Текст книги "Наш корреспондент"
Автор книги: Александр Гончаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
– Кузин! Кузин! – кричал гвардии лейтенант. – Гранатами по ходу сообщения! Вперед!
Раздались взрывы гранат. Зарубин удовлетворенно кивнул головой.
– Успех? – спросил Серегин.
– Это еще полдела, – возбужденно ответил Зарубин. – Самый твердый орешек впереди. Ах, как плохо без артиллерии!
Орудия, которые успели подтянуть после того как подмерзли дороги, работали на участке соседнего батальона.
Очистив траншеи боевого охранения, рота двинулась дальше, но была встречена ожесточенным пулеметным огнем. «Орешком», о котором говорил гвардии лейтенант, оказалась укрепленная вершина с круговой системой траншей и дзотов. Все минометы полка били по этой вершине, но их навесной огонь не мог подавить дзоты. Только из пушки можно было бы ударить прямой наводкой в их злобно прищуренные амбразуры. Одну из этих амбразур, падая, увидел перед собой Серегин.
Инстинктивно он спрятал голову за ствол дерева и едва успел прижаться разгоряченной щекой к земле, пахнущей прелыми листьями и снегом, как над головой раздались два резких удара – чок-чок – и на лицо брызнула сорванная пулями кора. Пулеметчик методически простреливал полосу, на которой наступала рота.
Неподалеку от себя Серегин увидел усатого бойца. Он лежал, раскинув руки, уткнувшись лицом в землю. Из-за его неестественно белого уха медленно сползала темная струйка. Серегин обратил внимание на второго бойца, лежавшего ближе к дзоту. Когда свинцовая струя удалялась, боец рывком подтягивался вперед и тотчас опять прижимался к земле. Вдруг он сделал очень озабоченное лицо, поднялся на колени и швырнул противотанковую гранату. После того как она гулко разорвалась, стало так тихо, что слышен был топот ног и тяжелое дыхание бойцов, бежавших к дзоту. Траншеи молчали. Они были покинуты немцами раньше, а дзоты только прикрывали отход.
– Эй, фрицы, выходите! – крикнул боец в черную нору, ведшую в дзот.
В ответ раздалась автоматная очередь.
– А-а-а, так, гады! – крикнул солдат и метнул гранату.
Бой между-тем гремел уже где-то впереди. Очевидно, пока рота Зарубина разгрызала «орешек», части, наступавшие по склонам и ущелью, продвинулись вперед. Это, наверно, и заставило немцев покинуть укрепленную вершину.
Серегин вложил в кобуру пистолет и вынул блокнот. Он узнал и записал фамилию бойца, который швырнул в дзот гранату.
Гвардии лейтенант, подсчитав потери, повел роту под гору, где командир батальона собирал свои силы после боя за вершину. Замполит с забинтованной головой, на которой капелюха, ставшая маленькой, сидела неожиданно ухарски – набекрень, пытался было отослать Серегина к замполиту полка, которому он только что отправил политдонесение, но, узнав, что корреспондент был все время в седьмой роте, сам стал расспрашивать его, а потом рассказал, как дрались другие роты батальона. При этом он несколько раз применил выражение «как вы сами видели», что было очень приятно корреспонденту. Записывая факты и фамилии, Серегин с удовольствием подумал, что ведь это был последний бой за вершину в горно-лесистой местности.
Побеседовав с замполитом, Серегин увидел минометчиков, которые торопливо несли свое тяжелое вооружение, догоняя ушедшую вперед пехоту. Он докинул батальон, чтобы хоть на ходу поговорить с их командиром. Потом встретил раненого лейтенанта и спросил, когда он ранен и что происходит впереди. Лейтенант сказал, что немцы откатываются и, вероятно, бой идет уже в станице Подгорной.
5
Когда Серегин вошел в станицу, бой уже затих. Лишь изредка в отдалении раздавались отдельные винтовочные выстрелы. На улицах было пустынно, но над трубами вились веселые дымки. Уловив занесенный откуда-то ветерком вкусный запах, корреспондент вспомнил, что еще ничего не ел, и почувствовал смертельный голод.
КП полка Серегин нашел с помощью связистов, тянувших туда телефонную линию. В первой половине хаты стояла большая печь, в которой пылал хворост. Перед печью, на низенькой скамеечке, сидела маленькая сгорбленная старушка и чистила мелкую картошку. По ее морщинистому лицу струились слезы. Мальчик лет двенадцати подбрасывал в печку хворост. Молодая женщина с худым, изможденным лицом, которое сейчас лучилось радостью, старательно скоблила большую сковородку. На лавке у стены сидел ординарец Шубникова и еще один боец, вскочившие, когда вошел Серегин. Старушка продолжала прерванный его приходом разговор:
– И все ж время в лесу да в горах, как все одно звери какие бездомные. О господи! А они ж тут, на нашем добре, как паны жили… Настя, брось сковородку, сбегай до Попилихи, попроси у ней масла, а то у нас на донышке осталось, да и горчит. А ты, Петро, возьми макитру да мотнись к Терновым. Скажи, что бабка просит огирькив, да бурых, не для себя – дорогих командиров угостить… Вот так, сыночки, мы и жили под врагом. Поразорил все, аспид проклятый, – повысила старушка голос, мешая слезы горя со слезами радости, – ну, чисто всего лишил. Была у меня захованная кадочка соленья – испоганили. Как мороз ударил, дивлюсь: прутся до нашей хаты четверо або пятеро ночевать. Что я могу зробить? Взяла простыню, одеяла, наволочки – все тряпье, что может для тепла сгодиться, да в воду понамочила, – грейтесь теперь, ироды, думаю. Взошли они, а на кроватях – голые доски. «Не чуяла, говорю, что придете, стирку начала». Вот они с того разъярились, обшарили всю хату, посуду побили, полезли в погреб, тую кадочку нашли, прострелили ее и напакостили. Теперь за солеными огирьками к соседям итти…
Она всхлипнула. Спиральная стружка картофельной кожицы быстрее поползла из ее морщинистых пальцев.
– Пополуднейте чем бог послал, а на вечерю пошукаем, может птицу какую найдем, или яичек, иди мясного. Я ж знаю: станичники кой-какую давность от тех куроедов сховали.
– Да вы, бабуся, о нас не беспокойтесь, – мягко сказал ординарец, – нас же снабжают. Вы о себе думайте.
Старушка испуганно замахала на него:
– Что ты, что ты! Чего нам о себе думать? Мы теперь, как у родной матери, не под Гитлером. И чтоб я в такой великий праздник да не угостила дорогих гостей… освободителей наших… ненаглядных сыночков…
В соседней горнице, где на стенах висели многочисленные фотографии в узорных рамочках, за столом, покрытым измятой, но чистой скатертью, работали над картой Шубников и майор в черепаховых очках.
– Разрешите войти, товарищ гвардии подполковник? – спросил Серегин.
– А-а, вот и пресса появилась! – весело сказал Шубников. – Заходите, товарищ корреспондент, раздевайтесь, здесь тепло. – Он гостеприимным жестом как бы подарил всю комнату Серегину и снова обратился к майору: – Нельзя, ни в коем случае нельзя. Вы же видели местность – голая, как этот стол. Будем ждать, пока подтянется вся артиллерия, а сейчас – окапываться!
Он решительно хлопнул тяжелой ладонью по карте и встал. Серегин с блокнотом в руке шатнул было к нему, когда с порога раздался зычный голос:
– Товарищ гвардии подполковник, гвардии сержант Нетудыхатка по вашему приказанию явился!
– Ну, подходи ближе, гвардии сержант, – сказал Шубников, – расскажи, как ты маскарад устраивал. Здесь как раз товарищ корреспондент. Может, напишет про тебя в «Крокодил».
Гвардии сержант – приземистый, в туго перехваченном поясом ватнике – сделал шаг и опять остановился.
– Ближе, ближе, – сказал Шубников. – Хорош, очень хорош! Ну, рассказывай! А чего ты лицо отвернул?
Сержант застенчиво хмыкнул. На лице его был огромный синяк, который, начинаясь от левой скулы, закрывал глаз. Даже очертание носа заметно изменилось.
– Так что по дурости все произошло, товарищ гвардии подполковник, – сказал Нетудыхатка, мрачно глядя в угол одним глазом.
– А как же дело было?
Переминаясь с ноги на ногу, гвардии сержант рассказал, как было дело.
Присматривая подходящую хату для командиров, Нетудыхатка нашел парадный мундир обер-ефрейтора. Мундир был распялен на вешалке и украшен всякими нашивками. Разглядывая эти регалии, гвардии сержант решил, что будет очень смешно, если он появится перед бойцами своего комендантского взвода в обер-ефрейторском кителе, и стал натягивать это одеяние прямо на ватник. В плечах китель еле налез, но в поясе был очень просторен. Застегнувшись на все пуговицы и заранее давясь от смеха, Нетудыхатка вышел на улицу. Из-за угла на него вывернулись два бойца из роты автоматчиков. Так как они столкнулись лицом к лицу и оружие применить было невозможно, один из автоматчиков поднял кулак, весом и размером чуть побольше противотанковой гранаты, и двинул нахально улыбавшегося обера в скулу. Нетудыхатка, у которого зазвенело в голове, свалился на землю и, сообразив, что так и убить могут, закричал:
– Скаженные, своего бьете!
Обрывая пуговицы, он стал стягивать с себя оберовский китель. После неловкой паузы автоматчик спросил:
– Товарищ гвардии сержант, а на какого родимца вы надевали этот мундир?
– Хотел испытать, чи вы моторные, чи нет, – мрачно ответил Нетудыхатка и удалился, унося подмышкой свой злополучный трофей.
Во всяком случае он добился своей цели: над этой историей смеялись, и не только бойцы комендантского взвода, а и весь полк.
– Можете быть свободны, – сказал Шубников, дослушав рассказ гвардии сержанта и с трудом сдерживая улыбку. – Больше таких вещей не делайте.
– Слушаю, больше таких вещей не делать, – печально сказал Нетудыхатка. – Товарищ гвардии подполковник, разрешите обратиться к товарищу корреспонденту?
Получив разрешение, Нетудыхатка очень убедительным тоном сказал:
– Товарищ корреспондент, не пишите в «Крокодил», а то ж меня совсем засмеют.
– Хорошо, – улыбаясь, ответил Серегин.
– И в нашу газету не пишите.
– Хорошо, хорошо. Никуда не буду писать.
– Ну, спасибо, – облегченно сказал Нетудыхатка и уже бравым, звонким голосом гаркнул: – Разрешите итти?
Посмеявшись над злоключением Нетудыхатки, Шубников обратился к Серегину:
– Что вы на меня нацелились карандашом? Я вам все равно ничего рассказывать не буду. Вот, познакомьтесь, – он подвел Серегина к столу, – начальник штаба майор Корчагин, у него и карты под руками. Беседуйте, да побыстрей, – будем завтракать. Хозяюшка обещала жареной картошкой угостить.
Серегин присел к столу. Майор разгладил карту, поправил очки и голосом лектора начал:
– Боевой порядок наших батальонов, продиктованный условиями местности и оборонительной системой противника…
И вот Серегин снова идет в обратный путь, через горы и леса, черев два перешла. Уже минул день и наступила ночь, а многострадальные корреспондентские ноги все шатают по заснеженным, обледенелым тропам. Круглолицая луна сочувственно смотрит Сквозь ветви деревьев на неутомимого путника. Быстрее, быстрее, газета ждет! Не спит склонившийся над талером Кучугура. На макете первой страницы, который лежит перед ним, пустуют три колонки. Четким почерком Станицына на них написано: «Оперативная информация о первом дне наступления». И в сверстанной полосе зияет пустота. Сюда должен стать набор материалов, которые принесут Серегин, Данченко, Горбачев и Лимарев, пошедшие в части к началу наступления. И, конечно же, Серегину хотелось бы первому доставить оперативную информацию. Ждет Марья Евсеевна, склонив голову на старенький «ундервуд». Ждет Шестибратченко, в десятый раз смазывающий печатную машину. Только читатели не ждут. Они отдыхают сейчас после дневного тяжелого боя. Им и не снится, что какой-то корреспондент спешит в редакцию с материалом. Но как люди привыкли к тому, что после ночи наступает день, и уже не обращают внимания на это явление природы, так и бойцы и офицеры привыкли к тому, что им ежедневно доставляется газета «Звезда». И, конечно, получив завтра газету, читатели прежде всего будут искать материалов о наступлении. Им будет очень интересно узнать, как сражались бойцы подразделения, где командиром Зарубин, и как освобождала населенный пункт часть, которой командует Шубников. Об этом даст информацию Серегин. Ничего, если в этой информация будет всего сорок строк. Ничего, если в верстке потребуется сокращение и дежурный, быть может, вычеркнет фамилию, и под заметкой останется скромное безыменное обозначение «Наш корр.». Это не важно. Важно, чтобы газета вышла с оперативной информацией. А поэтому – вперед, быстрее вперед!
Глава шестая
1
Рассказывали, что командир гвардейского полка Козырев, выйдя с полком на равнину, провел позади себя на снегу черту и сказал: «Обратно не вернусь!» После этого он сломал о колено палку и выбросил ее в снег.
Как бы хотелось корреспондентам армейской газеты повторить этот символический жест! Но им не раз еще пришлось ходить через перевалы, спеша с материалом в редакцию. Хорошо, если держался морозец, но бывало, что корреспондент, зашагав утром по твердой, припорошенной снегом дороге, к полудню вязнул в грязи. Солнце, невзирая на календарь, припекало довольно жарко.
В один из таких вот, по-весеннему теплых и ярких дней редакция снялась, наконец, со своего насиженного места. Переезд был организован так, что Шестибратченко еще печатал под старой вербой тираж сегодняшнего номера, а невозмутимый Станицын уже составлял на новом месте макеты полос на завтра.
Сложное и громоздкое хозяйство редакции: наборный цех, цинкография, запас бумаги и прочее – разместилось на нескольких грузовиках. Один за другим они покидали гостеприимный поселок. Предпоследней, уже в середине дня, ушла машина, груженная бумагой, которую сопровождал Серегин. Шофер Казьмин – медлительный и сонный – повел машину к побережью, удаляясь от цели. Потом, попетляв вдоль берега, машина полезла в гору, причем при каждом повороте Серегин видел море. Затем они бесконечно долго спускались, и только после этого, круто свернув направо, машина помчалась по сравнительно благоустроенному шоссе. Сзади нетерпеливо наседали грузовики. То и дело пробегали встречные машины, оставившие свой груз на передовой.
Это непрерывное движение, блеск и сияние солнечного дня радостно возбуждали Серегина. Наступление развивалось! А тот факт, что редакция, наконец, сдвинулась с места, говорил об успехе.
Шедший впереди грузовик неожиданно замедлил ход и остановился. Из него выскочил на шоссе маленький лейтенант в мешковатой шинели, похожий на взъерошенного воробышка, и пронзительно закричал:
– Не так, не так! Надо осадить! Осаживай, чего ждешь?
Подчиняясь приказанию лейтенанта, шофер передней машины стал осаживать. Казьмин тоже дал задний ход. Грузовик медленно пятился по самому краю шоссе.
– Смелей, смелей! – кричал лейтенант, подпрыгивая и делая энергичные жесты. – Еще немного!
В этот момент Серегин почувствовал, что его полуторка движется не только назад, но и в сторону, и одновременно вниз. Он глянул на Казьмина, но сонное лицо водителя ничего не выражало. Должно быть, затруднение впереди было устранено, потому что похожий на воробышка лейтенант крикнул: «Порядок! Хватит!» – и прыгнул в кабину. Шедшие сзади грузовики, сердито гудя, обогнули редакционную полуторку и тоже скрылись. Серегин и Казьмин остались на опустевшем шоссе с завязшей в глинистом кювете машиной. Сохраняя все тот же сонный вид, Казьмин попробовал дать полный газ. Машина затряслась, но с места не сдвинулась.
– Кажись, застряли, – сообщил Казьмин с проблеском интереса.
– Это я вижу, – сухо ответил Серегин. – Не знаю только, как мы отсюда выберемся.
– Самостоятельно не вылезем, – уже почти оживленно сказал Казьмин, – если б порожняком, тогда еще туда-сюда, а с грузом – ку-уда!
Он заглушил мотор и вылез на шоссе. Вышел и Серегин, разминая затекшие ноги. Солнце, чуть склонившееся к западу, успело согреть озябшую землю. Над шоссе струился пар. За обочиной, в чаще кустарника, довольно урчал поток. Все было хорошо. Но дорога оставалась пустынной. Наконец сзади показалась машина. Она приблизилась и прошла мимо, не снижая скорости.
– Что ж ты не остановил? – спросил Серегин.
– Да разве ж она, груженая, остановится? – убежденно ответил Казьмин.
Серегин заключил, что помощи можно ожидать только от порожней машины. Но вот пробежало два пустых грузовика, а Казьмин и бровью не повел.
– Ну чего ж ты? – уже нервничая, спросил Серегин.
– Да ведь это ж полуторки, – последовал неторопливый ответ.
– Так что?
– Да разве ж порожняя полуторка может вытащить груженую? – с искренним изумлением произнес Казьмин.
Следующую машину Серегин остановил сам.
– В чем дело? – недовольно спросил сидевший рядом с шофером капитан. У него было длинное худое лицо, плотно сжатые губы и маленькие холодные глаза. Серегин решил, что человек с таким лицом не может быть отзывчивым, но попытаться все же надо.
– Помогите вытащить машину, – взмолился Серегин.
– Не можем задерживаться: срочный груз, – сухо сказал капитан.
Шофер включил скорость.
– Подождите! – вскричал Серегин. – Вы газеты читаете?
– Конечно, а что? – нетерпеливо спросил капитан.
– Это редакционная машина… с бумагой… Если вы не поможете, завтра не на чем будет печатать «Звезду».
– Ну, ну, – усмехнулся капитан, – такой ответственности я на себя не возьму. Придется «Звездочке» помочь.
Теперь Серегин нашел, что губы у капитана не такие уж суровые, да и глаза как будто нормальной величины. А лицо в общем волевое.
Вытащив полуторку из кювета, суровый капитан тут же умчался. Казьмин с сонным видом повел машину вперед, стараясь держаться подальше от края шоссе.
2
После просторного житья в бывшем храме и близлежащих домах населенного пункта Н. редакции на новом месте пришлось потесниться. На все про все удалось занять лишь две небольшие хаты, в одной из которых с трудом поместились наборщики. В соседней хате нашлась отдельная клетушка для редактора. Хозяйка с двумя детьми ушла жить на кухню, а весь редакционный аппарат, включая корректоров и Марью Евсеевну с ее «ундервудом», разместился в тесном «залике».
По улицам поселка нескончаемым потоком текли войска. Месила грязь многострадальная пехота. Артиллеристы, обливаясь потом, продвигали вперед тяжелую технику. Тянулись обозы, склады на колесах, медсанбаты и госпитали, бытовые учреждения – всякие ПАХи и банно-прачечные отряды. Ночью все это останавливалось, требовало себе места, а потом опять сворачивалось и двигалось дальше. Оставалось загадкой: как все эти тысячи людей находили себе ночлег?
Применяясь к обстановке, Станицын терпеливо читал материалы за тем же столом, на котором сотрясался и громыхал «ундервуд» Марьи Евсеевны.
Во время переезда она развила кипучую деятельность. Наступление неожиданно пробудило в ней дремавшую энергию, а условия тесного походного сосуществования создали для нее почти неограниченную возможность вмешиваться во все, Начальник издательства – тихий и вежливый Ашот Бастанжиев – пытался оказать сопротивление, но был смят и подавлен, после чего Марья Евсеевна полностью взяла на себя командование в вопросах быта.
Очередной задачей, которую должен был решить ее разбуженный административный гений, оказалась организация обеда. Столовая Военторга обещала развернуться лишь на другой день, а пока сотрудники редакции получили сухой паек: рис, масло и сахар. В связи с этим коллектив узнал, что Марья Евсеевна умеет готовить настоящий узбекский плов. Она охотно сообщила способ его приготовления и заодно рассказала, как она угощала пловом одно видное лицо и как это лицо заявило, что такого плова оно не едало во всем Узбекистане. Распалив воображение и аппетит слушателей, Марья Евсеевна сказала, что она с величайшим удовольствием приготовила бы такой же плов и сейчас, но так как нет барашка и кореньев, то на обед (или на ужин, поскольку уже темнело) лучше всего приготовить простую рисовую кашу. Изголодавшиеся журналисты ответили, что согласны на все, лишь бы поскорей.
Во дворе на летней печке был поставлен чугунный котел. Серегин рьяно исполнял обязанности истопника. Нашлись и праздные наблюдатели – художник Борисов и Бэла Волик.
Вода закипела быстро. Марья Евсеевна, священнодействуя, посолила ее, несколько раз попробовала, бросила еще щепотку соли, потом высыпала рис.
Затем, движимая человеколюбием, она вдруг заявила, что у нее тоже есть кулечек риса, который она жертвует в общий котел. Заявление это было тепло встречено присутствовавшими и еще более повысило популярность Марьи Евсеевны. Сопровождаемая приветственными криками, она принесла из комнаты кулечек и высыпала в котел его содержимое. Вода весело кипела. Из дома выскакивали голодные сотрудники и нетерпеливо спрашивали, скоро ли будет каша. Марья Евсеевна не удостаивала их ответом. Она могла бы быть сравнена разве что со сталеваром, готовящимся выдать ответственную плавку, или с капитаном, проводящим корабль через опаснейшие рифы.
Наконец, зачерпнув половником немного каши и сложив губы дудочкой, она отведала… В тот же момент всем присутствовавшим, даже Серегину, который был здесь не больше как кочегаром, стало ясно, что на капитанском мостике что-то случилось. На лице Марьи Евсеевны отразилось смятение.
– Попробуйте вы, Бэла, – неожиданно тихим голосом попросила она.
Бэла попробовала и сплюнула.
– По вкусу типичный рассол, – сказала она. – Как вы этого добились?
Марья Евсеевна слабо охнула, засуетилась, убежала в хату и тотчас возвратилась с кулечком, как две капли воды похожим на тот, содержимое которого она высыпала в котел.
– Произошло ужасное недоразумение, – пролепетала она, – ужасное недоразумение: в таком же кульке у меня была соль.
Удивительно, как быстро рушатся иногда репутации! Только что Марья Евсеевна была на высоте положения, командовала, покрикивала, упивалась властью, и вот маленькая ошибка, пустяк – и все погибло. И уже Марья Евсеевна смотрит на свидетелей своего позора заискивающими глазами, а свидетели – о ужас! – отворачиваются.
Кашу, однако, надо было спасать.
– Рис еще не разварился, может быть отмоется, – подала мысль Бэла.
Мысль приняли. У хозяйки нашлось большое сито.
Серегин доставал из колодца воду с плававшими в ней кленовыми листьями и лил ее в сито, которое держал Борисов. Бэла размешивала кашу половником. Марья Евсеевна стояла рядом, трагически сжимая руки.
– Надо скрыть этот несчастный случай от масс, – сказала Бэла, шуруя половником.
– Вы думаете, возможны голодные волнения? – полюбопытствовал Борисов.
– А что? После того как Марья Евсеевна своей лекцией о плове вызвала усиленное выделение пепсинов…
Марья Евсеевна нервно хихикнула, давая понять, что она еще способна чувствовать шутку.
Десяти ведер воды оказалось достаточно, чтобы каша приобрела более или менее приемлемый вкус. После этого ее поставили на огонь, и она быстро доварилась. И вовремя, потому что в тот самый момент, когда Серегин и Борисов снимали чугун с печки, распахнулась дверь хаты и грозный голос Станицына спросил:
– Где же, чорт побери, ваш хотя бы упрощенный плов военного образца?
Каша была спасена, но авторитету Марьи Евсеевны это происшествие нанесло непоправимый урон. В дальнейшем, когда она пыталась давать руководящие советы, ссылаясь на свой опыт и широкие знакомства, ей задавали вопрос: «А каша?» – и Марья Евсеевна мгновенно увядала.
Серегин, Марья Евсеевна и Бэла ели злополучную кашу из одного котелка. Неожиданно Марья Евсеевна сказала:
– А вас, Миша, сегодня одна девушка спрашивала.
Серегин глянул на нее подозрительно. Уж не хочет ли пострадавшая взять хотя бы небольшой реванш? Но тотчас он отбросил это подозрение. Горячая волна радости охватила его.
– Какая девушка? – делая безразличный вид, спросил он.
– Высокого роста, – оживилась Марья Евсеевна. – И очень интересная. Глаза такие темные.
– Бедняжка Серегин, – ядовито сказала Бэла, – у него так много знакомых девушек, что нужны особые приметы, чтобы не запутаться.
Серегин простодушно улыбнулся.
– Одна, – сказал он, – всего одна. И ту не видел уже два месяца. Что же она говорила?
– Спросила, здесь ли вы, – продолжала Марья Евсеевна. – Я сказала, что вы еще не приехали. «Может, что передать?» А она говорит: «Нет, не надо».
– И ничего больше не сказала?
– Нет, ничего. По-моему, она очень гордая, эта ваша знакомая.
– Вот неудача, – огорчился Серегин. – И надо же было нам в кювет влезть. Если б не эта задержка, я бы ее наверняка застал!
Он обращался к Бэле, привычно ища у нее сочувствия. Однако на этот раз не нашел.
– Ужасное несчастье! – с откровенной иронией воскликнула Бэла. – Сможете ли вы его пережить?
– Бэла, раздосадованно сказал Серегин, – я серьезно говорю, а вы все шутите.
– Ну, конечно, – ответила Бэла с какими-то новыми, незнакомыми ему нотками в голосе, – я только и знаю, что шучу. Такой уж у меня характер.
Она бросила ложку и вышла из комнаты. Серегин растерянно взглянул ей вслед. Марья Евсеевна с откровенным любопытством посмотрела на Серегина.
3
Обитый со своих позиций в горах, противник оказывал жестокое сопротивление. Войска Северо-кавказского фронта успешно развивали наступление в сторону Ростова. С выходом этих войск на побережье Азовского моря у гитлеровской армии, находившейся на Кубани, осталась бы только одна коммуникационная линия: Краснодар – Темрюк – Керченский пролив. Уж одно то, что эта линия шла через пролив, делало ее ненадежной. К тому же части, наступавшие с гор, угрожали перерезать и ее, а это могло привести к «котлу». Но в Берлине еще носили траур по группировке Паулюса, ликвидированной в «котле» у Сталинграда. Вот почему противник оборонял линию Краснодар – Темрюк с диким остервенением. Однако сколь яростным ни было сопротивление врага на Кубани, становилось ясно, что в ходе войны произошел крутой перелом.
Наиболее восторженные из редакционных «стратегов», к которым, в частности, принадлежал и Серегин, пророчили скорый конец гитлеровской армии. Но редактор однажды охладил их пыл, заявив, что сил у противника еще много и он, конечно, будет жестоко сопротивляться. Энтузиасты несколько остыли.
С началом наступления необычайной популярностью в редакции стал пользоваться младший лейтенант Никонов, более известный под именем Кости-анахорета или Кости-отшельника. Никонов был радист. Редакционный движок мешал радиоприему, поэтому Костя устраивался со своими аккумуляторами, сухими батареями и антенной где-нибудь вдали от электрических моторов. Работал он ночью, а днем отсыпался и, таким образом, оставался невидимым, для большинства редакционных работников. За это и прозвали Никонова Костей-отшельником. Вообще же Никонов – симпатичнейшая личность лет тридцати пяти, с голубыми глазами. Он преждевременно облысел, и, когда снимал пилотку, легкие, как пух, светлые волосы стояли венчиком вокруг его головы. Вопреки своему прозвищу, он очень любил, когда товарищи заходили к нему в радиокелью, и был весьма гостеприимен. У него, – например, можно было иногда пропустить стаканчик спирта-сырца, который «отшельник» ухитрялся добывать якобы для технических целей. Серьезным недостатком Никонова считалась его привычка по многу раз рассказывать один и тот же анекдот. Но теперь он избавился и от этого недостатка: было не до анекдотов. Встречая Костю, все спрашивали: «Ну, что нового на фронтах?» – и просили: «Ты ж, Костя, жми, не давай гадам передышки!» Последний всем своим видом давал понять, что не все от него зависит, но что он со своей стороны постарается.
Почти каждую ночь связной приносил в типографию от Никонова сообщение Совинформбюро «В последний час», и наборщики, прежде чем набирать, читали его вслух.
Наступление шло на Юго-Западном, Южном, Северо-Кавказском, Воронежском, Ленинградском и Волховском фронтах. Редакционные тактики отмечали на карте занятые города и бурно радовались, встречая знакомые места.
Иногда в редакцию возвращался кто-нибудь из командированных на передовую и, едва успев снять забрызганную грязью шинель, начинал с жаром рассказывать о боях, свидетелем и участником которых он был.
Однажды, часа в два ночи, в «залик» ворвался Никонов, прошел, наступая на ноги спящих сотрудников, на середину комнаты и закричал:
– Товарищи, освобожден Батайск!
Батайск! Это известие подняло на ноги всех. Десять километров от Ростова!
Серегин долго не мог уснуть. Больше чем когда-либо ему захотелось действовать, быть в гуще событий. Рядом беспокойно ворочался Тараненко.
– Виктор, ты не спишь? – спросил Серегин.
– Не идет сон, – признался Тараненко.
– Ты представляешь, что сейчас в Ростове делается, – горячо зашептал Серегин, – как народ ждет освобождения. Батайск – это ж рукой подать! Простым глазом видно. Как ты думаешь, где наши позиции: сразу же за Батайском или по берегу Дона?
– Скорее всего – по берегу.
– Значит, бойцы видят дома, и улицы, и прохожих…
– Да, как же, допустят немцы прохожих на передовую!
– Подожди, а воду? Воду-то жители берут – из Дона!
Серегин с ослепительной ясностью представил себе обледенелые ступени набережной, темный квадрат проруби, в которой медленно струится хмурая донская вода, худых, изможденных женщин, набирающих воду и с надеждой глядящих на другой берег, откуда должно прийти освобождение.
– Слушай, Виктор, – сказал он, – пошли меня в командировку. Что ж я уже четыре дня в редакции сижу?
– Ничего, посидишь еще, – сказал Виктор. – Я сам в командировку прошусь.
– С больной ногой? – воскликнул Серегин. – Тебе нельзя.
– Нога давно зажила, – ответил Тараненко, укладываясь поудобней. – Вообще спи, старик, и не давай советов начальству. Оно само знает, как поступить…
В самом деле, нога у Тараненко зажила. Шагал он во всяком случае довольно быстро, и Серегину приходилось даже прибавлять шагу, чтобы не отставать. План был такой: ознакомиться в штабе с обстановкой, побывать в только что освобожденном Горячем Ключе и оттуда пойти в части, ведущие бои под Краснодаром. На том, чтобы выяснить обстановку, настоял Серегин, втайне надеявшийся увидеть подполковника Захарова и узнать что-нибудь о Галине.
Возле хаты, где помещался один из отделов штаба, Серегин столкнулся с широкоплечим солдатом в ватнике. Рассеянно ответив на приветствие, Серегин прошел было мимо, но вдруг остановился, удержанный смутным воспоминанием, что этого бойца он где-то уже видел. Боец смотрел на него спокойными глазами, голубевшими на загорелом лице, как васильки на пшеничном поле.
– Донцов! – сказал Серегин. – Здравствуйте!
– Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, – улыбаясь, ответил Донцов, видимо довольный тем, что корреспондент узнал его.
– Как дела?
– Да вот вызывали, – Донцов повел головой в сторону хаты, – рассказывал кое-что. Я ведь из разведки ухожу.
– Вот тебе и на! Почему же?
– По состоянию здоровья, – сказал Донцов и, уловив недоверчивый взгляд Серегина, объяснил: – В аккурат перед наступлением был я в разведке и попал в такой переплет, что пришлось несколько часов без движения на голой земле пролежать. Думал, душа во мне вымерзнет. Ну, в общем обошлось благополучно, только стал я после этого кашлять, не часто, да здорово, подопрет – удержу нет. Ну, а какой же из меня разведчик, если я кашляю? Вот и приходится менять специальность.
