Текст книги "Золотая Орда. Между Ясой и Кораном. Начало конфликта"

Автор книги: Александр Юрченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Предписания этикета следует рассматривать как производную от монгольской имперской идеологемы. Она отражена в дипломатических посланиях двора. Письмо Гуюка сохранилось в латинском переводе, выполненном в лагере нойона Байджу на территории Великой Армении летом 1247 г.[33]33
  Подробнее: Юрченко А. Г. Историческая география политического мифа. Образ Чингис-хана в мировой литературе XIII–XV вв. СПб., 2006. С. 88–111.


[Закрыть] «Per preceptum Dei vivi, Cingischam filius Dei dulcis et venerabilis dicit quia Deus excelsus super omnia, ipse est Deus immortalis et super terram Cingischam solus dominus. Volumus istud ad audientiam omnium in omnem locum pervenire provinciis nobis obedientibus et provinciis nobis rebellantibus. 'По повелению Бога живого, Чингис-хан, возлюбленный и почитаемый сын Бога, говорит: как Бог, вознесенный надо всем, есть бессмертный Бог, так на земле лишь один господин – Чингис-хан. Хотим, чтобы эти слова дошли до слуха всех повсеместно, в провинциях нам покорных и в провинциях, против нас восстающих' (Simon de Saint-Quentin. XXXII, 52). Для понимания этого текста необходимо слово Deus 'Бог' заменить словом «Небо», ибо несомненно, что в исходном монгольском тексте стояло слово «Тенгри».

Персидский историк Джузджани, испытывавший глубокую неприязнь к монголам, описывает воображаемый диспут при дворе Гуюка. Христиане-несториане уговорили Гуюка вызвать ко двору авторитетного имама Нур-ад-дина Хорезми для религиозного спора, чтобы в его лице посрамить ислам. Христиане вели себя вызывающе грубо. В ту же ночь Гуюк за оскорбление имама лишился жизни[34]34
  Бартольд В. В. Еще о христианстве в Средней Азии//Сочинения. М., 1964. Т. 2. Ч. 2. С. 316–317.


[Закрыть]. Догадывались ли монголы, какое безумное наследие они получили вместе с властью?

Когда Роджер Бэкон пишет о религиозном учении тартар, он постулирует существование некой идеальной доктрины, Джувайни же заинтересован в размывании культа, который он даже не называет. Дело доходит до комичных положений. У Джувайни монгольские царевичи, возводя Угедея на ханский трон, обращаются к нему как истинные мусульмане: «В этот день, который согласно предсказаниям астрологов и камов, должен быть удачным днем и подходящим и благоприятным временем, ты должен с помощью Господа – да святится имя Его – утвердиться на троне мира и украсить землю справедливостью и благими делами» (Джувайни. I. 147). Современник Джувайни, Киракос Гандзакеци, знал, что монгольского Бога называют Тенгри.

Попытка Роджера Бэкона придать религиозный статус монгольской политической доктрине, найти ей место в духовном универсуме и абсолютное игнорирование этой доктрины Джувайни свидетельствуют о неком феномене XIII в., для описания которого ни христианская, ни мусульманская культуры не имели адекватного языка.

На вопрос, почему Монгольская империя не стала христианской империей (а также мусульманской, буддийской), следует дать такой ответ:, это была империя Вечного Неба. Монголы сражались и победили киданей, исповедующих буддизм, кереитов и найманов, приверженцев несторианства, мусульман и христиан всех толков и направлений. Был ли у них стимул обратиться в религию одного из покоренных ими народов, если Вечное Небо повелевало им править всей землей?

Иногда исследователи, занимаясь интеллектуальными играми, сравнивают фигуры пророка Мухаммада и Чингис-хана как основателей мировых империй. Разумеется, сравнение не в пользу Чингисхана. Я не понимаю, почему очередная мировая религия, культивирующая комплекс неполноценности перед Создателем и рабскую покорность перед ним и признающая полную непогрешимость жреческого сословия, лучше, чем принцип свободы вероисповедания, провозглашенный Чингис-ханом. И в чем благо мировой религии, насаждаемой огнем и мечом и объявляющей все, кроме себя, инакомыслием? Почему бы тогда не сравнить Чингис-хана с Александром Македонским, который также не был озабочен созданием мировой религиозной общины. А. М. Хазанов пишет: «Арабы положили начало новой цивилизации. Монголы не сделали и не могли сделать этого, хотя они много способствовали культурным и другим связям между различными цивилизациями. Монгольский пример лишь подтверждает то, что кочевое общество не способно создать новую цивилизацию или мировую религию. Примечательно, как мало по сравнению с арабами монгольские завоевания изменили религиозную картину мира, значительно меньше, чем его политическую и этническую карты. Лишь на короткое время монголы соединили различные, уже существовавшие цивилизации в Pax Mongolica»[35]35
  Хазанов А. М. Мухаммед и Чингис-хан в сравнении: роль религиозного фактора в создании мировых империй//Хазанов А. М. Кочевники и внешний мир. СПб., 2008. С. 444.


[Закрыть].

На мой взгляд, реальная практика веротерпимости стоит всех религиозных войн, вместе взятых. Что касается утверждения о неспособности кочевников создать цивилизацию, то дело не в кочевниках, которые как раз-то и создали новую цивилизацию[36]36
  Золотая Орда. История и культура. Автор концепции выставки М. Г. Крамаровский. СПб., 2005. См. раздел: Золотая Орда как цивилизация.


[Закрыть], а в историках, не способных разглядеть новое явление.

Глава 2.
«Силою Вечного Неба»

Монголы принимали разнообразие мирового религиозного опыта без попытки придать одной из доктрин исключительное положение. Двор великого хана Менгу уделял равное внимание и буддистам и мусульманам даже в такой тонкой сфере как прогноз предстоящей военной кампании. В мире религиозных распрей столь широкий подход выглядел как аномалия и был отвергнут современниками и не понят нынешними исследователями. Мы же, напротив, обратим пристальное внимание на то, что при монгольских дворах несли службу представители самых разных религиозных групп и направлений. Такие примеры в истории есть, но они немногочисленны. Например, время правления римского императора Коммода (180–192), на которое выпадает момент триумфа восточных культов и, в частности, митраистских мистерий в Риме.

Хулагу, прежде чем принять решение об осаде Багдада, вел переговоры с халифом ал-Муста'симом (1242–1258) и затребовал у своего окружения астрологический прогноз, закончившийся диспутом между астрологами. Дело в том, что среди мусульман считалось, и не без основания, что покушение на власть халифа самым неблагоприятным образом отразится на судьбе претендента. Предсказывали в этом случае и череду природных катастроф. Предостережения прозвучали из разных уст. Известно, что ответил халиф на предложение покориться и стать данником монгольского хана. Халиф назвал себя Джахангиром (властителем вселенной), «владыкой моря и суши, кичась знаменем Магомета, ибо "здесь оно, – говорил он, – и ежели я сдвину его с места, погибнешь и ты, и вся вселенная"» (Киракос Гандзакеци. 60). Мусульманский мистицизм лицом к лицу столкнулся с монгольским имперским мифом, согласно которому деяниям хана покровительствует Вечное Небо. Хан оказался предусмотрительней халифа, поскольку пригласил на службу мусульманских астрологов. Почему хан, окружая себя представителями чуждых монголам религий, не рисковал утратить статус законного правителя в глазах кочевой аристократии? Потому что истинной «религией» монголов, уповавших на волю Неба, было стремление к могуществу и господству. Создание империи предполагало стягивание в одну точку сакральных потенций от всех подвластных монголам земель и церквей.

Астрологический прогноз преследовал единственную цель – дать возможность хану поступить в согласии с волей высших сил. Однако предсказание шести катастроф внушало серьезные опасения и грозило парализовать волю к победе. Буддийские астрологи, изложив свой прогноз, в диспуте с мусульманским звездочетом не участвовали, но по настоянию Хулагу состоялся спор между мусульманскими астрологами. Структуры повседневности Монгольской империи предполагали раздельное существование магических картин, поэтому поединок между придворными буддистами и мусульманами был исключен. Еще раз обращу внимание на универсальный характер имперской политики. У монгольских ханов был свой надежный способ гадания на бараньей лопатке, и не стоит сомневаться, что такие гадания были проведены. Однако был заказан и астрологический прогноз, причем, у мусульман. В имперской матрице нашлось место и мусульманам и буддистам. Это прямая иллюстрация к типологии религиозных учений Роджера Бэкона, полагавшего, что монголы почитают единого всемогущего Бога и горят желанием повелевать миром. При таком сочетании доктрины и целей нет места религиозным предрассудкам. Вечное Небо (Тенгри) брало под свое покровительство и мусульман и буддистов.

Согласно «Сборнику летописей» Рашид-ад-дина, события развивались так: «Хулагу-хан совещался насчет того похода с государственными мужами и придворными сановниками. Каждый из них высказывал что-либо согласно своему убеждению, [Хулагу-хан] призвал звездочета Хусам-ад-дина, который сопутствовал ему по указу каана, чтобы избрать час выступления в путь и привала, и приказал ему: "Расскажи без лести все то, что видно в звездах". Вследствие [своей] близости он обладал смелостью и решительно сказал государю: "Нет счастья в покушении на род Аббасидов и в походе войска на Багдад, ибо доныне ни один государь, который покушался на Багдад и на Аббасидов, не попользовался царством и жизнью. Ежели государь не послушает слов слуги своего и пойдет туда, произойдут шесть казней: во-первых, падут лошади и воины захворают, во-вторых, солнце не будет всходить, в-третьих, дождь не будет выпадать, в-четвертых, поднимется холодный вихрь и мир разрушится от землетрясения^{10}, в-пятых, растения не будут произрастать из земли, в-шестых, великий государь в тот же год скончается". Хулагу-хан на эти слова потребовал доказательства и взял письменное свидетельство. Бахши^{11} и эмиры согласно сказали: «Поход на Багдад – само благо». Затем [Хулагу-хан] призвал ходжу мира Насир-ад-дина Туей и посоветовался с ним. На ходжу напали подозрения. Он предположил, что его хотят испытать, и сказал: «Из этих обстоятельств ни одно не случится». [Хулагу-хан] спросил: «Так что же будет?» Насир-ад-дин ответил: «А то, что вместо халифа будет Хулагу-хан». После этого [Хулагу-хан] призвал Хусам-ад-дина, чтобы он поспорил с ходжой. Ходжа сказал: «По общему признанию всех мусульман многие из великих сподвижников [посланника божьего Мухаммада] пали жертвою и то никаких бедствий не случилось. Ежели говорят, что это-де особое свойство Аббасидов, то ведь Тахир из Хорасана пришел по приказу Ма'муна и убил его брата Мухаммад-Амина, а Мутаваккиля при помощи эмиров убил сын, а Мунтасира и Му'тазза убили эмиры и гулямы и точно так же еще несколько других халифов были убиты рукой разных лиц и никакой беды не произошло»» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 39).

Если на минуту забыть имя заказчика прогноза, то мы увидим спор двух мусульманских ученых. Новизна ситуации в том, что спорят они в ставке монгольского предводителя, почитателя Вечного Неба.

В битву за Багдад самым неожиданным образом вмешался один из чингизидских царевичей, Берке. Если верить арабскому историку Ибн Фадлаллах ал-'Умари, современнику хана Узбека, а консультировал ал-'Умари шейх Шамс-ад-дин ал-Исфахани, Берке решил спасти халифа как собрата по вере. Заодно Берке удалось убедить Бату в коварстве великого хана Менгу, и Бату смог остановить на полпути объединенное монгольское войско. Замечу, что военные операции имперского масштаба планировались заранее, и решение, принятое на курултае, имело силу закона. Кочевая аристократия, запуская механизм войны, обладала надежным инструментом контроля (у каана была служба, приводившая в исполнение смертные приговоры царевичам). Допускать мысль о том, что кто-то из чингизидов из любви к миру воспротивился общему решению, означает не понимать суть вещей: «было не в обычае, чтобы кто-либо переиначивал решение и указ каана, а тот, кто бы это совершил, являлся бы преступником» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 13). Был ли Берке преступником, поправшим решение курултая? Кажется очевидным, что мусульманские историки приписывают Берке преступное, с монгольской точки зрения, поведение. В глазах мусульман он был героем. Наша задача в том, чтобы указать на глубину и характер противоречий в источниках. Взаимоисключающие сообщения указывают на серьезный конфликт, которого на деле быть не могло. Скорее всего, вымышленным был вариант шейха Шамс-ад-дина ал-Исфахани.

Официальная монгольская версия событий выглядит так: «Окончив размышление [Менгу-каан] назначил своего брата Кубилай-каана в области восточных владений Хитай, Мачин, Карачанак, Тангут, Тибет, Джурджэ, Солонга, Гаоли и в часть Хиндустана, смежную с Хитаем и Мачином, а Хулагу-хана определил в западные области Иранской земли, Сирию, Миср, Рум и Армению, чтобы оба они с ратями, которые у них имелись, были бы его правым и левым крылом. После большого курултая он послал Кубилай-каана в пределы Хитая и в упомянутые края и назначил для него войска, а Хулагу-хана, с согласия всех родичей, нарядил в Иранскую землю и во владения, что были поименованы выше, и постановил, чтобы войско, которое с Байджу и Чурмагуном раньше посылали для [несения службы] тама, стояло бы в Иранской земле, а войско, которое также посылали для [несения службы] тама в Кашмир и Индию с Даир-бахадуром, все принадлежало бы Хулагу-хану. <…> Сверх этих войск, определили, чтобы из всех дружин Чингис-хана, которые поделили между сыновьями, братьями и племянниками [его], на каждые десять человек выделили бы по два человека, не вошедших в счет, и передали в качестве инджу Хулагу-хану, чтобы они отправились вместе с ним и служили бы здесь. В силу этого все, назначив [людей] из своих сыновей, родичей и нукеров, отправили их вместе с войском на службу Хулагу-хану» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 23). Отправили своих людей и Бату с Берке, что надежно документировано^{12}. О решении Менгу отправить своих братьев в завоевательные походы в Персию и Китай известно было и Вильгельму де Рубруку^{13}. В варианте же шейха Шамс-ад-дин ал-Исфахани трехлетнее движение имперской армии было секретом для мусульманина Берке. Берке узнал о замысле войны против халифа, когда войско Хулагу подошло к Амударье. Эта абсолютно невозможная версия событий в некоторых исследованиях принимается на веру[37]37
  Трепавлов В. В. Государственный строй Монгольской империи XIII в.: Проблема исторической преемственности. М., 1993. С. 81: «Принципиальность проведения рубежа по Джейхуну была продемонстрирована в начале войны против халифа. Бату по наущению брата, мусульманина Берке, остановил посланные кааном в Ирак войска Хулагу на правом берегу Амударьи. Два года они не двигались с места: возвратиться не позволял приказ Мункэ, а переправу запретил посол из Сарая». Это буквальный пересказ версии шейха Шамс-ад-дина ал-Исфахани, без ссылки на этот поздний источник. Тезис В. В. Трепавлова принят на вооружение Г. Г. Галиахметовой: «Несмотря на то, что Бату не являлся „явным“ мусульманином, в начале войны против халифа он сумел продемонстрировать принципиальность в защите его интересов. Бату хан оказывал противодействие осуществлению целенаправленной кампании против халифа „… и остановил посланные кааном в Ирак“ войска Хулагу на правом берегу Амударьи» (Галиахметова Г. Г. Ислам в Золотой Орде: традиции религиозного опыта. Казань, 2007. С. 53).


[Закрыть], хотя выяснить, как планировались имперские походы, несложно.

Из Монголии в Хорасан армия двигалась свыше трех лет с учетом сезонных перекочевок. «Вперед выслали гонцов, чтобы они на протяжении принятого в расчет перехода войск Хулагу-хана от начала Каракорума до берегов Джейхуна объявили заповедниками все луговья и пастбища и навели прочные мосты на глубоких протоках и реках. Было повелено, чтобы Байджу-нойон и дружины, которые до этого прибыли с Чурмагуном, отправились в Рум и со всех владений на каждого человека приготовили бы для довольствия войск по одному тагару муки и бурдюку вина» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 23). Заповедники создавались с целью сохранить в целости источники фуража для монгольской конницы[38]38
  Дробышев Ю. И. К типологии средневековых заповедников Центральной и Средней Азии//Тюркологический сборник 2003–2004. Тюркские народы в древности и средневековье. М., 2005. С. 37.


[Закрыть]. От начала похода до осады Багдада прошло пять лет, включивших покорение Аламута[39]39
  Иванов В. А. Некоторые исмаилитские крепости в Персии//Иванов В. В. Очерки по истории исмаилизма/Пер. с англ. СПб., 2011. С. 150–160.


[Закрыть], горной крепости исмаилитов в Кухистане, военный рейд Бачу-нойона в Румийский султанат и прибытие союзных войск из Армении и Грузии. Относительно судьбы халифа Хулагу получил от брата такие наставления: «Ежели халиф багдадский соберется служить и слушаться, не обижай его никоим образом, а ежели он возгордится и сердце и язык не приведет в согласие [с нами], то и его присовокупи к прочим [врагам]. <…> Опустошенные земли вновь приведи в цветущее состояние, завоюй вражеские владения силою великого господа, дабы преумножились наши летние и зимние становища, и во всех случаях совещайся и советуйся с Докуз-хатун» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 24).

На языке монголов служба халифа великому хану заключалась в помощи и поддержке войском, оружием и припасами. Империя расширяла свои границы, поглощая ресурсы еще не завоеванных территорий. В послании багдадскому халифу ал-Муста'симу разъяснялось: «Признак покорности и единодушия в том, чтобы ты во время похода на врага оказал помощь войском, ты же его не прислал и привел отговорку. <…> Ежели ты разрушишь крепостные стены, засыплешь рвы и явишься повидать нас, препоручив царство сыну, а не хочешь явиться сам, то пришлешь везира, Сулейман-шаха и даватдара, всех трех, чтобы они не прибавляя и не убавляя, передали тебе наше слово, словом – ежели ты будешь повиноваться нашему указу, то нам не придется враждовать, и владение, войско и подданные останутся тебе. <…> Ежели ты желаешь пощадить свой древний род, то внемли разумно моему совету, а ежели не послушаешься, тогда я погляжу, какова воля божия» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 34–35). Последнюю фразу следует понимать так: на все воля Неба. С позиции «людей войны» все провинции мира делятся на две категории: покорные и восстающие, третьего не дано. Такая концепция власти отчетливо не признавала границ. Монголы полагали, что все земли, куда дошли письма от имени Сына Неба, должны им покориться.

Вернемся к версии шейха Шамс-ад-дин ал-Исфахани. Мусульманские шейхи в мистическом поиске некой опоры не ведали что творили. Задним числом они конструировали историю монгольских походов, чтобы обрести надежду на будущее. Спасительная сила мифа компенсировала ужас истории. В новом варианте главной целью похода объявлена война монголов с исмаилитами, а соперничество с халифом предстает личной инициативой Хулагу. В картине мира шейхов нет места монгольскому концепту Вечного Неба, покровительствующему замыслам хана. Немыслимая, с монгольской точки зрения, акция Берке в защиту халифа является производной от агиографической истории обращения Берке в ислам. Вот как это выглядит в полном, а не усеченном варианте цитирования:

«Проходя мимо Бухары, он (Берке) сошелся с шейхом Шамс ад-дином ал-Бахарзи, [одним] из последователей "главы аскетизма" Наджм ад-дина Кубра. Прекрасно повлияла на него речь ал-Бахарзи, и он (Берке) принял ислам из рук его. Укрепилась дружба между ним да ал-Бахарзи, и посоветовал ему ал-Бахарзи вступить в переписку с халифом ал-Муста'симом, присягнуть ему и послать ему подарки. Он (Берке) написал халифу и отправил ему подарок. Стали они [с тех пор] посылать друг к другу послов, письма, дары и приношения. <…> Пришли к нему (Мангу-кану) послы от жителей Казвина и земель Джибальских, жалуясь на зло, которое им причиняют соседи их мулхиды (т. е. исмаилиты), и вред, который они наносят им. Тогда он (Мангу-кан) отправил брата своего Хулаку с громадным войском для поражения мулхидов, завоевания их крепостей и прекращения дальнейшего их господства. Хулаку стал представлять в заманчивом виде брату своему Мангу-кану захват владений халифа и выступил с этой целью. Дошло это до Берке, сына Джучи, и не понравилось ему, потому что между ним и халифом утвердилась дружба. Он сказал брату своему Бату: «Мы возвели Мангу-кана, и чем он воздает нам за это? Тем, что отплачивает злом против наших друзей, нарушает наши договоры, презирает нашего клиента и домогается владений халифа, т. е. моего союзника, между которым и мной происходит переписка и существуют узы дружбы. В этом есть нечто гнусное». Он представил поступок Хулаку брату своему Бату в таком гадком виде, что Бату послал к Хулаку [сказать], чтобы он не двигался со своего места. Прибыло к нему послание Бату, когда тот [Хулаку] находился за рекой Джайхун. Он не переправился через нее и с бывшими при нем простоял на своем месте целых два года, до тех пор, пока умер Бату и воцарился после него брат его Берке^{14}. Тогда усилились пожелания Хулаку. Он [снова] послал к брату своему Мангу-кану просить дозволения исполнить то, что он некогда приказал [ему] относительно нападения на владения халифа и отнятия их у него. Он ему так хорошо расписал это, что тот согласился. Хулаку вступил в [те] земли и напал на мулхидов. Он заподозрил 700 человек из знатнейших лиц Хамадана – это область принадлежала [сперва] Бату, потом Берке – в преданности Берке и тайных действиях против Хулаку и Мангу-кана. Он умертвил их [всех] до последнего. Затем он стал продолжать свой путь по странам, добрался до Дешт-Кипчака и вступил в него. Три дня он простоял, не находя противника; на четвертый день его настигла конница. Берке напал на них со своими ратями и полчищами. Судьба не благоприятствовала Хулаку» (Сборник материалов. Т. I. С. 182–184)..

В этой версии падение Багдада отменялось. Берке превратился в могущественного султана, способного усилием воли приостановить имперскую машину войны. Единственный вопрос, достойный внимания: к какой категории текстов следует отнести рассказ шейха Шамс-ад-дин ал-Исфахани о Берке, который усилием воли замедлил ход истории?

Мусульманский мир ничего не смог противопоставить имперскому натиску монголов, поэтому в вымышленном варианте событий на защиту Багдада выступило войско Берке; правда, для этого сочинителю пришлось направить армию Хулагу во владения Берке. Некие высшие силы вмешались в ход мировых событий, заставив имперские армии сражаться друг с другом. Воображаемый сценарий спасения строится на ожидании мистического чуда. Столь же загадочными казались мусульманским историкам Египта причины, по которым армия Хулагу остановила военные действия в 1260 г. Рашид-ад-дин, историк ильханов, вкладывает в уста правителя Египта, султана Кундуза, достоверное объяснение. Войну остановила смерть великого хана Менгу на полях сражений в Китае: «Хулагу-хан с огромной ратью устремился из Турана в Иран и ни одна душа из халифов, султанов и меликов не нашла силы сопротивляться. Завоевав все страны, он дошел до Дамаска, и ежели бы к нему не подоспело известие о кончине брата, то и Миср (Египет) тоже был бы присоединен к прочим странам» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 51).

Рациональному объяснению Рашид-ад-дина противостоит мистическое объяснение, найденное египетскими историками. Так, Ибн Фадлаллах ал-'Умари прославляет доблести египетских мамлюков, основную массу которых составляли кипчакские рабы. Для ал-'Умари они были истинным войском Аллаха и их победы были исполнением воли Аллаха. При таком взгляде на ситуацию поиск иных причин просто неуместен. К тому же мамлюки из кипчаков были военной элитой страны и именно из их среды выдвигались султаны Египта (Сборник материалов. Т. I. С. 172–173). Если у нынешних историков нет задачи заниматься апологетикой или самообманом, то теологические версии событий, при всей их привлекательности, должны быть отвергнуты.

Кончины великих ханов всегда останавливали военные действия монголов, где бы они не происходили, так как князья должны были отправиться на курултай для избрания нового хана. Тем самым выявляются тайные пружины, запускавшие и останавливавшие механизм монгольской экспансии. «Монголы остановились там, где они были в Индии и Европе в 1242 г., из-за смерти Угедея в конце 1241 г. Они остановились там, где они были на Среднем Востоке в 1260 г. из-за смерти Мунке в августе 1259 г. Кончина степного самодержца, как знали все монголы, не являлась чем-то принципиально незначимым»[40]40
  Флетчер Дж. Средневековые монголы: экологические и социальные перспективы//Монгольская империя и кочевой мир. Улан-Удэ, 2004. С. 247.


[Закрыть]. Речь идет о системном факторе, прочие обстоятельства, при всей их важности, должны быть признаны второстепенными. Планирование и реализация военных акций – это единственное условие существования империи Чингис-хана. Смерть хана останавливала войну, что указывает на одну из скрытых структур повседневности, определявшую поведение монгольской элиты. Система военной иерархии была настолько тесно связана с личностью правителя, что, когда он умирал, возникала реальная опасность распада империи.

Мусульманские писатели творили собственную реальность, не считаясь с имперскими мифами. До слуха ал-Джузджани, бежавшего в свое время от монголов в Индию, дошла поразительная версия, без которой критический разбор сюжетов о Берке будет неполон. Рассказы о разграбленных сокровищах халифов не давали покоя многим.

Хулагу «забрал все сокровища багдадские, исчисление и счет которых не могут быть начертаны пером и не поддаются человеческому определению. Из денег, драгоценных камней, редкостей и дорогих украшений он все увез в свой лагерь… Кое-что, в виде подарка и доли, отослал к Берке, мусульманину, а часть утаил. Люди, заслуживающие доверия, рассказывали следующее: "То, что дошло до Берке, последний не принял, умертвив послов Хулаву. По этой причине возникла вражда между Берке и Хулаву"» (Сборник материалов. Т. И. С. 51). Многие принимают этот слух за факт[41]41
  Ср.: Morgan D. О. The Mongols and the Eastern Mediterranean//Latins and the Greeks in the Eastern Mediterranean after 1202/Ed. B. Arbel, B. Hamilton, D. Jacobe. London, 1989. P. 203.


[Закрыть]. На самом деле, вражда между монгольскими правителями вспыхнула намного позже и по иному поводу. Рассказ ал-Джузджани отражает ситуацию переживания катастрофы, ибо мусульманский мир лишился лидера. Неприглядная повседневность вытеснена достоверностью мифа. Мусульмане полагали, что богатства царствующего дома могут принадлежать только Аббасидам. Почему эта тема так волновала современников?

Переход халифских сокровищ в руки монгольского хана означал утрату халифом жизненной силы и сакральной составляющей его власти, ибо золото и драгоценные камни – это светлая противоположность разлагающейся плоти. Сокровища перешли к истинному царю. Какая бы казнь не ждала халифа, предварительно он был лишен сияющих золотом великолепных одеяний и изолирован. Перемещение фигуры из условного центра на периферию происходило в несколько этапов и преследовало снятие сакрального ореола. В свои дворцы халиф уже не вернулся, за городом для него были поставлены шатры. В ритуальном плане повелитель правоверных должен был превратиться в простого смертного. Возможно, таким образом, монголы пытались избежать вредоносного следствия, предсказанного звездочетом Хусам-ад-дином.

Монгольский сценарий войны предусматривал смерть неповинующимся. Бросая вызов земным правителям, монгольский хан следовал доктрине, начинающейся словами: «Силою Вечного Неба».