Текст книги " География растений"

Автор книги: Александр Гумбольдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

что оно не могло уже поместиться на самом пароходе, а нужно было

еще тащить за собой баржу с топливом.

Выехав на частном пароходе, экспедиция доехала до Бирючей

Косы, где Гумбольдт с спутниками высаживались на берег. К этому

времени сюда подошел казенный пароход, который повез их дальше,

но уже в 3 часа ночи, из-за недостатка топлива, он вынужден был

повернуть обратно в Астрахань.

Обратный путь через Воронеж и Тулу был сделан почти без»

остановок, так как наступала зима и близ Воронежа уже выпал снег.

В Москве, куда прибыли 4 ноября, Гумбольдт вынужден был

сделать остановку, так как Фишер фон-Вальдгейм хотел

непременно, чтобы путешественники приняли участие в торжественном

заседании Московского Общества Испытателей Природы, членом

которого Гумбольдт был избран еще в 1805 г., при самом основании

Общества.

Об этом заседании, происходившем 7 ноября, сохранился

интересный рассказ Герцена, бывшего в то время студентом, в его «Былое

и Думы».

«Гумбольдт, возвращаясь с Урала, был встречен в Москве в

торжественном заседании Общества Естествоиспытателей при

университете, членами которого были разные сенаторы, губернаторы,

вообще люди, не занимавшиеся ни естественными, ни

неестественными науками. Слава Гумбольдта, тайного советника его прусского

величества, которому государь император изволил дать. Анну и

приказал не брать с него денег за материал и диплом, дошла и до них.

Они решили не ударить лицом в грязь перед человеком, который

был на Чимборазо и жил в Сан-Суси*.

Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде,

как провинциалы смотрят на столичных жителей,—с

подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу

за недостаток, краснея своих особенностей, скрывая их, подчиняясь

и подражая... Прием Гумбольдта в Москве и в университете было

дело не шуточное. Генерал-губернатор, разные вое– и градо-началь–

ники, сенат—все явилось: лента через плечо, в полном мундире,

профессора воинственно при шпагах и с треугольными шляпами

под рукой. Гумбольдт, ничего не подозревая, приехал в синем фраке

с золотыми пуговицами и, разумеется, был сконфужен. От сеней

до залы Общества Естествоиспытателей везде были приготовлены

засады: тут ректор, там декан, тут начинающий профессор, там

ветеран, оканчивающий свое поприще и именно потому говорящий

очень медленно,—каждый приветствовал его по-латыни, по-немецки,

по-французски, и все это в этих страшных каменных трубах,

называемых коридорами, в которых нельзя остановиться на минуту,

чтобы не простудиться на месяц. Гумбольдт все слушал без шляпы

и на все отвечал. Я уверен, что все дикие, у которых он был,

краснокожие и медного цвета, сделали ему меньше неприятностей, чем

московский прием.

Когда он дошел до залы и уселся, тогда надобно было встать.

Попечитель Писарев счел нужным в кратких, но сильных словах

отдать приказ, по-русски, о заслугах его превосходительства и

знаменитого путешественника; после чего Сергей Глинка**, «офицер»,

голосом тысяча восемьсот двенадцатого года, густо-сиплым, прочел

свое стихотворение, начинавшееся так:

«Humboldt—Promethee de nos jours»***.

А Гумбольдту хотелось потолковать о наблюдениях над

магнитной стрелкой, сличить свои метеорологические заметки на Урале

с московскими; вместо этого ректор пошел ему показывать что-то

сплетенное из высочайших волос Петра I; насилу Эренберг и Розе

нашли случай кое-что рассказать о своих открытиях». Но из

официального протокола этого заседания мы знаем, что после

торжественной части заседания была и научная, во время которой Гумбольдт

сделал доклад о «Наблюдениях над наклонением намагниченной

стрелки, произведенных во время путешествия к Уральским и

Алтайским горам, в китайскую Сонгарию и к берегам Каспийского моря

в 1829 г. с буссолью Гамбея и двумя стрелками А и В».

* Дворец прусского короля в двух километрах от Потсдама.

** Издатель «Русского вестника», цензор.

*** «Гумбольдт—Прометей наших дней».

Перед отъездом из Москвы Гумбольдту еще устроили раут,

хозяином которого был престарелый профессор Лодер, с концертом,

чем мало обрадовали гостя, так как Гумбольдт терпеть не мог музыки,

с хором цыган, обильной едой и многочисленными речами.

Прибыв в Петербург 13 ноября, Гумбольдт пробыл в нем целый

месяц. Одной из причин такого долгого пребывания было

приглашение Академии Наук на торжественное заседание, которое было

назначено на 28 ноября.

Заседание началось речью президента Уварова, за которой

следовали доклады академиков, ц закончилось выступлением

Гумбольдта*.

Гумбольдт начал свою речь с воспоминания об избрании его

Академией в свои почетные члены: «Я еще и теперь люблю

переноситься мыслью в ту эпоху моей жизни, когда этот же красноречивый

голос... (т. е. президента Уварова) призвал меня в вашу среду и умел,

при помощи остроумных фикций, почти убедить, что я заслужил

награду, которой вы меня тогда удостоили. Но как далек был я в то

время от возможности предугадать, что мне придется заседать под

вашим председательством лишь после моего возвращения с берегов

Иртыша, от пределов китайской Сонгарии и с побережья

Каспийского моря». Указав на то, что он мог бы ограничиться принесением

благодарности за совершенное путешествие, он сказал: «но я знаю...

что одного обаяния речи, если даже она вполне согласуется с

глубиною чувства, еще недостаточно в этих стенах. На вас лежит великая

и благородная миссия давать в этой обширной стране общий импульс

культуре наук и литературы, поощрять работы, гармонирующие

с современным состоянием человеческих знаний, оживлять и

умножать мысль в областях высшей математики, физики мира, истории

народов, освещаемой памятниками различных эпох. Ваши взоры

обращены вперед, на путь еще предстоящий, и данью

благодарности, единственно достойной вашего учреждения, может быть с моей

стороны только торжественное обязательство оставаться верным

занятию науками до последней стадии клонящейся уже к закату жизни,'

непрестанно изучать природу и итти по пути, проложенному

вами и вашими знаменитыми предшественниками»... «Если...

обширное пространство Российской империи, превосходящее величиною

видимую часть луны, требует совместных трудов большого числа

наблюдателей, то, с другой стороны, эта же обширность пространства

представляет иного рода преимущества... как мне кажется,

недостаточно еще оцененные в отношении к современным потребностям

физики земного шара»... «Это—дело ученых учреждений, непре.–

рывно обновляющихся, и в которых старые силы постоянно

сменяются новыми, – дело академий, университетов, разных ученых

обществ, рассеянных в Европе, в обеих Америках, на южной

оконечности Африки, в Индии, в Австралии, еще недавно столь дикой, но

где уже воздвигнут храм Урании,—устанавливать правильные

наблюдения и измерения, и следить таким образом за всеми

изменениями в экономии природы».

* Опубликована Академией Наук в 1829 г.

Предложения, сделанные Гумбольдтом Академии, заключались:

в организации магнитных наблюдений, в создании сети пунктов

метеорологических наблюдений и третье, хотя и «имеющее более

местный характер», но тем не менее «связанное с самыми великими

вопросами физической географии»—это определение депрессии,

охватывающей Каспийское море и лежащей ниже уровня Черного и

Балтийского морей.

Через несколько дней после заседания академик Купфер в письме

к Гумбольдту сообщал, что, по его мнению, осуществление этих трех

предложений может быть достигнуто только учреждением

специальной обсерватории, посвященной изучению магнитных и

метеорологических явлений. Так возникла мысль о создании «Главной

физической обсерватории», которая после преодоления многих препятствий

и была осуществлена в 1849 г.

15 декабря 1829 г. Гумбольдт выехал из Петербурга в Берлин,

закончив на этом свою последнюю экспедицию.

Путешествие Гумбольдта в Азию, охватившее огромную

территорию, но совершенное в несоответственно короткий срок, не

могло иметь таких ценных результатов, как его пятилетнее изучение

Америки. Это была скорее рекогносцировочная поездка, имевшая

целью увидеть собственными глазами Азию и создать себе о ней

представление. Но Гумбольдт и его спутники были опытными

путешественниками, умевшими схватывать и видеть сразу то, что другому

исследователю стало бы понятным лишь после длительной работы,

ломимо того им все же удалось собрать значительные материалы,

в том числе им были переданы многочисленные неопубликованные

^картографические данные, и, наконец, надо еще принять во

внимание исключительное знание всей литературы, касающейся Азии,

чтобы стало очевидным,что опубликованные Гумбольдтом результаты

путешествия явились незаурядным вкладом в литературу об Азии.

Намеченный план издания результатов экспедиции заключался

в опубликовании трехтомного, произведения, первый том

которого—о физико-географических условиях Азии—должен был

написать Гумбольдт, второй—о минералогических и геологических данных

-экспедиции—Розе и, наконец, третий—ботаническая и зоологическая

части—Эренберг. Последний так и не написал предназначенной ему

части работы, вероятнее всего потому, что у него было чересчур

мало материала, чтобы выступить с самостоятельным трудом по

фауне и флоре Азии, по которым уже имелось исключительное по

богатству данных описание путешествия Палласа, «Флора Сибири»–

Гмелина и «Флора Алтая»—Ледебура.

Минералогическая часть была опубликована Розе в двух томах

(в 1837 и 1842 гг.). Труд Розе был крупным вкладом в

минералогическую литературу, положившим основание в познание

минеральных богатств Урала.

Гумбольдт начинает уже с 1830 г. опубликовывать отдельные

статьи, связанные со своим путешествием. В 1831 г. эти статьи были

переизданы в виде двухтомного сборника под заглавием «Фрагменты

геологии и климатологии Азии». Но основной труд Гумбольдта по

Азии был опубликован на французском языке только в 1843 г. в трех

томах, озаглавленных «Центральная Азия». Первые два тома этого

произведения посвящены орографии и геологии, а

третий—климатологии Азии.

В следующем уже году вышел немецкий перевод этого труда у

выполненный физиком-метеорологом Малманом. В своем

предисловии последний писал, что «исследования Гумбольдта о строении

азиатского материка вызовут в читателе удивление перед открывающимся

в них основательнейшим изучением бесчисленных источников,

соединенном с обширнейшими сведениями во всех областях человеческого

знания».

Тем не менее, уже после смерти Гумбольдта новые данные по

орографии Азии показали ошибочность некоторых утверждений

Гумбольдта и необходимость внесения в его картину строения Азии

существенных изменений. В этом обстоятельстве нет ничего

удивительного, было бы наоборот непонятным, если бы многочисленные

позднейшие исследования не добавили бы ничего нового к той

картине, которую Гумбольдт дал главным образом на основании

сопоставления имевшихся литературных данных с тем относительно

немногим, что удалось ему видеть самому.

Для оценки значения работы Гумбольдта в отношении Азии мы

воспользуемся словами известного геолога И. р. Мушкетова из его

труда, посвященного Туркестану (т. I, 1886). «Гумбольдт разобрал

и критически оценил громадный и далеко не полный материал;

сумел построить из него ясную орографическую картину; он впервые

указал границы Средней Азии и тем самым выяснил значение этого

географического термина; он вернее, чем кто-либо, понял

орографические особенности ее: все громадные хребты, насколько было

возможно, обозначил точно и распределил их в простую систему; он

указал их геологическое различие и связь... Словом... Гумбольдт

действительно дал основу, метод и направление исследователям

Средней Азии».

* * *

Закат жизни Гумбольдта был омрачен смертью его брата, с

которым его связывали узы близкой дружбы и нежной любви. 8

апреля 1835 г. «Вильгельм Гумбольдт,—писал он,—тихо испустил дух,.

в тот момент, когда заходящее солнце посылало в его комнату свои

последние лучи». Это был тяжелый удар, отзвуками которого полны

его письма этого времени. «Пожалейте меня,—писал он 10 апреля

в одном из них.—Я самый несчастный из людей. Я был свидетелем

десятидневной агонии. Мой брат умер позавчера в шесть часов

вечера». «Я потерял половину моего существования,—пишет он в

другом письме,—но я буду пытаться вернуть свое спокойствие, которое

еще далеко от меня, углубляясь в свое изучение всеобщей

физической географии, вызывая воспоминания античного мира, из которых

мой брат черпал свои самые прекрасные и самые счастливые

вдохновения».

В эти годы душевного одиночества Берлин казался ему еще более

чуждым: «это моральная песчаная пустыня, украшенная кустами.

акаций и цветущими полями картофеля»; его тяготили его

придворные обязанности, а необходимость постоянной езды из Берлина

в Потсдам «как качание маятника между двумя так называемыми

резиденциями» «увеличивали беспокойность его часто мало духовной

жизни, подобной метанию летучей мыши».

Но вместе с тем он чересчур привык к этой придворной жизни,

чтобы от нее отказаться. «Моя жизнь,—пишет он в 1846 г.,—тягостно

раздвоенная жизнь, так как мне для литературной работы остаются

лишь ночные часы. Вы меня спросите, почему же я в 76-летнем воз–

рясте не создам себе другого положения? Проблема человеческой

жизни—запутанная проблема. Уют, старые обязанности, глупые

надежды—все создает препятствия».

После целого дня пустых разговоров он с удвоенной энергией

принимался за ночную работу. «Недостаток физического сна,

который он в конце концов ограничил лишь немногими послеполуноч–

ными часами, возмещал в значительной степени моральный сон его

ежедневной жизни», хорошо заметил один из его биографов.

А эта ночная работа всего последнего периода его жизни была

посвящена синтезу собиравшихся им в течение более полустолетия

данных, для задуманного еще в XVIII веке произведения

«Физика мира». «Моим безумным намерением является представить

в одном произведении весь материальный мир, все что мы сегодня

знаем о явлениях в небесном мире и в жизни земли, начиная от

туманностей и до географии мхов на гранитных скалах, притом в

произведении, которое своим живым языком пробуждало бы интерес

и поднимало душевное состояние. Каждая крупная и важная мысль,

которая когда-либо возникала, должна быть приведена наравне

с фактами. Она должна изобразить эпоху духовного развития

человечества (в его познании природы)... В специальной части

все числовые результаты, самые точные, как в «Exposition du

systeme du monde» Лапласа... В целом это не то, что обычно

называют физическим землеописанием—оно охватывает небо и землю г

все мироздание». Такова была программа этого гигантского

произведения.

Из этой программы совершенно ясно вытекает двойная цель,

которую хотел осуществить Гумбольдт: с одной стороны, обращением

к эстетическому чувству читателей создать в них интерес и

стремление к познанию природы, с другой же стороны—отобразить все

направления мысли, имевшие когда-либо целью познание проблем

естествознания и вместе с тем все имевшиеся· фактические данные для

современного толкования этих проблем. «Книга о природе должна

вызывать такое же впечатление, как и сама природа». «Сияющие

звезды радуют и воодушевляют и все же они вращаются в

небосводе по определенным математическим фигурам».

Этим объясняются те колоссальные трудности к осуществлению

такого предприятия, которые надо было преодолеть, то количество

материала, которое надо было еще добавить к тому, что собиралось

уже в течение 60 лет. Вот почему, не доверяя себе, Гумбольдт

посылал специалистам на просмотр свои корректуры, надолго

приостанавливал печатание, бесконечное число раз переделывал. Наконец,.

в конце 1844 г., на 4-й год после начала набора, вышел первый том:

«Космоса».

«В поздний вечер очень беспокойной жизни,—писал он в

введении к этому тому,—передаю я немецкому народу произведение, облик

которого в неясных контурах носился перед моей душой в течение

почти полустолетия. Я посвящаю его моим современникам с

робостью, внушаемой мне понятным недоверием в размеры моих сил.

Я стараюсь забыть, что долго ожидаемые труды обычно имеют

возможность рассчитывать на значительно меньшее снисхождение... Но

попытка изобразить природу во всей ее жизненности и величии,

попытка найти в волнообразно повторяющихся сменах физической

изменчивости нечто постоянное и в будупще времена останется не

совсем незамеченной».

Книга имела колоссальный успех, ею зачитывались

представители самых разнообразных слоев общества и не только в Германии,

но и в других странах. В 1846 г. уже были опубликованы

французский, английский, голландский и итальянский переводы. В 1846 г.

она была издана и на русском языке.

В ознаменование этого литературного события была выбита

медаль, изображавшая профиль головы Гумбольдта, окруженный

оценами из жизни тропиков, и гения, снимающего покрывало с тайн

природы; внизу была выгравирована надпись греческими буквами–

«Космос».

Первый том содержал определение учения о Космосе как

физическом описании вселенной. За этим следовали картины природы,

начинавшиеся с описания мирового пространства и звездных миров,

строения земли в разные моменты ее истории, и заканчивавшиеся

географией растений, животных и человека.

Второй том вышел из печати в 1847 г. Задачей первых его глав

было возбудить интерес к природе и ее изучению. В дальнейших–

излагалась история взглядов на мироздание и основные моменты

в постепенной эволюции и расширении понятия «Космос».

Начиная с третьего тома, который был опубликован еще через

3 года, в 1850 г., изложение носит уже специальный характер. Он

посвящен описанию небесного свода, а последовавший за ним в 1858 г.

четвертый том содержал описание земли как планеты и ее мертвой

природы. Пятый том должен был представить географию жйЪых

организмов, включая и человека. Гумбольдт не успел его закончить,

смерть оборвала его работу на первых страницах. Эти последние,

вместе с подробным указателем ко всем томам, были опубликованы

уже после его смерти в 1862 г. в качестве пятого тома «Космоса».

Можно лишь удивляться той ясности мышления и неизменности

памяти, которые давали ему возможность на 89-летнем году жизни

писать труд такого колоссального масштаба.

За два года до смерти небольшой удар, прошедший бесследно,

заставил его почувствовать приближение конца, но только лишь

«как уезжающего человека, которому осталось написать еще много

писем». «Конец скуки, которую мы называем жизнью и которую все

разочарования литературной славы и бедных радостей, которые она

лает. ., заставляют видеть в ее настоящем свете».

И чем больше его жизнь приближалась в своем беге к смерти,

тем труднее ему было оторваться от работы: «есть нечто более

худшее, чем смерть,—это состояние физических страданий и морального

уныния, которые превращают жизнь в бремя, которые отнимают

у надежды ее иллюзии, у чувств их свежесть, у усилий смелость

самоуверенности, так необходимой для успеха».

Но времени остается все меньше и меньше, а труд жизни–

завершение «Физики мира»—еще далек от конца, и в полном отчаянии,

за два месяца до смерти, он печатает в газетах этот призыв о пощаде:

«Страдая под тяжестью все увеличивающейся корреспонденции,

достигающей в год в среднем 1 600—2 000 номеров (письма,

печатные произведения о совершенно чуждых мне предметах, рукописи,

с требованием на них отзыва, переселенческие и колониальные

проекты, присылка моделей машин и естественно-исторических объектов,

запросы о воздухоплавании, увеличение коллекций автографов,

-предложения домашнего за мной ухода, предложения меня

развлекать и веселить и пр.), пытаюсь я еще раз просить публично лиц,

которые дарят меня своим вниманием, способствовать тому, чтобы

на обоих материках меньше бы занимались моей личностью и не

использовали бы мой дом в качестве адресного стола, чтобы сохранить

мне, при убывающих и без того физических и духовных силах,

немного покоя и досуга для собственной работы. Пусть этот зов о помощи,

к которому я неохотно в конце концов решился прибегнуть, не будет

превратно понят. Берлин, 15 марта 1859 г. Александр Гумбольдт».

За год до смерти он нотариальным актом передал в собственность

своему служителю Зейферту, неоставлявшему его в течение 33 лет,

сопровождавшему его в экспедиции по Азии и окружившему его

трогательной заботой, все, что было в его квартире—его

единственное достояние.

В зиму 1858 г. силы его начали постепенно убывать, с 21 апреля

1859 г. он уже не вставало постели. Мысль оставалась ясна до самого

конца, речь становилась все слабее, в последние дни он еще обводил

глазами комнату. 6 мая в половине третьего дня он тихо скончался.

На его рабочем столе нашли три записки одинакового содержания:

«Так были завершены небо и земля со всем их множеством»—«Also

ward vollendet Himmel und Erde mit ihrem ganzen Heer».

* * *

Нам остается еще в немногих словах дать оценку Гумбольдта

как ученого и как человека.

Литературное наследство, оставленное Гумбольдтом,

исчисляется в 636 номеров научных трудов. Среди них значительная часть

лредставлена томами в несколько сот страниц.

Содержание этих трудов охватывало почти все отрасли

естествознания: астрономию и математическую географию, в том числе

201 определение широты и долготы положения местностей земного

шара и 500 определений высоты над уровнем моря возвышенностей,

определение высоты положения звезд, наблюдения солнечных

затмений; земной магнетизм и его проявления на земной поверхности

на различной широте и долготе, суточные колебания, а также

изменения в разные периоды времени; в области физики и химии–

имеются отдельные небольшие работы по изучению состава воздуха,,

в частности содержания в нем углекислоты, и влиянии последнего–

на почву; в отношении метеорологии: впервые даны точные данные

климатических условий тропиков, введены в науку понятия о

линиях одинаковых температурных условий и составлена первая

изотермическая карта; к геологии относится ряд работ по горному делу–

специальные работы по геологии и геологический том «Космоса»,,

но особенно крупное научное значение имели опубликованные данные

экспедиции в Америку, которые дали громадный материал,

расширивший во много раз геологические знания, в особенности в

отношении строения вулканов и их деятельности; больше всего Гумбольдт'

занимался ботаникой, значение его работ в этой области уже

очерчено нами в отдельной статье; по зоологии специальных работ

Гумбольдтом написано не было, но в его описаниях посещенных стран,

в его картинах природы животный мир является неотъемлемой

частью; к физиологии относится опытная работа над раздражением,

мускулов и нервов электрическим током, а также над проблемой

раздражимости растений и животных; наконец, в область общего

землеведения и народоведения работы Гумбольдта внесли

крупнейший вклад.

По инициативе Гумбольдта в ряде стран была создана первая

сеть станций для метеорологических и магнетических наблюдений,,

по его инициативе основана Главная Физическая обсерватория в

Петербурге и Астрономическая обсерватория в Екатеринбурге, он был

основателем Астрономической обсерватории в Берлине.

Для осуществления такой работы надо было посвятить всю свою

жизнь исключительно науке. Таковой и является жизнь Гумбольдта.

Отказавшись от всех служебных мест, которые ему предлагались,

отклонив все предложения многочисленных высоких общественных

постов, которые ему делались, Гумбольдт жил исключительно

интересами науки, с удивительной последовательностью осуществляя ту

жизненную программу, которую он наметил себе еще в молодости.

Он не был женат и не имел никакой семьи, женщины не сыграли в его

жизни никакой роли, его единственной любовью, по его собственным

словам, была одна лишь наука, ей в дар он принес все свое состояние.

«Из всех человеческих интересов,—как он сам говорил,—выше

всех стоят научные интересы, именно те, благодаря которым наши

взгляды на строение объектов и сил природы получают дальнейшее

развитие; все остальные его интересы были им подчинены,

материальные играли для него наименьшую роль».

До самой старости он сохранил идеи, воспринятые в молодости

под влиянием французской революции, в течение всей жизни он ни

разу не изменил своим атеистическим взглядам, полное отсутствие

тщеславия, исключительное бескорыстие были характерными чертами

его характера.

Многочисленные начинающие ученые получили, благодаря его

указаниям, советам, материальной помощи, хлопотам, поддержку

в начале своей деятельности.

Но этот благородный облик имел и свою оборотную сторону.

Характеру Гумбольдта свойственна какая-то удивительная

двойственность, как будто в нем жили два совершенно различных человека.

Проникнутый «идеями 1789 г.», не признававший никакой формы

религиозности, он значительную часть своей жизни провел при одном

из самых консервативных и известных своим ханжеством и

клерикализмом дворе Европы. Отказавшись от ряда почетных и важных

в общественном отношении постов, он мирился с ролью камергера,

имевшего единственной обязанностью развлечение ограниченных

прусских королей, хотя и считал «посмешищем свое камергерское

одеяние» и по всей Европе жаловался, что «нет другого места на

свете, кроме Берлина, где бы двор и дворянство было бы более лишено

духовных интересов, грубо и невежественно». И в то время как днем

он читал Вильгельму IV любовные романы и альманахи, слушая

которые тот не раз засыпал, ночью он писал произведение, которое

с жадностью читалось по всей Европе и Америке, которое открывало

людям новый, им неведомый мир.

Он ненавидел рабство, он считал обязанностью каждого

путешественника прежде всего отображать политическую и

общественную жизнь той страны, которую он посещает. И действительно, он

посвятил американским колониям Испании не только свои научные

труды, но нарисовал яркую картину их политического положения, не

скрыв всех отрицательных его сторон.

«Обязанность путешественника,—писал он в своем исследовании

политического положения острова Кубы,—видевшего вблизи то, что

терзает и унижает человеческую природу, довести жалобы

несчастных до сведения тех, долг которых оказать им помощь». И в

предисловии к этому же труду, по поводу имеющегося в нем раздела об

уничтожении рабства и смягчении положения невольников, мы читаем:

«Этой части моего произведения я придаю гораздо большее значение,

чем всем требующим большого труда работам по астрономическому

определению положения места, магнитному наклонению и

сопоставлению статистических данных».

А между тем он согласился на поставленные ему русским

правительством условия не касаться во время путешествия в Азии

политических условий России и с такой точностью их выполнял, что

даже в частных письмах нельзя нигде найти какого-либо указания

на его отношение к крепостному праву и правительственному режиму

Николая I. Больше того, он старался найти самому себе

оправдание, когдаписал из Екатеринбурга Канкрину: «Само собой разумеется,

что мы оба (Гумбольдт и*Розе) ограничиваемся лишь мертвой

природой и избегаем всего того, что касается человеческих

учреждений и отношений низших классов населения; то, что чужестранцы,

незнающие языка, предают по этим вопросам гласности, всегда шатко,

неправильно, и в такой сложной машине, как отношения и

наследственные права высших сословий и обязанности низших, действует

возбуждающе, не принося ни в какой степени пользы». Но все же,

несмотря на весь почет, оказанный ему в России, сделанное ему

через полтора года Николаем I предложение нового путешествия

на Кавказ, Байкал или Финляндию—куда он пожелает, Гумбольдт

отклонил, а в 1843 г. писал: «мне стоило больших усилий три тома

моей «Центральной Азии» посвятить русскому царю; но это нужно

было сделать, так как экспедиция была совершена на его средства».

Стоя вблизи самого кормила власти и еще в такие моменты, как

революция 1848 г., он ограничивался лишь добрыми советами,

которых никто не слушался, а между тем революционные шествия,

направлявшиеся к дворцу, склоняли свои знамена, проходя мимо его дома..

Эта боязнь активного действия, эта дипломатичность, присущая

его характеру, сказалась и в его научном творчестве. Самый расцвет^

деятельности Гумбольдта совпал с борьбой эволюционных взглядов

в науке. Это было как раз время жестокой борьбы Ламарка и Жофруа

Сент-Илера с Кювье, а между тем Гумбольдт, который прежде всего

интересовался общими вопросами естествознания, нигде и никогда

невысказал своего взгляда по этому вопросу, ни разу не выступил ни

на чьей стороне в этом научном поединке. Его произведения носят

вполне эволюционный характер, но об эволюционном учении он ни

разу не промолвил ни одного слова.

В работах периода, предшествовавшего выходу «Происхождения.

видов» Дарвина, даже самой прогрессивной части ученых, уже

задолго до Дарвина воспринявших эволюционные идеи и сразу

перешедших на его сторону, мы находим остатки старых привычных

выражений о «творении видов», «творце видов» и пр. Отвергая разумом

участие в мироздании каких-либо сверхестественных сил, рни, а в том,

числе и сам Дарвин, не могли освободиться от своих религиозных

верований и привычек. От этого совершенно свободен Гумбольдт,

его произведения не носят никаких следов религиозных

предрассудков, но в то же время открыто он ни разу не выступил с обличением

религиозных догм, с указанием их несоответствия

естественно-историческим законам. Таков был Гумбольдт как человек.

Для нас сейчас, по прошествии почти столетия со дня его

смерти, имя Гумбольдта как ученого является символом

научного творчества. Это одна из тех звезд, сияние которых освещает

путь к дальнейшим успехам естествознания*.

Проф. Е. Вулъф*

* Источники: 1. Произведения и переписка А. Гумбольдта; 2. Wissenschaft–

liche Biographie von A. Humboldt, herausgeg, von K. Bruhns I—III. Leipzig...

1872; 3. Д. А н у ч и н. А. Гумбольдт, как путешественник и географ и в~

особенности как исследователь Ааии. Москва, 1915.

В настоящий сборник включены основные произведения А.

Гумбольдта, посвященные географии растений:

I. «Идеи о географии растений»—«Ideen zu einer Geographie der