Текст книги "Самолет уходит в ночь"

Автор книги: Александр Молодчий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Правее – двадцать, – слышу голос Куликова. Доворачиваю. Самолет идет точно на облака – прямо в черную громадину. Все молчат.

– В наушниках сильный треск, – нарушает тишину Саша Панфилов. – Поблизости гроза.

Понимаю, что сейчас этим и заняты все мысли экипажа. Гроза – опасно, но пока еще ее нет, а «мессеры» вынырнуть могут.

– Доложи на землю, что прошли линию фронта, – отвечаю радисту, – и становись на верхнюю огневую установку, а ты, Васильев, – на нижнюю. Смотрите внимательно – могут появиться истребители.

А облака все приближаются. Между ними вспышки, будто там тоже линия фронта. Полная темнота еще не наступила. Прикидываю, как быть. Пройти над облаками невозможно: они высокие, пожалуй, более десяти тысяч метров, а наш под завязку нагруженный бомбардировщик больше пяти тысяч не наберет. Обходить облака стороной – не хватит горючего на обратный путь.

Решаю идти прямо, через облака. Выбираю, где светлее, где меньше сверкает. Начинается болтанка.

– Но это еще ничего, по-божески, – говорит Куликов.

– Вполне, – подает голос Панфилов.

– Я думал, что будет сильнее, – признается Васильев. Так длится более часа. То справа, то слева, то внизу под нами сверкают молнии. Высота полета пять тысяч метров. Дышим через кислородные маски. За бортом то дождь, то снег. Временами что-то царапает по самолету. Создается впечатление, будто мы не летим, а плывем в каком-то черном ледяном крошеве.

– Командир, – сообщает Панфилов, – а некоторые экипажы возвращаются.

– Откуда ты взял?

– Слышу, как они докладывают о проходе через линию фронта обратно.

– А земля что?

– Отвечают: «Вас поняли...»

Все ясно: с земли не могут приказать продолжать полет в таких метеоусловиях. Значит, нужно действовать по своему усмотрению.

– Как поступим, товарищи? – обращаюсь к членам экипажа.

– Лететь вперед, – отвечает Куликов. – Думаю, что мы скоро преодолеем грозовую стену.

– Да, вперед, командир, – поддерживают штурмана стрелок и радист. – Мы пролетели слишком много, чтобы возвращаться.

Я ни в чем не обвинял вернувшиеся экипажи. Может быть, они поступили правильно, разумнее нас. Но лишь только доложил об этом Панфилов, мне тут же вспомнилось, как полгода назад я тоже не долетел до цели из-за плохой погоды. Повернул назад. А другие экипажи полка задание выполнили. Выдержи тогда еще минут десяток, и мы бы вышли из опасной зоны. Но я не выдержал, вернулся. Меня никто не упрекал, наоборот, командир полка даже похвалил за осторожность. Правильно, мол, поступил. Но лично мне было стыдно: как же так – другие смогли, а я нет?

Вскоре замечаем: гроза остается за нашей спиной. Вокруг темно. Самолет постепенно теряет высоту. Слышится какой-то стук по фюзеляжу, догадываюсь – начинается обледенение. Это уж совсем ни к чему. Нужно менять высоту полета, чтобы попасть в такой слой облаков, в котором температура и влажность воздуха не способствуют образованию льда. Казалось бы, чего проще – подняться еще метров на тысячу. Но полетный вес бомбардировщика и наросший лед не позволяют этого сделать. Надо снижаться. Как жалко терять с таким трудом, набранную высоту! Но иного выхода нет. И стрелка альтиметра ползет вниз. 4000 метров, 3000... За бортом сильный дождь. Мы его не видим, но чувствуем: в то время в самолетах кабины не были герметичны, и вода просачивалась внутрь.

Но дождь – это ничего, не страшно. Как говорится, не глиняные – не раскиснем. А вот обледенения избежали – это хорошо. Обледенение – очень коварная штука! Многие авторитетные, с большим опытом летчики, бывало, еле-еле выпутывались из его когтей.

Немного позже, осенью, такой случай произошел и с нашим командующим АДД генералом А. Е. Головановым. Возвращался он из Сталинграда в Москву. Причем не один. В самолете находился Георгий Константинович Жуков. Дело в том, что на трассе погода все дни стояла нелетная. А у нашего командующего был большой опыт полета в таких условиях. Вот и предложил он Г. К. Жукову лететь вместе. Георгию Константиновичу срочно нужно было явиться в Ставку Верховного Главнокомандования. Жуков от своего самолета отказался и сел в машину Голованова. Сразу же после взлета поднялись и пристроились истребители сопровождения, Но через 10–15 минут они вынуждены были вернуться домой. Дальше шла сплошная и низкая облачность. Голованов перешел на слепой полет.

Я уже говорил, что Александр Евгеньевич был первоклассным летчиком. И в таких условиях он и показал свое мастерство. Полет шел отлично. Скоро Центральный аэродром.

– На подлете к Москве самолет вдруг начал терять высоту, – рассказывал потом Голованов. – Я добавил мощности моторам. На некоторое время полет выровнялся. Потом – опять снижение. Еще добавил мощности. Высота стабилизировалась, но ненадолго.

Стало ясно – обледенение. Сколько ни включал ан-тиобледенители, ничего не помогало. Единственное спасение: мощность и мощность. Понемногу добавляй и добавляй. На сколько хватит. А если не хватит?..

У Голованова было нечто подобное еще в период финской кампании. Он вылетел из Ленинграда в сторону Ладожского озера. Под облаками прошел буквально минут десять – пятнадцать. Самолет начал терять высоту. Ни мощность двигателей, ни антиобледенитель не помогали. Развернулся и – обратно. На бреющем еле дотянул домой.

И на этот раз то же самое. Уже нечего и думать о Центральном аэродроме – пошли на ближайший. Приземлились на полном газу, но благополучно. Георгий Константинович так и не понял ничего. Только извинились перед ним, что немного до дому не довезли.

На машине оказалось бугристое обледенение. Нормально самолет лететь не мог. И чем дальше, тем хуже. Еще бы немного, и... Но, к счастью, полет завершился благополучно.

А вдруг бы началось обледенение и у нас, над вражеской территорией под Кенигсбергом? Что тогда? Куда лететь? Где садиться? Об этом коварстве природы надо было помнить всем летчикам, а нам, дальникам, тем более не забывать ни на минуту.

Не забываем. Через все каверзы погоды идем вперед и вперед. Время тянется так медленно, что, кажется, пешком и то быстрее до этого Кенигсберга добрался бы. Но это так кажется перед боем, пока не появились истребители врага, не сделан первый заход на цель. А там все закрутится вихрем, и все томительные часы спрессуются в памяти, станут маленькими-маленькими секундами.

– До цели тридцать минут, – сообщает Куликов. Вижу, подходим к морю. Вот оно – смутно проглядывается в окнах облаков впереди и ниже.

– Давай, Саша, снижайся еще, – просит штурман. – Надо искать цель.

Еще теряем высоту. И окна в облаках стали пошире.

– Вижу береговую черту. Сделай разворот влево. Выполняю просьбу штурмана. Затем еще целая серия разворотов. И вот под нами город.

– Кенигсберг, – почему-то полушепотом произносит Куликов.

И мы тоже повторяем про себя это ненавистное тогда для нас, как символ врага, слово: «Кенигсберг...»

– Внимание. – Голос Куликова будто из металла отлит. – Бросаю бомбы!

Фашисты начинают обстрел, но поздно. Мы скрываемся в облаках и берем курс на восток. Ни одной тебе царапины! Как в сказке. Настроение чудесное. Облегченный самолет легко идет вверх. Высота 7000 метров. Попутный ветер увеличивает скорость. «Давай, давай, давай, – дружно поют моторы, – домой, домой, домой». Кажется, на обратном пути снова были грозы, и тяжелые облака, и ночь. Мы уже этого не замечали...

Прошло двое суток, и мы снова в полете. Курс тот же – Кенигсберг. Теперь нас летит много – несколько полков, чтобы нанести по военно-промышленным объектам противника массированный удар.

У нас на борту, кроме штатного экипажа, в кабине штурмана наш старый приписник – военный корреспондент майор Виктор Гольцев. Я уже рассказывал, как он летал с нами на боевое задание. И не один раз. Но все на ближние цели. А сейчас ему захотелось посмотреть, как мы бомбим врага в его же глубоком тылу.

Но вот ведь дело-то такое – сегодня летим не первыми. Ушли раньше нас другие эскадрильи. До цели еще более ста километров, а мы уже видим зарево пожаров. Подходим ближе, кругом разрывы: на земле взрываются наши бомбы, вверху – вспышки фашистских зенитных снарядов. Везет корреспонденту на зрелища!

Заходим на цель и попадаем прямехонько под зенитный обстрел. Слышу в наушниках, Гольцев с юморком (не дрейфит!) бросает Куликову:

– Сергей Иванович, ведь так нас могут и сбить.

– Вполне вероятно, – спокойно отвечает штурман. – Еще как могут.

Бросаю самолет в гущу снарядных разрывов. Знаю, что второго залпа по этому месту не будет. Я уже не раз таким вот образом спасал и самолет, и экипаж. Не знаю, мой это маневр или еще до меня так поступали (вероятнее всего – да), но я всегда говорил товарищам:

«Ныряй в самый султан разрыва – и ты спасен».

Отбомбившись, уходим от цели.

– Подождите, – вдруг слышу голос корреспондента.

– Как подождите? Ни тормозов, ни заднего хода у нас нет, – отвечаю. – Что случилось?

– Я должен сбросить свой груз.

Оказывается, увлекшись наблюдением за бомбардировкой, Гольцев забыл о листовках, которые захватил с собой, чтобы сбросить их над Кенигсбергом.

– Вы с Куликовым проверьте, может быть, и бомбы забыли сбросить, – смеюсь в ответ.

Мы убедили Гольцева, что выбросить листовки можно и здесь.

– Город еще рядом, – говорили мы. – Так будет даже лучше: их ветер доставит по назначению. А если сбросить над Кенигсбергом, не исключено, что они упадут в море.

Койечно же, все мы сознавали важность такого груза. Это ведь тоже бомба. Пусть, может, более замедленного действия, но сработает со временем в сердцах и душах обманутых Гитлером немцев. Все экипажи нашего полка целыми и невредимыми вернулись на свою базу.

Вторжение во вражеское небо началось. За Кенигсбергом мощным ударам нашей авиации подверглись другие города фашистской Германии. Помнится, Юрий Левитан, сообщая сводку Совинформбюро, торжественно известил всему миру о том, что в ночь на 19 августа 1942 года большая группа советских самолетов бомбардировала военно-промышленные объекты Данцига, Кенигсберга и Тильзита. В результате бомбардировки в городе Данциге возникло большое количество очагов пожара, из них семь – крупных размеров, наблюдавшихся экипажами при уходе самолетов от цели до пределов видимости. Отмечено шестнадцать взрывов, в том числе пять огромной силы с выбрасыванием яркого пламени и клубов черного дыма. В районе складов портового управления и Данцигской верфи возникло девять очагов пожара. В Тильзите зафиксировано четыре крупных пожара и несколько взрывов. При налете на Кенигсберг, Данциг, Тильзит особенно отличились капитан Брусницын, старший лейтенант Гаранин, капитан Писарюк, майор Ткаченко, капитан Нссмашный и многие другие. Были отмечены действия и нашего экипажа.

Газета «Правда» писала в те дни: «Германское радио передало заявление «авторитетных военных кругов Берлина», что советская авиация с 15 по 25 августа за время налетов на Кенигсберг, Данциг и другие города Восточной Пруссии якобы потеряла 136 самолетов. На самом деле за время налетов на военные объекту городов Восточной Пруссии советская авиация не потеряла ни одного самолета. Был случай, когда один самолет вовремя не вернулся на базу, считался потерянным, но и он позже нашелся. Жульническое сообщение лжецов из бандитского дома Гитлера и К°, во-первых, является самым убедительным свидетельством эффективности налетов советской авиации на военные объекты немецких городов и, во-вторых, проявлением бессилия немецкой противовоздушной обороны помешать этим налетам».

А вот как налет советской авиации восприняли сами немцы. «Правда» писала: «У убитого на Западном фронте немецкого лейтенанта Карла Кресса найдено письмо от Вилли Крафта. В нем говорится: «Ты уже, наверное, слышал, что русские нанесли нам визит. Мы забрались в глубокое убежище, но и там были слышны разрывы бомб... После мы осматривали работу русских... Это ужасно. Ты должен помнить семиэтажную гостиницу против Центрального вокзала. В ней проживали офицеры не только местного гарнизона, но и приезжие. Прямым попаданием бомб гостиница разрушена. Многие находившиеся там погибли. К всеобщему сожалению, погиб и полковник генерального штаба, прибывший накануне из Берлина. Разрушены казармы СС. Несколько бомб попало в форт. Всего, что на! верили русские, не перечесть. До сих пор нам здесь жилось уютно и спокойно. Каждый радовался, что он находится в глубоком тылу, и считал себя в полной безопасности. Русские разрушили эту иллюзию».

Да, мы разрушили их иллюзии. Грохот взрывов наших бомб был как бы напоминанием о неминуемом крахе рейха.

А у советских людей наши рейды по тылам врага укрепляли веру в конечную и неизбежную победу над врагом.

Прошло больше года войны. Теперь за нашими плечами немалый боевой опыт. Мы бомбим врага от Черного моря до Финского залива. Бомбы сыплются на объекты фашистов в их глубоком тылу.

Наши экипажи научились летать в любое время суток в самых сложных метеорологических условиях. Командование и штабы четко организуют боевую работу. Теперь почти нет одиночных полетов. Массированные удары обеспечиваются специальными группами наведения и обозначения цели. Результаты бомбардировки контролируются фотографированием до и после удара. Мы стали сильными. Нам теперь по плечу любая самая трудная задача.

26 августа 1942 года: «Находимся над Берлином»

Предстоит очень трудная задача: бомбардировка фашистского логова – Берлина. Вчера, 25 августа, я доложил о готовности эскадрильи к выполнению задания.

С аэродрома постоянного базирования мы не могли нанести удар по фашистской столице – нужно было дополнительное горючее примерно еще на два часа полета. Это показали замеры остатков бензина в баках после вылетов на Кенигсберг, Данциг, Тильзит, которые явились своеобразной проверкой наших сил и возможностей.

Командование решило: взлет ударной группы произвести где-то вблизи линии фронта. С этой целью подготовили несколько полевых полос (мы их называли аэродромами подскока), где были созданы запасы горючего, имелись необходимые технические средства для мелкого ремонта машин. Аэродромы подскока прикрывались истребителями, патрулировавшими на разных высотах в воздухе и дежурившими на земле, охранялись зенитными батареями.

Сегодня днем мелкими группами на бреющем полете, держа ограниченную связь с землей, чтобы не быть запеленгованными (воздушные радисты работали только на прием) мы перебрались на полевые аэродромы, тщательно замаскировали наши боевые машины. Техники, доставленные сюда транспортными самолетами, заправили наши Ил-4, произвели необходимую профилактику материальной части. Им помогали все.

Тридцать минут до взлета. Экипажи получают последние указания, сводку погоды, данные связи. Сверяем время по часам главного штурмана, согласовываем новый опознавательный сигнал «свой самолет». Поступает команда: «Разойдись по самолетам!»

И вдруг кто-то крикнул:

– «Рама»!

В небе появился немецкий самолет-разведчик. Кружится, ищет, нащупывает. Истребители погнались за ним. Настигли? Сбили? Обнаружил он нас или нет? Если обнаружил – беда! Вызовет по радио своих бомбардировщиков, тогда они дадут нам жару.

Надо взлетать. И как можно быстрее. Каждый стремился скорее подняться в воздух. Все рулили к старту. А там уже очередь. Ведь полоса-то одна.

Я тоже тороплюсь к месту старта. Поле большое, неровное. Громко стучат стойки шасси. Мне жалко машину, но что поделаешь! Сзади уже выруливают другие. Вот и старт. Что делать? Стоять в очереди? И тут вижу запасную полосу, предназначенную для посадки дежурных истребителей. Направляю машину к ней. Летчики эскадрильи, поняв мой замысел, устремляются за мной.

«Теперь интенсивность взлета удвоится», – думаю я и начинаю разбег. Ревут моторы. Бомбардировщик, переваливаясь на неровностях, идет на взлет. Двигатели работают на предельной мощности, а самолет бежит тяжело, словно нехотя. Он прыгает, трясется, жутко гремит металл. Наконец скорость отрыва набрана. Небольшое движение штурвала – и мы в воздухе! Самолет повис и стал медленно набирать высоту.

– Васильев, – обращаюсь к стрелку, – что там сзади нас?

– Взлетают два самолета одновременно.

– Вот и хорошо.

На душе становится легче.

Так начался этот полет на фашистскую столицу. Дойдем ли мы до намеченной цели? Задание сложное и, разумеется, очень опасное. Шутка ли – до самого Берлина и обратно! И все время вслепую, не видя горизонта. А такой полет, если не пользоваться специальными приборами, дающими летчику представление о положении самолета в пространстве, попросту невозможен.

Теоретически это очень просто – смотри на приборы и выдерживай нужный режим полета. Но дело в том, что вестибулярный аппарат человека помогает ориентироваться в пространстве, когда ты связан зрительно с окружающими предметами. Но закрутись в небе среди облаков, и не поймешь, фигурально говоря, где ноги у тебя, а где голова. Летчик, который в такой момент пилотирует самолет по приборам, сам не имеет представления о положении аппарата по отношению к горизонту. А приборы все знают. Но ты иногда излишне самоуверен. Свои ощущения принимаешь за истину. Да, пилотировать по приборам – очень сложное дело, нужна систематическая тренировка, но еще труднее заставить себя при полете в облаках не верить своим ощущениям. Увлечешься, и обманут они тебя.

Практическое освоение полетов в облаках сложно. Даже через многие годы, при новейшем оборудовании машины пилотажными приборами для слепого полета, летчики осваивали это по-разному: одни летали отлично, другие – хорошо, а некоторым это и вообще не под силу, хотя теоретически они подготовлены как следует.

Поэтому при полете вне видимости естественного горизонта все внимание на приборах. Это невероятно тяжело! А если учесть, что полет длится много часов?

А тут еще Куликов ни с того ни с сего посочувствовал:

– Саша, тяжело? Я только хмыкнул в ответ.

– Что это ты, Серега, за штурвал дергаешь? Воздушные ямы устраиваешь? Еще расплачусь, поди...

– Над Берлином не стоит. Пусть Гитлер плачет.

– Так вам сразу – и Берлин, – вмешиваегся Васильев. – Взлетели только...

Да, до фашистского логова еще лететь и лететь... Конечно, сложная боевая задача. Представить только: Летим на Берлин! Конец августа 1942 года. Фашисты у стен Сталинграда.

Безусловно, наши вылеты принесли бы ощутимую пользу и там, на Волге. Но, видимо, этот полет на гитлеровскую столицу не менее значителен. Наши бомбы по Берлину – это не только материальный ущерб врагу. Это и громоподобное сообщение Совинформбюро: в самом центре Европы, бомбами – по рейхстагу. Это говорит о непобедимости Страны Советов. Вот какая цена нашему боевому заданию.

Сергей Иванович Куликов тщательно следит за маршрутом. Пока местность, над которой летим, и невидима, но известна: не раз пролегал здесь наш маршрут. А дальше... Дальше ни тропок, ни дорог – настоящий непроходимый «воздушный лес»... Но не только летчики, а и штурманы теперь уже (это не 1941 год!) готовы к таким полетам.

Умелое использование радиостанции и радиопеленгаторов позволяет вслепую выходить в заданный район. Берлин – не исключение. В этом нет трудности, только нужно знать место расположения широковещательных радиостанций и их режим работы. При полетах на многие крупные города Германии наш штурман не раз использовал работу их же радиостанций.

И в сегодняшнем полете, хотя погода и была безоблачной и луна освещала землю, Куликов все же настроил наш самолетный РПК (радиополукомпас) на одну из радиостанций, работающих в районе Берлина, и стрелка устойчиво показывала нужное направление.

– Внимательно наблюдайте за воздухом! – приказываю.

– Есть, внимательно наблюдать за воздухом, товарищ капитан, – бойко отвечают Панфилов и Васильев.

Снова, как и во время полета на Кенигсберг, в нескольких местах маршрута путь нам преграждают грозовые фронты. Многие экипажи решили обойти их с севера. А что значит – обойти? Это значит – не долететь до Берлина, ибо на обратный путь у них не хватит горючего. Они вынуждены будут сбросить бомбы на запасные цели (Кенигсберг, Данциг, Штеттин) и возвратиться назад.

Мы же, в числе нескольких других экипажей, идем прямо, выискивая коридоры в грязных клубящихся облаках. Молчим. Думаем каждый о своем. А может, и об одном и том же. Самолет бросает так, что я с трудом удерживаю штурвал. Нас то подбрасывает вверх, то швыряет вниз, и мы будто проваливаемся в черную бездну. Несмотря на минусовую температуру, я мокрый от пота.

Так продолжалось около трех часов.

Но всему бывает конец. Пришел конец и этой болтанке. Грозовые тучи остались позади. Летим в чистом звездном небе. Мы как на ладони, маскироваться негде. Теперь нужно смотреть внимательно: так и жди встречи с истребителями. А ночью, как правило, кто первый увидел, тот и победил.

– Доверни вправо, – говорит Куликов, – обойдем Кенигсберг и Данциг.

Некоторое время летим над Балтийским морем. Затем штурман дает новый курс. Подходим к берегу. Видим впереди вспышки разрывов зенитных снарядов. Шарят по небу лучи прожекторов. Потом в воздухе слева от нас появляются огненные трассы. По их цвету различаем, где чей самолет. Наши трассы зеленоватые, немецкие – оранжевые и красные. Неподалеку от нас идет воздушный бой, а внизу отчетливо видны очаги пожаров. Очевидно, экипаж советского самолета сбросил бомбы, а теперь отбивается от вражеских истребителей.

– Какой это город? – спрашиваю Куликова.

– Штеттин, – отвечает Сергей и, угадав мою мысль, добавляет: – Бомбил кто-то из наших. Видно, решил не лететь на Берлин, опасаясь нехватки горючего. А как с горючим у нас? Хватит вернуться домой?

– Хватит.

Штеттин остается слева сзади. До Берлина лететь примерно полчаса. Томительно, очень томительно тянутся последние минуты. И тревожно...

Наконец в наушники шлемофона врывается немного взволнованный голос Куликова:

– Подходим к цели!

– Приготовиться! – даю команду своему экипажу. – Быть начеку!

Посты наблюдения врага, видимо, сработали четко: в небо сразу врезаются лезвия десятков прожекторов, вокруг бомбардировщика начинают рваться зенитные снаряды.

– Усилить наблюдение за воздухом! – приказываю членам экипажа и начинаю маневрировать.

Мне жарко, пот заливает глаза, кажется, не хватает кислорода. А вокруг частокол огня. Ослепляют лучи прожекторов. Несмотря ни на что, иду вперед. Одновременно стараюсь вырваться из цепких щупальцев прожекторов. Высота 6300 метров. Жалко терять, но ничего не поделаешь. Резко кладу самолет на крыло. Крен двадцать, сорок, шестьдесят градусов! К гулу моторов добавляется неприятный свист, самолет скользит на крыло, почти падает. Этот недопустимый (в мирное время даже без бомб) маневр удается – прожекторы упустили нас. Но и мы потеряли более тысячи метров высоты.

– Вижу цель, – докладывает штурман через переговорное устройство. – Становлюсь на боевой курс! Приготовиться к бомбометанию!

Нас опять ловят прожекторы. Сколько их – сосчитать невозможно.

– Саша, два градуса вправо, – просит Куликов. Стрелки приборов молниеносно оживают и снова замирают. Самолет послушно выполняет мою волю.

– Пошли! – кричит штурман, и в голосе его слышится торжество победы. Тяжелые бомбы устремляются вниз. Летят советские бомбы на фашистскую столицу! Вот оно, возмездие!

Сотни орудий ведут огонь по нашему самолету. Бросаю машину из стороны в сторону, до предела увеличиваю скорость, но вырваться из зоны обстрела не могу. «Собьют, гады, – врезается в мозг мысль. – Успеть бы хотя радировать на КП о выполнении задания».

– Саша! – обращаюсь к радисту Панфилову. – Передай на землю: «Москва. Кремль. Товарищу Сталину. Находимся над Берлином. Задание выполнили».

Конечно, именно такой доклад мы не должны были передавать. Но вся неимоверная сложность обстановки, наше крайнее нервное напряжение сами продиктовали эти слова. Они шли от всей глубины сердца, от глубины сознания выполненного воинского долга.

Неожиданно фашистские зенитчики прекращают огонь. Неспроста. Значит, где-то рядом появились немецкие истребители, гитлеровцы боятся попасть в своих.

– Справа над нами истребитель! – докладывает Васильев.

– Вижу, – отвечаю. – Продолжайте наблюдение. Не давайте ему подойти близко.

Делаю маневр. Васильев с Панфиловым ведут огонь по фашистским истребителям. Еще маневр. Вниз! Уходим? Уходим!.. И, кажется, все приборы работают нормально. Неужели все благополучно после такого? И точно – все в порядке. Но ликовать рано: до линии фронта лететь еще около пяти часов. Всякое может случиться.

– А стрелять немцы не умеют, – говорит Куликов. – При таком огне попадать надо. И почему они нас не сбили?

– Сам удивляюсь, – отвечаю и обращаюсь к Панфилову: – Ты передал телеграмму?

– Передал и квитанцию получил. Подтверждение, значит...

– Ответ не поступил?

– Пока нет.

Примерно через час слышу восторженный голос Панфилова:

– Радиограмма с земли!

– Читай!

– «Все понятно. Благодарим. Желаем благополучного возвращения».

Продолжаем полет. Небо на востоке окрашивается в грязно-фиолетовый цвет. Различаю кромки кучевых облаков. Опять грозовые, черт бы их побрал! Другого выхода нет, и мы входим в серую тучу.

Через десять часов полета производим посадку на том же аэродроме подскока, с которого взлетели.

Рулим на стоянку. Там уже Коля Барчук. Первое поздравление родного нам земного человека. Как он дорог нам, старший техник лейтенант Николай Барчук. Встречает на земле, – значит, на аэродроме все в порядке. И мы – живы. С нами – победа.

Быстро дозаправляемся и снова поднимаемся в воздух, чтобы лететь на аэродром постоянного базирования. Когда самолет, оторвавшись от земли, лег на курс, стрелок Васильев доложил, то видит на аэродроме взрывы.

– Немцы бомбят?

– Да, командир, налетели вражеские бомбовозы. Опоздали фашисты. На подскоке почти не было самолетов.

А когда на основную базу вернулись техники, Коля Барчук рассказал, что одна из бомб упала как раз на то место, где стоял наш бомбардировщик. Так что мы вовремя убрались.

Бомбы возмездия

Мы готовимся к новому полету. Теперь – на Будапешт. Снова, сделав подскок на полевом аэродроме, большая группа бомбардировщиков взяла курс на столицу хортистской Венгрии.

А на второй день, после благополучного возвращения на аэродром, после отдыха мы с волнением читали нашу «Правду». Там был очерк о боевых действиях АДД.

«Налет на Будапешт, – писала «Правда», – проходил в сложных метеорологических условиях на протяжении всего грандиозного маршрута. Очень часто самолеты попадали в нисходящие и восходящие потоки воздуха. Машина гвардии капитана Романа Тюленева, например, попавшая в такой поток, мгновенно провалилась вниз почти на 1500 метров. И только вблизи Будапешта погода резко изменилась. Луна освещала ориентиры. Хорошо была видна с высоты широкая лента Дуная.

Будапешт – это не только политический и административный центр Венгрии. Здесь сосредоточены важные военные и промышленные объекты. В городе имеются металлургические, нефтеперегонный, оружейный и машиностроительный заводы, большая сортировочная станция, крупные мастерские, склады, многочисленные казармы, нефтяные и газовые хранилища... По этим объектам и должны были наши экипажи нанести удар с воздуха...

– При подходе к городу, – рассказывает штурман гвардии капитан Колесниченко, – мы видели, как кое-где вспыхивают прожекторы и снова замирают. В центре электрический свет был выключен, но на окраинах города продолжал гореть. Своеобразное световое кольцо опоясывало Будапешт. Мы бомбили военные объекты, расположенные в центре и юго-восточной части города. После того как я сбросил бомбы, возникло четыре больших очага пожара. Одновременно с нами город бомбили и другие экипажи. Сильные пожары и взрывы виднелись то на южной, то на северной окраинах Будапешта.

Летчик Николай Степаненко со своим штурманом Сергеем Маловым бомбили заводы в восточной и западной частях города. Старший лейтенант Петр Храпов говорит, что когда он появился над целью, то увидел много пожаров, сопровождавшихся взрывами. Бомбы Храпова вызвали еще три очага пожара. Старший лейтенант Вячеслав Волков сбросил бомбы на газовое хранилище».

Как я говорил уже, в числе других на Будапешт летал и наш экипаж. Серия бомб, сброшенных штурманом гвардии майором Куликовым, вызвала несколько пожаров.

Полет на Будапешт был сложен не столько в боевом, сколько в метеорологическом отношении. И еще одна трудность: в обрез горючего. Поэтому какой-либо маневр или отклонение от заданного маршрута было просто невозможным. Ведь только над территорией, занятой врагом, мы находились более девяти часов. Вон сколько нужно было бензина! Ну, само собой, могли еще напасть истребители, обстрелять зенитчики. Правда, этого не случилось. Свои коммуникации гитлеровцы прикрывали на глубину до ста километров от линии фронта. Охраняли и собственные города. Как говорится, своя рубашка ближе к телу. А о территории своих «друзей»-сателлитов заботились мало. Поэтому-то и Будапешт имел слабую противовоздушную оборону. Да и не ожидали хортисты, упоенные победами фашистов (где фронт – на Волге), что могут появиться русские бомбардировщики. Они-то верили берлинским словоблудам, что советской авиации уже капут. Вот вам и капут. В городе не было даже хорошей светомаскировки. Когда на него посыпались бомбы, свет на некоторых окраинах погас, и неизвестно по какой причине – то ли от разрывов бомб, то ли его выключили.

Все экипажи нашего полка, несмотря на сверхдальний, трудный рейс, невредимыми вернулись домой.

По здесь нас ожидал тяжелый удар. Перелетая с аэродрома подскока на основную базу, погибли комдив генерал Новодранов, командир нашего полка подполковник Микрюков, офицеры оперативной группы, инженеры, техники и механики. Всего 39 человек. Погиб и наш боевой товарищ, наземный член нашего экипажа техник бомбардировщика Коля Барчук. Летели они на транспортном самолете. И пилотировал его опытный летчик капитан В. Гордельян. И вот – катастрофа. Конечно, всему были найдены причины, все объяснено. Но как нелепо погибнуть вот так, не в бою... К сожалению, случалось такое и на земле, и в небе. Пусть очень и очень редкие, но все равно тяжелые, ничем не оправданные потери. Так и было сказано тогда. А какие это были люди! О каждом из них можно книги писать.

Наш командир полка Николай Васильевич Микрюков. Воевали мы вместе недолго. Сейчас сентябрь, а он пришел к нам в марте. Н. И. Новодранов, назначенный командиром дивизии, передавая полк Н. В. Микрюкову, говорил:

– Вы принимаете боевой полк в хорошем состоянии. Ваша задача сделать его еще лучшим. А это гораздо сложнее, нежели принять плохую часть и сделать ее хорошей.

Конечно, при этом разговоре мы не присутствовали. Но узнали о нем не от кого-нибудь, а от самого Микрюкова. Обращаясь к нам на первом построении, к ранее сказанному Новодрановым он добавил: