Текст книги "Памятник Дюку (Повести)"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Александр Воинов
ПАМЯТНИК ДЮКУ

КУРСАНТЫ

Тихий бой

1

Стажировка. Какое волнующее слово! Это значит – ты едешь в полк связи не кем-нибудь, а младшим командиром. В петлицах твоей гимнастерки, хоть и временно, но все же два красных треугольничка. Ты командир отделения, самого настоящего отделения, в котором около десятка бойцов. Ты ими командуешь, они тебе подчиняются и называют тебя: «Товарищ командир отделения».

Ты уже не говоришь: «Петров, принеси аккумулятор!» Ты отдаешь приказ: «Товарищ Петров, принесите аккумулятор!..» Слово «товарищ» и обращение на «вы» придает фразе иную интонацию. И голос при этом у тебя невольно становится иной – волевой, командный голос!

Удивительное чувство испытываешь, когда видишь, как твое слово почти мгновенно становится делом. Сразу к этому трудно привыкнуть. Но постепенно начинаешь понимать цену и силу слова. Это заставляет тебя быть осторожным, очень осторожным – не всякое слово отныне ты имеешь право произнести…

И вот наконец мы, курсанты, приехали в полк связи, нас распределили по отделениям, каждое отделение заняло свою палатку, и я оказался лицом к лицу со своими восемью бойцами. Все они в армии уже второй год, это опытные, знающие службу ребята. Приняли они меня вежливо, но без особого радушия, то и дело вспоминали своего командира отделения Козлова, который находился в госпитале.

В частом упоминании его имени содержался явный намек на мою неопытность: мы, мол, знаем цену хорошему командиру! Посмотрим, будешь ли ты таким, как Козлов!..

И мне искренне хотелось стать таким, как он. Нет, даже в тысячу раз лучше!.. Сначала мне думалось, что само положение – как-никак, а я курсант военного училища – создаст мне необходимый авторитет.

Но на другой же день мне пришлось убедиться, что это не так…

Подходя к нашей палатке, я услышал голоса моих бойцов. Они спорили между собой. Кто-то из них назвал мою фамилию. Я прислушался.

В общем гуле выделялись два голоса.

Один высокий, мальчишеский:

– И зачем их к нам прислали?! Что мы, морские свинки, что ли, на нас опыты производят!

Другой, хрипловатый:

– Надо же где-то командиров учить!

Первый из спорящих усмехнулся:

– Разве Березин командир?! Да ему до Козлова, как до Луны!

Я поборол в себе искушение вбежать в палатку и разнести в пух и прах того, кто подрывал мой авторитет. Постоял и медленно побрел к беседке, где была читальня.

Механически перелистывал «Огонек» и думал: с чего начать, как добиться у бойцов подлинного, а не формального уважения?

Горько слышать, когда уже на второй день после вступления в должность над тобой подтрунивают подчиненные. Значит, ты сделал неощутимые для себя ошибки.

Я перебирал в памяти своих бойцов, стараясь представить себе, какой к каждому из них нужен подход. Но это не удавалось мне, я еще почти совсем не знал их.

Да, я понимал, что ошибки могут быть. Но какие? Это я еще не уяснил.

Самое главное – надо быть справедливым, в конце концов решил я. Вот где ключ ко всему!

И придя к такому решению, которое, как мне казалось, полностью исчерпывало все вопросы, я поднялся. И мир уже не представлялся мне больше таким мрачным.

Я глядел на бесконечные ряды уходящих вдаль палаток; конусообразные, с острым верхом, они напоминали шлемы богатырей. И казалось, сами богатыри спят где-то неподалеку, в ковыльной степи…

Заиграла труба. Приготовиться к вечерней поверке!..

Возвращаясь к своей палатке, я невольно снова прислушался. Тихо! Осторожно откинул полог. Никого нет.

На перекрестке линеек я встретил двух своих бойцов. Оба были в вылинявших на солнце гимнастерках, с лицами, серо-коричневыми от загара; на головах выцветшие почти добела пилотки. Увидев меня, они прервали свой разговор, быстро одернули гимнастерки.

Высокий, сутуловатый, с хитроватыми темными глазами – Богатенков, фамилия другого, коренастого, как будто Артамонов. Да, точно, Артамонов. Командир взвода лейтенант Корнев предупредил меня, что он малый грубоватый, замкнутый и на него надо обратить особое внимание.

Оба улыбаются мне.

– Скоро на поверку, – говорю я и тоже улыбаюсь.

– Скоро, товарищ командир! – отвечают они почти разом.

Я сворачиваю на среднюю линейку и сталкиваюсь с Фокиным и Жариковым, – мы с ними из одного курсантского взвода. Они беседуют между собой и громко при этом смеются. Я командую первым отделением, Фокин – вторым, Вася Баженов – третьим, Винька Левшевич – четвертым, а Жариков бери выше – помощник командира взвода. У него в петлицах три треугольника.

Мы не виделись всего какой-нибудь час, но встретились так, словно не виделись год.

– Как дела, Березин? – спрашивает Фокин. – Как поживает твой полк?

– В полном боевом!

– Моральное состояние?

– Высокое!

Жариков начальственно глядит на нас.

– Ну, хлопцы, теперь я вас погоняю! У меня будет полный порядочек!

Мы смеемся. Жизнь поставила нас в новые, непривычные отношения, и с ними еще надо освоиться.

– Что будем делать завтра? – спрашиваю я.

– С утра занятия по радиомеханике, а во второй половине дня стрельба! – Жариков прищуривается. – Как у тебя, Березин, с этим делом? Ведь бойцы пример брать будут!

Я что-то буркнул в ответ. На сердце стало неспокойно – вдруг не выполню упражнения? А Козлов, как я слышал, отличный стрелок!..

Так с первых дней я невольно вступаю в соревнование с Козловым. Он незримо присутствует на всех занятиях, которые я провожу со своим отделением, лежит по соседству на стрельбище и целится в мишень; в строю он также шагает рядом. И где бы я со своими бойцами ни был, восемь пар глаз непрерывно судят: а так ли сделал бы Козлов?..

2

Прошло уже несколько дней с того момента, как я стал применять на практике свое великолепное решение завоевать сердца подчиненных справедливостью. Однако дела в моем отделении не только не улучшились, но в какой-то степени ухудшились.

Богатенков помрачнел и перестал шутить. Артамонов, малообщительный и замкнутый парень, стал разговаривать еще меньше, но я часто ловил на себе его настороженные взгляды. И только маленький шустроватый Северцев был неизменно любезен, даже ласков, как бы предлагая свою помощь. Но именно это мне в нем и не нравилось.

Я никак не мог уловить, что, собственно, происходит в отделении.

Дня через два, уходя на лагерные соревнования, я оставил за себя Степных.

– Есть, товарищ командир! – ответил он весело и многозначительно взглянул на Киселева, который тут же сумрачно уткнулся в учебник. После этого я почувствовал, что в отношении Киселева ко мне возникла какая-то неловкость. Вскоре во время стрельб я похвалил Артамонова, который поразил мишень всеми пулями, а бойцы как-то странно переглянулись. Артамонов помрачнел, моя похвала явно не принесла ему радости.

Да, было над чем подумать!.. Я ничего путного придумать не мог. Первый открытый конфликт уже вызрел, и ничто не могло его предотвратить. На занятиях по приему радиограмм Богатенков исказил несколько групп шифра.

– Надо быть внимательнее, – сказал я, подчеркнув ошибки на его телеграфном бланке густым красным карандашом.

И вдруг Богатенков, исподлобья следивший за моей рукой, взорвался:

– Зачем вы, товарищ командир, ко мне придираетесь!

Одного взгляда на телеграмму было достаточно, чтобы убедиться в моей правоте. Я еще раз жирно подчеркнул ошибки.

– А это вы видите? – спросил я его.

Он молча придвинул к себе бланки и сделал вид, что приготовился записывать очередной текст.

На моем столе, справа, – крепко привинченный телеграфный ключ, слева – черный рупор громкоговорителя. Легкий нажим ключа, и рупор издает писк. Опытный, тренированный слух машинально улавливает буквы и цифры, а рука быстро записывает их.

Точка!.. Тире!.. Точка!.. Точка!..

Рука работает автоматически, а я напряженно думаю, что делать. «Проверять или не проверять?.. Наверняка снова будет конфликт!.. Нет, не буду. Пока не буду!.. Перетерплю». Точка… Тире… Точка… Точка…

Занятия кончились. Отвел отделение в палатку и остался стоять на линейке в трудном раздумье. Как ответить на выпад Богатенкова?.. Как поступать дальше? Это первый сигнал! И очень тревожный…

Вдруг за моей спиной послышались неуверенные шаги. Приблизились и замерли.

Я оглянулся:

– Что вам, Северцев?

– Хочу вас ориентировать…

– В чем, собственно? – Мне не понравились его улыбка и манера, с которой он говорил: тихий голос, быстро оглядывается по сторонам, словно боится, что подслушают.

– Ориентировать в обстановке! – тихо, но настойчиво сказал он.

– В какой обстановке?

– В том, что происходит в нашем отделении! Нехорошие настроения, товарищ командир!

Мне не хотелось его слушать, но отвязаться от него я тоже не мог.

– Какие там еще могут быть настроения? – резко ответил я, закуривая. – Вы что-то придумываете, Северцев.

Он оскорбленно вскинул руку:

– Нехорошо, товарищ командир!.. Я же к вам с открытым сердцем!.. Просто хочу помочь разобраться… На вас очень бойцы обижаются… Некоторые! – добавил он.

Я усмехнулся:

– Богатенков?! Но все же наглядно видели, какой он работник.

Северцев взглянул на меня с сожалением:

– Не в этом дело, товарищ командир! Козлов считает его лучшим бойцом. На Доску почета вывесил. И вообще у нас Богатенкова не критикуют. О нем даже в дивизионной газете не раз писали.

Я только вздохнул.

– Теперь насчет Артамонова… – Он помолчал. – У него взыскание за опоздание в строй. И Козлов не считает его примерным.

– Дальше, – сказал я деревянным голосом, – что еще считает Козлов?

– Нельзя, товарищ командир, оставлять Степных за себя, – уже поучающе произнес Северцев. – Козлов всегда оставлял Киселева! А теперь вроде вы ему не доверяете.

– Так!.. Так!.. – проговорил я, чувствуя, как по спине ползет холодок. Следовало бы поблагодарить Северцева, но меня все больше раздражала ласковая улыбка, не сходившая с его лица.

Я ушел возбужденный и злой. О каких глупостях мне надо думать! И что за человек этот Козлов? Его глаза, наверное, видят только два цвета: черный и белый. Вот он так и делит всех людей. Если опоздал в строй – значит, во всем плох. А отметили его в газете – безудержно хвалит…

3

Я решил пойти в госпиталь. Навещу Козлова. Поговорю с ним откровенно, с глазу на глаз. Посмотрю, что за человек. Пусть расскажет, как работает. Может быть, я и не прав. Врезался с ходу в налаженную, устоявшуюся жизнь и навожу свои порядки…

В первый же выходной день отпросился у лейтенанта Корнева на несколько часов. Купил в лагерном магазине яблок, конфет и пошел в село, где на окраине, в небольшом, одноэтажном деревянном доме размещался лагерный госпиталь. Туда обычно помещали тех, кто простудился или получил легкую травму.

Еще у калитки я услышал, как за кустами лихо щелкают костяшки домино, – больные «забивали козла». Короткая тропинка привела к дому, на крыльце стояла молоденькая сестра в белом халате.

Пока я шел к ней по дорожке, она глядела на меня строгими серыми глазами.

– Вам кого, товарищ?

Я робко сказал:

– Сержанта Козлова.

Сестра пытливо взглянула на мои кульки:

– Консервы нельзя! Селедку нельзя! Колбасы тоже нельзя!

Четверо игравших сидели под кустом вокруг стола и не обращали на меня ни малейшего внимания. Плотный, с озорным лицом парень в сером больничном халате изо всех сил стукнул костяшкой по столу и прокричал: «А у меня „Марат“!» Это значило, что он выставляет две шестерки.

– Козлов! К тебе пришли!.. – сказала ему сестра.

Игра прервалась. Козлов с любопытством взглянул на меня, и на его широком лице появилось выражение крайнего неудовольствия.

– Ты что, из штаба?.. Дело какое?..

– Нет, – сказал я, – к вам лично.

Партнеры зашумели. Игра еще не кончена, и прерывать ее из-за непрошеного посетителя никому не хотелось. Козлов бросил на меня сердитый взгляд, но я сказал, что не тороплюсь и могу подождать. В этот момент с крыльца спустился еще один любитель «забоя» и бодрой походкой направился к играющим. Козлов передал ему фишки – и это успокоило партнеров.

– Ну вот, лады, – сказал Козлов, взял палку, которая стояла рядом с его стулом, оперся на нее и заковылял ко мне, стараясь как можно легче ступать на левую ногу. – Ну, где мы сядем? Можно там.

Он подвел меня к скамейке, стоявшей поодаль, и осторожно опустился; держа ногу на весу, аккуратно прислонил к скамейке палку и как-то добродушно улыбнулся.

– Вот подковался немного! Думал, на три дня, а уже почти месяц тут прыгаю!.. Не срастается, проклятая!

Я протянул ему кульки. Он поблагодарил и положил рядом на скамейку, не развернув.

– Ну, я уже догадался, кто ты! – произнес он с дружеской грубоватостью. – Ты Березин. Стажер. – И, лукаво взглянув на меня, подмигнул. – Ребята приходили, рассказывали, как ты там орудуешь!

– Жаловались, наверно?

– И это было!.. Ты, видно, в людях плохо разбираешься. В этом твоя беда. Ну ладно. Зачем пришел?

– Да вот, посоветоваться…

– О чем? – насторожился он.

– Как-никак я в отделении человек временный. Уйду, а вы вернетесь. Да и опыта у меня маловато. Вот хочется узнать, как работаете.

Он вскинул белесые брови и взглянул на меня с чувством превосходства. Мой приход, видимо, ему очень польстил.

– Хорошо, что пришел! Немного запоздал, правда. С этого надо было начинать. Я бы сразу тебя направил… А то уже напутал малость.

– В чем именно?

– Ругаешь кого не надо и кому не надо благодарности сыплешь.

Да, хотя Козлов и в госпитале, но информация у него, видимо, полная. Правда, с некоторыми преувеличениями…

– Это вы о ком же? – спросил я.

– Если пришел говорить – не крути! А то разговора не получится.

– Я и пришел говорить прямо.

– Ну так вот, – он хлопнул ладонью по краю скамейки, – ты моих людей не трогай! Богатенкову авторитет не подрывай! На него, можно сказать, вся рота равняется. Он член комсомольского бюро! Его портрет в галерее лучших ударников! Он все наше отделение в передовые выводит. А кто его создал? Я!.. – И он ткнул себя пальцем в грудь.

– Но ведь слухач-то он неважный! Пять грубых искажений в одной радиограмме…

Козлов иронически засмеялся:

– Пустяки! Потренируется несколько часов, все будет в порядке.

– Но он как раз и не тренируется.

– Заставь! Ты же теперь командуешь! Выходит, это твоя недоделка! А он тут ни при чем.

Я только вздохнул. Выходит, я же и виноват.

– Папиросы есть? – спросил Козлов и протянул широкую сильную ладонь с короткими пальцами.

Закурили. Он насмешливо поглядывал на меня, видимо стараясь понять, как я усваиваю его указания.

– Все понял? – наконец спросил он.

– Да, начинаю понимать, – ответил я.

– Понимай!.. Учись!.. А вот опять же насчет Северцева. Почему ты на него не опираешься? Этот парень вострый! Правда, – он повернул ладонь ребром и покачал ею, – верткий! Его не ухватишь. Но полезный…

– Чем же он полезный?

– Преданный он человек! Всегда вовремя подскажет!

Я вспоминал все перипетии моего разговора с Северцевым, его лицо, его вороватый шепоток, захотелось возразить Козлову, но я удержался, все больше понимая, что это бесполезно.

– А вот насчет Артамонова вы не правы, – сказал я.

Он вдруг вспыхнул:

– Что ты о нем знаешь? Этот тихоня завтра на тебя рапорт трахнет! Жаловаться любит много. То не так, это несправедливо!..

– Я что-то не слышал, чтобы он жаловался.

Козлов помотал головой.

– Экий ты человек! Ты советоваться пришел? Меня слушать или учить?

– Слушать.

– Так и слушай! Нечего Артамонова развращать. Ты уйдешь, а он мне на голову сядет.

– Но если он отлично выполнил стрельбы, не могу же я это не отметить?

– Отмечай! Но без нажима. События в этом никакого нет. Все должны отлично стрелять. Для того мы их и учим.

– На что же все-таки жаловался Артамонов?

– Не стоит об этом говорить! Чепуху всякую мелет. Ему лавры Богатенкова покоя не дают… Кстати, ты Степных за себя не оставляй. У меня постоянный заместитель Киселев.

В какой-то мере весь этот разговор повторял то, что мне было уже известно от Северцева. Только все теперь осветилось по-иному. То, что мне казалось возникшим стихийно, на самом деле имело твердую основу и защиту.

Мое молчание Козлов принял за полное с ним согласие.

– Ну, все усвоил? – спросил он, похлопав меня по плечу. – Получил зарядку?.. Теперь действуй в таком духе, не ошибешься. В отделении народ хороший. Сплоченный!.. А я скоро вернусь – еще неделька, другая. – И он протянул мне руку. – Ну, теперь шпарь. За подарки спасибо! Привет ребятам!

Он приладил палку, оперся на нее и проводил до калитки. Мы попрощались.

– Если что надо – приходи!.. Всегда рад буду, – сказал он добродушно. – Ты на каком курсе?

– На второй перехожу.

– Ну-ну!.. Когда-нибудь будешь мной командовать! Я на сверхсрочную собираюсь остаться.

Я медленно шел по дороге к лагерю и думал. Понесла меня нелегкая к этому самоуверенному индюку… Нет, действовать так, как он, я не буду. Просто не могу. Отказаться, что ли, от отделения? Пойти к Корневу, сказать, что не справляюсь? Он, наверно, только пожмет плечами. Скажет, не ной и действуй, как тебе подсказывает совесть.

И чем ближе я подходил к лагерю, тем все больше укреплялся в решимости поступать по-своему. Пусть будет что будет, а пока я командую отделением…

4

Несколько дней спустя, когда мы, усталые и голодные, возвращались с полевых занятий, на небольшом привале ко мне подсел Артамонов. Он снял пилотку, провел ладонью по раскрасневшемуся, потному лбу и, преодолевая смущение, сказал тихим голосом:

– Товарищ командир! Посоветоваться с вами хочу.

Кто-то стал прислушиваться, и, заметив это, он придвинулся ко мне еще ближе.

– В партию решил подавать! – проговорил он. – Как по-вашему, достоин?.. – И посмотрел на меня внимательным, тревожным взглядом.

Как часто сам я думал о том, чтобы вступить в партию! Но всякий раз казалось – еще не имею права, не дорос. Ни с кем и никогда об этом не советовался. Мне казалось, что это решение должно вызреть само, а для этого необходимо время.

– Значит, не рекомендуете? – спросил он.

– Нет, почему же, – сказал я, испытывая волнение, словно вопрос, который тревожил Артамонова, касался меня самого, – если решили, надо вступать.

Он помолчал, глядя на пыльную дорогу, которая, петляя по полям, исчезала за склоном к реке. Большой овод назойливо гудел перед глазами.

– А ну тебя! – отмахнулся от него Артамонов. – Я вот о своих недостатках думаю. Как по-вашему, – спросил он простодушно, – меня примут? Все же взыскание имею! Козлов за опоздание влепил.

– Примут, – сказал я: мне не хотелось, чтобы этот так хорошо начавшийся разговор был прерван. – Признаться, я удивился, что вы решили со мной о таком важном деле посоветоваться. Обычно по таким делам к Козлову ходят…

Артамонов усмехнулся и ничего не сказал.

– А как вы думаете? – спросил я. – Если одним можно ловчить, почему это запрещено другим?

– Это вы о Богатенкове? Тут уж все от Козлова зависит. – И потянулся к кому-то закурить, хотя у меня в руках дымилась зажженная папироса, потом внимательно на меня взглянул, улыбнулся, на этом наша беседа и кончилась.

5

В жизни отделения, казалось, наступило затишье. Случай с Богатенковым отошел в прошлое. Артамонов больше не возвращался к разговору, который мы вели с ним на привале. Споры прекратились. Но я понимал, что все это временно… Просто нет повода, который мог бы взбудоражить и обострить застарелую болезнь.

И все же конфликт вскоре возник. Группу бойцов отправили в гости к шефам. Из комсомольского бюро полка Пришло указание выделить Богатенкова.

– Нет! – сказал я твердо. – Богатенков не поедет! Поедет Степных!.. Степных, собирайтесь!

Богатенков уже надел новое обмундирование, начистил сапоги. Удар обрушился на него неожиданно.

– Что же вы делаете, товарищ командир? – тихо проговорил он. – Как же так можно?

– Можно, товарищ Богатенков! Пойдите лучше позанимайтесь радиоделом.

Стенных в растерянности топтался у входа в палатку.

– Но Козлов, товарищ командир, всегда посылал Богатенкова…

– Сейчас я командир, а не Козлов! Поезжайте!

Степных переоделся и ушел, а Богатенков независимо стал наигрывать на балалайке.

Я понимал, что Козлов скоро узнает об этом. Ну что ж? Пусть…

Ночью пошел мелкий, противный дождь. Он продолжался и весь следующий день. Лагерь сразу обезлюдел. Опустели линейки, дежурные сидели под своими грибками. Вернувшись с занятий, рота после ужина разошлась по палаткам. Общую вечернюю поверку отменили, и мы коротали время в ожидании отбоя.

Богатенков с наигранно веселой физиономией снова забренчал на балалайке. Степных, примостившись на своей койке, читал газету, с набрякшего брезента ему на лоб мерно падали капли, но он даже не замечал их. Артамонов вполголоса читал Северцеву и Киселеву полученное из дому письмо.

Я лежал на своей койке, разглядывал нависший над головой серый брезент и прислушивался к шуму дождя. Вспомнил, что третий день собираюсь написать письмо домой, но все что-то мешает. Сейчас хоть и есть время, да нет настроения. Потом стал прислушиваться к тому, что говорят соседи Артамонову. Судя по всему, отец Артамонова завербовался на стройку, переезжал туда и приглашал сына после демобилизации.

– А ты напиши ему, спроси, нужны ли там радисты, – говорил Северцев и при этом все время оглядывался на меня. Заметив, что я прислушиваюсь, он тут же постарался втянуть меня в общую беседу: – Вот посоветуйся с командиром! – сказал он громко. – Он тебе то же скажет!..

– А в чем дело? – спросил я, подсаживаясь к ним на нары.

– Да вот, – глухим голосом сказал Артамонов, – батька с деревней прощается. В Донбасс, на стройку, решил податься. – В его голосе звучало сожаление, видимо, эта весть его не очень обрадовала.

– А почему? – спросил я. – Сам решил?

Он кивнул.

– Батька с братуховой женой не ладит, скаредная она. Давно уже грозился уехать. А тут вербовщики! Вот и сорвался. Меня к себе зовет. Только что я на шахте буду делать?.. У меня теперь специальность хорошая!.. Лучше поеду радистом куда-нибудь на зимовку!..

Северцев усмехнулся:

– К белым медведям захотел!

– Да, к белым медведям, – сердито сказал Артамонов, – в Арктику!

Северцев взглянул на меня.

– Да чего тебе там делать? Радисты теперь везде нужны!.. Поезжай домой, чудак ты человек! Взгляните, какая у него там девушка! Артамонов, покажи-ка фотографию!

– Не стоит, – улыбнулся глазами Артамонов, но рука его сама потянулась к карману гимнастерки.

Я молчал, хотя мне очень хотелось взглянуть на девушку, которую любил этот внешне нескладный парень. Сам я в глубине души мечтал о том, что когда-нибудь и меня полюбит красивая умная девушка. Но мне не везло.

– Ну, давай показывай, – торопил Северцев.

Артамонов достал из кармана комсомольский билет, раскрыл его и бережным движением вынул небольшую фотографию, на которой я сразу же разглядел миловидное лицо и кудри, замысловато завитые провинциальным парикмахером. Так как никто из присутствующих сейчас не проявил к ней интереса, я понял, что Артамонов не одному мне оказывал подобное доверие.

– Да, – проговорил я, невольно лукавя, – такую любить можно!..

Все засмеялись.

– Вот видите! – весело воскликнул Артамонов, отбирая у меня карточку и вновь пряча ее в комсомольский билет. – Раз командир одобрил, теперь обязательно женюсь!

Богатенков ударил по струнам балалайки.

– Бери меня в сваты!

– А кто она? – спросил я. – Кем работает?

– Зоотехником. Курсы кончила.

– Ну, а в Арктику она поедет?

Артамонов удивленно взглянул на меня.

– Она со мной куда угодно поедет!.. Любит крепко.

Он сказал это с таким чувством, с такой душевной открытостью, что никто не улыбнулся. Только Меншуткин спросил:

– Отцу-то что напишешь?

– Не поеду я к нему! – твердо сказал Артамонов, слез с койки и молча стал затягивать пояс. – Пора заступать на дежурство, – проговорил он, надел фуражку и ушел, громко скрипя по гравию коваными сапогами.

Северцев и Богатенков что-то крикнули ему в ответ, но уже было поздно.

После отбоя я долго еще ворочался на своем топчане, прислушиваясь к размеренной дроби дождя по брезенту, и вновь и вновь перебирал в памяти этот вечер. Что-то у меня как будто начинает получаться…

6

Чрезвычайное происшествие! После ночного дежурства на телефонной станции Артамонов куда-то исчез и вместо восьми вернулся в палатку около одиннадцати утра. Почти три часа самовольной отлучки! Не шутка! За это полагается суток десять ареста.

Вот радость для Козлова! Не успел заболеть – и все пошло кувырком. Какой-то стажер, которому по ошибке доверили отделение, все развалил и пустил прахом!

– Что же ты, Артамонов, наделал? – крикнул я, когда он устало, вразвалку, вошел в палатку. – Как ты смел так поступить?!

– Товарищ командир, – сказал он, виновато опустив плечи, – тут одна история приключилась…

– Какая история? – вскипел я. – Брось ты истории рассказывать!

Богатенков крикнул:

– Тебе одного взыскания мало? Еще захотел?

– Теперь все отделение должно за тебя, дурака, отвечать! – поддержал Богатенкова Киселев.

Упреки сыпались на Артамонова со всех сторон, но он только моргал глазами и молчал.

– А ведь я за тебя заступался, – сказал я с досадой. – Считал, что тебя незаслуженно обижали! Да, прав Козлов, что тебе не доверяет!

Наконец, успокоившись, я начал его допрашивать:

– Говори, куда ходил?!

Он растерянно развел руками.

– Так, понимаете, товарищ командир!.. Такая история вышла!.. Женщина на дороге рожала!..

Ему не дали договорить. Грохнул смех. Можно было ожидать любого оправдания, но придумать такое!.. Нет, это чересчур!

– Слушай, Артамонов, – сказал я, – за кого ты нас считаешь?.. Какая женщина?! Почему на дороге?!

– Не знаю, – пожал он плечами. – Я до шоссе ее довел. Искал попутную машину. Махал, махал руками! Штук десять проехали… И ни у кого совести не было… Наконец у одного нашлась!..

– А фамилию женщины знаешь? – ядовито спросил Северцев.

– Не знаю, – резко обернулся Артамонов, – не спрашивал… Катей ее зовут.

– А номер машины запомнил?

– Когда женщина рожает – тут не до номеров.

– Ловко! – воскликнул Северцев. – Уехала, и концы в воду!.. Эх, Артамонов, хитер же ты!

Северцев еще более упорно, чем я, настаивал на виновности Артамонова. И это, если угодно, вдруг поколебало мои подозрения.

– Идите, товарищ Артамонов! – стараясь быть суровым, произнес я. – С вами командир роты разберется.

Он вздохнул, растерянно оглядел всех нас и вышел из палатки. Я же отправился к лейтенанту Корневу доложить о происшествии. Но пока я шел, у меня созревал иной план.

Хотя рассказ Артамонова и выглядел на первый взгляд неудачной выдумкой, все же надо это проверить. Ведь если все правда, он совершил поступок гуманный. А если неправда? Тогда любое наказание будет для него недостаточным…

Ну на что, спрашивается, он мог потратить два часа? Здесь у него знакомых нет. В Ленинград за это время он бы съездить не успел. Если же кто-нибудь приехал к нему, так он мог подойти к лагерю и попросить разрешения поговорить с гостем.

Нет, здесь не так-то все просто! И я не должен поддаваться первому впечатлению.

Я с такой убежденностью изложил дело Корневу, что он сам зажегся идеей довести все до конца.

Выйдя из палатки лейтенанта, я тут же отправился на узел связи и позвонил в ближайшую гражданскую больницу.

Да, трудненько пришлось в поисках истины!.. Во-первых, услышав, что я интересуюсь роженицами, дежурные телефонисты стали вовсю проезжаться на мой счет. Я тут же получил кличку «счастливый папаша».

Что ж, пришлось с этим примириться. Но, к сожалению, в сельской больнице женщины по имени Екатерина не нашлось. Куда еще звонить? Какие еще населенные пункты лежат вдоль шоссе? А вдруг машина увезла женщину в Ленинград? Там ее не разыскать…

Я все больше и больше убеждал себя в том, что Артамонов говорит правду. Но как это доказать?.. Дозвонился еще до трех больниц; в них были Кати, но все они поступили или вчера, или несколько дней назад.

Я вернулся в палатку в самом мрачном состоянии духа. Артамонов, присев на койку, пришивал к гимнастерке чистый воротничок. Эпическое спокойствие, с которым он это делал, вызвало у меня прилив тихого бешенства.

«Я за него страдаю, – думал я с негодованием, – а он себя ведет так, как будто ничего не случилось».

– Артамонов, зачем мнете койку?., – сорвал я свою злость. – Пересядьте на скамейку!

Он встал и покорно вышел.

– Эй! Счастливый папаша! Поди сюда!..

Я обернулся. Из окна полковой телефонной станции высунулся сержант Бобров. Он махал мне рукой, но я не собирался останавливаться. Сыт по горло его насмешками!

– Папаша! – снова крикнул он. – Поди же скорее сюда! Женщина нашлась!

– Шутишь?!

– Какие могут быть шутки? Иди к воротам! Там шофер плащ-палатку привез! Говорит, ребенка в нее пеленали… Иди быстрей!

Через минуту я уже был на контрольно-пропускном пункте.

Посреди дороги, разговаривая с дежурным, стоял невысокий молодой шофер в промасленном ватнике, с зеленой плащ-палаткой в руке.

– Кого ждете? – спросил я и шумно перевел дыхание.

Шофер улыбнулся.

– Тут одного бойца… Крестного отца, можно сказать… Он в плащ-палаточку ребенка принимал. – Шофер переглянулся с дежурным, и оба весело подмигнули друг другу. – Вот решил завезти. Имущество все же казенное. Попасть может!..

– Это же мой Артамонов! Он в моем отделении! – радостно крикнул я.

– Ну, ему и передайте!

Шофер торжественно вручил мне плащ-палатку, залез в кабину и, развернув машину, уехал.

Когда я вернулся, Артамонов все еще сидел на скамейке, орудуя иголкой с ниткой. Я бросил плащ-палатку к его ногам.

– Возьми!..

Он взглянул на нее, даже потрогал, потом поднял на меня необыкновенно счастливые глаза. Таких я, кажется, еще никогда не видел!..

7

Стажировка подходит к концу. Скоро вернется Козлов, и я сдам ему отделение.

Но жизнь пока идет своим чередом.

Со всеми бойцами у меня установились ровные отношения. Только Северцев липнет, старается услужить, каждое приказание, как говорится, ловит на лету.

И надо же случиться, что именно он дважды опоздал в строй. У меня чесались руки его проучить.

После вечерней поверки приказал отделению остаться на месте, скомандовал «смирно» и объявил Северцеву выговор за систематическое опоздание в строй.

Я видел, как посерело его лицо, как жалко опустились плечи, он глотнул воздух и обвел языком сухие губы. В этот момент мне даже стало его жаль.

Когда я скомандовал «разойдись», Артамонов вдруг обнял Северцева за плечи.

– Не унывай! – усмехнулся он. – Козлов вернется, взыскание снимет.

Северцев зло толкнул его локтем и побежал в палатку.

А через три дня, накануне последнего дня стажировки, вернулся Козлов. Он переступил порог палатки, загорелый, отдохнувший.

– Здорово, хлопцы! – весело крикнул он и оглядел всех сверлящим, испытующим взглядом.

Я увидел, как озарилось мстительной радостью лицо Северцева и как дрогнули губы Артамонова.

– A-а, Козлов!.. Принимай отделение! – так же весело сказал я, поднявшись ему навстречу. – Все в полном порядочке!