался чей-то голос, – его самого еще в июне медалью «За отвагу» наградили.

Но Николаев не унимался:

– Я вот, отступая со своими товарищами с самой границы до Вязьмы, побывал во многих переплетах, в которых укокошили немало фрицев, но никто из нас не был награжден. Некоторые из моих товарищей уже погибли…

– Не горюй, Николаев! – подбодрил кто-то из-за печки. – Успеешь заслужить. Дорога на запад еще длинная.

– Так-то оно так. А все ж с наградой, с нею… как-то сподручней бы было. Хочь вперед шагать, хочь на побывку домой… перед жинкой покрасоваться.

– Что ж она тебя без ордена или медали не примет?

– А твоя?

– Моя-то и без наград на шею кинется. Знает, не на блины к теще ходил.

– Еще вопросы? – прервал шутливую перепалку командир.

– Можно мне, товарищ капитан? – попросил слова рядовой Махоркин.

– Давай, Василий. Слушаем тебя.

Махоркин встал, расправил тужурку под солдатским ремнем. Ремень, как заметил Шевченко, совсем истерся от гранатной и патронной сумок. Новый бы. Да где ж их взять?

– Насчет почты бы, товарищ командир, напомнить кому надо, – непривычно серьезно заговорил весельчак Махоркин. – За два месяца прошлого рейда ни одной весточки не получили с Большой земли. Да и нынче что-то ничего не предвидится. Хотелось, чтобы вместе с грузом обязательно кинули бы и письмишки из дому.

– И фотографию твоей невесты Аси, – добавил, улыбнувшись, кто-то из разведчиков.

– Ничего смешного нет, – возразил Махоркин. – Письмецо да еще с фоткой праздник для каждого. Разве не так?..

– Скажи спасибо, что обещали подбросить боеприпасы, взрывчатку да медикаменты и кое-что из продуктов.

Махоркин обернулся к возразившему:

– Вот точно такой же, как ты, сухарь, наверное, и в штабе сидит. Что ему солдатская душа? Ему лишь бы у солдата подсумок был патронами наполнен. Может, потому кое у кого иногда и пули те к Дуське за молоком летят?

– Ладно, – сказал комиссар. – Обещаю, как говорят бюрократы, заострить вопрос и поставить его ребром. Будем надеяться, что в ближайшие дни нам вместе с грузом подбросят посылочку с письмами и свежими газетами.

– Меня вот что волнует, товарищ комиссар, – вступил в разговор сержант Григорьев. – Отчего это до сих лор Америка не объявляет Германии войну? Яичным порошком да тушенкой хотят отделаться?

– Ничего не попишешь, – развел руками комиссар. – Хитрые торгаши, присматриваются, ждут, кто кого одолеет.

К столу из кухни подошел Сандыбаев – один из скромных и храбрых разведчиков отряда:

– Товарищ комиссар, а мне можно задать один вопрос?

– Можно, и не один. Ты у нас, Алимхан, редко выступаешь на людях.

– Мы с моим другом Корытовым посоветовались и решили вступить в партию. Освобождать Подмосковье от врага хотим в рядах ВКП(б).

Комиссару всегда нравились эти смелые и отчаянные ребята и слова Сандыбаева он воспринял с радостным чувством.

– Порядок вступления в партию – уставный. Нужно написать заявление, найти рекомендующих коммунистов и наша партийная организация без задержки рассмотрит ваши заявления. Для таких орлов, как вы с Корытовым, получить рекомендации в отряде не проблема. А дальше… вернемся на Красноказарменную и официально оформим через политотдел ваше вступление в большевистские ряды.

Затем завязался общий разговор. Обсудили военное положение в Европе, вспомнили Бородинскую битву 1812 года и недавнее сражение на Бородинском поле. Кто-то попросил рассказать об Иване Сусанине.

Выполнив эту просьбу, Огнивцев сказал:

– Вы замечаете, друзья, как много общего у нашего народа, бойцов Красной Армии с нашими героическими предками? Будем же достойны их славы, впишем новые славные страницы в историю своего Отечества!

Бурные аплодисменты, каких никогда не слышали стены этого крестьянского дома, не умолкали несколько минут.

– На этом закончим, товарищи, – встал капитан Шевченко. – Нет возражений?

…Разошелся личный состав на отдых, остались в комнате командир, комиссар и начальник штаба.

– Мне кажется, не очень организованно прошло собрание, – заметил старший лейтенант Ергин, с усилием открывая форточку. – Не было в нем какого-то единого стержня, что ли. Винегрет какой-то…

– Не будь занудой, энша, – бодро откликнулся капитан Шевченко. – Я считаю, все было, как надо. А ты как думаешь, комиссар?

Огнивцев только улыбнулся в ответ.

– Всем отдыхать! – приказным тоном завершил разговор командир отряда. – Завтра «рабочий день»…

«Рабочий день! Хорошо сказано, – подумал комиссар. – Да, война – это неимоверно тяжкий, в крови и поте лица труд и только через него можно прийти к победе».

23. СТЫЧКА С КОМАНДИРОМ

Еще до сообщения Совинформбюро о поражении немецких войск на подступах к Москве командование отряда было информировано штабом фронта о том, что 6 декабря 30-я армия, усиленная сибирскими и уральскими дивизиями, прорвала оборону врага севернее Клина и, развивая успех, вышла к его подступам. Немецко-фашистские войска на этом участке оказались в полуокружении и вынуждены были отступать, ведя тяжелые бои. Для маневра резервами, подвоза боеприпасов и горючего у врага остались дороги Клин – Новопетровское на юг и Клин – Высоковск – Теряево – на запад. Вторая после сильных снегопадов стала труднопроходимой для колесных машин. К тому же на ней активно действовали волоколамские партизаны. В связи с этим шоссе Клин – Новопетровское стало главной транспортной артерией противника.

Отряд находился в лесу всего в шести километрах от этой магистрали. По шоссе почти сплошным потоком шли машины, тащились повозки. Лишь на короткое время ночью движение здесь затихало.

На север в район Клина двигались танки, тягачи с прицепленными к ним артиллерийскими орудиями, грузовые машины с пехотой. А на юг понуро ползли покореженные автомобили и сани с ранеными и награбленным добром. Их сопровождали укутанные в разное тряпье солдаты. Многие из них уныло шагали рядом с заиндевевшими лошадьми, загребая снег разномастной, самой фантастической обувью.

В санитарных машинах везли раненых офицеров со свежими следами крови на бинтах, подавленных, злых, обескураженных провалом наступления и вдобавок беспорядком на шоссе, где начисто отсутствовала служба регулирования. Машины на подъемах то и дело буксовали, возникали заторы, беспорядочная толчея, неразбериха. Да, такого хаоса никогда не видели на военных дорогах офицеры вермахта, мечтавшие еще неделю тому назад о победном параде на Красной площади в Москве.

Огнивцев считал, что было бы рационально перекрыть эту магистраль хорошим завалом, создать на ней добрую пробку и хорошенько потрепать оккупантов. Он неоднократно говорил об этом Шевченко. Однако тот или отмалчивался, или отделывался неопределенными отговорками.

Наконец комиссар, как-то оставшись наедине с командиром, решил объясниться с ним начистоту.

– Что мы сидим сложа руки, Александр Иосифович, чего ждем? Почему не используем благоприятную обстановку для устройства засады на шоссе? Штаб фронта не простит нам эту пассивность, – горячо говорил Огнивцев. – Надо помешать врагу в переброске резервов на передний край и добивать отползающих гадов.

Капитан Шевченко давно не видел своего комиссара и друга в столь возбужденном состоянии. Но командир хотел иметь рядом с собой единомышленника, не бездумного исполнителя. К тому же он знал, как важно дать взволнованному собеседнику высказаться до конца, чтобы глубже узнать ход его мыслей, полнее понять сущность доводов.

Поэтому он сдержал вспыхнувшее раздражение и подчеркнуто спокойно, словно думая вслух, сказал:

– Да, перекрыть магистраль было бы здорово. Это все равно что зажать противнику глотку…

– В чем же дело?

– А в том, что сил у нас мало и боеприпасы на исходе. Наделаем треску-звону… Противнику наш слабый удар будет как слону дробина. А отряд погубим… Я, понимаешь, Ваня, никак не могу простить себе гибели Васильева и его бойцов. Упились успехом, увлеклись сбором штабных документов, трофеев… Вот и…

– После драки кулаками не машут, товарищ капитан, – официально, подчеркивая, что он не склонен переходить на дружеский тон, сказал комиссар. – Об этом надо было подумать раньше. А потери… Потери, конечно, очень горьки, но, к сожалению, неизбежны.

– Спасибо за напоминание, – с сарказмом произнес Шевченко. – Но не кажется ли вам, что мы поменялись ролями. Раньше вы мне советовали проявлять побольше осмотрительности, а сейчас предлагаете отряду сунуть голову в петлю. Да еще и оправдываете жертвы, которых можно было бы избежать без ущерба делу.

– Это долгий разговор. Сейчас речь о другом: надо помешать переброске резервов противника к переднему краю и отходу вражеских тылов.

– И что же конкретно вы предлагаете?

– Сделать на лесной дороге завал и растрепать хоть одну автоколонну гитлеровцев…

– Я категорически против! – резко заявил Шевченко и зло бросил на разостланную на столе карту цветной карандаш.

– Как так «против»? Против чего? Я не узнаю вас…

– Повторяю: я против засады нашими силами. Нас просто сомнут. Там идет махина! И не на прогулку, а на спасение собственной шкуры. Другого выхода, как пробиться через наши трупы, у них нет… Мне один мудрый человек еще в июне, на второй день войны, говорил: под танк если бросаться, то с гранатой, а не с кукишем.

– Но не сидеть же нам в роли наблюдателей в такое время, – возмутился комиссар.

– О силах, заброшенных в фашистские тылы, надо было думать тем, кто находится в штабе фронта. Они что?.. Разве не знали, что немцы будут отходить, что их кто-то должен трепать, бить на дорогах отхода? Где же мобильные подвижные части, хоть один-два полка, которые могли бы действовать на флангах и в тылу отступающих немецких войск?

– Да где же было взять эти мобильные полки, когда каждый солдат был на счету?

– Все это так, – упрямо проговорил командир, – но разве штабники не понимают, что здесь такая часть нанесет врагу во много раз больший ущерб, чем наступая на фронте…

Просторная изба деда Евлампия, не загроможденная мебелью, позволяла Шевченко вольготно вышагивать по ней, жестикулируя и высказывая свои соображения по поводу организации боевых действий во вражеском тылу. Он был особенно недоволен тем, что штаб перебросил через линию фронта численно малые группы. Вот если бы он занимался этим, то меньше батальона не засылал бы, разве что только отдельные диверсионные группы с конкретным разовым заданием. Из-за малочисленности отрядов, по его мнению, многие из них были обречены на явную гибель, особенно группы девушек, слабее подготовленных в военном отношении.

Комиссар понимал, что командир во многом прав, что в штабе фронта не все было учтено и отработано. Однако он своими глазами видел, какая запарка, неимоверно трудная напряженка царила в штабе, когда враг на всех парах, обладая явным превосходством в живой силе и технике, оголтело рвался к Москве.

– Но все это не значит, что мы должны затаиться и пассивно ждать подхода наших, – настаивал комиссар.

– Я не сказал «затаиться», – резко обернулся Шевченко. – Будем бить немцев, но не очертя голову, а с умом и во взаимодействии…

– С партизанами, что ли? – насторожился комиссар. – Где они сейчас, ты знаешь? А пока искать их будем, время упустим.

– Что-то я вас не узнаю сегодня, комиссар, – иронически протянул Шевченко. – Спешить изволите, командира перебиваете. – И, встав, твердо сказал: – Я решил запросить штаб фронта о направлении на наш участок авиации. Мы завал хороший на шоссе устроим, как ты ратовал, надежно закупорим шоссе, а наши проутюжат их с воздуха. А мы немцам огоньку добавим.

– Отличная мысль, просто замечательная, – заинтересованно сказал комиссар. – Только дадут ли нам авиацию? Она наверняка вся задействована на главных направлениях – под Клином, Можайском, Наро-Фоминском, Тулой… Да нас могут и не понять штабники…

– Поймут, должны понять, там люди не глупее нас.

– Но погода-то явно не летная. Метель…

– Уймется.

– Кто сказал?

– Сердцем чую, – командир ударил кулаком по столу. – Должна же быть высшая справедливость!

– На бога надейся, а сам не плошай. Но все это шутки, побаски, а что реальное? Неужто в самом деле рассчитываете на авиацию?

– Да, рассчитываю. Не может командование фронта упустить такую возможность – устроить «веселые» проводы арийцам из Клинского мешка.

Трудно сказать, сколько бы еще длился этот спор, если бы его не прервал стук в дверь. Вошел радист:

– Товарищ капитан, на ваше имя начальник радиостанции принимает срочную телеграмму из штаба фронта и через пятнадцать – двадцать минут он ее доложит вам.

– Наверное, что-то важное для нас, а то в такое напряженное для фронта время нами не стали бы заниматься, – сказал Огнивцев.

– Поглядим, – лаконично промолвил Шевченко.

Об отдыхе командир и комиссар уже и не думали. Ожидая шифротелеграмму, Огнивцев, разбирая с переводчиком захваченные в штабе полка различные документы, обратил внимание на извлечения из секретного приказа германского главного командования, подписанного 16 сентября фельдмаршалом Кейтелем. Этот приказ был вызван ростом партизанского движения, растущей силой народного сопротивления на захваченной советской территории. В нем указывалось:

«Фюрер распорядился повсюду пустить в ход самые крутые меры для подавления движения… при этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью. Искуплением за жизнь одного немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна считаться смертная казнь для пятидесяти – ста коммунистов. Способ приведения приговора в исполнение должен еще больше усилить устрашающее воздействие».

Среди бумаг комиссар увидел красиво оформленную брошюру, на обложке которой был помещен цветной портрет Гитлера.

– Что это за книжонка? – спросил он у переводчика.

– Это «Памятка немецкого солдата», товарищ комиссар. Перевести?

– Не все, это долгая история, а вот выборочно, что посущественнее, давайте…

Переводчик бегло перелистал страницы брошюры и, подражая истеричному голосу Гитлера, с надрывом прочел:

«Помни и выполняй:

1. …Нет нервов, сердца, жалости – ты сделан из немецкого железа…

2. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик…

3. …Мы поставим на колени весь мир. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки… Уничтожай все живое, сопротивляющееся на твоем пути…»

– Вот так, командир, – сказал Огнивцев. – Весь мир – на колени! Не меньше… Надо будет зачитать эту памятку всему личному составу.

– Непременно, – согласился Шевченко.

На пороге появился начальник радиостанции, вскинул руку к ушанке, четко отрапортовал:

– Шифротелеграмма из штаба фронта.

– Давайте, давайте, – нетерпеливо сказал командир.

Пробежал ее глазами, радостно хлопнул ладонью по столу и прочел вслух:

«Начавшая наступление 30-я армия прорвала оборону врага севернее Клина и, развивая успех, вышла к Клину. Немецко-фашистские войска на этом участке фронта находятся в тяжелом положении и ведут бои в полуокружении. Для маневра резервами и отступления из района Клина у фашистов осталась единственная шоссейная дорога Клин – Новопетровское. Задача отряда путем минирования, устройства лесных завалов и засад воспрепятствовать подходу резервов в район боевых действий и отходу частей клинской группировки на юг, на Волоколамское шоссе. В течение двух дней с девяти часов утра фронтовая авиация будет наносить удары по подходящим резервам и отступающим по этой дороге колоннам врага. Используйте эти налеты для совместных ударов по врагу. Сообщите сигналы обозначения расположения отряда и целеуказания для авиации. Сегодня в двадцать три часа по вашей просьбе в указанном вами пункте будут выброшены на парашютах боеприпасы, мины, взрывчатка, медикаменты и продовольствие. Организуйте встречу и обозначение пункта выброски прямоугольником из шести костров. Благодарим командование и воинов отряда за разведывательные данные и дерзкие диверсионные действия, которыми вы оказываете неоценимую услугу Родине в разгроме заклятого врага. Желаем дальнейших боевых успехов. Штаб фронта».

– Вот и разрешение нашего спора, – обрадованно сказал Шевченко, обнимая Огнивцева. – Немедленно собираем командный состав.