Текст книги "Памятник Дюку (Повести)"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава девятая

Тоню долго допрашивал какой-то чин, очевидно, довольно значительный, потому что, когда в комнату входили офицеры, они подчеркнуто вытягивались. Его иссеченное морщинами лицо освещали проницательные серые глаза, спокойные манеры свидетельствовали о привычке к власти. Он разговаривал с Тоней без свидетелей, в той доверительной манере, в которой ведут допрос умные следователи.

Прежде чем ее доставить сюда, Тоню напоили крепким кофе, накормили и вообще окружили знаками внимания. Какой-то офицер с железным крестом на груди долго тряс ей руку.

– О! Фрейлейн, – говорил он, – вы спасли моего друга! О вашем подвиге мы сообщим в Берлин. – Потом нагнулся и, подмигнув, игриво спросил: – Вы, конечно, в него влюбились?.. Скажу по секрету, он холостяк!..

Теперь человек, который ее допрашивал и звания которого она никак не могла угадать, – плохо разбиралась в немецких погонах, – не задавал ей подобных вопросов. Он держал себя так, словно побуждения, которые толкнули ее на этот крайне рискованный поступок, ему были вполне понятны и не требовали дальнейшего объяснения, но зато он интересовался расположением штаба, фамилиями офицеров и генералов.

И тут уже с ним вступил в бой Савицкий. Тоня сказала, что она из медсанбата, который только недавно переведен на новый участок, и поэтому многих не знает. Однако назвала все же две-три истинные фамилии офицеров, которые разрешил ей назвать Савицкий. Назвала и место, где находился под арестом Петреску. Это была полуразрушенная, покинутая жителями деревня, в которой месяца полтора назад проходили жестокие бои. Деревня находилась километрах в семи от штаба, и Петреску ни за что бы не смог, рассматривая карту, доказать, что она говорит неправду. Кто его допрашивал? Точно не знает, но как будто прокурор. В этой деревне, уточнила она, разместилась прокуратура дивизии.

Пока она говорила, ее собеседник внимательно рассматривал лежавшую перед ним на столе карту, что-то на ней отмечал остро отточенным карандашом.

– А вы очень хорошо говорите по-немецки! – вдруг сказал он. – Почти как истинная немка. Где вы учились?

– В Одессе!

– Да, Петреску мне об этом говорил. Он вообще восхищен вами! – Его глаза смотрели вниз, на карту, он что-то прикидывал в уме. – Скажите, фрейлейн, вы могли бы прочертить путь, каким вы шли к линии фронта?..

Тоня смутилась.

– Точно?! Но ведь мы шли ночью…

– Все-таки покажите!

Он перевернул карту и нагнулся над ней с другой стороны, вложив в руку Тони свой карандаш.

– Итак, сначала давайте найдем точку, от которой вы начали свой путь!

Карта была трофейная, над каждым русским названием каллиграфическим почерком от руки был сделан немецкий перевод латинскими буквами.

Тоня сразу увидела нужное название, но долго водила карандашом вокруг, показывая, что она совсем ничего в картах не понимает. Наконец она все-таки уперлась кончиком карандаша в маленькую черную точку.

– Зер гут! – улыбнулся собеседник. – Теперь шагаем к фронту.

Морщины вокруг его рта сложились в добрую улыбку. Он внимательно следил за тем, как она прочеркивает путь.

– Конечно, это только приблизительно! – говорила Тоня, чувствуя, что перед ней расставлена какая-то ловушка, и стараясь быть предельно осторожной. – Вот тут мы как будто перешли дорогу… Вот тут вышли в рощу…

– А где вы пересекли реку?

Тоня растерялась. К своему ужасу, она увидела, что с той стороны, откуда она показывает, они с Петреску обязательно должны были перейти вброд узкую речку, которая делала здесь глубокую петлю, прежде чем через десятка два километров влить свои воды в один из лиманов.

– Мы перешли по мосткам! – сказала она, холодея и думая только о том, чтобы не дрогнул карандаш, к кончику которого был прикован взгляд ее мучителя.

– Вы уверены в этом? – поднял он на нее внимательный взгляд.

– Ну как же, – воскликнула она, – спросите Петреску!..

Несколько мгновений он внимательно изучал ее лицо.

– Когда вы вышли?.. Ну, пустились в путь? – спросил он, как бы показывая, что с предыдущим вопросом покончено, но в то же время прикрыв карту ладонью.

Тоня помолчала.

– Около двенадцати ночи, – сказал она, прикинув в уме, какое расстояние до линии фронта они с Петреску прошли и сколько это могло занять, если считать, что они двигались по прочерченному ею маршруту. – А может быть, и позже… Ведь мне пришлось его долго ждать…

– Хорошо, – сказал он, отнимая руку от карты, – давайте займемся арифметикой. Вы появились около танка в шесть часов тридцать семь минут утра, – точность до одной минуты должна была показать Тоне, что он полностью информирован. – Обычно в час проходят до четырех километров… Конечно, когда опасаются погони, в первый час можно пройти и до пяти, но в дальнейшем человек устает и скорость его движения резко падает… Но надо принять в расчет, что Петреску был ранен. Предположим, он напрягал все силы и вы шли со скоростью два с половиной километра?..

– Наверно, быстрее, – прошептала Тоня, начиная понимать, на чем ее проверяют: если она неправильно назвала пункт, откуда они с Петреску вышли, то, значит, ей нельзя доверять и в остальном.

– Ну, предположим, три! Это при крайнем напряжении сил! Теперь измерим расстояние. – Он вынул линейку и тщательно, до миллиметра, вымерил все изломы довольно извилистого пути, который прочертила рука Тони. – Так, – проговорил он тоном учителя, который проверяет работу ученика, – откинем минуту. Будем считать, что вы шли ровно шесть часов! Шесть помножим на три – восемнадцать. Таким образом, вы могли пройти расстояние не больше двадцати километров.

Тоня напряженно смотрела ему в лицо, спокойное и доброжелательное. Он неторопливо взял из ее руки карандаш и короткими пальцами, тщательно вымытыми, Начал решать простейшую арифметическую задачу.

– Итак, фрейлейн, двадцать километров. Теперь взглянем на карту! По карте получается, что вы прошли за это же время двадцать пять!.. Пять километров разницы!.. Это большой путь, дорогая фрейлейн! Целые полтора часа!

– Может быть, я неправильно начертила, – проговорила Тоня, – ведь мы шли ночью, и я не помню точно пути.

Тогда быстрым движением он положил линейку на карту, напрямик соединив пункт, из которого они вышли, и место, где они перешли линию фронта.

– Взгляните, фрейлейн! – сказал он. – Если бы вы даже шли строго по компасу, через все кручи и овраги, то и в этом случае путь сократился бы всего на километр!..

Тоня молчала. Он снял очки и, неторопливо достав из кармана кусочек черной замши, начал старательно протирать стекла. Всем своим видом он показывал, что дает ей полную возможность подумать, собраться с мыслями и разъяснить наконец это досадное недоразумение.

– Спросите Петреску! – сказала Тоня. – Мы шли очень быстро…

– Мы бежали!.. Мы бежали, господин Фолькенец! – раздался за ее спиной голос Петреску: он тихо вошел в комнату и стоял у двери за ее спиной.

Тоня обернулась. Только что ей казалось, что могильная плита уже готова захлопнуться над ее головой, и вот неожиданная помощь.

Улыбка вдруг стерлась с лица Фолькенеца. Он строго взглянул мимо Тони в глубь комнаты.

– Как вы себя чувствуете, господин Петреску?

– Гораздо лучше! – Петреску подошел к столу, взял из раскрытой коробки сигарету и закурил. По всему чувствовалось, что с Фолькенецем он находится в равном положении, во всяком случае от него он независим.

Он сел напротив Тони и дружески потрепал ее за плечо. Тоня сразу заметила, что повязку на его голове уже сменили. За эти сутки он действительно пришел в себя, успокоился, и сильный организм брал свое.

– Что вы хотите от этой девушки, Фолькенец? Она достойна награды!..

Фолькенец положил обе руки на карту.

– Я тоже восхищен мужеством фрейлейн, – проговорил он, не спуская глаз с лица Петреску. – Но меня интересуют некоторые детали. И, к сожалению, я не могу найти достаточно убедительного объяснения тому, как вы оба смогли пройти довольно большой путь за короткое время…

– Я же сказал, что мы почти бежали! – уже грубовато сказал Петреску. – Вы зря занимаетесь этим делом, Фолькенец. Я обо всем уже доложил генералу Зонтагу…

Фолькенец усмехнулся, блеснув очками.

– Мне известно, о чем вы сообщили генералу! Не будем говорить сейчас об этом. Но моя служба требует тщательной проверки. Мне кажется, что фрейлейн все же не совсем точна в своем рассказе… Вы не могли пройти того пути, на котором она настаивает…

Петреску встал.

– Этот путь я прошел сам, господин Фолькенец! Если вы ставите под сомнение фрейлейн, то тем самым вы бросаете обвинение мне… Так?..

Фолькенец вскинул руки:

– Это уже крайности!.. Я глубоко уважаю вас, майор, за ваше мужество…

Петреску сухо кивнул.

– Я еду в Одессу со специальным поручением генерала Зонтага. Он разрешил мне захватить с собой фрейлейн и доставить ее к сестре… Ну, собирайся! – прибавил он по-русски.

Фолькенецу ничего не оставалось, как подчиниться.

– Пусть будет так, – сказал он, тщательно оглядывая карту. – Надеюсь, фрейлейн, мы еще увидимся при более благоприятных обстоятельствах, – и проводил обоих до двери со сдержанной улыбкой.

– До свидания, господин Фолькенец. – Петреску крепко пожал ему руку. – Я уверен, что мы увидимся.

– Непременно! – уже на пороге ответил Фолькенец.

У штаба Петреску ожидала машина. Он сам сел за руль и приказал Тоне сесть рядом.

Когда они отъехали, он повернул к ней разъяренное лицо:

– Ты дура!.. Ты знаешь, кто такой Фолькенец?.. Вежливо улыбаясь, он повесит, да еще будет тянуть за ноги! Твоя болтовня могла погубить нас обоих. Зачем ты ему солгала?..

– Я сказала правду!..

Он притормозил машину.

– Слушай!.. Вот, возьми, – он сунул в ее руку смятую пачку денег. Острый взгляд его темных глаз словно проник в ее мысли. – Услуга за услугу!.. Тебя больше не потревожат, если ты будешь вести себя умно… Кто твоя сестра? – уже деловито спросил он.

– Учительница музыки.

– Сколько ей лет?

– Двадцать три.

– Красива?

– По-моему, да.

– Где живет?

– Пушкинская, двадцать семь.

– Знаю эту улицу. Рядом отель.

Он замолчал, вглядываясь в разбитые бомбами и сожженные остовы домов окраины Одессы.

Тоня прижалась в угол машины и никак не могла сосредоточиться на чем-то одном, мысли путались. Она думала то о сестре, то о Петреску, то о Егорове. Кем стала Катя? Как они встретятся? Найдут ли пути друг к другу?.. А Петреску?.. Ему ничего не стоило ее предать, когда она сказала гестаповцу неправду… Но не предал. Что это – честность или игра? Осторожней, Тоня!.. Ах, Леня, где ты сейчас?..

Вывески!.. Вывески!.. «Торговля фруктами В. Боровикова», «Ресторан „Модерн“». Совсем, как в кино.

Дерибасовская! Немецкие офицеры в тщательно подогнанных шинелях, и женщины, которые знают о войне только понаслышке. А война рядом с ними – вот в этой забрызганной грязью штабной машине. Красивый румынский офицер, забывший о пережитых невзгодах, улыбаясь, машет кому-то рукой, и маленькая девушка, пытливо и тревожно всматривающаяся в неясное будущее.

У дома двадцать семь Петреску остановил машину.

– Выходи! – сказал он. – Завтра утром придешь к коменданту. У него уже будет распоряжение выдать тебе документы. – Он погрозил пальцем. – Ни одного лишнего слова! От коменданта сразу же возвращайся домой и жди! Я приеду.

И, захлопнув дверцу, он быстро умчался в сторону Приморского бульвара, а Тоня, постояв в нерешительности, собралась с духом и вошла в ворота…

Глава десятая

Кати нет! Месяц тому назад несколько сот девушек вызвали к магистрату и под конвоем отправили на «Констанцу» – большой сухогруз, привезший в Одессу оружие. Дальнейшая судьба Кати и ее спутниц так же темна, как трюм, в который их заперли. Говорили, что девушек отправили в Германию и они работают на заводе где-то под Мюнхеном. Но это были только слухи…

Тоне повезло. Их маленькая квартирка, с дверью на лестничную площадку, на третьем этаже оказалась еще не заселенной. Мир привычных вещей, окруживших Тоню, сразу подействовал успокаивающе. Старый, покрытый зеленым ковром диван. Еще совсем крошкой она ползала по нему, играя с черным жуликоватым котом Степаном.

На стенах подернутые желтизной портреты отца и матери. Мать, с высоко поднятой прической, в кокетливой кофточке, казалось, продолжает улыбаться из небытия: она умерла пятнадцать лет тому назад, и Тоня часто расспрашивала Катю, которая ее помнила. Отец фотографировался незадолго до войны – усталое лицо с широкими скулами. Рядом с ним мама выглядит его дочерью. Сейчас отец воюет где-то на Волховском фронте. Однако он и не догадывается, почему месяц тому назад его перевели с передовой подальше в тыл…

Вот за этим старым, поскрипывающим столом с темными подпалинами от горячих чайников собиралась семья. Ближе к окну садился отец, поближе к кухне – Катя, подрастая, она становилась хозяйкой, а Тоню сажали в центре…

Как пригодилось старое Катино платье, правда чуть широковатое, но Тоня прихватила его в талии пояском, так что получилось довольно мило.

Теперь надо идти. Но куда?

Она долго сидела на краю дивана, мучительно решая, что же теперь делать. Отправляться по адресу, чтобы передать деньги и указания, или явиться к коменданту?

В обоих случаях – риск. Если за ней следят, то своей опрометчивой поспешностью она может навести гестапо на след подпольщиков и провалить явку. Ну, а если Петреску ее предал, то у коменданта ее арестуют и поручение останется невыполненным.

Нет, все же сначала нужно идти к коменданту. Этим она покажет, что точно выполняет требования Петреску. И те, кто за ней следят, невольно убедятся в последовательности ее поведения.

А деньги? Она вспомнила, что в дымоходе печки уже давно вываливается кирпич. Ну, конечно! Черный от сажи, он качается, как старый зуб: Кате было не до ремонта. Вынув кирпич, Тоня засунула в углубление всю пачку, оставив себе несколько марок. Теперь кирпич уже не смог плотно встать на место, но она притиснула его, стараясь не стряхнуть слишком много сажи.

На улице несколько раз осторожно оглядывалась. Как будто следом за ней никто не шел. Тогда она ускорила шаг и быстро направилась к Соборной площади.

У подъезда комендатуры теснилось несколько машин, и Тоне показалось, что среди них та, на которой ее привез Петреску.

Солдат, дежуривший у дверей, удивленно оглядел ее с ног до головы – не так-то часто в комендатуру приходили девушки, спросил, что ей надо, и послал на второй этаж в комнату номер восемь.

Тоня медленно поднималась по широкой лестнице, по которой не раз девчонкой взбегала на третий этаж. Тогда здесь помещалась музыкальная школа, и на воскресных утренниках Катя часто играла на рояле в большом актовом зале, битком набитом ребятами. А ее банты! Их завязывали по два часа! Сейчас на площадках толпились солдаты, покуривая сигареты. С каждой ступенькой, на которую поднималась Тоня, усиливалось ощущение безысходности. Из этого дома она уже свободной не выйдет.

Уйти пока еще не поздно?! Петлять по улицам, сбивая со следа тех, кто ее преследует?.. Успеть сообщить на явке хотя бы о том, где спрятаны деньги?..

Нет, бежать нельзя. Она сразу же себя выдаст. Постепенно ею овладевало ожесточенное спокойствие.

Вот и плотно закрытая дверь, – высокая, когда-то белая, а теперь обшарпанная, с грязно-желтыми потеками. Что за ней? Смерть?! Жизнь?!

Внезапно Дверь распахнулась; едва не сбив ее с ног, в коридор выбежали два офицера и устремились к лестнице, засовывая в карманы какие-то бумаги. Из глубины комнаты на Тоню внимательно смотрел молодой офицер, сидевший за большим столом. Он снял очки, неторопливо протер стекла и вежливо произнес:

– Входите, фрейлейн!..

Тоня переступила порог.

– Вы фрейлейн Тоня?

Ее уже ждут. Офицер заглянул в синюю папку и положил ее перед собой. Вдоль стены стоят знакомые стулья, неудобные, с жесткими сиденьями, обитыми черной клеенкой; они напоминают о том, что здесь была другая жизнь.

Движением руки офицер пригласил присесть, и Тоня села на стул, стоявший у двери.

– Фрейлейн! – доброжелательно сказал офицер, сверкнув очками. – Я имею приказ выдать вам справку, по которой вы получите в магистрате паспорт. Где вы живете?

– На Пушкинской, двадцать семь.

Офицер кивнул, словно подтверждая правильность ее ответа.

– У вас есть состояние?

Тоня сначала не поняла вопроса, а потом сообразила, что он имеет в виду.

– Да, есть немного денег, – поспешно ответила она.

– Совсем немного? – прищурился офицер.

«Начинается, – подумала Тоня. – Сейчас он потребует все деньги…»

– Да, совсем немного, – сказала она чужим голосом.

– Вы очень волнуетесь… Понимаю… – Офицер помолчал, как бы взвешивая все обстоятельства. – Фрейлейн Тоня, вы уже однажды доказали свою преданность нашим идеалам. Правда, вы спасли жизнь румынского офицера. – Он выразительно прищелкнул пальцами: – Но ведь румыны наши союзники… Мы надеемся, что вы продолжите сотрудничество и с нами. Такие храбрые девушки, как вы, нам нужны…

Он замолчал, поигрывая карандашом. Так вот какою ценою она должна заплатить?

– Господин офицер, – проговорила она, – я стремилась вернуться домой…

– Почему? Вы уверены в нашей победе?..

– Да!.. Но еще и потому, что мой отец перебежал на вашу сторону и об этом узнали…

– Вы боялись преследования?

– Да.

– Так что же вам решает, обретя новую жизнь, помогать тем, кто принял вашего отца и вас? Поверьте, фрейлейн, ваш отец поступил очень мудро. Конечно, война переменчива. Иногда приходится и отступать… Но победа рейха несомненна. – Он встал и, обойдя вокруг стола, остановился перед Тоней. – Фрейлейн, я не настаиваю на немедленном вашем решении. Отдохните несколько дней, и мы еще обсудим, чем вы сможете быть нам полезны. К сожалению, в Одессе еще много притаившихся врагов… Я убежден, что вы поможете нам… До свидания, фрейлейн! Явитесь в магистрат, и все формальности будут соблюдены.

Стать агентом гестапо!.. Даже Савицкий, обсуждая с ней все возможные варианты ее поведения в Одессе, не предусмотрел такого поворота.

В оцепенении она шла по улицам, не чувствуя голода, хотя со вчерашнего вечера ничего не ела. Нет, ей нельзя оставаться в Одессе… В конце концов, у нее ограниченное задание. Она – связная. Ее обязанность передать деньги и указания, а потом она может возвращаться назад… Ну, а если это еще одна проверка?! Как она держалась?.. Не выдала ли себя чем-нибудь?..

В магистрате бородатый чиновник в крахмальной манишке, едва взглянув на бумагу, тут же достал из несгораемого ящика чистый бланк паспорта и, спросив фамилию, имя-отчество, вероисповедание, год рождения, долго писал каллиграфическим почерком, старательно выводя каждую буковку. «Нет, это уже всерьез, – думала Она. – Я действительно получу паспорт…» Но ей хотелось убежать, пусть с риском, перейти линию фронта. Ведь Савицкий сказал, что после выполнения задания она может принимать самостоятельные решения, сообразно со сложившейся обстановкой.

Итак, все же впереди у нее не меньше недели, в течение которой гестапо ее не будет трогать. Эти дни нельзя потерять. На явке многое может решиться.

А теперь надо спешить домой. Петреску наверняка наведается, и она попробует уговорить его повлиять на гестапо, чтобы ее оставили в покое.

– Барышня, купите жареную ставриду! Еще утром плавала в море!

Она невольно оглянулась. Из-под нахлобученной на лоб фуражки сквозь очки на нее смотрят рыжеватые глаза Андрюшки Карпова. Она училась с ним в одном классе.

На Андрюшке – короткое серое пальто, а на широком ремне, закинутом за шею, висит тяжелый деревянный лоток, который он придерживает руками. Запах жареной ставриды вызвал у Тони головокружение.

– Андрюшка! – Она по-детски обрадовалась встрече. Когда-то от его кулаков она не раз плакала: Андрюшка любил невзначай стукнуть девчонку. – Очень хочу есть! Дай рыбки… Ой, какой ты длинный!.. Как живешь?..

– Как видишь, – хмуро ответил он, опустив глаза. – Выбирай любую…

Тоня выбрала ставриду пожирнее и стала с аппетитом есть. Нет, жизнь не так уж плоха!

К Андрюшке подошла старуха, долго торговалась, наконец купила три ставриды и, ворча, удалилась.

– Пойдем отсюда, – быстро сказал Андрей, – тут и поговорить не дадут. Только ты рядом со мной не иди!.. Я спущусь по Дерибасовской и встану у моста, справа. Тогда подойди…

Странная предосторожность для продавца жареной ставриды!

Через несколько минут Тоня нашла его на условленном месте. Он подождал, пока она подошла к нему вплотную, и негромко сказал:

– А рыба теперь в цене!

Тоня уже протянула руку за второй ставридой, и ее пальцы невольно дрогнули. Это же отзыв на пароль, который она должна произнести на явке!

Он даже вспотел от волнения, мальчишка! Вот уж меньше всего она ожидала, что жизнь сведет с ним.

– Можно купить рыбу? – спросила она.

– Рыба теперь в цене! – повторил он и, чтобы унять в руках дрожь, изо всех сил сжал края лотка. – Я тебя жду уже две недели. По радио нам сообщили о твоем приходе. Тебе повезло. Потом батареи совсем сдохли. Без связи сидим. Я единственный, кто знает тебя в лицо… На явку не ходи, она провалена. А на запасной – в соседней квартире поселился немецкий офицер, туда тоже ходить опасно… Командир группы Федор Михайлович назначает тебе встречу у памятника Дюку послезавтра ровно в девять утра.

– А как же я его узнаю?

– Когда он подойдет ко мне, я у него прикурю. Потом он повернет к Сабанееву мосту. Пойдешь следом. Подойти имеешь право, когда он сам остановится и закурит. Усвоила?

– Усвоила!

– А теперь топай отсюда, да не забудь заплатить.

– Сколько?

– С тебя, по знакомству, – марку.

– Дорого дерешь! – Она сунула ему марку. – Если надо будет срочно меня видеть, приходи!

Адрес называть не надо, с детства знает, условились о сигнальном стуке в дверь, и Тоня пошла к Пушкинской.

На углу он снова догнал ее, но с такой неуклюжей поспешностью окликнул, что невольно привлек внимание прохожих.

– Все, что привезла, имей с собой, – проговорил он жарким шепотом.

Тоня заметила, что с противоположного угла за ними наблюдает полицейский. Мальчишка остается мальчишкой! Мгновенно сообразив, она бросила на лоток еще одну марку и, коротко обругав его дураком, быстро пошла к своему дому.

Целый день, до самого позднего вечера, она прождала Петреску, но он так и не пришел. Не пришел он и на другой день, который она провела в тягостном ожидании. Очевидно, Петреску решил, что взаимные расчеты закончены и он освобожден от дальнейших забот о се судьбе.

Теперь только одна ночь отделяет ее от встречи у памятника Дюку. Одна долгая ночь…